I. Временное правительство в Ярославле

I. Временное правительство в Ярославле

Кроме Минина, все товарищи Пожарского были военные люди или считали себя таковыми; но действовали они, как завзятые приказные. Собравшись в Ярославле, они поспешно принялись за учреждение правительства, вместо того чтобы сражаться. Вместо того чтобы дать ему военную организацию, как того требовало положение, - они старались по возможности придать ему характер парламента. Я уже говорил, что у этого народа парламентаризм в крови, но на деле он так долго был лишен представительства, что не сохранял тогда ни ясного понятия о его сущности, ни особенно тонкого чутья к нему.

В апреле 1612 г. из Ярославля от ополчения восставших разосланы были по областям новые грамоты с требованием помощи людьми и деньгами и, кроме того, присылки выборных, по двое, трое от сословия, для собрания "земского совета". О земском "соборе" не решались говорить, так как в нем первое место отводилось духовенству, а ополчение было бедно его представителями. Оно не имело ни одного епископа, хотя бы грека, чтобы выдвинуть его вперед. А Пожарский очень стоял за соблюдение порядка старшинства. Его подпись на грамотах стояла десятой, ниже боярина Морозова, боярина кн. Долгорукова и некоторых других сановников, которым он, будучи на деле диктатором, уступал по праву первенство в силу властных порядков местничества. На пятнадцатом месте он расписывался за неграмотного Минина, который по важности своей службы писался выше других Долгоруких, несмотря на их знатное происхождение.[443]

О результатах этого созыва мы можем только догадываться. Несомненно, в Ярославле существовало временное правительство, служившее, как водится, представительным органом всей земли русской. Но каким образом оно было устроено, по каким полномочиям, откуда исходила его власть, - это пока тайна. И этот "земский совет", в свою очередь, присвоил себе самые широкие права; он вел сношения даже со шведами и с "государством Новгородским", которое тогда само совсем взаправду уверовало в свою гадательную независимость и доходило до смехотворного обращения к посредничеству императора Германии.[444] Вероятнее всего, что первоначально совет состоял из собрания одних только военных начальников отдельных отрядов в армии ополченцев. Это был просто военный совет, где несколько бояр и воевод заседали рядом с казачьими атаманами, татарскими мурзами, немецкими, шотландскими, даже польскими полковниками. Из них составили подходящий подбор лиц.[445] Всех их почтили званием представителей земли русской, и они все, по крайней мере на бумаге, участвовали в деяниях нового правительства, во всех без разбора: в постановлениях судебного и административного характера, как и в дипломатических сношениях, в которые они наверное не вмешивались.[446]

Но это не важно. Даже и таким, каков он был, этот мнимый парламент сделал много хорошего и важного дела, а многие ли более правильно учрежденные собрания могут этим похвастаться перед историей? - Повторяю, мы все-таки очень плохо осведомлены о происходившем в Ярославле; само продолжительное пребывание Пожарского в этом городе для нас загадка. Очень хорошо сделали, что упредили Заруцкого на севере; но особенно необходимо было не дать Сигизмунду упредить себя под Москвой. Король должен был прибыть; верные ему бояре получали на этот счет из Варшавы вполне определенные обещания; [447] польский гарнизон в столице и войска Ходкевича творили чудеса твердости и терпения только в надежде на близкую помощь, которая могла бы снова привести к удивительному успеху вроде Клушинского чуда, если бы Жолкевский опять принял на себя командование.

Большинство историков строго осуждало медлительность диктатора; вероятно, у него не хватило решимости; но вполне возможно, что он сомневался в своих силах, чтобы одновременно сражаться с поляками, казаками и шведами. По некоторым указаниям можно догадываться, что Заруцкий своими переходами старался задержать движение нового ополчения. Как будто любовник Марины уже в это время подумывал о соглашении с ее соотечественниками; Пожарский должен был отряжать полки, чтобы прикрывать Троице-Сергиеву лавру от казаков, с которыми монастырь теперь собирался окончательно порвать сношения.[448] Пожарскому приходилось хлопотать одновременно и о пополнении своих сил и о разделении сил противников. Но он не торопился и потому, что в этой стране никогда не было обычая спешить, чем и доставил Польше последний случай попытать счастья. Польша опять осталась глухой, и таким образом крайне опасная для ополченцев медлительность в движениях послужила им только на пользу. Бестолковые противники - всегда самые лучшие помощники.

