ВЕЧЕРА В ЗАКУСОЧНЫХ БЛИЗ ТАГАНКИ

Высунувшись из чердачного окна, маленький усатый человечек в горностаевой мантии кричит двум взлохмаченным субъектам, примостившимся у дымохода на крыше соседнего дома:

— Эй вы, чего тянете! Сказано же вам было: заткнуть и взорвать!

Такой карикатурой мюнхенский художник Раухвергер откликнулся на происшествие, случившееся в Петербурге в ночь на 29 января 1906 года.

Место происшествия: угол Каменноостровского проспекта и Малой Посадской улицы. Точнее: крыша расположенного на этом углу особняка С. Ю. Витте, в то время главы правительства.[1]

Ночью на крышу особняка Витте по чердакам соседнего дома Лидваля пробрались некие Казанцев и Федоров, накануне утренним поездом прибывшие из Москвы с двумя самодельными «адскими машинами» в чемодане. Под покровом предутренней мглы они спустили свой груз в дымовые трубы резиденции премьер-министра, теми же чердачными ходами возвратились на улицу и из запорошенных аллей Александровского парка стали поглядывать, какой от этого получится эффект.

Взрыв должен был произойти в девять утра. Но снаряды не сработали.

В тот же день о случившемся узнал весь город.

Стало также известно, чьих рук это дело.

Покушение организовал «Союз русского народа». За игру Витте с либералами в компромиссы и уступки.

Решение убить Витте было принято 16 декабря 1905 года на встрече лидеров двух филиалов «Союза русского народа» — петербургского и московского. Из соображений скрытности исполнение было возложено на московскую организацию. Последняя и отрядила в Петербург Казанцева и Федорова.

27 января Буксгевден, чиновник для особых поручений при московском генерал-губернаторе, привез обоих в Петербург и поместил их в меблированных комнатах на Староневском. Отсюда они ночью доставили адские машины к дому Лидваля. Узнав утром 29 января о неудаче, Буксгевден приказал террористам снова взобраться на крышу в следующую ночь и протолкнуть вниз снаряды, застрявшие в дымоходах. Но к этому времени прислуга Витте обнаружила в трубах странные предметы, и особняк был оцеплен полицией.

Четыре месяца спустя черносотенцы повторили попытку. По указанию Буксгевдена те же двое снова приехали из Москвы, чтобы бросить бомбу под карету Витте на его пути с Каменноостровского проспекта в Мариинский дворец (на заседание Государственного совета). Но в утро намеченного покушения, 29 мая, Казанцев и Федоров поссорились в подпольной мастерской «Союза русского народа» на Пороховых из-за денег, полученных накануне от Буксгевдена, и Федоров ударом кинжала в горло убил своего компаньона…

Куда же, спрашивали опытные наблюдатели, восходят нити этой операции, на которую «союзники», столь же наглые, сколь и трусливые, сами вряд ли решились бы пойти? И поскольку петербуржцы втихомолку поговаривали, что на святой чердачный подвиг черносотенцев благословили и подтолкнули из царского дворца, наблюдатели недоумевали: неужели помазанник божий может опуститься до соучастия в покушении на собственного премьер-министра?

Вот что писал по этому поводу сам Витте:

«Убийство в политическом смысле… затем покушения на меня — все это было сделано „Союзом русского народа“ при участии и попустительстве агентов полиции и правительства вообще… Конечно, государь не принимал никакого (прямого) участия в этих кровавых делах. Но ему были если не приятны, то курьезны все эти убийства и покушения. Совершавшие их знали, что его величество будет на это реагировать по меньшей мере безразлично, а затем власть постарается все это прикрыть» (III-387).

Остались запечатленными в анналах царствования и светлые обличья тех, кого служение идеалам «Союза русского народа» привело в ночь на 29 января к дымоходам на Каменноостровском.

Филимон Казанцев. До 1901 года работал ассенизатором за Рогожской заставой. Потом — банщиком в Сандунах на Неглинной. За кражу в раздевалке был бит тазами и шайками, в довершение изгнан из бань взашей и навсегда. В поисках места случайно забрел во двор особняка Буксгевдена близ Таганки. Управляющий представил его графу, последнему с первого взгляда он пришелся по душе, зачислен на должность дворника, а затем отведен к трактиру на Таганской площади, где в те поры по воскресным и праздничным вечерам собиралась черносотенная братия. Здесь Казанцев быстро освоился и вошел в круг испытанных в потасовках молодцов. В последующем не бывало в центре и на окраинах «союзнического» побоища, когда впереди пьяной ватаги не виден был бы Казанцев с высоко поднятым ломом или оглоблей. С ведома и поощрения начальства постепенно перешел на «мокрые» дела, брался за такое, от чего другие отказывались. За соучастие в убийстве профессора Иоллоса, депутата Государственной думы, получил от Буксгевдена восемьдесят рублей; за содействие убийству депутата Думы Герценштейна — семьдесят пять рублей; за участие в убийстве Баумана — девяносто рублей;[2] за восхождение на премьерову крышу — сто рублей. Называл себя всегда отставным солдатом, хотя в действительности в армии не служил.

Афанасий Федоров. Шесть лет был ломовым извозчиком в Марьиной Роще. Потом — легковой извозчик, стоял у биржи на Ильинке. Выйдя в 1900 году из-под следствия по подозрению в убийстве и ограблении седока, бросил извоз, поступил швейцаром («вышибалой») в ресторан «Яр». Здесь попал на глаза Грингмуту, главарю московской организации «СРН», понравился ему ростом, здоровой глоткой и диким выражением лица. Вовлечен был в таганскую группу «Союза русского народа», связался в том же трактире-закусочной с Казанцевым, с тех пор оба в нападениях и самосудах орудовали рядом. На деньги, заработанные у Буксгевдена, Федоров выбился в мелкие хозяйчики, обзавелся осенью 1906 года собственной чайной у Разгуляя, где вскоре на задворках его пришибли свои же дружки в отместку за убийство Казанцева.

