ГЛАВА VI ОТСТУПЛЕНИЕ ПОМПЕЯ И КОАЛИЦИЯ ПРЕТЕНДЕНТОВ.

ГЛАВА VI

ОТСТУПЛЕНИЕ ПОМПЕЯ И КОАЛИЦИЯ ПРЕТЕНДЕНТОВ.

Когда Помпей, выполнив возложенные на него поручения, снова обратил свои взоры на родину, он опять увидал у ног своих царский венец. Развитие римской государственности давно уже склонялось к подобной катастрофе; каждому беспристрастному наблюдателю было ясно — и об этом говорилось тысячу раз, — что, если наступит конец господству аристократии, станет неизбежной монархия. Теперь сенат был низвергнут совместно гражданской либеральной оппозицией и военной силой, и все дело сводилось лишь к тому, чтобы найти для нового строя людей, названия и формы, довольно ясно, впрочем, намеченные частью демократическими, а частью военными элементами переворота. События последних пяти лет наложили как бы последний отпечаток на предстоявшее переустройство государства. Во вновь организованных азиатских провинциях, воздававших своему устроителю царские почести как преемнику Александра Великого и даже его фаворитов-вольноотпущенников принимавших словно принцев крови, — в этих провинциях Помпей заложил основу своего господства и вместе с тем нашел там богатство, войско и славу, в которых нуждался будущий монарх римской державы. Заговор анархистов в Риме и связанная с ним гражданская война достаточно убедительно показали каждому, кто преследовал какие-либо политические или хотя бы лишь материальные интересы, что правительство, лишенное авторитета и распоряжения военными силами, каким было сенатское правительство, обрекало государство на недостойную и страшную тиранию политических авантюристов и что такое изменение государственного строя, которое теснее связало бы военную власть с правительством, было неотложной необходимостью, если только общественному порядку суждено было дальнейшее существование. Таким образом, на Востоке явился повелитель, а в Италии был готов престол; казалось, что 692 год [62 г.] будет последним годом республики и первым годом монархии.

Но этой цели невозможно было, разумеется, достигнуть без борьбы. Существовавший полтысячелетия государственный строй, при котором незначительный город на Тибре достиг беспримерного могущества и великолепия, пустил корни на неведомую глубину, и невозможно было предвидеть, до каких слоев будет потрясено гражданское общество попыткой свержения этого строя. Помпей из-за великой цели опередил ряд своих соперников в соревновании, но не отстранил их окончательно, и было вполне возможно, что все эти элементы вступят в союз для низвержения нового властелина, так что Помпею придется иметь дело с коалицией Квинта Катулла и Марка Катона — с Марком Крассом, Гаем Цезарем и Титом Лабиеном. Трудно было, однако, представить себе менее благоприятные обстоятельства для этой неизбежной и, несомненно, серьезной борьбы. Весьма вероятно было, что под свежим впечатлением восстания Катилины на сторону правительства, обещавшего обеспечить устойчивый порядок, хотя бы за это даже пришлось пожертвовать свободой, станет вся умеренная партия, в особенности купечество, преданное только своим материальным интересам, но также и большая часть аристократии, которая, будучи лишена единства и политического будущего, должна была считать себя довольной, если ей благодаря временной сделке с властелином удастся обеспечить себе богатство, положение и влияние; возможно, что и часть демократии, тяжело потерпевшей от последних событий, согласилась бы ожидать осуществления хотя бы некоторых своих требований от поднятого ею на щит полководца. Но какова бы ни была вообще политика партий, что значила она в Италии — по крайней мере в ближайшее время — по сравнению с Помпеем и его победоносной армией? За двадцать лет до этого Сулла, заключив компромиссный мир с Митрадатом, мог со своими пятью легионами произвести противоречащую естественному ходу вещей реставрацию, несмотря на противодействие вооружавшейся в течение многих лет либеральной партии, начиная с умеренных аристократов и либерального купечества и кончая анархистами. Задача Помпея была гораздо легче. Он возвращался, полностью и добросовестно выполнив на суше и на море все, что ему было поручено. Он мог надеяться, что не встретит серьезной оппозиции ни с чьей стороны, кроме крайних партий, из которых каждая в отдельности ничего не могла сделать и которые, даже соединившись, были только коалицией различных кружков, недавно еще горячо враждовавших друг с другом и раздираемых глубокими внутренними разногласиями. Совершенно не готовые к борьбе, они не имели ни вождя, ни организации в Италии, ни опоры в провинциях, но главное — у них не было полководца; едва ли был в их рядах хоть один видный военный, не говоря уже об офицере, который решился бы призвать граждан к борьбе против Помпея. Нужно было также учитывать, что революционный вулкан, беспрерывно пылавший уже 70 лет и питавшийся собственным пламенем, явно выгорал и начинал уже угасать. Было весьма сомнительно, удастся ли теперь поднять италиков на вооруженную борьбу за интересы партии, как это удалось еще Цинне и Карбону. Если бы Помпей выступил, что могло бы ему помешать произвести государственный переворот, как бы в силу естественной необходимости предначертанный органическим развитием римской государственности?

