Устройство «третьего» государства

По внешней видимости все осталось прежним: названия властных институтов и должностей, обычаи, региональное деление, но сходство это обманчиво. Можно сказать, что оно поддерживалось искусственно и намеренно, поскольку «верность старине» в это время была возведена в ранг высшей добродетели. Русским людям XVII века хотелось, чтобы всё снова стало как прежде, до Смуты. Ушедшая эпоха вспоминалась как золотой век, по ней ностальгировали. Новшества Лжедмитрия I породили недоверие ко всему новому; горький опыт иностранной интервенции многократно усилил подозрительность ко всему чужеземному. Важную роль тут играла и православная церковь, всегда крепко державшаяся за «старину». Заслуга церкви в деле национального освобождения была огромна, но платой за возросшее влияние патриархата стало активное вмешательство высшего духовенства в земные дела.

При этом, постоянно декларируя незыблемость старинного порядка, государство быстро и кардинально менялось. Отчасти это похоже на то, как сегодня реконструируют исторические здания: сохраняют фасад в прежнем виде, но внутри всё перестраивают.

Нет ощущения, что эта большая работа проводилась по какому-то заранее разработанному плану. Скорее, государство «перекраивалось» по изменившейся фигуре страны, с учетом дефектов прежней конструкции и новых веяний.

«Третья» Россия отличалась от «второй» по нескольким важным параметрам.

Повторю, что до Смуты государство существовало как большая вотчина московского самодержца, полностью завися от его воли и даже черт его характера. Власть монарха ничем не ограничивалась, он мог обходиться с державой, как с собственным подворьем. Поэтому при сильном правителе страна развивалась, при среднем стагнировала, при слабом или неразумном приходила в упадок.

Центрального правительства как такового не существовало. Были доверенные лица, которым царь мог давать самые разные поручения – и военные, и гражданские.

Не существовало правильного областного управления, тем более представительства. Провинции целиком находились во власти присланных из Москвы наместников, платили установленные сборы, но не имели никакого голоса в решении собственных и общерусских проблем.

События Смуты продемонстрировали всю хрупкость и ненадежность подобной системы, а низовая, народная инициатива, с которой началось возрождение, доказала, что Россия уже не та, что раньше. По определению С. Платонова, вотчинно-государственное устройство сменилось государственно-национальным.

Все этажи государства, сохранив декор, стали функционировать иначе.

Во-первых, существенно изменилось положение самодержца. Первые Романовы – Михаил, Алексей, Федор – считаются слабыми царями, но это означает лишь, что государство нового типа могло существовать и при таких правителях. Фигура царя перестала быть единственной несущей опорой системы. (Могут возразить, что Федор Иоаннович, сын Грозного, был вовсе слабоумным, а страна все-таки развивалась, но в ту пору роль самодержца исполнял «ближний великий боярин» Годунов – в семнадцатом же веке столь полновластных временщиков не водилось.)

Не вполне ясно, была ли власть Михаила ограничена какими-то письменными гарантиями – мнения историков на этот счет расходятся. Есть косвенные свидетельства, что в 1613 году царь был избран на определенных условиях, выдвинутых не то Боярской думой, не то Земским собором. Если так, то эти кондиции должны были напоминать обещания Василия Шуйского (никого не судить без доказанной вины и решать государственные вопросы, советуясь с приближенными). Об этом напрямую говорится в псковском «Сказании о бедах и скорбех и напастях»: что Михаила «к роте приведоша» (привели к присяге), а потом «царя нивочтоже вмениша и не бояшеся его». О том же в середине столетия пишет эмигрант Григорий Котошихин, рассказывая шведам о российской власти: что «блаженныя памяти царь Михайло Федорович, хотя «самодержцем» писался, однако без боярского совету не мог делати ничего».