Из таких, как эти двое, и комплектовалась в низах своих черная сотня.

По этим двум, как по витринному образцу, можно было судить о житиях и деяниях остальных рыцарей скулодробительного и великомученического черносотенного братства.

Последний самодержец питал особые симпатии к черной сотне.

Тонкое воспитание, теологическая философия, внушенная Победоносцевым, аристократические навыки и изысканная английская речь не помешали Николаю с удовольствием втиснуться в толпу трактирных вышибал и ломовых извозчиков, которые, по его понятиям, и представляли собой «настоящих, исконных, не подточенных грамотейством и сомнениями русских людей», к тому же «сплотившихся в любезном моему сердцу Союзе русского народа».

Влечение к этому союзу было у него душевное, почти сентиментальное, нутряное — род недуга.

Имелись на то причины.

В опасные для него первые годы века Николай постиг, что речь идет о жизни и смерти романовской монархии. Все очевидней становилось и то, что для спасения самодержавия ни окостеневшая бюрократия, ни ослабленный военными провалами генералитет достаточными силами не располагает. Тогда-то в ведомстве В. К. Плеве, сначала — директора департамента полиции, а затем министра внутренних дел и шефа жандармов, и родилась идея: из омута мещанско-кулацких низов вызвать на поверхность дополнительные промонархические силы, которые помогут выручить династию. «Монархия не могла не защищаться от революции, а полуазиатская, крепостническая, русская монархия Романовых не могла защищаться иными, как самыми грязными, отвратительными, подло-жестокими средствами»…[3]

Систему таких средств, особенно широко пущенную в ход Плеве, а затем усовершенствованную Столыпиным и увенчала черная сотня,[4] в первую очередь ее наиболее свирепая и многочисленная группа, назвавшая себя «Союзом русского народа».

Структурно «Союз русского народа» окончательно оформился в октябре 1905 года. С этого же времени он открыто выступает как организация монархическая, расистско-шовинистическая и погромно-террористическая.

В 1906 году вокруг «СРН» сконцентрировались другие монархические организации (в частности, так называемое «Русское собрание»). Поглотив таких групп, «СРН» в 1907 году сам раскололся, образовав две партии: Дубровинский СРН» (лидер А. М. Дубровин) и «Палату Михаила Архангела» (лидер В. М. Пуришкевич). Существенной разницы между ними не было; они разошлись главным образом в вопросе об отношении к Государственной думе. Главными органами организации были газеты «Русское знамя» (выходила с октября 1905 по февраль 1917 года), «Объединение» и «Гроза», специализировавшиеся, по выражению Витте, «в руготне на жаргоне публичных домов» (III-124). К кульминационному пункту событий периода революции 1905 года эта организация имеет филиалы («отделения») почти во всех крупных городах страны; самые разветвленные и активные из ее отрядов действуют в Петербурге, Москве, Киеве и Одессе, фактически взятые на содержание правительством, опекаемые и используемые охранкой, ограждаемые полицией и жандармерией, поддерживаемые военными властями. После 17 октября 1905 года «Союз русского народа» выступает на политической авансцене империи как значительная и довольно опасная сила, располагающая денежными фондами, пропагандистскими центрами и полиграфической базой.

Программная цель «СРН»: спасение самодержавия и династии Романовых.

Средство к достижению цели: массовый и индивидуальный террор.

Социальные слои, поставляющие активистов и рядовой состав: мещанство, купечество, кулачество, чиновничество, духовенство; наконец, городское «дно», деклассированные элементы. Предпочтительно рекрутируются в действующие на местах отряды: дворники, извозчики, приказчики, официанты пивных и чайных, мелкие лавочники и ростовщики, отставные фельдфебели и урядники, трактиро- и притоносодержатели, обитатели городских трущоб, ночлежек и рынков — отсидевшие в тюрьмах воры, налетчики, сутенеры и т. д.

Основала «СРН» группа крупных помещиков, предпринимателей и домовладельцев. Официальные лидеры организации: несколько известных в свое время адвокатов и священников, в остальном — типы неясного происхождения с темным прошлым, во многих случаях выходцы из Германии или тесно связанные с ней. В их числе: в Петербурге — фон дер Лауниц, фон Раух, Дубровин, Пуришкевич, Марков 2-й, князь Путятин; в Москве — Грингмут, Буксгевден, Гершельман. Восторгов, Ознобишин, Говоруха-Отрок; в провинции — Доррер, Дезабри, Нейгардт, Юзефович, епископ Илиодор (в Царицыне), епископ Гермоген (в Саратове), священник Виталий (в Почаеве) и другие.

Почаево было одним из центров расистской агитации «СРН», распространявшейся на всю страну.

Точнее, таким центром был мужской Успенский монастырь в селе Почаево Волынской губернии. Значение монастыря для «союзников» определялось, во-первых, его богатством (он владел обширными землями и получал крупные доходы в виде ассигнований от синода и пожертвований от богомольцев); во-вторых, при монастыре издавна действовала типография, печатавшая Евангелия, псалмы, проповеди и прочую богослужебную и нравоучительную литературу. Черная сотня прибрала типографию к рукам и наладила здесь изготовление миллионными тиражами погромных листовок и брошюр. Кроме того, к 1905–1906 году была превращена во всероссийский рупор расизма и человеконенавистничества газетка «Почаевские листки» (выходила с 1887 года); редактировал ее тот же Виталий.

О главарях черной сотни Ленин писал в сентябре 1906 года в статье «Опыт классификации русских политических партий»: «В их интересах вся та грязь, темнота и продажность, которые процветают при всевластии обожаемого монарха. Их сплачивает бешеная борьба за привилегии камарильи, за возможность по-прежнему грабить, насильничать и затыкать рот всей России».[5]

Лейтмотив кликушеской агитации «Союза русского народа»: на возлюбленного царя-батюшку наступают со всех сторон видимые и невидимые враги. Угрожают ему крамольник или инородец, чаще всего совместившиеся в одном лице. Истинно русский человек не может стать крамольником, тем более восстать на своего обожаемого монарха; настоящего же крамольника достаточно слегка поскрести, чтобы обнаружить в нем инородца-поляка, еврея, латыша, татарина, кавказца, хохла, чухонца. Все сомнительны, всех следует согнуть в бараний рог.

На таком идейном стержне с 1905 года и вращается пропаганда «Союза русского народа», преследующего прозрачные цели. Обличая «СРН» и его покровителей, представители демократической общественности и прессы подчеркивали, что он преследует в основном три цели:

а) под шум погромов надломить боевую силу революции, физически истребить лучших людей русского рабочего класса;

б) кровавыми эксцессами запугать либеральную буржуазию, принудив ее к отказу от требований свобод, от претензий на участие в государственной власти;

в) одурманить расистской демагогией население, отвлечь его от борьбы против самодержавия, удержать трудящихся от участия в забастовках, митингах и других массовых выступлениях.

Проповеди черной сотни столь низкопробны, что иногда и сановники с трудом скрывают отвращение к ней. Витте, в молодости сам бывший членом тайной монархической группы, квалифицирует «СРН» как «шайку наемных хулиганов», возглавляемых «политической сволочью» (II-271). Эта организация, отмечает он, способна «произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она представляет дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, коварством и обманом… она есть партия дикого и трусливого отчаяния»… (II-272). Ее члены начертали «на своем знамени высокие слова — самодержавие, православие и народность, а приемы и способы их действий архилживы, архибессовестны и архикровожадны. Ложь, коварство и убийство — их стихия» (II-507).

Хоть и с некоторым опозданием, то есть уже будучи отстраненным от дел, все же Сергей Юльевич в конце концов открыл для себя, что «большинство правых, прославившихся со времен 1905 года, — негодяи, которые под видом защиты консервативных принципов преследуют исключительно свои личные выгоды, в своих действиях не стесняются ничем, идя на убийства и на всякие подлости» (I-283). Всё без исключения руководство «СРН», как и отпочковавшейся от него «Палаты Михаила Архангела», состоит «из политических негодяев, тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных, дворян, все благополучие которых связано с бесправием и лозунг которых гласит: не мы для народа, а народ для нашего чрева. Это дегенераты дворянства, взлелеянные миллионными подачками с царских столов» (II-272). Воинство же, ими на «подачки с царских столов» навербованное и распаляемое, состоит из темной, дикой массы «лабазников и убийц из-за угла… хулиганов самого низкого разряда… преследующих цели самые эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные» (III-43). И это-то воинство повели на штурм крамолы, на спасение царской власти достойные его «вожаки — политические проходимцы, люди грязные по мысли и чувствам, не имеющие ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направившие на разжигание самых низких страстей дикой темной толпы» (II-272).

Всех вызывала на смертный бой черная сотня; самосудом грозила всем, кто навлек на себя ее недовольство или подозрение. Но был на обширном фронте ее войны с подданными возлюбленного монарха участок на котором она орудовала с особой яростью — страстно и самозабвенно. Этой линией, на которую царева подворотная рать выдвинулась еще в начале века, была травля национальных меньшинств, то есть значительной части трудящегося населения империи.

6 и 7 апреля 1903 года происходит погром в Кишиневе. На улицах и в домах убиты и искалечены до пятисот человек. Даже в отчете местных властей центру о случившемся в те два дня кишиневская расправа названа «выдающейся по своей жестокости».[6] Но то была лишь прелюдия к кампании дальнейших преследований и избиений, которую развязали патроны и вдохновители черной сотни — фон Плеве, фон дер Лауниц, фон Раух, Путятин, Нейгардт и Буксгевден. Из края в край империи, по городам и весям катится мутный вал полицейско-черносотенных оргий, взбитый немецко-петербургскими уполномоченными царя, — попытка приглушить занимающиеся то здесь, то там сполоху революционного пламени. Возвестивший о свободах царский манифест в действительности возвестил о новых погромах.

В следующие после выхода манифеста дни октября происходят погромы в Одессе, Екатеринославле, Томске, Самаре и Елисаветграде. Еще через несколько дней распоясываются черносотенцы в столице: они рыщут по Выборгской стороне и за Московской и Нарвской заставами, преследуют и избивают рабочих-активистов. В двадцатых числах октября в Москве охотнорядские группы пытаются бесчинствовать на Пресне и в Лефортове; одновременно разыгрываются сцены травли и истязаний в окраинных кварталах Гомеля и Бердичева. От рук наемных убийц погибают тогда Н. Э. Бауман в Москве, Ф. А. Афанасьев в Иваново-Вознесенске, А. Л. Караваев в Петербурге, другие деятели революционного и демократического движения в центре и на периферии. Власти и реакционная пресса ссылаются на «гнев народных низов», которые якобы стихийно выходят чинить самосуд, движимые любовью к царю и ненавистью к революции. Но для всех очевидно, что под «низы народные» подстраивается навербованный отделениями «СРН» и оплачиваемый из фондов охранки мещанский и уголовный сброд. Постепенно стандартизуется методика собирания этих элементов в банды и науськивания их на трудовое население; вырабатывается типовая схема зауряд-провокации.

