Переговоры и соглашение между Гиммлером и представителем Всемирного еврейского конгресса

Переговоры и соглашение между Гиммлером и представителем Всемирного еврейского конгресса

После этого предварительного разговора мы вошли в дом и представили собравшихся друг другу; доктор Брандт присоединился к нам немного позже. Гиммлер дружелюбно поздоровался с Мазуром и выразил удовлетворение его приездом. Затем мы сели за стол, и я принес чай и кофе, которые привез из Швеции. Итак, вокруг стола в моем доме в Харцвальде мирно сидели представители двух народов, находившихся на ножах и считавших друг друга смертельными врагами. И эта ненависть привела к гибели миллионов людей; тени погибших маячили на заднем плане. Я испытал потрясение, когда это пришло мне в голову.

Гиммлер начал разговор, сказав, что его поколение никогда не знало мира. Затем он сразу же перешел к евреям и сказал, что они играли ключевую роль в немецкой гражданской войне, особенно во время восстания группы «Спартак». Евреи были чужеродным элементом в Германии; в более ранние эпохи попытки выдворить их из страны провалились.

– Взяв власть, мы стремились решить еврейский вопрос раз и навсегда. С этой целью я создал эмиграционную службу, которая бы создала для евреев самые благоприятные условия. Но ни одна из стран, которые выражали такое дружелюбие к евреям, не согласилась принимать их.

Англичане требовали, чтобы каждый еврей, выезжая из Германии, имел при себе, как минимум, тысячу фунтов.

Мазур, внешне очень спокойный, вел разговор с Гиммлером умно и проявлял обширные познания. Он возразил, сказав, что международное законодательство никогда не допускало изгнания людей из страны, в которой они и их предки жили в течение поколений.

Гиммлер на это ничего не ответил, а начал говорить о проблеме восточного еврейства.

– Восточные евреи помогают партизанам и подпольным движениям; они стреляют в нас из своих гетто и становятся переносчиками заразных болезней, таких, как тиф. Чтобы справиться с эпидемиями, мы построили крематории, чтобы сжигать тела бесчисленных жертв. А теперь нас грозят повесить за это!

Мазур хранил молчание.

Тут же Гиммлер перешел к жестокости войны с Россией. Среди прочего он сказал:

– Русские – не обычные враги. Мы, европейцы, не в состоянии понять их менталитет. Мы должны либо победить, либо погибнуть. Война на востоке стала для наших солдат самым суровым испытанием. Если еврейский народ страдает от жестокой войны, не следует забывать, что она не пощадила и немецкий народ. – Далее Гиммлер стал защищать концентрационные лагеря: – Их следовало бы назвать воспитательными лагерями, потому что наряду с евреями и политическими заключенными там содержатся преступные элементы. Благодаря их изгнанию в 1941 году в Германии был самый низкий уровень преступности за многие годы. Заключенным приходится тяжело трудиться, но этим они ничуть не отличаются от всех немцев. А обращение с ними всегда было справедливым.

Мазур, которого охватило явное беспокойство, прервал его, сказав, что невозможно отрицать преступления, которые совершались в лагерях.

– Я допускаю, что они происходили время от времени, – согласился Гиммлер, – но я наказывал тех, кто несет за них ответственность.

Он имел в виду штандартенфюрера СС Коха, коменданта лагеря Бухенвальд, который был расстрелян за коррупцию и издевательства над заключенными.

Похоже, что разговор принимал опасный оборот. Поэтому я вмешался и сказал:

– Мы не хотим обсуждать прошлое; его нельзя исправить, и такими разговорами мы лишь создаем неблагоприятную атмосферу. Гораздо больше нас волнует вопрос о том, что еще можно спасти.

Тогда Мазур сказал:

– Если мы хотим построить мост между нашими народами в будущем, то по крайней мере всем евреям, которые еще остаются в Германии, должна быть гарантирована жизнь.

После этого он попросил освободить всех евреев.

Гиммлер снова не ответил, а вместо этого начал говорить о сдаче лагерей наступающим союзникам. Согласно договоренности, он организовал сдачу лагеря Берген-Бельзен, а также Бухенвальда. Но за это ему очень дурно отплатили. В Берген-Бельзене один из охранников был связан и сфотографирован рядом с умершими заключенными. Эти фотографии разошлись по всему миру. То же самое происходило в Бухенвальде.

– Наступающие американские танки внезапно открыли огонь, и лагерный госпиталь загорелся. Он был построен из дерева и вскоре сгорел дотла. После этого трупы были сфотографированы, и пропаганда, обвиняющая нас в зверствах, получила новые материалы. – Далее Гиммлер сказал: – Когда я отпустил в Швейцарию 2700 евреев, это стало поводом, чтобы развязать в прессе кампанию лично против меня. Утверждалось, что я освободил этих людей лишь для того, чтобы обеспечить себе алиби. Но мне не нужно никакое алиби! Я всегда делал лишь то, что считал справедливым, что было необходимо для моего народа. И я отвечу за это. За последние десять лет ни на кого не вылили столько грязи, как на меня. Но я никогда не переживал по этому поводу. Даже в Германии любой человек может сказать обо мне все, что захочет. Заграничные газеты тоже начали против меня кампанию, после которой я не испытываю никакого желания продолжать сдачу лагерей.

Мазур заявил, что невозможно диктовать газетам всего мира, что они должны писать, а что – нет; евреи не несут ответственности за все перечисленные Гиммлером статьи. Освобождение евреев в Терезиенштадте получило благоприятные отклики в печати, что дает основания продолжить этот процесс. