XIII. ГРАФ ГУДОВИЧ (1806-1808 годы)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XIII. ГРАФ ГУДОВИЧ (1806-1808 годы)

Со смертью Цицианова, изменнически убитого под стенами Бакинской крепости, настали для русских Закавказских владений трудные времена.

В Тифлисе скоро узнали об участи, постигшей грозного князя, и Грузия испытывала все неудобства неопределенного положения и безначалия. Завалишин с войсками исчез; уважение к русской силе среди впечатлительных и изменчивых восточных племен было поколеблено, и нужно было ожидать повсюду восстаний.

В таких обстоятельствах необходима была твердая рука, которая могла бы сразу положить предел беспорядкам и наказать бакинского хана за вероломство, а между тем Кавказский край оставался без главнокомандующего, имеющего власть и силу распоряжаться.

К счастью, на Линии в то время командовал войсками энергичный генерал Глазенап. Когда до него дошли темные слухи о гибели князя Цицианова, он в то же время известил обо всем государя, а сам немедленно принял меры к тому, чтобы загладить невыгодное впечатление, вызванное отступлением Завалишина от Баку в такой момент, когда именно требовалось энергичное воздействие на хана. Он тотчас же предпринял поход под Баку и по пути, еще до прибытия нового главнокомандующего, успел овладеть Дербентом, вызвав повсюду блестящим успехом своего предприятия прежнее жившее там представление о русской силе и подготовив почву для будущих успехов.

Новым главнокомандующим на место князя Цицианова назначен был граф Иван Васильевич Гудович, заслуженный ветеран, хорошо известный Кавказской линии, которой он уже командовал два раза – в царствование Екатерины и Павла. Но преклонные годы и время, проведенное в бездействии, в стороне от военного дела, невыгодно отразились на деятельности и характере нового главнокомандующего. Сохранив свою прежнюю энергию, он, по словам современников, стал вместе с тем раздражителен, капризен, а память об одержанных им некогда победах развила в нем тщеславие и самонадеянность.

В закавказской деятельности своего предместника, князя Цицианова, он видел только одни теневые стороны и намеревался не продолжать только его дела, но и исправить в них все на его взгляд ошибочное и неполное. Вообще, уезжая на свой пост, он обещал государю гораздо более, чем в состоянии был исполнить.

Но уже в Георгиевске его постигло первое разочарование. Он нашел Кавказ далеко не в том состоянии, в каком оставил его в конце прошедшего столетия, когда русское владычество здесь ограничивалось одной Кавказской линией. К тому же в крае свирепствовала чума, уносившая тысячи жертв, а средств для борьбы со страшным врагом не было, так как большая часть войск находилась тогда под Дербентом с генералом Глазенапом. Из Грузии доходили также далеко не отрадные известия. Все Закавказье, которое умела удержать в повиновении твердая рука Цицианова, готово было восстать. Имеретинский царь Соломон бунтовал открыто, волновались осетины, ахалцихский паша покровительствовал опять начавшимся набегам лезгин на Грузию, а Персия собирала значительные силы, думая воспользоваться благоприятным временем для возвращения Ганжи, Карабага и других провинций. Ко всему этому, закубанские народы и кабардинцы, пользуясь отсутствием войск на Линии, производили дерзкие набеги, простиравшиеся даже за Ставрополь.

Напрасно Гудович, думавший, что имя его, со времен анапского штурма, еще памятно горцам и служит по-прежнему грозой Кавказа, писал прокламации и собирал к себе депутатов. «Будучи старшим генералом русской армии, – сказал он, – я недаром прислан сюда водворить между вами порядок». Депутаты, по стародавнему обыкновению, брошенному Цициановым, получая подарки, обещали жить мирно и спокойно, а возвращаясь домой, принимались опять за прежние разбойничьи набеги.

Лишь в Дагестане дела шли успешно. И хотя Глазенап, по взятии Дербента, был отстранен от командования отрядом, но присланный на место его энергичный генерал Булгаков довершил все его предприятие, покорив Баку и кубанское ханство. Бежавшие ханы были низложены, и их владения вошли в состав Российской империи. Но даже и эти успехи, упрочившие русское владычество не только в Закавказье по Каспийскому побережью, но и по ту сторону гор, в южном Дагестане, не могли прекратить волнений в странах, сопредельных с Грузией, где всегда находились элементы, ожидавшие только предлога для открытого мятежа против русских.