В район, намеченный, по выражению Плеве, к «проработке погромом», негласно являлся агент министерства внутренних дел, он же доверенное лицо руководства «СРН». Представившись губернатору (или полицейско-жандармскому начальнику), он вручал ему директиву о проведении монархической манифестации, передавал инструкции и, как правило, сумму из секретных фондов министерства. Деньги тут же передавались в местное отделение «СРН». На звон поступившей наличности, на зов своих атаманов выходил из подворотен, трактиров, притонов и толкучих рынков актив черной сотни — разновидности казанцевых и федоровых.

Этап первый: подняв над собой хоругви, иконы и портреты царя, беспорядочная толпа угрожающе движется по городу или поселку. Время от времени местные вожаки «СРН», приостановив шествие, произносят подстрекательские речи. Распространяются листовки с провокационными призывами. Манифестация завершается молебном, после чего депутация идет на телеграф и от имени манифестантов отправляет на высочайшее имя депешу с изъявлением верноподданнических чувств любви и преданности.

Этап второй: из Петербурга поступает ответная телеграмма с выражением благодарности и одобрения. Это сигнал. Вооружившись дрекольем и ножами, а кому сказано было — и огнестрельным оружием, «союзники» рассредоточиваются по улицам и кварталам и переходят к делу. Раздаются первые удары железными ломами в двери и окна бедняцких лачуг; слышатся первые крики женщин и детей; начинается шабаш грабежей, убийств и поджогов. Разбиваются по пути лавки, особенно усердно — винные; водку растаскивают, многие тут же напиваются. Зачастую черносотенцы наталкиваются на очаги сопротивления и отпора; быстро сплотившиеся рабочие дружины отбивают натиск пьяных банд. Особенно действенны эти ответные удары в тех случаях, когда на помощь дружинам быстро приходит масса рабочих с ближайших крупных фабрик и заводов. Тогда нередко завязываются баррикадные бои с погромщиками. Власти вызывают на помощь громилам полицию и жандармерию. В ходе столкновений каратели стараются дотянуться до руководителей рабочих организаций и боевых дружин. Схваченным с оружием в руках грозит смерть. Те, кому удалось отбиться от черносотенцев, зачастую становятся жертвами царской юстиции. Сотни людей из мирного трудового населения, спасшиеся от пуль и ножей громил, попали на виселицу или каторгу по судебным приговорам.

В своей известной книге «Дни» В. В. Шульгин красочно описал разгул черной сотни в Киеве в 1905 году. В дни манифеста о даровании свобод он в качестве офицера (прапорщика) 14-го саперного батальона вывел группу солдат в район Демиевки на пресечение черносотенных насилий и грабежей. Он, Шульгин, был одним из тех, кто создание черной сотни благословил, кто вдохновлял и подталкивал ее на действия. И вот теперь он среди развалин и трупов пытается ее утихомирить…

— Ну так вот… И говорю вам еще раз… Вы хотите царским именем прикрыться и ради царя вот то делать, что вы делаете… Ради царя хотите узлы чужим добром набивать! Возьмете портреты и пойдете: впереди — царь, а за царем — грабители и воры… Это вы хотите?..

Но они, черносотенные громилы и грабители, оборачивались на бегу и смеялись нам в лицо.

— Господин офицер, — зачем вы нас гоните?!. Мы ведь за вас.

— Мы — за вас, ваше благородие. Ей-богу — за вас!..

Я посмотрел на своих солдат. Они делали страшные лица и шли с винтовками наперевес, но дело было ясно:

Эта толпа — за нас, а мы — за них…

(«Дни», стр.25)

Под этим объединяющим девизом — «вы за нас, а мы за вас» — власти и черная сотня с 1903 по 1906 год учинили погромы в ста шестнадцати городах страны. Только в первые недели после издания манифеста 17 октября жертвами черной сотни пали десятки тысяч человек. По жестокости превзошел все прежние одесский погром: здесь было убито свыше тысячи человек.

Из цитированных записок бывшего прапорщика 14-го саперного батальона В. В. Шульгина явствует, что он, будучи послан в Демиевку на увещевание разгулявшейся черносотенной братии, выступил перед ней с нравоучением: следует воздержаться от постыдного марша, в котором шествуют «впереди царь, а за царем — грабители и воры». По-видимому, оратор-усмиритель обратил тогда свои упреки не по адресу. Дело было не столько в том, что мародеры пожелали видеть во главе своей рати царя, сколько в том, что царь пожелал стать и фактически уже стоял во главе этой рати.

Те самые ландскнехты с титулами, которые на протяжении многих лет на совещаниях под его председательством и с его одобрения обосновывали пользительность для жителей империи голода, неграмотности и порки, там же доказывали пользу и целесообразность погромов. Они призывали готовить погромы, сами участвовали в их подготовке, отравляя инсинуациями общественную атмосферу и обеспечивая подвигам черной сотни подходящий фон.

Одним из специалистов по этой части становится с 1903 года некий Адальберт фон Краммер, член Государственного совета, прибалтийский помещик, соотечественник царицы и участник ее интимного кружка. Речи, произносившиеся им в Государственном совете в годы первой русской революции, поражают сходством с последующими монологами Геббельса и Штрейхера, произносившимися в Мюнхене и Нюрнберге спустя три десятилетия. Он буквально призывал к истреблению национальных меньшинств. Его речи одобрительно слушали на приемах и совещаниях генералы, губернаторы, высшие полицейские чины, лидеры «СРН». Поднимались с мест и спешили пожать ему руку фон Плеве, фон дер Лауниц, Меллер-Закомельский, Буксгевден и подобные им деятели, озарившие пламенем пожарищ небо Украины и Прибалтики за тридцать лет до появления там эсесовско-гестаповских головорезов. Улыбчиво-сочувственно внимал Краммеру на заседаниях в своем дворце и царь. Когда же речами фон Краммера возмутились даже некоторые буржуазные политики, требуя предания его суду за подстрекательство к самосудам, Николай II демонстративно присвоил ему звание статс-секретаря и послал в поместье под Ригой приветственную телеграмму.

