Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, как победили супостата своего царя Мамая
Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, как победили супостата своего царя Мамая
Князь великий Дмитрий Иванович со своим братом, князем Владимиром Андреевичем, и со своими воеводами был на пиру у Микулы Васильевича, и сказал он:
«Пришла к нам весть, братья, что царь Мамай стоит у быстрого Дона, пришел он на Русь и хочет идти на нас в Залесскую землю».
Пойдем, братья, в северную сторону — удел сына Ноева Афета, от которого берет свое начало православный русский народ. Взойдем на горы Киевские, взглянем на славный Днепр, а потом и на всю землю Русскую. И после того посмотрим на земли восточные — удел сына Ноева Сима, от которого пошли хинове — поганые татары, басурманы. Вот они-то на реке на Каяле и одолели род Афетов. С той поры земля Русская невесела; от Калкской битвы до Мамаева побоища тоской и печалью охвачена, плачет, сыновей своих поминая, — князей, и бояр, и удалых людей, которые оставили дома свои, жен и детей, и все достояние свое, и, заслужив честь и славу мира этого, головы свои положили за землю за Русскую и за веру христианскую.
Стародавние дела и жалость Русской земли описал я по книжным сказаниям, а далее опишу жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу. Братья и друзья, сыновья земли Русской!
Соберемся вместе, составим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбросим печаль в восточные страны — в удел Симов, и восхвалим победу над поганым Мамаем, а великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, прославим! И скажем так: лучше ведь, братья, возвышенными словами вести нам этот рассказ про поход великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Начнем рассказывать о их деяниях по делам и по былям… Вспомним давние времена, восхвалим вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве. Тот ведь вещий Боян, перебирая быстрыми своими перстами живые струны, пел русским князьям славы: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью — великому князю Ярославу Владимировичу.
Я же помяну рязанца Софония и восхвалю песнями, под звонкий наигрыш гуслей, нашего великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Воспоем деяния князей русских, постоявших за веру христианскую!
А от Калкской битвы до Мамаева побоища сто шестьдесят лет.
И вот князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, помолившись Богу и Пречистой Его Матери, укрепив ум свой силой, закалив сердца свои мужеством, преисполнившись ратного духа, урядили свои храбрые полки в Русской земле и помянули прадеда своего, великого князя Владимира Киевского.
О жаворонок, летняя птица, радостных дней утеха, взлети к синим небесам, взгляни на могучий город Москву, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу! Словно бурей занесло соколов из земли Залесской в поле Половецкое! Звенит слава по всей земле Русской: в Москве кони ржут, трубы трубят в Коломне, бубны бьют в Серпухове, стоят знамена русские у Дона великого на берегу.
Звонят колокола вечевые в Великом Новгороде, собрались мужи новгородские у храма Святой Софии и говорят так: «Неужто нам, братья, не поспеть на подмогу к великому князю Дмитрию Ивановичу?» И как только слова эти промолвили, уже как орлы слетелись. Нет, то не орлы слетелись — выехали посадники из Великого Новгорода и с ними семь тысяч войска к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, на помощь.
К славному городу Москве съехались все князья русские и говорили таково слово:
«У Дона стоят татары поганые, Мамай-царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти и с жизнью своей расстаться нам во славу».
И сказал князь великий Дмитрий Иванович:
«Брат, князь Владимир Андреевич, пойдем туда, прославим жизнь свою, удивим земли, чтобы старые рассказывали, а молодые помнили! Испытаем храбрецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»
И сказал всем князь великий Дмитрий Иванович: «Братья и князья русские, гнездо мы великого князя Владимира Киевского! Не рождены мы на обиду ни соколу, ни ястребу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому этому Мамаю!»
О, соловей, летняя птица, вот бы тебе, соловей, пеньем своим прославить великого князя Дмитрия Ивановича и брата его князя Владимира Андреевича, и из земли Литовской двух братьев Ольгердовичей, Андрея и брата его Дмитрия, да Дмитрия Волынского! Те ведь — сыновья Литвы храбрые, кречеты в ратное время и полководцы прославленные, под звуки труб их пеленали, под шлемами лелеяли, — с конца копья они вскормлены, с острого меча вспоены в Литовской земле.
Молвит Андрей Ольгердович своему брату:
«Брат Дмитрий, два брата мы с тобой, сыновья Ольгердовы, а внуки мы Гедиминовы, а правнуки мы Сколомендовы. Соберем, брат, любимых панов удалой Литвы, храбрых удальцов, и сами сядем на своих борзых коней и поглядим на быстрый Дон, напьемся из него шлемом воды, испытаем мечи свои литовские о шлемы татарские, а сулицы немецкие о кольчуги басурманские!»
И сказал ему Дмитрий: «Брат Андрей, не пощадим жизни своей за землю за Русскую, и за веру христианскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича! Уже ведь, брат, стук стучит и гром гремит в белокаменной Москве. То ведь, брат, не стук стучит, не гром гремит, то стучит могучая рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремят удальцы русские золочеными доспехами и червлеными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои уже готовы — раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле и сделаем смотр своим полкам, — сколько, брат, с нами храбрых литовцев. А храбрых литовцев с нами семьдесят тысяч латников».