Возмутился Карабаг. Но Ибрагим, не рассчитывая на собственные силы, пригласил к себе персиян, обещая сдать им Шушу и выдать малочисленный русский гарнизон, стоявший в крепости, под командой майора Лисаневича. Измена хана была обнаружена вовремя, и Лисаневич приказал арестовать его, чтобы тем отнять у него средства к побегу. Но в произошедшей при этом стычке и хан и его любимая дочь были, к несчастью, убиты случайными солдатскими пулями. Убийство хана русскими, взволновавшее умы во всей стране, было весьма неприятно Гудовичу, и на пост Лисаневича был назначен генерал-майор Небольсин[43], шеф Троицкого пехотного полка, незадолго до этого прибывший в Грузию.

Между тем персияне, вызванные Ибрагимом, уже приближались к Шуше. Небольсин, присоединив к своему полку стоявшие в Карабаге батальоны полковника Карягина и майора Лисаневича, что вместе составило отряд в тысячу шестьсот штыков, выступил навстречу двадцатитысячной персидской армии и на Аскорани, при Ханашинском ущелье, разбил ее наголову.

Столь же неудачны были покушения Гуссейн-Кули-хана и царевича Александра со стороны Эривани, против Тифлиса и Елизаветполя.

Но даже разгром персиян не образумил шекинского хана, который не хотел оставаться в подданстве России после того, как друг и родственник его, Ибрагим карабагский, был убит Лисаневичем. Узнав о его смерти, Селим в отмщение решил захватить в свои руки майора Парфенова, начальника русского отряда, стоявшего в его владениях, и с этой целью пригласил его к себе под видом совещания по какому-то делу.

В семи верстах от Нухи Парфенов с удивлением увидел все шекинское войско, расположившееся громадным табором посреди открытой равнины. На вопрос, почему хан вышел из города, ему ответили, что хан собирается в поход, так как персидские войска стоят уже близко от границ. Парфенов удовольствовался этим ответом. Но едва он вошел в палатку, как шесть вооруженных татар мгновенно повергли его на землю. Обезоруженный, избитый и связанный, Парфенов пешком отправлен был в Нухинскую крепость, где его забили в колодки и бросили в глухое подземелье, угрожая смертью за смерть Ибрагимова. Пятнадцать казаков, находившиеся в его команде, были частью изрублены, а частью закованы в цепи и рассажены по тюрьмам.

Целый день томили узников страхом ожидаемой казни, но к вечеру хан переменил решение. Он прислал сказать Парфенову, что возвратит ему свободу, если тот согласится вывести русские войска из его владений. Парфенов, ввиду безвыходного положения, в которое поставлен был малочисленный отряд против соединенных сил шекинцев и персиян, согласился и в тот же день вышел из Шекинского ханства.

«Отступление Парфенова, – справедливо замечает Дубровин, – было крайне неуместно и не сообразно со славой русского оружия и с той репутацией, которую составили себе в том крае даже незначительные отряды, всегда выходившие победоносно в борьбе с многочисленными врагами. Недостаток стойкости и твердости духа имели дурные последствия, и сделанная ошибка стоила больших усилий для ее исправления». Действительно, как только русские оставили Нуху, джаро-белоканцы восстали почти поголовно и уже готовились вместе с шекинским ханом вторгнуться в Грузию, заявляя открыто, что завладеют Ганжой.

Известие об этих происшествиях дошло до Гудовича в то время, когда он лежал во Владикавказе больной и расслабленный. Не имея возможности совершить переезд через Кавказские горы верхом, Гудович приказал нести себя на носилках и, явившись в Тифлис, тотчас послал приказание генералу Небольсину идти на шекинского хана. Небольсин, уже прежде, как мы видели, умевший управляться с Карабагом, блистательно исполнил поручение: он разбил наголову войска Селима, встретившие его на границе, и затем подступил к самой Нухе.

Столица Шекинского ханства, живописно расположенная при истоке небольшой речки, вся тонет в густой зелени ореховых и тутовых деревьев. На высоком холме, командующем окрестностью, красуется старая крепость, и тут же рядом стоит ханский дворец – образчик жилища восточного сибарита. Здесь все выполнено в причудливом, оригинальном персидском вкусе: и мраморные фонтаны, окруженные плакучими ивами, и разноцветные стекла в узеньких окнах, и потолки, составленные из кусочков зеркал, и дивные лепные работы, украшающие собой карнизы, двери, окна, камины[44]. Небольсин не хотел подвергнуть чудного замка ужасам приступа и предложил Селиму выйти с повинной головой.