Помпей сумел удачно выбрать момент, добившись назначения своего на Восток; казалось, что он и дальше будет действовать таким же образом. Осенью 691 г. [63 г.] прибыл в столицу из лагеря Помпея Квинт Метелл Непот и выступил кандидатом в народные трибуны с явным намерением на этом посту провести Помпея в консулы на 693 г. [61 г.], а сперва добиться специального постановления народного собрания о передаче ему командования в войне с Катилиной. Возбуждение в Риме было огромное. Несомненно было, что Непот действовал по прямому или косвенному поручению Помпея; желание Помпея появиться в Италии в качестве полководца во главе своих азиатских легионов и принять на себя одновременно высшую военную и гражданскую власть было понято как дальнейший шаг его на пути к престолу, а миссия Непота — как полуофициальное провозглашение монархии.

Все зависело от того, как отнесутся к этим планам обе крупнейшие политические партии; от этого зависело и их будущее положение и вся будущность нации. Но прием, оказанный Непоту, был в свою очередь обусловлен тогдашними отношениями партий к Помпею, которые были весьма своеобразны. Помпей отправился на Восток в качестве полководца демократии. Он имел достаточно оснований быть недовольным Цезарем и его окружением, но открытого разрыва между ними не произошло. По-видимому, Помпей, находившийся вдали и занятый другими делами, а также совершенно лишенный способности разбираться в политической обстановке, не понимал — по крайней мере в то время — размера и значения ведшихся против него демократами интриг и, быть может, в своем высокомерии и недальновидности даже гордился тем, что игнорировал эту мышиную возню. К тому же демократы никогда не забывали соблюдать внешнее уважение к великому человеку, что при характере Помпея имело очень большое значение, и даже теперь (в 691 г.) [63 г.] осыпали его на основании особого народного постановления неслыханными почестями и наградами и притом — как он любил — без всякого требования с его стороны. Но если бы даже всего этого не было, Помпей в своих собственных правильно понятых интересах должен был, хотя бы по видимости, продолжать идти с популярами; демократия и монархия находятся в такой тесной связи, что Помпей, стремясь к короне, почти вынужден был по-прежнему выдавать себя за поборника народных прав. Если, с одной стороны, политические и личные причины, несмотря на все случившееся, способствовали сохранению прежней связи между Помпеем и вождями демократии, то с противной стороны ничего не было сделано, чтобы засыпать пропасть, которая отделяла Помпея от его бывших единомышленников из сулланской партии с момента перехода его в лагерь демократии. Его личные нелады с Метеллом и Лукуллом распространились и на их многочисленных и влиятельных сторонников. Мелочная, но именно поэтому особенно неприятная для такого мелочного характера оппозиция сената преследовала Помпея на протяжении всей его карьеры полководца. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным тем, что сенат ничего не сделал для того, чтобы по заслугам, т. е. исключительным образом, почтить в нем исключительного человека. Наконец, нельзя упускать из виду и того, что аристократия была тогда опьянена своей недавней победой, а демократия — глубоко унижена, и что аристократией руководил твердолобый упрямец и полушут Катон, а демократией — изворотливый мастер интриги Цезарь.

При таких обстоятельствах прибыл эмиссар, посланный Помпеем. Аристократия рассматривала предложения, сделанные им в интересах Помпея, как объявление войны существующему строю; она публично обнаруживала это свое отношение к ним и не считала нужным скрывать свои опасения и злобу. Марк Катон добился своего избрания в народные трибуны вместе с Непотом, для того чтобы бороться с этими предложениями, и резко отвергал неоднократные попытки Помпея вступить с ним в личные сношения. Понятно, что после этого Непот не видел причин щадить аристократию и, напротив, тем охотнее примкнул к демократам, когда они со своей обычной гибкостью подчинились необходимости и предпочли добровольно дать Помпею должность военачальника в Италии и консульство, чем быть вынужденными уступить силе оружия. Это сердечное согласие обнаружилось очень скоро. В декабре 691 г. [63 г.] Непот публично заявил о своем согласии с точкой зрения демократов, что постановленные недавно сенатским большинством казни являются противозаконными убийствами; что его господин смотрел на это дело не иначе, доказывается его многозначительным молчанием, когда Цицерон послал ему обширное оправдательное сочинение. С другой стороны, первым актом Цезаря в должности претора было привлечение к ответу Квинта Катулла за якобы растраченные им при восстановлении Капитолийского храма суммы, а окончание постройки Цезарь поручил Помпею. Это был очень искусный ход. Катулл занимался строительством храма уже шестнадцатый год и, казалось, был не прочь до самой смерти оставаться в должности главного смотрителя капитолийских построек; выступление против этого злоупотребления в общественной работе, прикрытого репутацией знатного лица, которому она была поручена, было, по существу, вполне обосновано и имело большой успех. Так как это к тому же давало Помпею возможность заменить своим именем имя Катулла в этом почетнейшем месте первого города мира, то ему, таким образом, предлагалось именно то, что он выше всего ценил и что вместе с тем ничего не стоило демократии — обильные, но бессодержательные почести; притом это крайне восстанавливало против Помпея аристократию, которая никак не могла отречься от своего лучшего представителя.