Вот уже, братья, подули сильные ветры с моря к устьям Дона и Днепра, принесли грозные тучи на Русскую землю, из них выступают кровавые зарницы, и в них трепещут синие молнии. Быть стуку и грому великому на речке Непрядве, меж Доном и Днепром, покрыться трупами человеческими полю Куликову, потечь кровью Непрядве-реке!
Вот уже заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идут хинове на Русскую землю! Набежали серые волки с устьев Дона и Днепра, воют, притаившись на реке Мече, хотят ринуться на Русскую землю. То не серые волки были — пришли поганые татары, хотят пройти войной всю Русскую землю.
Тогда гуси загоготали и лебеди крыльями заплескали. Нет, то не гуси загоготали и не лебеди крыльями заплескали: то поганый Мамай пришел на Русскую землю и воинов своих привел. А уже гибель их подстерегают крылатые птицы, паря под облаками, вороны неумолчно грают, а галки по-своему говорят, орлы клекочут, волки грозно воют, а лисицы брешут, кости чуя.
Русская земля, ты теперь как за царем за Соломоном побывала.
А уже соколы, и кречеты, и белозерские ястребы рвутся с золотых колодок из каменного города Москвы, обрывают шелковые путы, взвиваясь под синие небеса, звоня золочеными колокольчиками на быстром Дону, хотят ударить на несчетные стада гусиные и лебединые, — то богатыри и удальцы русские хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая.
Тогда князь великий Дмитрий Иванович вступил в золотое свое стремя, сел на своего борзого коня, и взял свой меч в правую руку, и помолился Богу и Пречистой Его Матери. Солнце ему ясно на востоке сияет и путь указует, а Борис и Глеб молитву возносят за сродников своих.
Что шумит, что гремит рано пред рассветом? То князь Владимир Андреевич полки устанавливает и ведет их к великому Дону. И молвил он брату своему, великому князю Дмитрию Ивановичу: «Не поддавайся, брат, поганым татарам — ведь поганые уже поля русские топчут и вотчину нашу отнимают!»
И сказал ему князь великий Дмитрий Иванович: «Брат Владимир Андреевич! Два брата мы с тобой, а внуки мы великого князя Владимира Киевского. Воеводы у нас уже поставлены — семьдесят бояр, и отважны князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, да Микула Васильевич, да оба брата Ольгердовичи, да Дмитрий Волынский, да Тимофей Волуевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович, а воинов с нами — триста тысяч латников. А воеводы у нас надежные, а дружина в боях испытанная, а кони под нами борзые, а доспехи на нас золоченые, а шлемы черкасские, а щиты московские, а сулицы немецкие, а кинжалы фряжские, а мечи булатные; а пути им известны, а переправы для них наведены, и все как один готовы головы свои положить за землю за Русскую и за веру христианскую. Словно живые трепещут стяги, жаждут воины себе чести добыть и имя свое прославить».
Уже ведь те соколы и кречеты и белозерские ястребы за Дон скоро перелетели и ударили по несметным стадам гусиным и лебединым. То ведь были не соколы и не кречеты, — то обрушились русские князья на силу татарскую. И ударили копья каленые о доспехи татарские, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Куликовом на речке Непрядве.
Черна земля под копытами, костями татарскими поля усеяны, а кровью их земля залита. Это сильные рати сошлись вместе и растоптали холмы и луга, а реки, потоки и озера замутились. Кликнул Див в Русской земле, велит послушать грозным землям. Понеслась слава к Железным Воротам, и к Орначу, к Риму, и к Кафе по морю, и к Тырнову, а оттуда к Царьграду на похвалу русским князьям: Русь великая одолела рать татарскую на поле Куликовом, на речке Непрядве.
На том поле грозные тучи сошлись, а из них беспрерывно молнии сверкали и гремели громы великие. То ведь сошлись русские сыновья с погаными татарами за свою великую обиду. Это сверкали доспехи золоченые, а гремели князья русские мечами булатными о шлемы хиновские.
А бились с утра до полудня в субботу на Рождество Святой Богородицы.
Не туры возревели у Дона великого на поле Куликовом. То ведь не туры побиты у Дона великого, а посечены князья русские, и бояре, и воеводы великого князя Дмитрия Ивановича. Полегли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микула Васильевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович и много иных из дружин.
Пересвета-чернеца, брянского боярина, на место суда привели. И сказал Пересвет-чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам убитыми быть, нежели в плен попасть к поганым татарам!» Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золочеными доспехами сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу.
В такое время старому человеку следует юность вспомнить, а удалым людям мужество свое испытать. И говорит Ослябя-чернец своему брату старцу Пересвету: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже, брат, лететь голове твоей на траву ковыль, а сыну моему Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликовом, на речке Непрядве, за веру христианскую, и за землю Русскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».
И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кровью залита была, а деревья от печали к земле склонились.