В декабре 1905 года произошли черносотенные кровавые погромы в Гомеле. Витте распорядился произвести следствие. Было установлено, что избиение жителей организовал с помощью «СРН» местный жандармский офицер граф Подгоричани. Сам он свою роль в случившемся не отрицал. Данные следствия Витте вынес на заседание в Совете министров. Заслушав доклад министра внутренних дел Дурново, правительство постановило: отстранить Подгоричани от должности и предать его суду. Царь, получив на утверждение журнал (протокол) заседания, поставил резолюцию: «Какое мне до всего этого дело? Вопрос о дальнейшем направлении дела графа Подгоричани подлежит только ведению министра внутренних дел».

Из Гомеля Подгоричани пришлось уехать, но он ничего не потерял: с повышением в должности и звании был назначен в один из приморских городов на юге России.

С энтузиастами карательного промысла обхождение царя было одно. Со скептиками — несколько иное.

Одесским военным округом, в пределы которого входил Кишинев, командовал генерал Мусин-Пушкин. После апрельского (1903 года) выступления в Кишиневе черной сотни Мусин-Пушкин поехал туда выяснить поведение подчиненных ему войск. «Описав все ужасы, которые творили с беззащитными евреями, он удостоверил, что все произошло оттого, что войска совершенно бездействовали, им не давали приказания действовать со стороны гражданского начальства, как требует закон. Он возмутился всей этой историей и говорил, что таким путем развращают войска» (Витте, III-116). Докладная командующего поступила в Петербург. Царь, ознакомившись с ней, распорядился отозвать Мусина-Пушкина из Одессы, в аудиенции ему отказал, через военное министерство распорядился направить его в какой-то захолустный гарнизон.

Безнаказанность окрыляла черную сотню. Бывало, что от осуждения громил (если случалось их задержать) не могла уклониться даже царская юстиция. Тогда царь сам освобождал их от наказания. О помиловании революционеров он запрещал и говорить в его присутствии; за «союзников» вступался по первой просьбе, да и без просьб, по своей инициативе. Он сам признался однажды в беседе с Коновницыным, что ведет «постоянную борьбу с собственным судом» в пользу черносотенцев. «Я знаю, — говорил он собеседнику, — что русские суды относятся к участникам погромов с излишней строгостью и педантизмом. Даю вам мое царское слово, что буду всегда исправлять их приговоры по просьба дорогого мне „Союза русского народа“». Приговоры «исправлял», а «исправив», мог послать в адрес подзащитного приветственную телеграмму, «царский поцелуй», благодарность, награду. «Под его горностаевой мантией черная сотня укрывалась, из-под трона российского она высовывала свое ядовитое жало; держава ее была сильна, сплочена и организована, как только могут быть крепки воровские и разбойные шайки, иначе всем им будет конец».[7]

Долго не знали, кто пишет и где печатаются погромные прокламации «Союза русского народа», которыми от времени до времени наводнялись различные районы России. Потом выяснилось, что значительная часть этой продукции изготовляется в типографии, специально оборудованной в одном из зданий министерства внутренних дел; что наладили эту фабрику духовной отравы барон фон дер Липпе, сенатор барон фон Тизенгаузен и генерал фон Раух; что сотрудниками в них состоят шеф тайной службы Рачковский и жандармский ротмистр Комиссаров, а техническую сторону обеспечивают Вуич и Климович; и, наконец, что тексты для прокламаций частью поступают из… дворца. От кого именно? Наиболее грубые из этих зловещих писаний были, как установила пресса, плодом пера Д. Ф. Трепова; часть текстов писал фон Краммер, частенько бывавший в покоях царицы; упражнялись в этом литературном творчестве также Буксгевден, Нейгардт и генерал Богданович; несколько же листовок вышли из-под пера некоего «высокого автора», который предпочел свое имя не называть. В этой связи петроградская пресса после Февральской революции отмечала, что Николай II слыл в придворных кругах «недурно пишущим человеком», превозносились его «гибкий слог», «чувство стиля», да и сам он, видимо, числил за собой такие достоинства, почему, шефствуя над Всероссийским историческим обществом, счел не слишком обременительным для себя одновременно вступить и в Российское общество любителей изящной словесности.

На званом обеде в Петербурге супруга премьера Витте сказала за столом: «А Рачковскому за его поганую типографию семьдесят тысяч рублей наградных дали». После чего за «несение пошлого вздора» в кругу гостей госпоже Витте дорога в дом хозяина была заказана. Из документов же царского правительства явствует, что в конце 1906 года Трепов действительно представил Николаю II доклад о работе подпольной фабрики прокламаций, на коем его величеству благоугодно было собственной рукой начертать: «Выдать 75 тысяч рублей Рачковскому за успешное использование общественных сил». Собственно говоря, «пошлый вздор» г-жи Витте мог бы быть еще «пошлее»: она могла добавить, например, что в поощрение того же контакта с общественными силами, то есть с трактирными лакеями и ломовыми извозчиками, Рачковский и Комиссаров по повелению царя были награждены орденами: первый — Станислава, второй Владимира, не считая других милостей и поблажек.

Что упустила мадам Витте за обеденным столом, возместил ее супруг в своих мемуарах. Он пишет, что черносотенцы «завели при департаменте полиции типографию фабрикации погромных прокламаций, то есть для науськивания темных сил, преимущественно против евреев» (III-138).

Витте свидетельствует: «Государь после 17 октября больше всех возлюбил черносотенцев, открыто провозглашая их как первых людей Российской империи, как образцы патриотизма, как национальную гордость. И это таких людей, во главе которых стоят герои вонючего рынка…, которых сторонятся и которым порядочные люди не дают руки» (III-43).