Тем временем Непот сделал уже гражданству свои предложения относительно Помпея. В день голосования Катон и его друг и коллега Квинт Минуций заявили свое veto. Когда Непот, не обращая на это внимания, продолжал оглашение предложения, дело дошло до настоящей рукопашной схватки. Катон и Минуций накинулись на своего коллегу и заставили его остановиться; вооруженный отряд освободил его и прогнал с форума аристократическую фракцию, но Катон и Минуций вернулись, сопровождаемые в свою очередь вооруженными людьми, и удержали поле сражения за сторонниками правительства. Ободренный этой победой своей банды над противником, сенат постановил временно отстранить от должности трибуна Непота, а также претора Цезаря, оказывавшего ему посильную помощь при внесении законопроекта; сделанное в сенате предложение о смещении их было отведено Катоном больше вследствие его противозаконности, чем по нецелесообразности. Цезарь продолжал, однако, исправлять свою должность, не считаясь с постановлением об отстранении его, пока сенат не употребил против него силу. Как только это стало известно, перед его домом собралась толпа, предоставившая себя в его распоряжение; он имел теперь полную возможность начать уличную борьбу или по крайней мере снова выдвинуть предложения, сделанные Метеллом, и доставить Помпею желанное военное командование в Италии, но это не было в его интересах, и поэтому он уговорил толпу разойтись, после чего сенат отменил наложенное на него наказание. Непот покинул город немедленно после отстранения его от должности и отплыл в Азию, чтобы доложить Помпею о результатах своей миссии.

Помпей имел все основания быть довольным таким оборотом дел. Путь к престолу неизбежно вел через гражданскую войну, и благодаря неисправимой несуразности Катона он мог теперь начать ее с полным правом. После противозаконной казни приверженцев Катилины и неслыханного насилия над народным трибуном Метеллом Помпей мог вести эту войну одновременно и против аристократии в качестве защитника обоих устоев римской республиканской свободы, права провокации и неприкосновенности народного трибуната, и против Катилиновой банды — в качестве поборника порядка. Казалось почти невозможным, чтобы Помпей упустил этот случай и добровольно поставил себя вторично в такое же невыносимое положение, в каком он оказался благодаря роспуску своей армии в 684 г. [70 г.] и из которого его освободил лишь закон Габиния. Однако, как ни благоприятны были условия для того, чтобы ему венчать себя диадемой, как ни стремилась к этому его душа, когда нужно было сделать решительный шаг, ему опять изменяло мужество. Этот человек, совершенно заурядный во всем, кроме своих притязаний, охотно поставил бы себя вне закона, если бы это можно было сделать, не покидая законной почвы. Это можно было предугадать уже по колебаниям его в Азии. Если бы он захотел, он легко мог бы еще в январе 692 г. [62 г.] появиться со своим флотом и войском в гавани Брундизия, где его встретил бы Непот. Промедление Помпея в Азии в течение всей зимы 691/692 г. [63/62 г.] имело то невыгодное для него последствие, что аристократия, ускорившая, конечно, по возможности поход против Катилины, справилась тем временем с его бандами, чем был устранен удобнейший предлог для оставления в Италии азиатских легионов. Для человека, подобного Помпею, который за недостатком веры в себя и в свою звезду боязливо цеплялся в своей политической деятельности за формальное право и для которого предлог значил почти столько же, как и настоящий мотив, это обстоятельство имело серьезное значение. Помимо того он, вероятно, утешал себя тем, что, даже распустив свою армию, он не лишится ее окончательно и в случае необходимости скорее, чем всякий другой партийный вождь, сумеет собрать боеспособное войско, а также тем, что демократия в униженной позе лишь ожидает его знака, что с противодействием сената можно будет справиться и без армии, и еще другими подобными соображениями, в которых было как раз настолько правды, чтобы они могли показаться убедительными тому, кто хотел обмануть самого себя. Окончательное решение было, конечно, определено характером Помпея. Он принадлежал к числу людей, способных скорее на преступление, чем на нарушение дисциплины; настоящий солдат, он обладал всеми достоинствами и недостатками солдата. Выдающиеся личности уважают закон как нравственную необходимость, а заурядные — как традиционную, повседневную норму; именно поэтому военная дисциплина, в которой более чем где-либо закон является как бы привычкой, сковывает каждого не обладающего твердой волей человека, точно каким-то волшебным заклинаньем. Часто наблюдалось, что солдат, решившийся оказать неповиновение начальству, невольно возвращается в строй, как только раздается команда; этот инстинкт заставил колебаться Лафайета и Дюмурье в последнюю минуту перед нарушением присяги, и борьба с этим инстинктом была не по силам Помпею.

Осенью 692 г. [62 г.] Помпей отплыл в Италию. В то время как в столице все готовились к встрече нового монарха, пришло известие, что Помпей немедленно по прибытии в Брундизий распустил свои легионы и направился в столицу с незначительным конвоем. Если может считаться счастьем получить корону без труда, то ни одному смертному счастье не улыбалось так, как Помпею; но человеку, лишенному мужества, не поможет и милость богов.