Запели птицы жалостные песни — запричитали все княгини и боярыни и все воеводские жены по убитым. Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забралах стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Принеси на своих волнах моего господина Микулу Васильевича ко мне!» И жена Тимофея Волуевича Федосья тоже плакала, так причитая: «Вот уже веселие мое поникло в славном городе Москве, и уже не увижу я своего государя Тимофея Волуевича живым!» А Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья на рассвете причитали: «Вот уже для нас обеих солнце померкло в славном городе Москве, домчались к нам с быстрого Дона горестные вести, неся великую печаль: повержены наши удальцы с борзых коней на суженом месте на поле Куликовом, на речке Непрядве!»
А уже Див кличет под саблями татарскими, а русским богатырям быть израненными.
Щуры запели жалостные песни в Коломне на забралах городских стен, на рассвете в воскресенье, в день Акима и Анны. То ведь не щуры рано запели жалостные песни — запричитали жены коломенские, приговаривая так: «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую?» Так говорили они: «Можешь ли ты, господин князь великий, веслами Дон загородить, а Дон шлемами вычерпать, а Мечу-реку трупами татарскими запрудить? Замкни, государь, князь великий, у Оки-реки ворота, чтобы больше поганые татары к нам не ходили. Уже ведь мужья наши побиты на ратях».
В тот же день, в субботу, на Рождество Святой Богородицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве.
И, кликнув клич, ринулся князь Владимир Андреевич со своей ратью на полки поганых татар, золоченым шлемом посвечивая. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские.
И восхвалил он брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича: «Брат Дмитрий Иванович, в злое время горькое ты нам крепкий щит. Не уступай, князь великий, со своими великими полками, не потакай крамольникам! Уже ведь поганые татары поля наши топчут и храброй дружины нашей много побили — столько трупов человеческих, что борзые кони не могут скакать: в крови по колено бродят. Жалостно ведь, брат, видеть столько крови христианской.
Не медли, князь великий, со своими боярами».
И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы, и дети боярские, здесь ваши московские сладкие меды и великие места! Тут-то и добудьте себе места и женам своим. Тут, братья, старый должен помолодеть, а молодой честь добыть».
И воскликнул князь великий Дмитрий Иванович: «Господи Боже мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора никогда, да не посмеются надо мной враги мои!» И помолился он Богу, и Пречистой Его Матери, и всем святым, и прослезился горько, и утер слезы.
И тогда, как соколы, стремглав полетели на быстрый Дон. То ведь не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович со своими полками за Дон, а за ним и все русское войско. И сказал: «Брат, князь Владимир Андреевич, — тут, брат, изопьем медовые чары круговые, нападем, брат, своими полками сильными на рать татар поганых».
И начал тогда князь великий наступать. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. Поганые прикрыли головы свои руками своими. И вот поганые бросились вспять. Ветер ревет в стягах великого князя Дмитрия Ивановича, поганые спасаются бегством, а русские сыновья широкие поля кликом огородили и золочеными доспехами осветили. Уже встал тур на бой!
Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять повернули и начали их бить и сечь беспощадно, тоску на них наводя. И князья их попадали с коней, а трупами татарскими поля усеяны и кровью их реки потекли. Тут рассыпались поганые в смятении и побежали непроторенными дорогами в лукоморье, скрежеща зубами и раздирая лица свои, так приговаривая:
«Уже нам, братья, в земле своей не бывать, и детей своих не видать, и жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, а целовать нам зеленую мураву, а в Русь ратью нам не хаживать и даней нам у русских князей не прашивать». Вот уже застонала земля татарская, бедами и горем наполнившись; пропала охота у царей и князей их на Русскую землю ходить. Уже веселье их поникло.
Теперь уже русские сыновья захватили татарские узорочья, и доспехи, и коней, и волов, и верблюдов, и вина, и сахар, и дорогие убранства, тонкие ткани и шелка везут женам своим. И вот уже русские жены забряцали татарским золотом.
Уже по Русской земле разнеслось веселье и ликованье. Преодолела слава русская хулу поганых. Уже низвергнут Див на землю, а гроза и слава великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, по всем землям пронеслись. Стреляй, князь великий, по всем землям рази, князь великий, со своей храброй дружиной поганого Мамая-хиновина за землю Русскую, за веру христианскую. Уже поганые оружие свое побросали, а головы свои склонили под мечи русские. И трубы их не трубят, и приуныли голоса их.
И метнулся поганый Мамай от своей дружины серым волком и прибежал к Кафе-городу. И молвили ему фряги: «Что же это ты, поганый Мамай, заришься на Русскую землю? Ведь побила теперь тебя орда Залесская. Далеко тебе до Батыя-царя: у Батыя-царя было четыреста тысяч латников, и полонил он всю Русскую землю от востока и до запада. Наказал тогда бог Русскую землю за ее согрешения. И ты пришел на Русскую землю, царь Мамай, с большими силами, с девятью ордами и семьюдесятью князьями. А ныне ты, поганый, бежишь сам-девят в лукоморье, не с кем тебе зиму зимовать в поле. Видно, тебя князья русские крепко попотчевали: нет с тобой ни князей, ни воевод! Видно, сильно упились у быстрого Дона на поле Куликовом, на траве-ковыле! Беги-ка ты, поганый Мамай, от нас за темные леса!»