Но так как Селим наотрез отказался покориться, то решено было взять город штурмом. Осажденные прибегли к самым отчаянным средствам защиты. Они окружили свои батареи горючими материалами и зажгли их в тот самый момент, когда начался штурм. Весь город внезапно опоясался огненной полосой, и войскам пришлось прорываться через огонь, так как всякая остановка и колебание могли быть гибельными. И русские солдаты прорвались через огонь. Город был взят, хан бежал и объявлен лишенным своих владений навсегда.

Теперь настал момент наказать и возмутившихся джаро-белоканских лезгин, которые своими действиями давно уже испытывали терпение русских.

На Алазанской линии со времени Цицианова и Гулякова по-прежнему стояли те же кабардинцы, но уже под начальством князя Дмитрия Орбелиани, заместившего Гулякова. Орбелиани был офицер отличный, но слишком большая осторожность, с которой он решался на каждое дело, много отнимала блеска от его военных подвигов. Тем не менее Линия охранялась так зорко, что лезгины уже не могли вести привычный для них и доставлявший им все необходимое разбойничий образ жизни – жизни набегов и опустошений соседних стран.

Потерявшие и со своей стороны терпение, лезгины решились наконец, в последний год командования Цицианова, собрать огромные толпы и истребить ненавистную для них колонну Орбелиани, стоявшую у Пейкаро бессменной стражей.

И вот, двадцать шестого марта 1805 года, в такой момент, когда персидская война поглощала все русские силы, девять тысяч лезгин внезапно бросились на Александровский редут, чтобы прежде всего лишить русских этого опорного пункта. Натиск был так стремителен, что неприятельские толпы успели прорваться через форштадт до валов укрепления. Сто двадцать пять кабардинцев, двадцать пять егерей и несколько донских казаков не дрогнули, однако же, перед вражеской силой. На вал вошел комендант Гарцевич и, вызвав пятьдесят человек, приказал им ударить на главную толпу лезгин, уже взлезавшую на укрепление... Раздалось «Ура!», и горсть солдат с двумя офицерами – поручиком Куликовым и прапорщиком Фендриковым – во главе ринулась в битву. Лезгины, почти торжествовавшие победу, не выдержали натиска и обратились в бегство. Унтер-офицер Горбунов схватил неприятельское знамя, а поручик Куликов, увлекшийся преследованием, выскочил даже за самый форштадт и едва не был смят налетевшей на него лезгинской конницей. К счастью, Гарцевич вовремя крикнул: «Назад!» – и встретил ее картечью. Неприятель был рассеян, но победа досталась русским недешево: из фронта выбыло сорок два человека, то есть третья часть гарнизона.

С таким же блистательным успехом была отражена другая тысячная неприятельская партия, спустившаяся с гор в апреле 1805 года против деревни Тинеты, где стояли две кабардинские роты силой в сто тридцать штыков. Неприятель, появившийся перед ними, был опаснее джарцев. Это были хевсуры, известные своей легендарной храбростью и приводившие в трепет даже лезгин. Но кабардинцы и здесь достойно поддержали свою старую боевую славу. Командовавший ротами поручик Волков, видя безвыходность своего положения, сам сделал отчаянную вылазку и внезапным нападением разбил хевсуров наголову. Подоспевшему на помощь подполковнику Эристову с грузинской милицией оставалось только преследовать их до самых верховьев Арагвы.

«В настоящее время, – говорит один военный писатель, – подобные подвиги могут казаться нам баснословными, а между тем они действительно были, и – скажем более – если бы их не было, нам никогда не удержать бы за собой Закавказье». Объяснить их только превосходством регулярного строя над азиатскими полчищами также невозможно, потому что здесь русские имели противников слишком опытных в битвах. Это, скорее всего, влияние той нравственной школы, которую оставили после себя, как славное наследие, герои XVIII века: Румянцев, Суворов, Вейсман, Цицианов и другие.