Партии свободно вздохнули. Помпей вторично отступил; побежденные соперники могли теперь возобновить состязание, причем курьезнее всего было то, что и Помпей опять принимал в нем участие. В январе 693 г. [61 г.] он прибыл в Рим. Положение его было фальшивое, и за неловкие колебания его между партиями ему дали прозвище Гнея Цицерона. Он перессорился со всеми. Анархисты видели в нем противника, демократы — неудобного друга, Марк Красс — соперника, зажиточные слои — ненадежного покровителя, аристократия — явного врага ³⁴ . Он все еще был могущественнейшим человеком в государстве; рассеянные по всей Италии преданные ему солдаты, влияние его в провинциях, в особенности на Востоке, его военная слава, огромное богатство — все это давало ему такое значение, как никому другому, однако вместо восторженной встречи, на которую он рассчитывал, он нашел лишь более чем холодный прием, и еще более холодно отнеслись в Риме к его притязаниям. Он требовал для себя, как он заявил уже через Непота, вторичного избрания в консулы, затем, разумеется, утверждения всех сделанных им на Востоке распоряжений и исполнения данного им своим солдатам обещания наделить их землей. Против этого возникла в сенате систематическая оппозиция, черпавшая свою силу преимущественно в личном раздражении Лукулла и Метелла Критского, в старой злобе Красса и добросовестной глупости Катона. Во вторичном консульстве, которого желал Помпей, ему было немедленно и категорически отказано. А также первая просьба, с которой обратился к сенату возвращавшийся полководец, а именно, отсрочка выборов в консулы до прибытия его в столицу, была отвергнута. Еще менее можно было надеяться, чтобы сенат допустил изъятие из закона Суллы относительно переизбрания. Помпей требовал, конечно, утверждения в целом всех сделанных им в восточных провинциях распоряжений, но Лукулл добился отдельного обсуждения и голосования каждого мероприятия, что предоставляло простор для бесконечных придирок и множества отрицательных вотумов по отдельным вопросам. Обещание о наделении солдат азиатской армии землей было, правда, в основном утверждено сенатом, но вместе с тем распространено и на критские легионы Метелла и, что еще хуже, не было выполнено, так как государственная казна была пуста и сенат не был намерен употребить для этого государственные земли. Потеряв надежду побороть упорную и коварную оппозицию сената, Помпей обратился к гражданству. Но здесь он действовал еще более неловко. Демократические вожаки, хотя и не противились ему открыто, не имели, однако, никаких оснований считать его интересы своими и держались в стороне. Собственные же орудия Помпея, как, например, избранные благодаря его влиянию, а также его деньгам консулы Марк Пупий Пизон (693) [61 г.] и Луций Афраний (694) [60 г.], оказались людьми неумелыми и непригодными. Когда, наконец, народный трибун Луций Флавий предложил гражданству общий аграрный закон, предусматривавший наделение землей ветеранов Помпея, то это предложение, не поддержанное демократами и натолкнувшееся на открытое противодействие аристократов, не собрало большинства (начало 694 г. [60 г.]). Высокопоставленный полководец почти униженно добивался теперь расположения масс; так, по его инициативе были отменены италийские пошлины на основании предложенного претором Метеллом Непотом закона (694) [60 г.]. Но роль демагога Помпей разыгрывал неумело и неудачно; это лишь уменьшало его престиж, и он не достигал того, чего хотел. Он окончательно запутался. Один из его противников, характеризуя политическое положение Помпея, сказал, что он пытается «в молчании сохранить свой вышитый плащ триумфатора». И действительно, ему оставалось только предаваться бессильному раздражению.

В это время представилась новая комбинация. Вождь демократической партии деятельно использовал в своих интересах политическое затишье, наступившее после отречения прежнего властелина. Когда Помпей вернулся из Азии, Цезарь значил лишь немногим больше Катилины: он был главой политической партии, превратившейся почти в организацию заговорщиков, и к тому же человеком разоренным. Но с тех пор, по окончании срока своей претуры (692) [62 г.], он стал наместником Дальней Испании и получил благодаря этому возможность, с одной стороны, уплатить свои долги, а с другой стороны, положить начало своей военной славе. Его старый друг и союзник Красс, надеявшийся найти в Цезаре опору против Помпея, которой он лишился в лице Пизона, согласился еще до отъезда его в провинцию освободить его от самой обременительной части долгов. Сам же Цезарь энергичным образом воспользовался своим непродолжительным пребыванием в Испании. Возвратившись оттуда в 694 г. [60 г.] с переполненными денежными сундуками и с обоснованными притязаниями на триумф в качестве императора, он стал добиваться консульства на следующий год, и когда сенат отказал ему в разрешении выставить свою кандидатуру заочно, немедленно отказался ради этой должности от чести триумфа. Демократия уже в течение ряда лет стремилась к передаче высшей магистратуры в руки одного из своих приверженцев, чтобы таким путем приобрести собственную военную силу. Люди вдумчивые, без различия взглядов, давно уже поняли, что спор партий может быть разрешен не гражданской борьбой, а только военной силой. Судьба коалиции между демократией и могущественными военными вождями, положившей конец господству сената, с неоспоримой ясностью доказала, что всякий такой союз в конечном счете сводится к подчинению гражданских элементов военным и что популярам, если они действительно хотят достигнуть власти, нужно не вступать в союз с чуждыми и даже враждебными им генералами, а сделать военачальниками своих собственных вождей. Направленные к этой цели попытки провести Катилину в консулы, приобрести военную базу в Испании или в Египте, — не удались; теперь же демократии представлялась возможность доставить своему важнейшему деятелю консульство и консульскую провинцию нормальным законным путем и добиться независимости от сомнительного и опасного союзника — Помпея, создав свою собственную демократическую армию.