Как милый младенец у матери своей земля Русская: его мать ласкает, а за баловство розгой сечет, а за добрые дела хвалит. Так и Господь Бог помиловал князей русских, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, и на речке Непрядве.
И стал великий князь Дмитрий Иванович со своим братом, с князем Владимиром Андреевичем, и с остальными своими воеводами на костях на поле Куликовом, на речке Непрядве. Страшно и горестно, братья, было в то время смотреть: лежат трупы христианские словно сенные стога у Дона великого на берегу, а Дон-река три дня кровью текла. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайтесь, братья, сколько у нас воевод нет и скольких молодых людей недостает?»
Тогда отвечает Михаиле Александрович, московский боярин, князю Дмитрию Ивановичу:
«Господин князь великий Дмитрий Иванович! Нет, государь, у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр серпуховских, тридцати панов литовских, двадцати бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, сорока бояр муромских, семидесяти бояр рязанских, тридцати четырех бояр ростовских, двадцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр можайских, тридцати бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских. А посечено безбожным Мамаем двести пятьдесят три тысячи. И помиловал Бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество».
И сказал князь великий Дмитрии Иванович:
«Братья, бояре и князья и дети боярские, суждено вам то место меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за святые церкви, за землю за Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, во свою Залесскую землю к славному городу Москве и сядем, брат, на своем княжении, а чести мы, брат, добыли и славного имени!» Богу нашему слава.
Что нового дает «Задонщина» с точки зрения информации по сравнению с Краткой летописной повестью? Не так чтобы и много. Она приписывает участие в битве большему числу русских земель. Отдельно указаны новгородцы. В перечне погибших кроме представителей Московского и Великого Владимирского княжеств (то есть тех, которые находились под управлением Дмитрия), а также белозерцев и литовцев (воинов Ольгердовичей), названы еще суздальцы и рязанцы. При этом, так сказать, именной список павших князей и воевод соответствует приведеному в Краткой летописной повести. Численность русских войск оценена в 300 тыс., из которых погибло 253 тысяч. Литовской помощи (Ольгердовичей) — 70 тысяч. Татарских — более 400 тыс., но точное число не названо («с девятью ордами и семьюдесятью князьями»). Упомянуто, что от битвы при Калке до Мамаева побоища прошло 160 лет.
Последнее обстоятельство постоянно смущает историков. Ведь датой сражения на Калке считается традиционно 1224 г. А это обозначает, что либо Куликовская битва произошла в 1384 г., либо Калкинская — в 1220-м. Некоторые историки, чтобы выйти из положения, заявляют, что 160 лет прошло не до Мамаева побоища, а до написания «Задонщины». Честно говоря, смешно. Ведь никто не отрицает, что перед нами литературное произведение. Разве можно придавать такое значение указанным в нем цифрам? Понятно же, что автор просто использовал более красивое целое число!
Далее, в «Задонщине» сообщается, что Мамай стоял на реке Мече «между Чуровым и Михайловым». Пересвет назаван чернецом (монахом), хотя тут же и брянским боярином. Упомянут его брат Ослябя, тоже чернец, имеющий сына Якова, принимающего участие в битве. Ослябя говорит Пересвету, что видит его и своего сына павшими в бою. О смерти самого Осляби в «Задонщине» ничего нет.
Ну и, может быть, самое главное — именно в «Задонщине» поле битвы названо Куликовым. В летописных повестях везде говорится просто о поле у Дона или у устья Непрядвы.
В общем-то, и всё, остальное — чистая лирика. Чего в «Задонщине» нет, так это Ягайло и Олега в качестве союзников Мамая.
«Задонщина» была впервые опубликована в 1852 г. известным московским собирателем рукописей В. М. Ундольским (список Ундольского). Правда, оказалось, что известный чешский славист, знаток древнерусских памятников Йозеф Добровский то, что теперь называется Синодальным списком, видел еще в конце XVIII в. О чем и сообщил в своей рецензии от 1822 г. на «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина{75}. В 1858 г. опубликовали Кирилло-Белозерский список, автором которого считается монах Ефросин, работавший в 80-х гг. XV в. Правда, листы, на которых написана в Кирилло-Белозерском сборнике «Задонщина», филиграней не имеют, так что датируются по бумаге других листов{76}. Но все равно Кирилло-Белозерский список считается древнейшим.
Кстати, он от остальных отличается существенно. Во-первых, значительно короче. Во-вторых, не содержит сообщения о новгородской помощи. В третьих, в нем совсем иной список городов, до которых «шибала слава» о победе русских на Куликовом поле. В списке Ундольского это место выглядит так: «А глава шибала к Железным вратам ли къ Караначи, к Риму и х Сафе по морю и к Которнову, и оттоле ко Царюграду…»{77}. А в Кирилло-Белозерском: «… весть подаваша порожнымь землямь, за Волгу, к Железнымь воротамь, к Риму, до Черемисы, до Чяховъ, до Ляховъ, до Устюга поганых татар, за дышущеемь моремь»{78}. А это место, между прочим, служит исследователям основанием для определения времени написания самой «Задонщины».