На первых порах контакты царя с лидерами «СРН» кое-как маскируются; они поддерживаются, с соблюдением некоторых правил конспирации, главным образом через таких посредников, как великие князья Николай Николаевич и Владимир Александрович, генерал Раух и князь Путятин.[8] Пока не привык, Николай II в какой-то степени еще стесняется соприкосновения с «союзом этим, составленным из воров и хулиганов» (III-393). В дальнейшем «тайная, или, вернее, не демонстративная поддержка царем „Союза русского народа“ делается явною, ничем не стесняющейся» (III-333). Насколько обе стороны уже «ничем не стеснялись», видно из того, что Дубровин, глава организации, открыто приглашается Николаем II во дворец для личных бесед; там же официально принимаются депутации «Союза русского народа». В декабре 1905 года на очередном приеме группы черносотенцев Николай получает из их рук подарок — два значка «СРН»; один прикрепляет к своей гимнастерке, другой — к рубашке своего полуторагодовалого сына.

Эта братия влекла его к себе. В ее кругу он чувствовал себя легко и непринужденно. Он пускал ее в дворцовые покои, устраивал для нее угощения, церемонии раздачи наград, выносил наследника и передавал его из рук в руки, давал лабазникам и вышибалам становиться на колени и целовать край полковничьего кителя, край детской рубашки, пригоршнями высыпал на их молодецкие груди крестики, жетоны, медальоны и бляшки.

Как нигде в другом общественном окружении, он был здесь в своей тарелке. Если на дипломатических раутах и государственных приемах у него прилипал к нёбу язык и он заикаясь с трудом выдавливал из себя несколько слов, то в этой компании, где представали перед его взором кувшинные рыла героев кистеня и оглобли, он становился словоохотливым, даже красноречивым, в нем загорался риторический огонек, поднималось ораторское вдохновение. Он мог в этом обществе запросто подвыпить и под хмельком сплясать «барыню». Он взывал к черносотенцам в тостах, приветственных обращениях и поздравительных телеграммах: «Объединяйтесь, истинно русские люди!»… «Искренне вас благодарю»… «Буду миловать преданных!»… «Вы мне нужны»… «Царское вам спасибо»… «Вы моя опора и надежда»…

На верноподданнический адрес союза извозопромышленников, поставлявшего черной сотне актив, царь 23 декабря 1906 года отвечает: «Передайте извозчикам мою благодарность, объединяйтесь и старайтесь». На приеме во дворце он не стесняется при всех справиться у ярославского губернатора Римского-Корсакова о здоровье такого деятеля, как владелец мучного лабаза Кацауров — один из главарей местного отделения «Союза русского народа». За пределами ярославских лабазов и трактиров никто не хотел знаться с этим человеком.

В сентябре 1906 года, когда председатель «СРН» Дубровин слегка занемог, генерал Раух привез ему на квартиру — на Большой Вульфовой улице на Петербургской стороне — личное соболезнование его величества с присовокуплением пожелания скорейшего выздоровления.

А 3 июня 1907 года, в день, когда разгоном Государственной думы второго созыва Столыпин фактически совершил государственный переворот, Николай послал тому же Дубровину телеграмму. В ней, отбросив в сторону недомолвки, самодержец воззвал: «Да будет мне Союз русского народа надежной опорой».

«Безобразнейшая телеграмма эта, — писал потом Витте, — в связи с манифестом о роспуске второй Думы показала все убожество политической мысли и болезненность души нашего самодержавного императора».

Увы, вздыхал экс-премьер, те из приближенных царя, которые могли бы удержать его от якшанья с черной сотней, «утеряли всякие принципы и действуют по минутному влечению, держа нос по ветру, как это делает хорошая легавая собака» (III- 393).

Себя самого Сергей Юльевич в легавых, конечно, не числил. Между тем готовности «держать нос по ветру» царь требовал от каждого своего ассистента, стоявшего перед ним, и испытующе приглядывался, кто и в какой степени эту готовность проявляет. К тем из своих приближенных, кто не состоял в «Союзе русского народа» или не ладил с этой организацией, царь относился настороженно, нередко с подозрением. Похоже было, что он подрядился вербовать в черную сотню новых членов, не останавливая перед обработкой на сей предмет министров. «Отчего вы, Петр Аркадьевич, не запишетесь в Союз русского народа? — спросил он однажды Столыпина. — Ведь Дубровина там теперь нет». (Столыпин и Дубровин относились друг к другу неприязненно.) С таким же вопросом царь обратился в свое время к предшественнику Столыпина Витте, намекнув, что знает и помнит — в подобной организации Сергей Юльевич когда-то уже состоял.[9] В другой раз Николай, беседуя с Витте, огорошил его вопросом:

«Правду ли о вас говорят, что вы стоите за евреев?» (II-210).

Вероятно, та же нота подозрения и скрытой угрозы прозвучала бы в вопросе царя, если бы он вздумал допытываться у своего премьера, а не «стоит» ли он, скажем, еще за украинцев («малороссов»), или за армян, или за финнов, или, что было бы совсем уж предосудительно, за поляков?.. Ибо в основе отношения Николая II к своим подданным различных национальностей лежал, по определению Витте, «лозунг гонения всех русских граждан нерусского происхождения, иначе говоря, одной трети или около шестидесяти миллионов жителей империи».

Если в прежние царствования некоторые окраинные области еще пользовались относительными льготами и послаблениями в смысле элементарных национальных прав или внутренней культурной жизни, то администрация Николая эти послабления стала отнимать и перечеркивать с резкостью, какой они не испытывали раньше. Последнего царя без преувеличения можно назвать организатором крупнейшего в истории империи наступления на элементарные права национальных меньшинств. Именно при нем империя особенно эффективно соперничала с некоторыми другими многонациональными дворянско-капиталистическими государствами, например, с лоскутной двуединой Габсбургской империей, в утверждении за собой репутации «тюрьмы народов».

