«ВЫ ЕЩЕ И ПОДХАЛИМ!»
«ВЫ ЕЩЕ И ПОДХАЛИМ!»
В военные годы Сталин вновь оценил редкостную работоспособность и надежность Молотова. В августе 1942 года его назначили «первым заместителем председателя Совета Народных Комиссаров по всем вопросам работы Совнаркома СССР». Он оставался на этом посту до 1946 года, когда вновь впал в опалу. В 1943 году Молотову присвоили звание Героя Социалистического Труда.
В Наркомате иностранных дел Молотов занимал целый этаж: зал заседаний с длинным столом, собственно кабинет и комната отдыха с ванной и кроватью. На столике в комнате отдыха стояли ваза с цветами, тарелочка с очищенными грецкими орехами и ваза с фруктами, которые несколько раз в неделю доставлялись самолетом из южных республик. Выпивкой он не увлекался. Расслабляться не умел, да и трудновато наслаждаться жизнью, когда за тобой постоянно ходит охрана. Молотов любил ходить пешком, часто обсуждал какие-то вопросы, прохаживаясь по кремлевскому дворику. Перед сном полчасика читал какую-нибудь книжку.
После полуночи он ходил к Сталину на доклад и возвращался усталый и злой. По словам его помощника Валентина Бережкова, Молотов очень нервничал, если Сталин не одобрял его предложение. Тогда он ходил мрачный, и лучше было не попадаться ему на глаза. Молотов редко уезжал с работы, не убедившись, что Сталин сам отправился отдыхать. Поэтому его рабочий день заканчивался в три-четыре часа утра.
Землистый цвет лица казался признаком какого-то недуга.
«Пожалуй, единственный, кто внушал мне поистине мистический страх, был Молотов, — вспоминала переводчик Татьяна Кудрявцева. — Когда я его видела, мне всегда казалось, что передо мной живой мертвец — таким желтовато-белым было его лицо, и такая уверенность и сила исходили от него, когда он быстро проходил мимо…»
Молотов находился в отличной физической форме и вообще был потрясающе здоров. Его спасала способность засыпать мгновенно, едва голова касалась подушки. Иногда он говорил своим помощникам или начальнику охраны:
— Я пойду прилягу. Разбудите меня минут через пятнадцать.
И разбудить его следовало строго в указанное время. Работал он много и с удовольствием, переваривал огромное количество бумаг, производимых бюрократической машиной. В первую очередь Молотову докладывались документы, которые требовали срочного ответа. Потом шли записки от Сталина (их передавали не вскрывая), разведывательные сводки, расшифрованные телеграммы послов. Они с вождем были охвачены манией секретности. Не доверяли даже людям из ближайшего окружения и ограничивали их доступ к заграничной информации.
9 марта 1945 года приняли постановление о порядке рассылки шифрованных телеграмм Наркомата иностранных дел:
«1. Все шифротелеграммы важного политического характера рассылаются только тт. Сталину и Молотову.
2. С шифротелеграммами важного политического характера члены политбюро ЦК знакомятся в Особом секторе ЦК. Заместители наркома иностранных дел тт. Вышинский и Деканозов знакомятся в НКИД (по индивидуальным экземплярам).
В отношении особо секретных шифротелеграмм порядок ознакомления устанавливается т. Молотовым.
3. Заместители наркома иностранных дел СССР знакомятся в НКИД с шифротелеграммами по соответствующим странам и вопросам, которыми они непосредственно занимаются.
4. Заведующие отделами НКИД знакомятся в шифровальном отделе НКИД с шифротелеграммами по странам и вопросам, которыми они непосредственно занимаются. Шифротелеграммы для ознакомления заведующим отделами размечаются теми заместителями наркома, в ведении которых эти заведующие находятся».
Это означало, что даже руководители советской дипломатии лишались полноценной информации о происходящем в мире…
Молотов был очень организованным человеком. У него все было рассчитано по часам, а бумаги разложены на столе в строго определенном порядке. По словам помощников, он все быстро схватывал, интересовался деталями и запоминал их — он обладал прекрасной памятью. Молотов выслушивал и мнения, не совпадавшие с его собственным.
В менее секретных материалах его помощники либо отчеркивали самое главное, чтобы он сразу мог понять, о чем речь, либо складывали документы на одну тему в папку и прикалывали лист с перечислением бумаг — от кого они получены, их краткое содержание. Он прочитывал рапортичку, но мог и достать какой-то документ из папки, если он его заинтересовал. К каждой бумаге, требующей ответа, помощники прилагали проект решения. Как правило, Молотов принимал их предложения и подписывал проект решения.
Молотов сам писал себе речи. Сначала составлял план выступления, потом диктовал — ясным и четким языком. Текст отправлял помощникам и требовал замечаний. Причем замечания выслушивал с неудовольствием, но кое-что учитывал. После этого отправлял доклад читать по второму кругу, по третьему. В четвертый раз замечаний, как правило, уже не было. Тогда он возмущался:
— Вы что, не читаете документы, которые я вам даю?