Вот о времени написания и поговорим. На самом деле у сторонников ранней датировки (80-е гг. XIV в.) серьезный аргумент один: в списке городов упомянуты Орнач (Каранача в списке Ундольского, Ворнавич в Синодальном) и Тырново (Которнов у Ундольского, Торнав в Музейском № 2060). Считается, что упомянуты они, как значимые города в момент написания «Задонщины».
При этом Орнач (Ургенч), как считают, был разрушен Тимуром между 1388 и 1392 гг. (и территория демонстративно засеяна ячменем). Город этот упомянут в русских летописях (Московский летописный свод конца XV в.) под 1346 г. («… того же лета казнь бысть от бога на люди под восточгою страною на город Орнач и на Хазьторокань и на Сарай и на Бездеж и на прочие грады»), и среди земель, завоеванных Тимуром в битвах с Тохтамышем{79}. А на карте веницианского космографа Фра-Мауро, посещавшего, как считается, Нижнее Поволжье в первые годы XV века, есть город Organsa, около которого стоит примечание «Sepulcrum real», то есть — «в действительности могилы»{80}.
Относительно же Тырново традиционно указывается, что столица Болгарского царства была взята турками в 1393 году. Отсюда делается вывод: после того, как упомянутые города перестали играть важную роль, упоминать их было нечего. Значит, «Задонщину» написали не позже 1390 г.
Точка зрения эта далеко не однозначна. Во-первых, мы видим, что отождествление одного из городов с Орначем довольно условно. И между собой-то Каранача и Ворнавич похожи мало, а уж с Орначем… Хотя, конечно, в протографе списка Ундольского могло быть «ко Арначи» (дальше увидим, что такое прочтение именно в данном списке возможно). Organsa Фра-Мауро тоже похожа на Орнач мало. Просто на карте она расположена примерно там, где и стоял Ургенч: восточнее Каспийского моря и южнее чего-то еще, что можно с натяжкой считать Аралом. Правда, в это большое озеро впадает, по венецианцу, что-то вроде Урала. В общем, картограф не очень эти края знал.
С Тырново дела обстоят лучше. Понятно, что Которново может быть просто не разделенным на части сочетанием «ко Торново». Это запросто, поскольку в древнем русском письме слова и не разделялись. Поделили их уже исследователи.
Карта Фра-Мауро. XV в. В современной прорисовке
Но вот что интересно: каждый из этих городов упоминается лишь в двух из четырех списков. Причем в Кирилло-Белозерском списке нет ни Орнача, ни Тырново. И для того чтобы строить на их упоминании датировку «Задонщины», исследователям нужно сначала доказать, что список Ундольского ближе к изначальному варианту произведения, чем Кирилло-Белозерский. Напомним, что, по мнению большинства исследователей, начиная с А. А. Шахматова, все существующие списки «Задонщины» восходят к одному какому-то варианту. Шахматов называл его «Словом о Мамаевом побоище». Другие просто говорят об изначальном тексте «Задонщины».
Основание для того, чтобы искать нечто промежуточное, очевидно. Ведь несмотря на то что нас с детства учат считать автором «Задонщины» Софония Рязанца, это не так. Софоний упомянут в тексте самого произведения («Аз же помяну резанца Софония и восхвалю песнеми гусельными словесы сего великого князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимира Андреевича, а внуки святаго великаго князя Владимира Киевского» — список Ундольского; «И здеся помянем Софониа резанца, сего великого князя Дмитрея Ивановича и правнука святого князя Владимира киевского и брата его Володимера Андреевича» — Синодальный список; «И я ж помяну Ефоня ерея резанца в похвалу песньми и гуслевыми и буяни словесы и сего великого князя Дмитреа Ивановича и брата его князя Владимера Ондреевича» — список Исторического музея № 2060) то ли как создатель некого предшествующего произведения о Мамаевом побоище, как считал Шахматов (и многие за ним), либо как человек, принимавший участие в самом событии (именно это толкование напрашивается из Синодального списка).
Последнюю версию наиболее подробно, пожалуй, развил А. Л. Никитин в своей статье «Что написал „Софоний Рязанец“?»{81}. Взяв за основу гипотезу А. Д. Седельникова и В. Ф. Ржиги об аутентичности Софония «Задонщины» Софонию Алтыкулачевичу, боярину Олега Рязанского, он обосновал: этот человек ничего не писал. Он просто был тем, кто передал Дмитрию сообщение от Олега о нашествии Мамая. При этом он указывал на Тверскую летопись, в которой под 6888 г. записано: «В лето 6888. А се писанiе Софонiя Резанца, Брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрiю Ивановичу и брату его князю Володимеру Андреевичу. Ведомо ли вамъ, Рускымъ государямъ, царь Мамай пришел изъ Заволжiа, сталъ на реце на Воронеже, а всем своим улусамъ не велелъ хлеба пахать; а ведомо мое таково, что хощетъ ити на Русь, и вы бы, государи, послали его пообыскать, туто ли онъ стоитъ, где его мне поведали?»{82}. Именно этот текст и считает Никитин посланием Олега Дмитрию (тем самым, о котором упоминает Пространная повесть), переданным Софонием Алтыкулачевичем. Это явно не кусок «Задонщины», хотя и начинается с «А се писание Софонiя Резанца». И сведения в этом отрывке приводятся такие, каких нет до Сказания о Мамаевом побоище: что Мамай стоит на Воронеже и не велел своим людям пахать хлеб. С другой стороны, автор текста четко говорит князьям: «Вы бы проверили, там ли он, где мне сказали». Вот это совершенно уникальные строки, которых нет и в Сказании. Действительно, создается впечатление, что передано реальное послание — предупреждение.