На пути из Нижнего Новгорода в Ярославль, когда их восторженно встречали в Балахне и Костроме, Пожарский и Минин получили письмо, в котором Заруцкий и Трубецкой с товарищами признавали "заблуждением" свою присягу Сидорке и предлагали свои услуги для "очищения родины". Это был первый явный признак успеха; но самое обращение еще показалось подозрительным; временное правительство ни на миг не подумало тогда воспользоваться им, разве только для того, чтобы получше скрыть свои чувства и свои намерения. Оно объявило казакам, что готово двинуться на помощь им, а само не двигалось; точно так же отнеслось оно и к гражданам Новгорода; оно отправило к ним по собственному почину посольство, чтобы убедить их, что ополченцы готовы действовать заодно с ними и признать кандидатуру шведского принца, если он примет православие.

Одновременно, с мая по июнь 1612 г., правительство развивало, и расширяло свою организацию, постоянно сносясь с областями, требуя от них подкреплений, сосредоточивая в своих руках управление ими. Оно вызвало Кирилла, удаленного на покой митрополита ростовского и ярославского, и, присоединив к нему нескольких духовных лиц, создало "освященный собор" в малом виде, какой по правилам под председательством патриарха заседал во главе всех соборов москвитян. Два присутствующих боярина, В. П. Морозов и В. Т. Долгорукий, изображали ядро будущей Думы, а Минин налаживал деятельность изрядного числа приказов.

Время делало свое дело и лучше всего помогало этим новым "собирателям земли русской". Новгородцы упорно стояли на своем и, в свою очередь, ответили присылкой посольства; очевидно, стороны далеко еще не успели сговориться. Но под Москвой и во Пскове дела принимали благоприятный оборот. Сидорка, ввиду враждебного отношения жителей, возмущенных его насильничеством, 18 мая ночью бежал без шапки на неоседланной лошади; его поймали и повели в Москву. Смерть его приключилась при очень загадочных обстоятельствах: может быть, после судебного разбирательства он был посажен на кол своими ненадежными подданными, а то и просто убит по пути в Москву сопровождавшими его казаками.[449]

Событие это, несомненно, вызвало новый отлив людей из войска, стоявшего под стенами столицы. Второй или третий Лжедмитрий еще имел среди них сторонников, а Заруцкий, навязывая его своим товарищам, поссорился с Трубецким. Возможно, что Палицын, отвернувшись от казаков, постарался в то время, как сам похвалялся, сделать разлад очевидным и этим ускорить выступление в поход Пожарского. В конце июля Ходкевич приближался к Москве, и в самом деле было решено выступать из Ярославля. Но открытие заговора, зачинщики которого до сих пор неизвестны, вызвало новую задержку. Диктатор избежал кинжала убийцы и посвятил несколько недель на расследование по всем правилам. Но волею судеб он всегда выигрывал драгоценное время, когда казалось, что он его тратит.

Когда Ходкевич остановился под Рогачевым, Заруцкий решился вступить в переговоры с этим польским военачальником. Его положение в казачьем стану явно становилось невыносимым, и он сам отказывался от своего плана вернуть Марине корону. Соглашение почти устанавливалось, когда эти козни открылись, теперь уже безнадежно повредив положению атамана и оставив ему один только выход - бегство.[450] Приблизительно с 2 500 еще верными ему казаками он отправился в Коломну за Мариной и воренком и водворился с ними в Михайлове Рязанской области.

Трубецкой тотчас же послал в Ярославль новые уверения в своей преданности общему делу, а у Пожарского уже не было прежних поводов к недоверию, но, может быть, у него оставались гораздо более убедительные доводы - сомнение в способности его ополченцев сразиться лицом к лицу с эскадронами Ходкевича, хотя уже сильно умалившимися в составе. Выступив, он подвигался действительно медленно, маленькими переходами, лично посетил могилы своих предков в Суздале и только 14 августа был у Троицы, где опять назначил остановку; здесь, получив предложение принять на службу Якова Маржерета, Пожарский отказал ему без особенно уважительной причины. Французский партизан побывал-де на службе у чересчур многих партий; но ведь и большинство москвитян поступало так же. Скоро диктатору пришлось сбавить свои требования.

Наконец, 18-го августа, после торжественного служения у гроба преп. Сергия и благословения архимандрита, ополчения тронулись к Москве; монахи двинулись вместе с ними крестным ходом с церковными песнопениями. Но порыв ветра чуть было не испортил всего дела, - ветер подул с юга: дурное предзнаменование! Сделали остановку, спрашивали монахов, обратились с молитвами к иконам преп. Сергия и Никона; к счастью, их чудотворная сила проявила себя: ветер переменился; лица прояснились; сердца прониклись упованием. Теперь без задержек приблизились к столице.

Но Пожарский все еще не успокоился. Он помнил участь Ляпунова, и полчища голытьбы, бывшие под начальством Трубецкого, наводили на него страх. Он скоро познакомился с этой голытьбой, но не так, как он ожидал.