Теперь, когда Нуха была взята и Небольсин стал угрожать лезгинским владениям совершенно с другой стороны, генерал Орбелиани также перешел в наступление и принял настолько искусные меры, что восьмого ноября все лезгинское войско, вместе с пришедшей к нему на помощь аварской конницей, было заперто в тесном джарском ущелье. Поставленные в безвыходное положение, лезгины не могли и думать о сопротивлении. Аварский хан первый вступил в переговоры, а между тем увел свою конницу в горы, и джарцы, покинутые своим союзником, покорились. Депутаты их, явившиеся к Орбелиани с повинной головой, были отправлены в Тифлис и вошли в город с повешенными на шею саблями. Трудно описать восторг грузин при виде их заклятых врагов, впервые являвшихся перед ними в таком униженном Положении.

Вновь покорив силой оружия восставшие ханства, Гудович не обнаружил достаточного политического такта, чтобы продолжать дело покорения мирной политикой. Лучшим средством к умиротворению страны было бы теперь введение в ханствах русского правления, как это сделал князь Цицианов с Ганжой, а граф Гудович, относившийся со странным предупреждением ко всем распоряжениям своего знаменитого предместника, нашел более полезным оставить правителей-туземцев. Ханства Дербентское и Кубинское были отданы им под власть шамхала тарковского, который, разумеется, в них не жил, а управлял ими через своих приближенных; в Нуху, на место бежавшего Селима, поставлен был старый Джафар, выходец из Персии, человек, правда, вполне преданный России, но чуждый сунитам-шекинцам по вере и национальности; наконец, в Карабаге, где по смерти Ибрагима явились два претендента, граф Гудович отстранил законного наследника Джафар-Кули-агу, юношу, искренне преданного русским, и предпочел ему Мехти-Кули-хана, человека пронырливого, двуличного, сумевшего сникать себе покровительство сильных лиц, окружавших главнокомандующего. Мехти опасался, однако же, внутренних смут и требовал, чтобы Джафар дал ему письменную клятву повиноваться. Джафар охотно дал подпись, но прибавил под ней, что будет покорным слугой Мехти-хана только до тех пор, пока последний сам сохранит должное повиновение русскому императору.

Таким образом благоприятный момент слить все Закавказье под одной общей русской властью был упущен.

Покорением лезгин закончились в Закавказском крае военные дела 1806 года. Наступила суровая зима, и граф Гудович спешил заключить перемирие с Персией, так как Турция уже объявила России войну и сосредоточивала на границах значительные силы. Положение русского главнокомандующего в крае было в это время весьма затруднительно; он имел в своем распоряжении только одну двадцатую дивизию, разбросанную по всему Закавказью, а между тем государь настоятельно требовал наступательных действий, чтобы отвлечь часть турецких сил от главного театра войны на Дунае. Гудович хорошо понимал, что он не может получить никаких подкреплений ни с Линии, ни из России до тех пор, пока Наполеон не будет отражен от Вислы, а потому вынужден был начать военные действия с теми ничтожными средствами, которые были в его распоряжении. Оставив небольшой отряд генерала Небольсина на персидской границе и полагаясь вполне на преданность вновь поставленных ханов, он двинул остальные войска в турецкие пределы по трем различным направлениям: главные силы, под личным начальством графа, шли на Ахалцихе, правое крыло – на Поти, а левое – на Карс.

В то же самое время небольшая эскадра из Черноморского флота, под начальством контрадмирала Пустошкина, отправлена была из Крыма к кавказским берегам для покорения Анапы. На этом пункте, чрезвычайно важном для обеспечения Кавказской линии, и раздались первые выстрелы в турецкую войну 1807 года. К общему удивлению, Анапа на этот раз почти не защищалась и была взята без усилий и кровопролития.

Далеко не с таким успехом шли дела на суше, в пределах азиатской Турции. Крепость Ахалкалаки, к которой подошел главный отряд, предводимый Гудовичем, первая же оказала сопротивление. Это была небольшая, но сильная по тогдашнему времени крепость, обнесенная высокими стенами грузинской постройки, которые фланкировались по углам бастионами и башнями, вооруженными сильной артиллерией.