Ну если Софоний ничего не писал, тогда и говорить не о чем. Впрочем, даже если писал (не важно, кем был этот Софоний), то все равно не известно, когда и что именно. В «Задонщине» его имя присутствует на самом деле просто как ссылка на какого-то предшественника. Может быть, и автора неких произведений, поскольку перед этим говорится о Бояне. Но что это за произведения? Никитин, к примеру, отмечает использование в «Задонщине» «Слова о погибели Русской земли». Может быть, поминаемый Софоний, если он не просто посланец, — автор именно этого произведения (написанного, как полагают некоторые исследователи, в рязанских землях)? А что касается того, что его имя фигурирует и в заглавиях двух списков «Задонщины» («Писание Софония старца рязанца, благослови отче: Задонщина великого князя господина Дмитрия Ивановича и брата его князя Володимера Ондреевича» в Кирилло-Белозерском и «Сказание Сафона резанца, исписана русским князем похвала, великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Володимеру Ондреевичу» в Синодальном), укажем: в последнем оно есть и в самом тексте. Ну, не будет же человек сам на себя ссылаться! Скорее переписчик, излагая протограф, напортачил.
И еще одно. Неплохо бы было задуматься: а мог ли рязанец в XIV в. написать восхваление московским князьям? Ведь это был период ожесточенной борьбы Рязани с Москвой за независимость. Москвичи не раз совершали нашествие на рязанские земли, изгоняли ее князей. Да тому же Олегу Рязанскому пришлось дважды бежать от Дмитрия. Причем второй раз — непосредственно после Куликовской битвы.
Так что, ох, вряд ли! Скорее текст «Задонщины» указывает на время, когда Рязань уже вошла в состав Москвы. Или по крайней мере попала под ее плотное влияние. А произошло это не раньше смерти Ивана Федоровича, внука Олега. Т. е. в 1456 г. Тогда на престол Рязани взошел восьмилетний Василий, которого московский великий князь Василий Васильевич забрал к себе «на воспитание до совершеннолетия». В рязанских городах сели московские наместники. А рязанского князя женили на московской княжне, которая, судя по всему, вертела, как хотела, сначала мужем, а потом сыном. И продолжалось это до 1501 г.
Вот в этот период на рязанской земле и могла только быть написана «Задонщина». Кстати, отсюда и рязанские бояре могли появиться в списке павших на Мамаевом побоище.
Так что если мы имеем рукопись с «Задонщиной», датированной ранее второй четверти XVI в., стоит задуматься: а был ли Софоний (если он — автор) родом из Рязани? Тем более, он в текстах почему-то упорно «резанец», через «е», хотя в летописях Рязань обычно пишется через «я» или «ять». И потом: почему он в Тверском сборнике назван брянским боярином? Позже, в разделе о восточных источниках, мы увидим, что есть и другая версия происхождения прозвища Софония, от слова «резать».
Вопрос об авторстве понадобился мне больше для того, чтобы показать читателю: насколько, несмотря на не первое десятилетие длящуюся дискуссию, вокруг «Задонщины» много неясностей. Тем более, не до конца прояснен вопрос о том, какой из списков ближе к протографу. Да, Кирилло-Белозерский имеет прилично отличий. В нем единственном нет имени Софония в тексте, а есть только в заглавии. В нем совершенно иной «список городов», чем в других. Наконец, текст заканчивается на т. н. «плаче московских жен». Считают, что у Ефросина был неполный, дефектный текст протографа. Но можно ли утверждать, что именно дефектом объясняется разница в «списке городов»? Вернее, то, что в Кирилло-Белозерском списке вместо городов фигурируют земли.
Думаю, Никитин вполне справедливо заметил, что перечень, содержащийся в списке, в основе своей имеет «Слово о погибели Русской земли». Там читаем: «до ляховъ, до чаховъ… до Устьюга, где тамо бяху тоймици погани, и за дышючимъ моремъ… до черемисъ… а угры твердяху… городы железными вороты»{83}. То есть в Кирилло-Белозерском списке повторены ляхи, чехи, черемисы, Устьюг, поганые и «дышучее море». Возможно также, что и «Железные ворота» (хотя в «Слове…» это не город Дербент, носивший такое название, а вполне реальные обитые железом ворота городов).
