И у руки, яко пес, отгрыз персты

И у руки, яко пес, отгрыз персты

Атмосфера, в которой рождалось староверие, не сулила ничего прекрасного. Вот что пишет протопоп Аввакум, один из первых и самых пламенных учителей раскола о своих мытарствах еще до назначения Никона патриархом – так сказать, сцены из провинциальной русской жизни середины XVII века. В селе Лопатищи некий «начальник», вероятно, светский чин, отнял у вдовы дочь, «сиротину». Аввакум, бывший там священником, вступился. «И он, презрев моление наше, воздвиг на меня бурю, и у церкви, пришед на меня сонмом, меня задавили. И аз лежал в забыти полчаса и больше… потом… бил и волочил меня за ноги по земле в ризах… Во ино время… прибежав ко мне в дом, бив меня, и у руки, яко пес, отгрыз персты».

А вот про плаванье с боярином Шереметевым по Волге. Тот велел Аввакуму «благословить сына своего, бритобратца», то есть бреющего бороду, что на Руси тогда воспринимали как признак половой распущенности. Надо сказать, что сын боярина, Матвей Шереметев, был фаворитом царя Алексея Михайловича, человеком весьма уважаемым, к тому же стольником. Но Аввакум отказался благословлять, «видя любодейный образ» молодого человека, и боярин велел скинуть священника в Волгу. Аввакум выплыл, но, едва вернувшись домой, оказался в осаде от того самого «начальника», отгрызшего ему пальцы: «Приехав ко двору моему, стрелял из луков и ис пищалей с приступом».

Вскоре Аввакума назначили в Юрьев-Польской протопопом. Там его проповеди не пришлись по вкусу местному населению, и однажды Аввакума вытащили на улицу – «человек с тысящу и с полторы их было» – и «били батожьем и топтали. И бабы были с рычагами, грех ради моих убили замертва и бросили под избной угол». Протопопа насилу отбил воевода, выставив у его дома охрану. Но народ все равно собрался. «Наипаче же попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: «Убить вора, блядина сына, да и тело собакам в ров кинем!» И так далее и тому подобное.

То ли нрав у Аввакума был склочный, то ли страна была такая. Думаю, справедливы оба предположения. Так или иначе уже накануне раскола появляется тот тип нового русского человека, который не подстраивается под окружающую реальность, не меняет свой окрас ради выгоды, а открыто борется с «неправдами», бесстрашно встречает ярость среды. К кружку таких новых русских людей – их называют в историографии «ревнителями благочестия» или «боголюбцами» – принадлежали и Аввакум, и Никон, простой крестьянин-мордовин, поднявшийся до патриарха всея Руси и «собинного друга» Алексея Михайловича. Царь называл его даже «великим солнцем сияющим».

Однако Никон, едва избранный патриархом, отойдет от своих прежних друзей, которые теперь все станут отцами староверия. И тут мы увидим уже сцены из столичной русской жизни середины XVII века. Одного епископа патриарх лично избил на соборе, сорвал с него мантию, сослал и якобы «огнем зажег», других отправил по отдаленным монастырям, третьих, как Аввакума, посадил на цепь в яму. Протопоп рассказывает о последовавших унижениях: «За волосы дерут, и под бока толкают, и за чеп трогают, и в глаза плюют». Причем творят эти насилия не солдатня какая-то, а архимандрит и братия, в яме у которых священник сидел. Не все сносили поношения спокойно. Один поп из староверов во время насильственного растрижения плевался в глаза Никону прямо через алтарь и запустил ему в лицо своей рубашкой. Аввакум описывает эту сцену с нескрываемым удовольствием: «Чудно!» – восклицает он. Дерзкого попа заковали в цепи и потащили по улицам, избивая «метлами и шелепами», пока не бросили «нагого» в темницу.

А вот как сам патриарх Никон действует против неугодной ему манеры иконописания. По домам был устроен обыск, у отобранных икон выкалывали глаза и в таком виде носили их по городу. Вскоре на одном из богослужений патриарх объявил об отлучении всех, кто будет писать или держать у себя неправильные иконы. Свои слова он подкрепил тем, что бросал образа о железный пол с такою силою, что они разлетались в щепки. Но и этого было мало – Никон потребовал сжечь неисправные иконы. Даже царь Алексей Михайлович вступился, робко предложив образа не жечь, а зарыть в землю.

Аввакум, обращаясь к никонианам, так комментирует новую манеру иконописания: «А вы ныне… пишите таковых же, якоже вы сами: толстобрюхих, толсторожих и ноги и руки, яко стульцы. И у каждого святого… выправили вы у них морщины… Все говорите, как продавать, как куповать, как есть, как пить, как баб блудить, как робят в алтаре за афедрон хватать (то есть за задний проход)… Собаки, бляди, митрополиты, архиепископы, никонияна, воры, прелагатаи, другия немцы русския». А это уже ученый диспут Аввакума с вселенскими патриархами на соборе 1666–1667 годов, так сказать, в реальном времени: «Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились грудою, человек их с сорок… Все кричат, что татаровя».

Такой предстает Русь во времена реформы Церкви: толкающаяся, дерущаяся, ругающаяся, сжигающая, плюющаяся, выкалывающая глаза иконам, проклинающая, матерящаяся. Уже это свидетельствует, что разгоревшийся конфликт между староверами и никонианами не был, да и не мог быть кабинетным спором богословов, сверяющих в тиши своих келий одни книги с другими. Это столкновение темпераментов, характеров, природная грубость которых была лишь слегка тронута христианской фразеологией и образностью.

Раскол – вопрос прежде всего силы. Кто кого – власть с ее кнутом, дыбой, раскаленным железом и казнями или староверы с их несгибаемым упорством. И в этом смысле симптоматично, что заклятые враги – Никон и Аввакум – изначально принадлежали одному кружку, были страстными и неуютными людьми своего времени. Они и кончат похоже. Никон будет лишен сана, расстрижен и отправлен в ссылку. Аввакум расстрижен и пройдет долгий путь мытарств в изгнании, по тюрьмам и в ямах. «Я таки, что собака, так и ем, – пишет он. – Не умывался веть… Щелка на стене была, – собачка ко мне по вся дни приходила, да поглядит на меня… Я со своею собачкою поговаривал; а человецы далече окрест меня ходят и поглядеть на тюрьму не смеют. Мышей много у меня было, я их скуфьею бил… блох да вшей было много… Тошнее мне было земляные тюрьмы; где сижу и ем, тут и ветхая вся – срание и сцанье; прокурить откутают, да и опять задушат». Аввакум – первый заключенный в русской истории, которому в 1666 году велели «чернил и бумаги» не давать. Он же, по-видимому, и первый диссидент, которого власть приговорит к смерти. Аввакума сожгут в Пустозерске в 1682 году. Он переживет Никона на восемь месяцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.