Но чем настоятельнее становилось для демократии вступление на этот путь, не только самый надежный, но единственный, суливший серьезный успех, тем вернее она могла рассчитывать на решительное сопротивление своих политических противников. Все зависело от того, кто именно станет ей поперек пути. Аристократия сама по себе была не страшна; тем не менее недавнее дело Катилины показало, что и аристократия все же была на что-нибудь способна там, где ее более или менее открыто поддерживали представители материальных интересов и сторонники Помпея. Она сумела неоднократно воспрепятствовать избранию Катилины в консулы, и было несомненно, что она попытается точно так же поступить и с Цезарем. Но если бы даже Цезарь и был избран наперекор аристократии, то одного избрания было недостаточно. Ему нужно было хотя бы несколько лет беспрепятственной деятельности вне Италии, чтобы создать себе прочную военную опору, но аристократия не упустит, конечно, в этот подготовительный период ни одного случая, чтобы помешать осуществлению его планов. Поэтому возникла мысль, не удастся ли опять изолировать аристократию, как было сделано в 683/684 г. [71/70 г.], и создать между демократами и их союзником Крассом, с одной стороны, и Помпеем и высшим финансовым миром — с другой, коалицию, опирающуюся на общие интересы. Однако для Помпея это означало бы политическое самоубийство. Все его значение в государстве было основано до сих пор на том, что он был единственным из партийных вождей, располагавшим вместе с тем легионами, хотя и распущенными в это время, но все же до известной степени бывшими в его распоряжении. План демократов заключался как раз в том, чтобы лишить его этого преимущества и создать ему военного соперника в лице их же собственного вождя. Он никак не мог согласиться на это, в особенности же на то требование, чтобы он сам помог стать главнокомандующим такому человеку, как Цезарь, который доставил ему достаточно хлопот, будучи простым политическим агитатором, и только что блестяще доказал в Испании свои военные способности. Но, с другой стороны, вследствие мелочной оппозиции сената и равнодушия масс к Помпею и его стремлениям, положение его, в особенности по отношению к его старым солдатам, стало настолько невыносимым и унизительным, что при его характере можно было надеяться на присоединение его к подобной коалиции ценой избавления от этого неприятного положения. Что же касается так называемой партии всадников, то она всегда была на стороне силы, и с уверенностью можно было сказать, что она не заставит долго ждать себя, увидев, что Помпей и демократы снова заключили прочный союз. К тому же крупные финансисты опять находились в это время в сильнейшем конфликте с сенатом из-за весьма, впрочем, похвальной строгости Катона по отношению к откупщикам налогов.

Так была заключена летом 694 г. [60 г.] вторая коалиция. Цезарю было обеспечено избрание в консулы на следующий год, а затем — наместничество. Помпею обещали утверждение сделанных им на Востоке распоряжений и наделение солдат азиатской армии землей; всадникам Цезарь тоже посулил, что добьется для них у гражданства того, в чем им отказывал сенат; наконец, Красс, как неизбежный член коалиции, также считался участником союза, не получив, впрочем, за свое присоединение, от которого он не мог отказаться, никаких определенных обещаний. Коалиция 694 г. [60 г.] была заключена между теми же самыми элементами, даже теми же лицами, что и осенью 683 г. [71 г.]; однако насколько различно было положение партии тогда и теперь! Тогда демократия была только политической партией, а союзники ее — победоносными полководцами, стоявшими во главе своих армий; теперь же вождем демократов был увенчанный победой и исполненный обширных военных замыслов император, а союзниками их — отставные полководцы без армий. Тогда демократия победила в принципиальных вопросах и этой ценой уступила обоим своим союзникам высшие государственные должности; теперь она стала практичнее и оставляла высшую гражданскую и военную власть за собой, сделав союзникам уступки лишь по второстепенным вопросам, причем — что особенно характерно — не было даже уважено старое требование Помпея о вторичном консульстве. Тогда демократия отдавалась в руки своих союзников; теперь они должны были довериться ей. Все обстоятельства совершенно изменились, но больше всего изменился характер самой демократии. Правда, она с самого начала своего содержала в себе некоторую монархическую основу, но политическим идеалом, представлявшимся в более или менее ясных очертаниях ее лучшим умам, оставалась все же гражданская община, Периклов государственный строй, в котором власть монарха основана на том, что он является благороднейшим и совершеннейшим представителем гражданства и лучшая часть народа признает его таковым. Цезарь также исходил из подобных воззрений, но это были идеальные понятия, которые могут, правда, воздействовать на действительность, но не могут быть целиком воплощены в жизнь. Ни простая гражданская власть, которой обладал Гай Гракх, ни вооружение демократической партии, которое, хотя и очень неудовлетворительным образом, пытался провести Цинна, не могли надолго сохранить за собой преобладание в римском государстве; военная же машина, служащая не какой-либо партии, а своему полководцу, грубая власть кондотьеров, впервые выступившая на арену в качестве орудия реставрации, скоро обнаружила свое превосходство над всеми политическими партиями. Сам Цезарь имел возможность практически убедиться в этом в процессе партийной борьбы, и таким образом в нем созрел роковой замысел поставить эту военную машину на службу своим идеалам и создать путем насилия то гражданское общество, которое представлялось его умственному взору. С этим намерением заключил он в 683 г. [71 г.] союз с полководцами противной партии, приведший, несмотря на то, что они приняли демократическую программу, демократию и самого Цезаря на край гибели. С тем же намерением он сам выступил одиннадцать лет спустя в роли кондотьера. В обоих случаях это делалось с некоторой наивностью, с искренней верой в возможность основать свободное общество при помощи если не чужого, то хотя бы своего собственного меча. Нетрудно видеть, что эта надежда не оправдалась, так как тот, кто хочет заставить злого духа служить себе, становится в конце концов его слугой. Однако великие люди замечательны вовсе не тем, что они меньше всего ошибаются. Если даже спустя тысячелетия мы все еще благоговейно склоняемся перед тем, что хотел и сделал Цезарь, то причина этого не та, что он добивался короны и получил ее, — в чем собственно так же мало великого, как и в самой короне, — а та, что он никогда не забывал своего великого идеала свободного государства под главенством одного лишь лица и благодаря этому, даже достигнув монархической власти, не опустился до пошлого царизма.