Это значительно больше, чем совпадений с текстом «Слова о полку Игореве», который традиционно считают за основу для «реплики» в «Задонщине». Ведь оттуда взята напрямую Волга, да еще, косвенно, «порожные земли» («дивъ… велитъ послушати земли незнаемые, Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню»). Ну из того же «Слова о полку Игореве», но из другого места, взят, возможно, Рим. Только там это не столица Италии, а город Римов, по сведению Ипатьевской летописи, разрушенный половцами.
Странно, конечно, что вместо тоймичей поставлены татары. Но это (и тут нужно согласиться с Никитиным) говорит скорее за то, что текст Кирилло-Белозерского списка не написан, а переписан с протографа Ефросином. Поскольку сам он, живя в Белозере, не мог не знать, что за Устьюгом никаких татар нет.
Получается: список земель, до которых доходит весть о победе русских на Дону, в Кирилло-Белозерский список попал из протографа. Причем автор протографа пользовался «Словом о полку Игореве» и «Словом о погибели Русской земли».
А откуда и когда взялся список городов в других вариантах? Скажем честно: а бог его знает! Если исходить из времени написания имеющихся у современных исследователей в распоряжении рукописей, то не раньше конца XVI века (собрание Музейское, № 2060). Причем в нем-то список короче: «Шибала слава к Железнымъ вратом, к Риму и к Кафы по морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду…». В Синодальном списке XVII века появляется то, что принято считать Орначем: «Шибала слава к морю и к Ворнавичом и к Железным вратом, ко Кафе и к туркам и ко Царюграду…» Обратите внимание: вместо «к Торнаву» написано «к туркам». Наконец, в самом позднем списке Ундольского — самый полный вариант. Зато и города в нем написаны с максимальным искажением. Даже вместо Кафы какая-то Сафа.
Список Ундольского вообще, надо заметить, отличается огромным числом «ляпов». К примеру, первых киевских князей, которым пел свои песни Боян, здесь именуют Игорь Бярикович и Владимер Всеславьевич. От Калки до Мамаева побоища проходит 170 лет. Дон в целом ряде мест именуется Дунаем. И так далее.
Как вы думаете, это случайно, что чем более поздним временем датируется сохранившияся рукопись, тем полнее список упомянутых в ней городов? Что-то мало верится в такое совпадение. Скорее можно предположить, что текст дописывался. А, значит, мы имеем именно первые списки, а не их более поздние копии. Но тогда протограф «Задонщины», если он существовал, переписан был первый раз в 80-х гг. XV в. А это заставляет предположить: и написано произведение было примерно в те же годы.
Старый Ургенч
Что же касается упоминания Ургенча и Тырново… А кто-то пытался посмотреть: что было с этими городами в конце XV в.? Насколько я знаю, Ургенч (точнее, Старый Ургенч, чтобы не путать его с существующим ныне городом, построенным почти в двух сотнях километров в сторону в 1646 г.), игравший длительное время важную роль в торговле Европы с Востоком, был восстановлен уже через несколько лет после разрушения, по приказу того же Тимура. Не в том блеске, конечно, как во времена хорезмшазхов, когда он был вторым по величине городом после Бухары, но все же. С XV в., из-за того что Амударья отошла на 40 км от города (вследствии изменения русла), Старый Ургенч на самом деле стал загибаться, но просуществовал до середины XVII в. Сейчас он внесен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. И в нем есть такие признанные ЮНЕСКО архитектурные памятники, как медресе ибн-Хаджыба (XIV–XVI вв.), мавзолей Пирярвели (XIV–XVII вв.), Дашгала (XIV–XVI вв.), Маткарим-Ишан (XIX–XX вв.), Султан Али (1580).
Кстати, говорить, что русским после нашествия Тимура Орнач не известен — это означает совершенно игнорировать т. н. Повесть о Темир-Аксаке, имеющуюся в массе русских летописей, начиная с XV в., и рассказывающую о Тимуре и чуде с Владимирской иконой Божьей Матери, отведшей от Руси беду нового нашествия. Правда, такой повести нет в Симеоновской летописи и в Рогожском летописце. Так что ее не было, очевидно, и в Троицкой летописи. Нет такой повести и в Новгородско-Софийских летописях. Так что появляется она, очевидно, ближе к концу XV в. По крайней мере, самый ранний свод, в котором она читается, — т. н. Летописный свод Московский великокняжеский 1479 г. Список которого, правда, есть только в варианте XVIII в.