В эту эру, отмечают французские историки Лависс и Рамбо, в общем не слишком склонные критиковать деятельность царской администрации, все подводится под один ранжир… <на> все народы, населяющие империю, надето одинаковое ярмо, воспрещается национальный язык, уничтожается национальная культура». Драконова политика дискриминации, преследования и подавления, политика разжигания национальной розни осуществляется по личным указаниям царя «во всех инородческих губерниях, на всех окраинах, опоясывающих Россию от Балтики до Кавказа».

О том, что антисемитизм был официально провозглашенной идеологией и практикой царского правительства и едва ли не важнейшей принципиально-политической платформой, на которой базировалось единение (впрочем, зачастую лишь кажущееся) разношерстных реакционно-шовинистических и обскурантистских сил, хорошо известно. Однако, по выражению Лависса и Рамбо, «меры, принимавшиеся против поляков, зачастую были еще более суровы… Им пришлось гораздо больше, чем евреям, страдать из-за верности своему языку и религии».

Поляки (не принадлежащие к аристократической верхушке) не могут занимать государственные должности. Они в юго-западных губерниях не могут владеть земельной собственностью. Польский язык в самой Польше вычеркнут из программ школ — сначала средней, затем начальной и, наконец, высших учебных заведений, включая Варшавский университет. Запрещено в учреждениях Царства Польского употреблять польский язык. Полиция под контролем царских чиновников сдирает с фасадов домов вывески на польском языке, таблички с написанными по-польски названиями улиц и площадей. В соседней Литве, как отмечают те же авторы, «гонения на польский язык приняли характер настоящей инквизиции».

Казалось бы, прибалтийские провинции — Лифляндия, Эстляндия и Курляндия — традиционно пользуются поблажками со стороны царя. В итоге полутора веков таких поблажек здешнее дворянство — «в основном немецкие бароны, происходящие от древних меченосцев» — превратилось в рассадник генералов, министров и дипломатов для империи. Они пользуются в Прибалтике обширными привилегиями, владеют огромными землями, совместно с немецкой городской буржуазией задают тон в Риге, Ревеле и других крупных городах. Им в царской империи жаловаться не на что.

Иное дело — эксплуатируемая этим слоем немецких господ эстонская и латышская народная масса. Еще в 1883 году сенатор Манасеин, по поручению Александра III, исследовал «проблему внутренней расшатанности управления в прибалтийских губерниях» и выдвинул проект мер, цель которых — эту систему управления «прибрать к рукам». С вступлением на престол Николая II центральные власти решительно берутся за реализацию наметок Манасеина. Начальные школы изъяты из ведения местных властей и переданы под контроль министерства просвещения. Ландегерихты заменены мировыми судьями, которые могут назначаться и сменяться только министерством юстиции. Окружные суды Ревеля, Риги, Митавы и Либавы подчинены Петербургской судебной палате. При этом в Прибалтике, как и в Польше, подавление национальной культурной жизни, война против языка сопровождается войной против религии, точнее, против традиционно сложившихся религиозно-церковных привязанностей народных масс на фоне грубого полицейского давления, попыток навязать населению казенное православие.

К лютеранству эстонцы и латыши были всегда более или менее равнодушны. В их глазах это была главным образом религия немецких господ. Однако лютые методы сначала графа Протасова, силой навязавшего православие ста тысячам эстонцев и латышей, а затем такое же усердие других царских администраторов вызвали в населении обратную реакцию: многие простые люди стали отчаянно отстаивать, отбиваясь от православия, лютеранскую веру, которой у них в действительности не было. Особое ожесточение на периферии империи вызвала практика насильственного отлучения детей у «инородческих» родителей с целью воспитания их в верноподданническом и православном духе. Отнимали (и увозили подальше, в другие губернии) детей у духоборов, униатов, иудеев, поляков-католиков, прибалтов-протестантов и т. д.

Не всегда могли скрыть свое чувство отвращения перед лицом этого варварства даже некоторые из царских сановников. Ламздорф удрученно записывает однажды в дневнике, что «поступают печальные известия о насилиях, творимых в балтийских провинциях. Там имеются „православные“, которые со времени своего крещения, о котором и не помнят, были воспитаны исключительно в лютеранской среде; если, в случае смешанного брака, их дети не бывают крещены в православной церкви, а власти узнают об этом столь естественном правонарушении, то детей отнимают от родителей. Можно ли представить себе подобные ужасы?»

Перенесемся на Кавказ. Наместник Голицын доносит царю, что, на его взгляд, «армяне слишком о себе возомнили». К тому же, сообщает он, «армянская церковь способствует революционизированию местного населения». Чтобы проучить непокорных, наместник с согласия царя наложил секвестр на имущество армянских церквей. Государственный совет в особом заседании под председательством Фриша признает секвестр незаконным и подлежащим отмене. Царь отказывает в утверждении журнала (протокола) заседания совета, тем самым аннулируя его решение, и приказ о секвестре вступает в силу.

Обращение с финнами. С воцарением Николая II отношение к ним становится все более жестким. Назначенный в 1899 году в Финляндию генерал-губернатором Бобриков резко усиливает практику исключительных распоряжений. 3 февраля 1899 года эта система увенчивается царским манифестом, аннулирующим значительную часть прежних традиционных прав финских учреждений. Сенат в Гельсингфорсе заявляет протест. Специальная депутация отправляется в Петербург с петицией, на которой поставили подписи пятьсот тысяч человек. Николай депутацию не принимает. В 1901 году отправляется к нему другая депутация с таким же обращением, он снова отказывается принять ее.

