Главный водевиль нашей истории

Главный водевиль нашей истории

Личная жизнь Петра Великого подверглась не меньшей мифологической цензуре, чем его кончина. В общественном сознании император оставался верен своей боевой подруге – «Катеринушке», и отвлекался от ее обильных прелестей лишь ради государственных дел большой важности. Среди этих дел, впрочем, случалось немало юных созданий, не исключено даже, что не все они были женского пола. Однако то, что дозволялось мужчине, не прощали женщине. Екатерина Великая давно стала героиней главного водевиля русской истории, хотя каталог ее амурных увлечений никак не больше петровского. На фоне же сериала «Секс в большом городе» жизнь Екатерины вообще выглядит весьма целомудренно. Для женщины ее внешности, ума и положения шесть значительных романов за всю жизнь – ничего особенного и по меркам галантного века, и по меркам нашего времени. Да, ее последняя страсть к юному Платону Зубову – когда они познакомились, ему было 22 года, а ей 60 – вызывала немало упреков у современников и историков. То, что прощали престарелым мужчинам, совершенно не собирались спускать пожилой женщине. Однако Екатерина, несмотря на все толки, кажется, сохраняла отменное здравомыслие. Как-то она сидела в Царскосельском парке с подругой, камер-юнгферой Перекусихиной. Мимо прошел мужчина, пренебрежительно взглянул на двух пожилых дам и даже не приподнял шляпы. В грузной особе с чепцом на голове, вероятно, трудно было узнать парадный портрет государыни. Перекусихина была возмущена, а Екатерина заметила: «Ну, что ты хочешь, Марья Савишна! С нами не приключилось бы этого двадцать лет тому назад; устарели мы с тобой – сами и виноваты».

Знаменитый фаворит Екатерины – светлейший князь Григорий Потемкин – едва ли когда-нибудь вернет себе серьезное отношение обывателей. Быть может, самый выдающийся администратор в истории России навеки останется лишь эксцентричным баловнем судьбы, ролевой моделью для всех стриптизеров, официантов и массажистов из Нахапетовки. А ведь к 1774 году 35-летний Потемкин уже был генерал-поручиком, камергером и кавалером Святого Георгия 3-й степени, то есть сделал и без того блестящую карьеру, когда начался их роман с Екатериной. Любопытная деталь: Потемкин – кажется, единственный герой-любовник в новой истории, обремененный знанием древнегреческого языка.

Тот, кто полагает, что в покоях императрицы разворачивались оргии, конечно, ошибается. При абсолютно официальном статусе фаворита, личная жизнь императрицы была весьма жестко регламентирована представлениями о приличиях, которые покажутся нам смехотворными. Например, неловкость могли вызвать забытые князем Потемкиным платок или табакерка да шумный восторг собачки, учуявшей при прислуге запах любимого хозяина в постели. Впрочем, императрица с удовольствием замечает: «Все на свете и даже собака тебя утверждают в сердце и уме моем». Екатерина избегала навещать светлейшего, когда в его покоях находились другие люди: «Я было пошла к тебе, но нашла столь много людей и офицеры в проходах, что возвратилась». Государыню мог смутить даже личный слуга князя: «Я приходила в осьмом часу (утра. – Н.У.), но нашла вашего камердинера, с стаканом против двери стоящего». Или вот еще: «Я к вам прийти не могла по обыкновению, ибо границы наши разделены шатающимися всякого рода животиною». Вероятно, сексом или просто близостью иногда приходилось пренебречь вовсе, утешаясь лишь приятными воспоминаниями: «Я пишу из Эрмитажа. Здесь неловко, Гришенька, к тебе приходить по утрам. Здравствуй, миленький издали и на бумаге, а не вблизи, как водилось в Царском Селе». Перед нами вполне обычная жизнь людей, которые не хотели давать пищу пересудам, унижающим их чувства и высокое достоинство.

Впрочем, народная фантазия подчас превращала водевиль «Екатерина и ее любовники» в софт-порно с участием представителей сферы услуг. Первый «печник» нашей мифологии, появившийся задолго до пасторали «Ленин и печник», – якобы жертва харассмента любвеобильной царицы. Все это, конечно, вымысел, как и россказни об испытаниях мужественности, которые будто бы проводили фрейлины государыни с кандидатами на ее ложе. Переписка с близкими друзьями – бароном Гриммом и князем Потемкиным – свидетельствует скорее об искренних чувствах императрицы. Даже к непродолжительным связям она относилась очень серьезно и трепетно, а к себе – с неизменной самоиронией. С годами в чувствах Екатерины закономерно сквозило больше материнского, чем просто женского. Скоропостижная смерть молодого Ланского вызвала у нее тяжелую депрессию: «Я погружена в самую мучительную скорбь, моего счастья не стало…» – признается Екатерина барону Гримму 2 июля 1784 года. «Я надеялась, что он будет опорой моей старости… Это был юноша, которого я воспитывала», – продолжает она в письме от 7 июля 1784 года.

Кандидат исторических наук Ольга Елисеева замечает: «Ничего скандального, кроме самого факта существования у Екатерины фаворитов, частная жизнь монархини не содержала. Если бы не обертка из пикантных анекдотов, она и вовсе показалось бы скучной благодаря своей размеренности». Большинство этих анекдотов восходят к одному источнику – памфлету французского наблюдателя Шарля Массона, который находился на русской службе в 80–90-е годы XVIII века. Исследователи усматривают в его «Секретных записках о России» как след нанесенных ему частных обид, так и отзвуки антирусских настроений, характерных для правящих кругов Франции, традиционной союзницы Турции. Сегодня мы бы назвали памфлет Массона эпизодом «информационной войны». Другому французу Екатерина как-то призналась: «Да, вы не хотите, чтобы я выгнала из моего соседства ваших детей-турок. Нечего сказать, хороши ваши питомцы, они делают вам честь. Что, если бы вы имели в Пьемонте или Испании таких соседей, которые ежегодно заносили бы к вам чуму и голод, истребляли бы и забирали бы у вас в плен по 20 000 человек в год, а я взяла бы их под свое покровительство? Что бы вы тогда сказали? О, как бы вы стали тогда упрекать меня в варварстве!» Массон пока что упрекал ее в разврате: «Екатерина, старуха Екатерина, – возмущается он, – устраивала оргии, пока ее армии били турок, сражались со шведами и опустошали несчастную Польшу». Как видим, француз педантично перечислил всех традиционных союзников Франции в Европе.