Текст присяги, если и существовал, до нас не дошел, и очень возможно, что ограничение власти первых Романовых было актом не принудительно-юридическим, а добровольным – как нечто, востребованное новой реальностью. Сторонний наблюдатель Олеарий, наслышавшийся ужасов про московский деспотизм былых времен, не без удивления замечает: «…Нельзя сказать, чтобы нынешние великие князья, хотя бы и имея ту же власть, нападали, наподобие тиранов, столь насильственным образом на подданных и на имущество их, как еще и теперь об этом пишут иные люди […]. Впрочем, и вообще о русских пишут весьма многое, что в настоящее время уже не подходит, без сомнения, вследствие общих перемен во временах, управлении и людях».

Само положение русского царя теперь стало не таким, как до Смуты. Богатства, тысячные толпы охраны, пышность придворного ритуала остались в прошлом. Летом 1612 года, уезжая из Москвы, комендант Гонсевский велел разграбить кремлевскую сокровищницу, чтоб было чем заплатить наемникам. Царские регалии он увез в собой «в заклад» за недополученные деньги. Кое-что – далеко не всё – потом было с большим трудом получено обратно. Как я уже говорил, коронация царя выглядела убого, по-сиротски.

Еще хуже обстояло дело со священным ореолом царского звания. Он сильно померк после свержения Дмитрия и Василия, после тушинского срама и боярской присяги католику Владиславу. Не забыли в Москве и вчерашнее ничтожество Романовых: как их шельмовали при Годунове, как нынешний царь подростком состоял на мелкой придворной должности.

Для восстановления авторитета высшей власти понадобились долгие годы и немалые старания. Одной из таких мер стал знаменитый указ о «слове и деле государевом» – доносе на зазорные речи в адрес царя. Всякий, кто посмел хулить самодержца, хоть бы даже спьяну, подвергался жестокому наказанию. Почтение к династии прививали через страх.

Ограничение монаршьего самовластия сопровождалось некоторым восстановлением позиций Боярской думы. Она, безусловно, скомпрометировала себя сотрудничеством с оккупантом, но «старина» и «природность» этого древнего сословия была важнее провинностей.

В семнадцатом веке бояре обретают статус, какого не имели во «втором» государстве – особенно со времен Опричнины. Дума фактически стала центральным правительством. Ее члены возглавляли основные приказы (министерства), а некоторые входили в ближний круг царских советников.

Заседание Земского собора. С. Иванов

Не распускался после царского избрания и Земский собор, который с некоторой натяжкой можно считать чем-то вроде парламента – если не по полномочиям (никак не определенным), то по представительности.

Выборные от всех областей страны, периодически сменяясь, обсуждали все важные государственные вопросы. Первые десять лет, до 1622 года, Земский собор заседал непрерывно, но созывался он и потом, причем часто. В официальных документах появляется формула «по царскому указу и земскому приговору».

Помимо Боярской думы и Земского собора существовали исполнительные органы центрального правительства. Они назывались по-старому, приказами, однако теперь стали больше похожи на министерства и профильные департаменты. Окончательно приказная система «третьего» государства сформировалась при сыне Михаила, и рассмотрим мы ее, когда доберемся до той эпохи.

Сильно изменилось и устройство региональной администрации. Раньше она была всюду разной – такой, как сложилось исторически. Теперь структура стала единообразной. В каждую область назначали воеводу (губернатора), который являлся не просто военным начальником, как прежде, а сосредотачивал в своих руках и гражданскую власть. При этом, во избежание произвола, судебную власть передавали другому должностному лицу – губному старосте из дворян, которые «душою прямы, имением пожиточны и чтоб грамоте умели».

Воевод меняли часто, раз в два-три года. «Делается это для того, чтобы, с одной стороны, местность не испытывала слишком долго тягости несправедливого правителя, а с другой стороны, чтобы наместник не сдружился слишком сильно с подданными, не вошел в их доверие и не увлек их к отпадению», – объясняет Олеарий. Система эта работала неважно, но с основными своими обязанностями, сбором податей и мобилизационными функциями, справлялась, худо-бедно обеспечивала управление большой страной, а главное, не мешала ей медленно залечивать раны.