На двукратное требование сдачи паша отвечал решительным отказом. «В последний раз советую вам и требую, – писал ему раздраженный Гудович, – чтобы вы сдали мне крепость не медля, иначе вас ожидает неминуемая гибель. Представлю в пример то, что многие турецкие крепости с их многочисленными гарнизонами и артиллерией не могли устоять против высокославных российских войск, коими я тогда начальствовал и теперь командую. Я взял их штурмом, где от одного упорства кровь ваших собратьев пролита реками. Анапа, Суджук-Кале и Хаджи-Бей примерные тому свидетели. Показав вам то, что воевать я умею, – продолжал Гудович, – я еще раз обращаюсь к вашему человеколюбию и уверяю вас моим словом, что в случае вашей покорности вы будете отпущены, а гарнизон получит пощаду».

Паша оставил письмо без ответа, и Гудович приказал приступить к бомбардированию крепости. Два дня безуспешно гремела канонада, и Гудович решил наконец взять крепость штурмом.

Войска были разделены на три отряда, под командой генерал-майоров Титова, Портнягина и графа Гудовича, сына главнокомандующего. На самой заре, девятого мая, все три колонны по условному сигналу двинулись на приступ, но встречены были таким жестоким ружейным и картечным огнем, что две колонны повернули назад и только третья, имея во главе Портнягина, поднялась на стену. Чтобы поддержать ее, Гудович ввел в дело все свои резервы, но, несмотря на все усилия, русские не могли утвердиться в городе. Тогда, получив сведение, что потеря в войсках простирается уже до девятисот человек, Гудович приказал начать отступление, и три орудия остались в руках неприятеля. К счастью, турецкая кавалерия, сделавшая затем вылазку, была отбита тремя эскадронами нарвских драгун и казачьим полком, под начальством флигель-адъютанта полковника Отто.

Неудача штурма так сильно подействовала на графа Гудовича, что он уже не пытался продолжать блокаду и возвратился в Грузию. Осада Поти также была снята, а от Карса войска отошли еще раньше по распоряжению самого Гудовича, ограничившего все действия левого фланга только обороной собственной границы. Таким образом, кампания на всех пунктах окончилась неудачей.

Тогда турки сами перешли в наступление и двинулись из Карса на Гумри. Но тут их встретил генерал Несветаев, несколько поколебавший шансы войны. Имея под своей командой четыре неполных батальона и два казачьих полка, Несветаев выдержал натиск двадцатитысячной турецкой армии, три раза возобновлявшей нападения, под личным начальством арзерумского сераскира Юсуф-паши, и три раза отбил неприятеля с огромным для него уроном. Тем не менее положение отряда, ослабленного потерями и не имевшего при себе достаточного количества патронов и снарядов, становилось все более и более затруднительным. Турки готовились уже к четвертому приступу, с тем чтобы раздавить малочисленную горсть геройских защитников Гумри, как вдруг на помощь к Несветаеву явился Портнягин со своими драгунами, а вслед за ним подошел и сам главнокомандующий со своими войсками, бывшими в ахалкалакской экспедиции. И здесь, на берегу Арпачая, восемнадцатого июня произошло генеральное сражение. Дело долго не решалось, происходя преимущественно на флангах. Но когда Несветаев со своей колонной неожиданно выдвинулся перед фронтом неприятеля и повел стремительную атаку на лагерь, турки в панике бросились бежать и ушли в Арзерум. Несветаев горячо преследовал их, и ему принадлежат почти все трофеи этой победы: двадцать три орудия, знамена и лагерь с множеством запасов.

Потери в русских войсках не превышали в сражении ста человек убитыми и ранеными, но в числе последних находился начальник двадцатой пехотной дивизии генерал-лейтенант барон Розен, впоследствии известный своими удачными действиями в Имеретии при Тормасове.

Поражением анатолийской армии, составленной из наиболее воинственных племен Азии, курдов и аджарцев, решилась участь кампании 1807 года в азиатской Турции. Государь возвел графа Гудовича в сан генерал-фельдмаршала. Одержанная русскими победа не осталась без влияния и на персидского шаха, спешившего поздравить Гудовича и приславшего ему в подарок верхового коня с богатым убором. Однако же переговоры о мире, начатые с Персией, шли так медленно и неуспешно, что Гудович решился нанести новый удар персиянам и овладеть Эриванью.