Объединившиеся партии без труда провели избрание Цезаря консулом на 695 г. [59 г.]. Аристократам пришлось довольствоваться тем, что посредством исключительно дерзкого даже для этой эпохи глубочайшей коррупции подкупа избирателей, средства для которого были собраны среди всего господствовавшего сословия, удалось сделать коллегой Цезаря Марка Бибула, чья ограниченность и упрямство принимались в их среде за консервативную энергию. Если эти знатные господа не были вознаграждены за свои патриотические расходы, то это не было, конечно, виной Бибула.

Вступив в должность консула, Цезарь прежде всего предложил на обсуждение пожелания своих союзников, важнейшим из которых было наделение землей ветеранов азиатской армии. Составленный Цезарем для этой цели аграрный закон сохранял в общем основы внесенного годом раньше по предложению Помпея, но потерпевшего крушение законопроекта. Для раздачи назначались только италийские государственные земли, т. е., главным образом, область Капуи, а если этого окажется мало, и другие земли в Италии, которые должны были покупаться из доходов новых восточных провинций по оценке, обозначенной в цензовых списках. Таким образом, оставались неприкосновенными права всех земельных собственников и наследственных владельцев. Отдельные наделы были невелики. Наделению землей подлежали бедные граждане, имевшие не менее трех детей; опасный принцип, что отбытие военной службы дает право на земельный надел, не был выдвинут, но, что было вполне справедливо и делалось во все времена, старые солдаты, а также подлежавшие выселению временные арендаторы рекомендовались особенному вниманию раздавателей земель. Выполнение возлагалось на комиссию из 20 членов, в которую Цезарь категорически отказался быть избранным.

Оппозиции нелегко было выступать против этого предложения. Невозможно было на разумных основаниях отрицать, что государственная казна после учреждения понтийской и сирийской провинций могла отказаться от арендных сумм, получаемых с Кампании; что изъятие из частного оборота одного из лучших округов Италии, особенно пригодного для мелкого землевладения, было недопустимо; наконец, что не давать Капуе муниципальных прав даже после того, как право гражданства было предоставлено всей Италии, столь же несправедливо, как и смешно. Все предложение носило отпечаток умеренности, честности и солидности, с чем весьма искусно была соединена и демократичность, так как в основном проект этот все же сводился к восстановлению основанной при Марии и упраздненной Суллой капуанской колонии. Форма, в которой были сделаны предложения Цезаря, также отличалась возможной осторожностью. Проект аграрного закона, а также предложение об утверждении en bloc всех изданных Помпеем на Востоке распоряжений и петиция откупщиков налогов об уменьшении суммы откупа на одну треть были сперва внесены на рассмотрение сената, причем Цезарь согласился выслушать и обсудить всякого рода поправки. Коллегия имела теперь возможность убедиться, как глупо она поступила, толкнув Помпея и партию всадников в объятия противника, благодаря своим отказам удовлетворить их требования. Быть может, это же тайное сознание вызвало со стороны родовитых сенаторов шумную, резко отличную от сдержанной манеры Цезаря оппозицию. Аграрный закон был просто отвергнут ими даже без обсуждения. Столь же немилостиво отнеслись они к постановлению относительно мероприятий Помпея в Азии. Что касается петиции откупщиков, то Катон, по дурному обычаю римского парламентаризма, пытался заговорить его до смерти, растянув свою речь до законного времени закрытия заседания; но когда Цезарь сделал вид, что велит арестовать строптивца, было отвергнуто и это предложение.