Так вот, в этой повести приводится список городов и земель, завоеванных Тимуром. И в нем есть Орнач (или Арнач). Так же, как есть он и в особой статье, содержащейся в двух сборниках Софийской библиотеки датируемых первой третью XVI в. Вот ее текст:
«Татарьскым землям имена: Самархант, Чагадаие, Хорусани, Голустани, Китаи, Синяя орда, Шираз, Испаган, Орначь, Гилян, Сизь, Шарбан, Шамахии, Савас, Арзуноум, Талфизи, Тевризи, Гурзустани, Обези, Гоурзии, Багдат, Темирькабы, рекше Железная врата. Орда Большая, Крым, Васьтаркан, Сараи, Азов, Калмакы, Ногаи, Шибаны, Казань»{84}. Он практически совпадает со списком из Повести о Темир-Аксаке. Только в конце выброшено упоминание о землях в Малой Азии, а добавлены территории Поволжья и Причерноморья, поскольку автор описывает не земли, завоеванные Тимуром, а территории, в его представлении, находящиеся под властью татар. А написана статья, как указывает Н. А. Казакова{85}, между 1506 и 1523 гг. Просто в том же сборнике есть аналогичная статья — «Европейской страны короли», по перечню монархов датируемая этим временем.
Стало быть, не знаю уж, как там купцам, но русским книжникам Орнач был прекрасно известен в конце XV — начале XVI в.
Да и Тырново после взятия его турками существовать не перестало. Создатель Синодального списка же знал, что этот город в руках турок (даже написал не «к Тырново», а «к туркам»), и что?
Велико Тырново
Между прочим, А. Л. Никитин, анализируя список городов, заявил: он был составлен после завоевания турками Константинополя (1453) и Кафы (1475). То есть тогда, когда все упомянутые в нем населенные пункты пострадали от восточных захватчиков. Рим, который все авторы дружно считают летописным Римовым из «Слова о полку Игореве», — половцами. Орнач и Железные Ворота (Дербент) — Тимуром. Тырново, Константинополь и Кафа — турками.
Объяснение ничем не хуже, чем у оппонентов (М. Н. Тихомиров, Г. Н. Моисеева, В. А. Кучкин и др.), полагающих, что в списке упомянуты важнейшие города, известные автору «Задонщины». Потому что, если считать Римом именно нынешнюю столицу Италии, тогда в списке лишь три столицы. Остальные — торговые города. Но чем Орнач лучше, к примеру, Риги, с которой у Руси были теснейшие торговые связи? Или Праги? Почему нет Сарая, столицы Орды? Вопросов больше, чем ответов.
Кстати, у Никитина есть и еще один, на мой взгляд, достаточно серьезный, аргумент датировать составление текстов, читающихся во всех, кроме Кирилло-Белозерского, списках «Задонщины», концом XV в. Это упоминание в них о новгородцах, как участниках Мамаева побоища. Поскольку в ранних собственно новгородских летописях таких сведений нет. Появиться они могли только после присоединения Новгорода к Москве, то есть, после 1478 г.
В общем, не зря Я. С. Лурье считал, что датирование «Задонщины» концом XIV в. «не представляется достаточно убедительными»{86}. Скорее, следует предположить, что первый текст появился во второй половине XV в. Так, между прочим, считала М. А. Салмина. Она, проанализировав текст, утверждала, что автор «Задонщины» использовал Пространную летописную повесть, созданную, по ее мнению, в 1440-х гг. Большинство исследователей с ней не согласилось, полагая, что, наоборот, автор Повести прибегал к «Задонщине». А, может, зря не прислушались? Хотя, по моему анализу, получается: возможно, это большинство и право было. Вот только в дате «Задонщины» Салмина угадала: вторая половина XV в. (а Пространная повесть, тогда, — не раньше конца века). И была она по тексту близка к Кирилло-Белозерскому списку. Т. е. до «плача московских жен», без «новгородской помощи» и без списка городов. Кстати, именно в этом списке, в единственном, есть в заглавии слово «Задонщина». И еще: только в Кирилло-Белозерском списке Дмитрий, обращаясь к собравшимся князьям, говорит: «… гнездо есмя были едино князя великаго Ивана Даниловича». То есть собираются-то на битву «потомки Калиты». Не впрямую, конечно, но это, на мой взгляд, подчеркивает: для автора Куликовская битва все-таки является делом московского княжения. А вот в более поздних списках московский князь обращается к остальным уже как к потомству Владимира Киевского. То есть к князьям всей Русской земли. То есть мы наблюдаем типичное расширение значения битвы до общерусской.
Между прочим, если внимательно вглядеться в текст «Задонщины» по реконструкции Дмитриева, видно, что после «плача» начинается некое повторение. Например, говорится, что «в тот же день, в субботу, на Рождество Святой Богородицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве», в то время, как выше уже сообщалось: «А бились с утра до полудня в субботу на Рождество Святой Богородицы». После «плача»: «И начал тогда князь великий наступать. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские», а перед: «…а гремели князья русские мечами булатными о шлемы хиновские». Сначала сообщается, что «полегли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микула Васильевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович и много иных из дружин», а значитально позже по тексту вставлен перечень числа погибших бояр и воевод. И так далее. У вас не напрашивается вывод, что перед нами два текста, объединенных в один? Причем — довольно механически.
Так что текст, читаемый в списках XVI–XVII вв., написан был, похоже, именно в XVI в., а позже еще и редактировался. И вот для этих редакций, вероятно, права Салмина: их авторы пользовались Пространной летописной повестью. Не исключено, даже, что и Сказанием о Мамаевом побоище, к которому мы сейчас и перейдем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.