В начале сентября 1808 года фельдмаршал вступил через Бомбакское ущелье в пределы Эриванского ханства. Неприятельская кавалерия в числе пятисот человек, следившая за движением русского войска, зажгла армянские деревни и удалилась. И неприятель нигде не показывался до двадцать девятого числа, когда значительные силы его были наконец открыты У деревни Аштарак. Гудович тотчас выдвинул против них кавалерийскую колонну из двух драгунских полков (Нарвского и Борисоглебского, вызванного собственно для этой экспедиции с Кавказской линии); но так как окрестные поля были усеяны острыми камнями, по которым могла свободно двигаться одна лишь привычная персидская конница[45], то одновременно с драгунами вызваны были вперед линейные казаки и стрелки авангарда. Этот летучий отряд смело атаковал неприятеля, опрокинул его и гнал до самых стен Эривани.

Эчмиадзинский монастырь, памятный жестоким сопротивлением, оказанным князю Цицианову, был занят без боя, а на следующий день русские войска перешли речку Зангу, в трех верстах ниже Эривани, и стали бивуаком в виду самой крепости. Отсюда Гудович отправил прокламацию, в которой обращался к эриванским жителям между прочим со следующими словами: «Не берите в пример прежней неудачной блокады Эриванской крепости. Тогда были одни обстоятельства, а теперь совсем другие. Тогда предводительствовал войсками князь Цицианов, из молодых генералов, не столько еще опытный в военном искусстве, а теперь командую я, привыкший уже водить более тридцати лет сильные российские армии».

Прокламация осталась без ответа, а потому Гудович, после трехдневного бездействия в виду Эривани, приказал полковнику Симановичу занять форштадт. Но едва это было исполнено, и Симанович заложил в садах, прилегавших к крепости, брешь-батарею, как эриванский хан со всей кавалерией вышел из крепостных ворот и стал на окрестных горах, чтобы оттуда тревожить осаждающих. Гудович послал против него Нарвский драгунский полк, под командой генерала Портнягина, который прогнал неприятеля за Араке и затем, переправившись вплавь через эту глубокую и быструю речку, нанес ему вторично такое поражение, что персияне уже не осмеливались более тревожить тыл русского лагеря.

Одновременно с этими действиями, генерал-майор Небольсин двинулся из Карабага с трехтысячным отрядом для покорения Нахичеванского ханства. В глубокую ненастную осень, в октябре, войска бодро перешли через карабагские скалистые утесы и снежные вершины и двадцать седьмого числа стали спускаться на равнину, к деревне Кара-Бабе. От жителей Небольсин узнал, что в Нахичеванское ханство прибыл сильный двадцатипятитысячный персидский корпус, под личным предводительством Аббас-Мирзы; и так как неприятель мог запереть выход из ущелья, то Небольсин приказал майору Лисаневичу с его батальоном и казачьим полком ночью предупредить неприятеля и занять деревню. Но едва Лисаневич подошел к Кара-Бабе, как на рассвете двадцать восьмого был атакован всей персидской силой. Отступить отряду было нельзя, как потому, что отступать ему было не велено, так и потому, что неприятель, имея много конницы, уже занял ею в тылу все важные пункты. Волей-неволей приходилось вступать в кровавый бой и удерживать за собой позицию при входе в ущелье до последнего человека. Солдаты помолились Богу, и едва Лисаневич выстроил свой авангард в одну боевую линию, поручив командование левым флангом его майору Котляревскому, как вся неприятельская конница уже понеслась в атаку. Егеря, сомкнув каре, остановили ее натиск залпом и штыками, но отхлынувшую конницу тотчас сменила персидская пехота, и бой завязался упорный. Уже на обоих флангах победа не раз склонялась на сторону неприятеля, когда наконец показался Небольсин с Троицким полком и артиллерией. В это самое время Котляревский успел отбить нападение на левом фланге, а Лисаневич, как опытный боец, не упускавший из виду движение неприятеля, заметив, что Аббас-Мирза отправил часть своих сил в обход и тем значительно ослабил себя перед нашим фронтом, воспользовался этой минутой, напал на персиян и разбил их наголову. Тогда весь отряд Небольсина быстро пошел вперед, и обходная персидская колонна оказалась отрезанной. Бегство неприятеля сделалось общим. При преследовании Лисаневич с боя взял две пушки, а одну Котляревский.

Разбитый Аббас-Мирза оставил Нихичевань без защиты, и Небольсин немедленно занял ее по приглашению жителей. Казачий полк был выдвинут вперед на самую границу Эриванского ханства и оттуда открыл сообщения с Портнягиным.