Разумеется, все предложения поступили все же на рассмотрение народного собрания. Цезарь мог теперь, не уклоняясь от истины, сказать народу, что сенат презрительно отклонил разумные и необходимые законопроекты, представленные ему в самой почтительной форме, только потому, что они исходили от демократического консула. Если он к этому добавлял, что аристократы составили заговор с целью добиться отклонения этих предложений, и обращался к гражданству, а в особенности к Помпею и к его бывшим солдатам, с призывом поддержать его в борьбе с коварством и насилием, то и это не было лишено основания. Аристократия во главе с недалеким упрямцем Бибулом и стойким в своем ограниченном доктринерстве Катоном действительно собиралась довести дело до открытого насилия. На запрос Цезаря Помпею об отношении его к данному вопросу Помпей, вопреки своему обыкновению, категорически заявил, что если кто-либо осмелится обнажить меч, то и он возьмется за свой и уж, конечно, не оставит дома и щит; в таком же смысле высказался и Красс. Бывшим солдатам Помпея было дано указание в день голосования, которое больше всего касалось их самих, прибыть на форум в большом числе, спрятав оружие под одеждой.

Однако аристократия пустила в ход все средства, чтобы помешать принятию предложений Цезаря. Каждый раз, когда Цезарь выступал перед народом, коллега его Бибул производил пресловутые политико-метеорологические наблюдения, прерывавшие все государственные дела, но Цезарь не обращал никакого внимания на небеса и продолжал отдаваться земному. Трибуны прибегли к интерцессии, Цезарь удовольствовался тем, что не обратил на это внимания. Бибул и Катон вбежали на ораторскую трибуну, обратились с речью к толпе и вызвали обычную драку. Цезарь велел служащим суда увести их с форума, позаботившись о том, чтобы с ними ничего не случилось, — в его же интересах было, чтобы политическая комедия только комедией и осталась.

Несмотря на все придирки и шумиху, поднятую аристократией, аграрный закон, предложение утвердить организационные мероприятия в Азии и льготы для откупщиков были одобрены народом, а избранная двадцатичленная комиссия во главе с Помпеем и Крассом вступила в должность. Всеми своими усилиями помешать этому аристократия добилась лишь того, что ее слепая и злобная оппозиция еще теснее сплотила коалицию, а ее собственная энергия, которая вскоре понадобилась бы ей для более важного дела, была истрачена в этих, в сущности малозначительных, спорах. Аристократы поздравляли друг друга с проявленным героизмом, заявление Бибула, что он скорее умрет, нежели отступит, поведение Катона, который продолжал свою речь даже в руках полицейских, — все это считалось великими патриотическими подвигами; в остальном же все покорились своей судьбе. Консул Бибул заперся в своем доме на весь остаток года, объявив повсюду о своем благочестивом намерении изучать небесные знамения во все дни текущего года, назначенные для народных собраний.

Коллеги его снова восхищались этим великим человеком, который, подобно тому, как сказал Энний о старом Фабии, «спас отечество своей медлительностью», и стали следовать ему. Большинство из них, в том числе и Катон, не появлялись больше в сенате и, сидя в четырех стенах, сердились вместе со своим консулом на то, что вопреки политической астрономии история не останавливала своего шествия вперед. Публике эта пассивность консула и вообще всей аристократии казалась, естественно, своего рода политическим отречением, а коалиция была, конечно, очень довольна тем, что ей предоставляли почти беспрепятственно сделать дальнейшие шаги.

Важнейшим из этих шагов было регулирование будущего положения Цезаря. Согласно конституции, сенат еще до выборов новых консулов устанавливал функции консулов на второй год их службы. Предвидя возможность избрания Цезаря, сенат выбрал на 696 г. [58 г.] две провинции, где наместнику нечего было делать, кроме строительства дорог и других столь же полезных работ. Конечно, этого нельзя было допустить, и союзники условились, чтобы Цезарь решением народного собрания получил чрезвычайные полномочия, подобно тому как это было раз сделано законами Габиния и Манилия. Так как Цезарь публично заявил, что не внесет никакого предложения, касающегося его лично, то народный трибун Публий Ватиний взял на себя инициативу внести предложение гражданам, которые, разумеется, его беспрекословно одобрили. Таким образом, Цезарь получил наместничество в Цизальпинской Галлии и командование над тремя расположенными там легионами, испытанными уже в пограничных столкновениях при Луции Афрании. Кроме того, его адъютантам дан был пропреторский ранг, который носили и помощники Помпея; должность эта была закреплена за Цезарем на 5 лет — на такой продолжительный срок никогда еще не назначались полководцы, полномочия которых ограничивались определенным сроком. Ядро населения его наместничества составляли транспаданцы, которые в надежде на получение права гражданства давно уже являлись клиентами римской демократической партии, в особенности Красса и Цезаря. Область его простиралась к югу до Арно и Рубикона и включала в себя Луку и Равенну. Затем к наместничеству Цезаря была присоединена еще Нарбоннская провинция с находившимся там римским легионом, что было постановлено, по предложению Помпея, сенатом, для того чтобы по крайней мере эти полномочия не были даны Цезарю чрезвычайным постановлением граждан. Этим было достигнуто все, что требовалось. Так как, согласно конституции, в собственно Италии не могли быть расположены никакие войска, то командующий легионами Северной Италии и Галлии тем самым господствовал в течение пяти лет над Италией и Римом; а кто властвует пять лет, тот властвует и пожизненно. Консульство Цезаря привело его к цели. Новые властители не преминули, разумеется, поддерживать хорошее настроение толпы устройством игр и всевозможных увеселений и пользовались всяким случаем для того, чтобы наполнить свои кассы; так, например, постановление народного собрания, признававшее египетского царя законным монархом, было куплено им у коалиции за высокую цену; таким же образом приобретали себе различные привилегии и льготы другие династы и общины.