Бобриков за свое полицейское неистовство поплатился жизнью (3 июня 1904 года он был убит финским буржуазным националистом — сыном сенатора Шаумана). Ту же практику на посту генерал-губернатора Финляндии продолжили в 1905–1908 году Н. Н. Герард и в 1908–1909 году В. А. Бекман. С просьбой «не травить финляндцев» (выражение Витте) обращался к царю его дед со стороны матери, датский король; но и это заступничество было оставлено без внимания.

17 марта 1910 года Столыпин, по указанию Николая II, вносит в Государственную думу проект положения «О порядке издания касающихся Финляндии законов и постановлений общегосударственного значения». Этой мерой царь хочет еще раз продемонстрировать, что он является «великим князем Финляндским», что его верховная власть над этой страной незыблема, что он намерен не ослабить, а еще более усилить механизм своего единоличного законодательствования в ней — по крайней мере «в вопросах, касающихся одновременно и великого княжества, и империи в целом». Анализируя сущность этих событий, В. И. Ленин в своей статье «Поход на Финляндию», опубликованной 26 апреля (9 мая) 1910 года, еще раз заклеймил позором «национализм самодержавия, давящего всех „инородцев“». Он разоблачает пустозвонство буржуазных либералов, выражающих лицемерное сочувствие угнетаемым царизмом национальностям — «фраза осталась фразой, а сущность пошла на пользу человеконенавистнической политике самодержавия», — и пророчески говорит: «Придет время — за свободу Финляндии, за демократическую республику в России поднимется российский пролетариат».[10]

Витте советовал царю «предоставить евреям равноправие с другими подданными», но поскольку и у «других подданных» не было прав, «беспредметной была речь о каком-то уравнении в правах — все были уравнены в бесправии». В том числе украинцы и белорусы, которым отказано было в праве на национальную культуру и родной язык. В том числе кавказские народы, под кнутом царизма «возгоревшиеся так, что многие заговорили, что Кавказ нужно снова покорять». Впрочем, размышляли другие в правительственных сферах, «нужно покорить Россию, тогда нетрудно будет покорить Кавказ и привести к благоразумию Россию. Ну вот, пусть покорят Россию» (Витте, II-207).

Ничто не могло поколебать твердого убеждения Николая II: все специальные законы, направленные против национальных меньшинств, подлежат не отмене, а усилению; и если существует в империи сила, исполненная решимости эту систему травли и преследований поддерживать и отстаивать, то такой силой, по августейшему убеждению, является черная сотня.

По действовавшему в Российской империи Основному уложению, проекты новых законов, прежде чем быть представленными на усмотрение царя, предварительно должны были проходить обсуждение и утверждение в Государственном совете (после 1905 года — также в Государственной думе). Ни один расистско-шовинистический акт, введенный в действие в последние десятилетия царизма, такой процедуры в названных инстанциях не прошел. Все подобные законы были проведены окольными путями и явочным порядком.

Законопроекты, явно обреченные на провал в Думе или в Государственном совете, протаскивались, например, через так называемые Особые совещания при царе в порядке «верховного управления». Они могли получить силу закона с помощью одной только подписи царя на соответствующем докладе министра. Так, единоличной властью Николая II были проведены в 1905–1910 годах почти все постановления, направленные против элементарных прав национальных меньшинств. Бывало, что осмеливались поднять голос против беззакония отдельные чиновники, даже сановники. Было время, когда сенат в целом пытался даже оказать сопротивление слишком грубым и бесчеловечным актам дискриминации. В таких случаях со стороны министра внутренних дел следовали всякие наветы на сенаторов как противодействующих администрации». Их «обходили наградами, переводили их из одних департаментов в другие, даже были случаи увольнения наиболее строптивых»… В конечном счете, «и сенат начал давать… толкования, которые из законов никоим образом не следовали» (Витте, II-212).

В обход ли закона или на его основe — все равно: империю надо удерживать в постоянном напряжении погромной атмосферы; бандам «СРН» должна быть обеспечена психологическая возможность в любой момент выйти на разбой; демократическая общественность должна оцепенеть под мертвящим взглядом охранки и черной сотни. То, чего не успевают сделать Дубровин и Буксгевден, доделывают министр юстиции Щегловитов и прокурор Виппер; и наоборот чудовищными судебно-расистскими спектаклями Щегловитова и Виппера протаптывается дорога к новым подвигам для таганских и демиевских молодчиков. Скоординировались между собой юстиция и полиция, охранка и генералитет, военно-полевые суды и жандармерия; с каждым из них в отдельности — «Союз русского народа»; и со всеми вместе взятыми — божьей милостью Николай Второй.

Таким образом, на заключительном этапе существования царизма сложилась единственная в своем роде многослойная система, которую в общественных кругах назвали «карательным самодержавием». Роль Николая II в этой системе была главенствующая, участие в ее практике — прямое и непосредственное. Мера этого участия, по свидетельству современника, определялась тем, что «не было такой картины человеческих страдании, которая могла бы тронуть его высушенное вырождением сердце, и не было предела полномочиям, которые он готов был кому угодно дать для избиения своих подданных… В своеобразном саду пыток, в который волей самодержца обратилась империя его предков, было где разгуляться мстительному воображению, и Николай широкими жестами являл его миру».[11]

Из Мариинского и Таврического дворцов фон Краммер и Пуришкевич с трибун Государственного совета и Государственной думы обличают «мировой жидомасонский заговор», направленный против двуглавого орла, и призывают государя императора каленым железом выжечь, вытравить из российской почвы иродово семя.

Но ведь он в таких призывах вовсе не нуждается.

Его незачем подталкивать — он сам идет.

Идет охотно, в сознании своей миссии.