Он вообще был страшно придирчивым. Михаил Степанович Капица, который со временем станет заместителем министра иностранных дел, вспоминал, как Молотов на каждом совещании отчитывал дипломата, отвечавшего за отношения с Японией и Кореей. Однажды тот не выдержал и взмолился:
— Почему, Вячеслав Михайлович, вы каждый раз отчитываете только меня? Неужели я самый тупой из всех?
Молотов буркнул:
— Потому, что вы единственный человек, который хоть немного соображает.
Говорил он неторопливо, веско. Заикался, особенно когда волновался или сердился. Он был груб и резок, но не позволял себе непарламентских выражений. Максимум мог сказать:
— Вы не работник, а селедка.
Всем своим сотрудникам категорически запрещал упоминать, что они работают у Молотова. Считал это использованием служебного положения в личных целях. Не любил подхалимажа. Когда он кого-то отчитывал, у него менялся тембр голоса, появлялся неприятный металлический отзвук.
— Ну, вы согласны с тем, что я говорю? Я прав?
— Вы всегда правильно говорите, — по неопытности подтверждал трепещущий от страха дипломат.
— Ах, вы еще и подхалим!
В подчиненных он ценил знание деталей и упорство в переговорах, поэтому так отличал будущего министра Андрея Громыко. Докладывать он требовал очень коротко. Юмора не признавал. Работать с ним было весьма трудно. «Он держался отчужденно, — говорил Владимир Ерофеев. — Всех называл только по фамилии. Увольнял тех, кто болел, говорил: взрослый человек не позволяет себе простужаться. Не признавал увлечений. Как-то поздно вечером мы ждали, когда он вернется от Сталина, и играли в шахматы. Застав нас за этим занятием, он пробурчал, что занимался этим только в тюрьме».
По словам Михаила Капицы, Молотов мог проявлять иногда и человеческие чувства. Уже после смерти Сталина он сказал Михаилу Капице:
— Знаете ли вы, товарищ Капица, что однажды, в 1948 году, мне пришлось спасти вас от больших неприятностей? Берия представил мне список молодых дипломатов, среди которых были и вы, и предложил арестовать их за подготовку террористического акта против меня. Берия сослался на показания некоего Семенова, сотрудника МИД. Я сказал, что это чепуха, и перечеркнул список.
Не всем так повезло. Своего помощника Валентина Михайловича Бережкова, очень одаренного человека, которого ждала большая карьера, он защитить не пожелал. Сам Молотов рассказывал об этом так:
— Я его на журналистскую работу выпроводил, потому что чекисты доложили, что родители его с немцами в тылу в районе Киева где-то. Может быть, это были слухи, но доложили, сообщают, я проверять не в состоянии. Я его моментально в журнал «Новое время» — нечего тебе делать у нас. Я ему даже не говорил причину, потому что черт его знает! Секреты, чекисты докладывают, что тут сделаешь! Ну, он молодой парнишка.
Родители Бережкова, которые жили в Киеве, оказались в оккупации. Когда Красная армия подошла к городу, они скрылись, потому что Бережкова-старшего перед войной посадили, потом выпустили. Он не стал рисковать и ждать второй встречи с НКВД. Больше Валентин Михайлович Бережков своих родителей не видел — они умерли за границей в пятидесятых годах.
Но тогда, в 1944 году, Валентин Михайлович ничего об этом не знал. Он только счел своим долгом сообщить, что родителей в Киеве не нашел.
Молотов сказал:
— Вы поступили правильно, сразу проинформировав меня. С такими вещами тянуть нельзя. При каких обстоятельствах они покинули Киев?
— Мне это неизвестно. Может, их угнали немцы?
— Этого нельзя исключать. Думаю, они найдутся. А вы продолжайте работать.
Но 2 января 1945 года Молотов срочно вызвал Бережкова и сказал, что из докладной записки Берии следует, что его родители сами ушли на Запад вместе с немцами. В этих условиях работа у Молотова стала невозможна. Бережков вытащил из сейфа все свои бумаги, отдал другому помощнику наркома. Когда он выходил из Спасских ворот, дежурный офицер сказал:
— Приказано отобрать у вас пропуск.
Коллеги считали, что с Валентином Бережковым обошлись на редкость мягко. Еще 27 декабря 1941 года Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны: семьи лиц, служивших немцам и «добровольно отступивших вместе с фашистскими войсками», решением особого совещания НКВД «выселять в отдаленные области Союза».
24 июня 1942 года Сталин подписал новое постановление ГКО, в котором уточнил, что «членами семьи изменника родине считаются отец, мать, муж, жена, сыновья, дочери, братья и сестры…». Бережкову же позволили работать на скромной должности в журнале «Война и рабочий класс» (позднее «Новое время»). Но на многие годы Валентин Бережков оказался опальным человеком, на котором лежала какая-то тень…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.