С этого момента лагерь нашего осадного корпуса был вполне обеспечен со стороны Аракса, но Эриванская крепость продолжала упорно защищаться, и по всему было видно, что гарнизон не помышляет о сдаче. Между тем наступила ранняя суровая зима, и глубокие снега, выпавшие в горах, завалили ущелья и совершенно перервали сообщение с Грузией. Эти обстоятельства, вместе с развитием болезней в лагере и с обнаружившимся уже недостатком боевых снарядов, вынудили фельдмаршала решиться на штурм Эривани.

В ночь с шестнадцатого на семнадцатое, ноября войска четырьмя колоннами, предводимыми полковником Симановичем, майорами Борщовым, Новицким и капитаном Челищевым, двинулись к крепости, но штурм окончился полной неудачей. Персияне дрались отчаянно, и по приемам их можно было заключить, что в этот день руководили ими французские офицеры, в то время как с нашей стороны колонными начальниками, за исключением Симановича, были молодые и малоопытные люди, не способные заменить собой прежних вождей цициановской школы: Портнягина, Небольсина, Несветаева, Карягина, Котляревского, Лисаневича и других. Карягина и Несветаева в это время уже не было на свете, а остальные находились в других второстепенных отрядах, далеко от главных операций, которыми решалась участь целого похода.

К довершению всего, при самом начале сражения, полковник Симанович и сменивший его майор Вылазков были тяжело ранены, и колонна их первая остановилась во рву, засыпанная картечью и ручными гранатами. Вторая колонна хотя и взобралась на стену, но, не поддержанная вовремя, была отброшена назад в беспорядке. Начальник колонны майор Новицкий был ранен, а заступивший его место Борисоглебского драгунского полка полковник Булгаков – убит[46]. Третья и четвертая колонны попали во рву под сильный фланговый огонь с двух батарей и, потеряв обоих колонных начальников, майора Борщова убитым и капитана Челищева раненым, также отступили.

Видя общую неудачу атаки и огромные потери – до восьмисот человек выбывшими из строя, – Гудович приказал ударить отбой.

Во время этого штурма произошел эпизод, не имеющий большого значения для непосредственных результатов битвы, но заслуживающий горячей памяти в потомстве как проявление высокой нравственной дисциплины русского солдата, создающей победы, эпизод, показывающий, каких друзей найдет себе в русских солдатах хороший начальник-офицер. Майор Тифлисского полка князь Севарсамидзе, впоследствии известный кавказский генерал, несмотря на рану, незадолго перед тем полученную под Эриванью же, повел на приступ свой батальон, но раненый снова, упал и остался на валах крепости. И вот денщик его Григорьев и рядовые Букреев и Псиков решаются спасти Севарсамидзе, несмотря ни на какие опасности. Когда окончился бой, они отправились ночью на вал, разыскали раненого и понесли его на шинелях, под пулями заметившего их неприятеля. Скоро начался рассвет, и выстрелы, направленные против них, участились. Букреев был ранен и упал. Тогда Севарсамидзе, видя, какой опасности подвергаются солдаты, приказал им оставить себя и спасаться самим, но Псиков и Григорьев порешили между собой иначе: Псиков побежал в лагерь за новыми людьми, а Григорьев лег на землю и прикрыл собой голову князя, говоря, что персияне видят их и стрелять не перестанут. Прибежавшая команда, действительно, нашла Григорьева уже убитым пулей в лоб; Букреев также вскоре умер от полученной раны; Псиков же, уцелевший при этом геройском подвиге, через три года был убит в сражении при деревне Паргите.

Несколько дней простоял еще Гудович после несчастного приступа под стенами Эриванской крепости, изыскивая средства к ее покорению, но многие полки приведены были в такое расстройство, что о повторении штурма нечего было и думать. Сознавая, что при таких условиях взять Эривань открытой силой невозможно, фельдмаршал присоединил к себе отряд генерала Портнягина и начал отступление в Грузию.

Небольсину приходилось также отступить в Карабаг, но обратный переход его через горы, уже покрытые глубокими снегами, был еще труднее. Весь путь до Карабагского хребта в течение трех дней пришлось прокладывать штыками, а на четвертый день, третьего декабря, тридцатитысячная персидская армия, опять у той же Кара-Бабы, окончательно отрезала дорогу и заняла впереди на горах выгодную позицию. Положение отряда час от часу становилось затруднительным. В ночь на четвертое декабря подул резкий ветер, поднялась сильная метель, и ужасный мороз грозил смертью.