Прочность мероприятий коалиции казалась достаточно обеспеченной. Консульство по крайней мере на ближайший год было отдано в верные руки. Первоначально думали, что эта должность предназначается для Помпея или Красса, но власть имущие предпочли, чтобы консулами на 696 г. [58 г.] были избраны два хотя и второстепенных, но вполне надежных деятеля их партии, — Авл Габиний, лучший из адъютантов Помпея, и Луций Пизон, человек лично менее значительный, но зато тесть Цезаря. Помпей принял на себя лично охрану Италии, где он, во главе комиссии двадцати, занимался осуществлением аграрного закона и наделил земельной собственностью в области Капуи около 20 тыс. граждан, преимущественно бывших солдат своей армии; опорой против столичной оппозиции служили ему североиталийские легионы Цезаря. На раскол среди самих властителей нечего было рассчитывать, по крайней мере в ближайшем будущем. Законы, изданные Цезарем во время его консульства, обеспечивали продолжение конфликта между Помпеем, заинтересованным в их сохранении не меньше Цезаря, и аристократией, вожди которой, в особенности Катон, упорно считали эти законы недействительными, что служило ручательством сохранения коалиции. К этому добавилось еще то, что и личные связи между ее вождями стали теснее. Цезарь честно и верно сдержал слово, данное им союзникам, выполнив все обещанное без мелочных придирок, и, например, аграрный закон, предложенный им в интересах Помпея, он защищал со всей ловкостью и энергией, как свое собственное дело. Помпей, умевший ценить прямоту характера и верность слову, благожелательно относился к тому, кто сразу вывел его из жалкой роли просителя, которую он разыгрывал целых три года. Частые и тесные сношения со столь неотразимо привлекательным человеком, как Цезарь, способствовали со своей стороны превращению этой связи, основанной на общих интересах, в дружеский союз. Результатом и гарантией этой дружбы, а вместе с тем и публичным недвусмысленным оповещением о вновь установленном совместном правлении был брак Помпея с единственной 23-летней дочерью Цезаря. Юлия, унаследовавшая обаятельность отца, принесла своему мужу, который был вдвое старше ее, семейное счастье, и народ, жаждавший после стольких бедствий и кризисов спокойствия и порядка, видел в этом брачном союзе залог мирного будущего.

Чем прочнее и теснее становился союз Цезаря с Помпеем, тем безнадежнее складывались дела аристократии. Она видела меч, висевший над ее головой, и достаточно знала Цезаря, чтобы не сомневаться, что он без колебаний применит его в случае необходимости. «Нас теснят со всех сторон, — пишет один из аристократов, — из боязни смерти или изгнания мы уже отказались от “свободы”, все вздыхают, но никто не осмеливается говорить». Большего союзники не могли требовать. Но если большинство аристократов и находилось в этом весьма удобном для коалиции настроении, то среди них не было все же недостатка в людях с горячей головой. Как только Цезарь сложил с себя консульство, некоторые из самых ярых аристократов — Луций Домиций и Гай Меммий — внесли в заседании сената предложение кассировать Юлиевы законы. Конечно, это был глупый шаг, который был только на руку коалиции. Так как теперь уже сам Цезарь потребовал, чтобы сенат расследовал правомерность оспариваемых законов, то последнему ничего не оставалось, как подтвердить их полную легальность. Но власть имущие усмотрели в этом новый повод для того, чтобы примерно наказать самых видных и наиболее шумливых своих противников и таким образом убедиться, что остальная масса благоразумно продолжает лишь вздыхать и молчать. Сперва надеялись, что статья аграрного закона, требовавшая по обыкновению от всех сенаторов под угрозой лишения гражданских прав присяги этому закону, побудит самых ярых оппонентов последовать примеру Метелла Нумидийского и добровольно обречь себя на изгнание, отказавшись от присяги. Но сенаторы не обнаружили готовности к этому; даже суровый Катон решился присягнуть, и все его Санчо последовали за ним. Вторая, довольно недостойная попытка пригрозить вождям аристократии уголовным преследованием под предлогом подготовлявшегося ими будто бы покушения на Помпея, чтобы таким путем отправить их в изгнание, не удалась из-за неспособности исполнителей. Доносчик, некий Веттий, настолько преувеличивал и противоречил самому себе, а трибун Ватиний, руководивший этой грязной махинацией, так ясно обнаружил свою связь с Веттием, что последнего решили задушить в тюрьме, а все дело было прекращено. Однако при этом случае вожди коалиции достаточно убедились в полном разложении аристократии и безграничной трусости этих знатных господ. Даже такой человек, как Луций Лукулл, бросился в ноги Цезарю и публично заявил, что ввиду своего преклонного возраста он вынужден оставить общественную деятельность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.