Видя, во-первых, невозможность идти далее по сугробам с обозом, а во-вторых, бедственное положение солдат без дров, Небольсин приказал сжечь весь обоз. Однако, несмотря и на эту меру, в ночь до шестидесяти человек было озноблено, и из них пять человек тогда же умерли.

Когда костры стали потухать, отряд стал в ружье и двинулся вперед. Персияне, решившись истребить его, уже с утра вступили в битву и дрались с отчаянной храбростью. Троицкий полк стал наконец колебаться. Тогда Небольсин ввел в дело егерей Лисаневича, и бой закипел с новой силой.

Стремительным натиском Лисаневичу удалось наконец сломать персиян – и они побежали; русские преследовали их на протяжении пяти верст; пощады при этом не было никому – пленных не брали. Путь через горы был открыт, и отряд благополучно добрался до Шуши.

Император Александр по достоинству оценил подвиг отряда и прислал его начальнику генералу Небольсину орден св. Георгия 3-ей степени.

Между тем отступление Гудовича, совершавшееся среди глубокой и снежной зимы, может быть названо, в полном смысле слова, бедственным. Войска переходили горы по пояс в снегу, при вьюгах и морозах, доходивших до пятнадцати градусов. Главнокомандующий должен был выслать вперед весь Нарвский полк и батальон пехоты, чтобы расчищать дорогу лопатами, но, несмотря на принятые меры, до тысячи человек из отряда погибло от стужи. Борисоглебский драгунский полк лишился при этом всех своих лошадей и возвратился пешим. Сам фельдмаршал жестоко простудился и получил сильнейший ревматизм, от которого впоследствии потерял один глаз.

Необходимо прибавить, что одной из причин неудачи эриванского похода была позорная измена подполковника Кочнева, долгое время бывшего комендантом в Елизаветполе. Он предупредил персиян о вторжении русских и передал им все планы, добытые неизвестным путем из штаба Гудовича.

Едва возвратившись в Тифлис, фельдмаршал получил тревожные известия о восстании Кубинского ханства. Как мы уже видели, Куба была взята генералом Булгаковым, но окончательно присоединена была к России только в начале 1807 года, когда Шейх-Али-хан, долгое время державшийся в лесах около Кубы, увидел наконец невозможность склонить на свою сторону жителей, бежал в Акушу с малым числом приверженных беков и, как бы в отмщение народу, изрубил на границе все бывшие при нем кубинские знамена и бросил чугунные пушки; их жители доставили потом в Кубу к полковнику Тихановскому.

С побегом Шейх-Али-хана Кубинская провинция наводнилась разбойничьими шайками, а в начале 1809 года туда вторглись уже огромные толпы дагестанцев и, обложив Кубу, двадцать дней держали в блокаде батальон Севастопольского полка, под командой майора Рябинина. Посланные к нему на помощь две роты, с майором Логвиненковым, были встречены двадцать первого января всеми силами Шейх-Али-хана и потерпели поражение. Сам Логвиненков был ранен в грудь навылет, солдаты же потеряли сто двадцать человек убитыми. Остаток храброго отряда, однако, удержался в наскоро устроенном вагенбурге, стойкая оборона которого дала возможность подоспеть сюда подкреплению из Баку и Дербента. Рябинин, в свою очередь, сделал вылазку, и Шейх-Али, окруженный со всех сторон нашими отрядами, был разбит и бежал в Табасаранские горы.

Известие об этой победе несколько успокоило больного фельдмаршала. Но расстроенный физически и нравственно, он просил государя уволить его от должности, и был назначен главнокомадующим в Москве.

В этом звании Гудович оставался до февраля 1812 года, когда глубокая старость заставила его просить о совершенном увольнении от службы. Император изъявил на это согласие и пожаловал фельдмаршалу свой портрет, осыпанный бриллиантами, для ношения в петлице.

Последние годы жизни маститый фельдмаршал провел в своем имении, местечке Ольгиополе, и умер в январе 1820 года от старости, на семьдесят девятом году от рождения, завещав похоронить себя в Киеве, в любимом им Софийском соборе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.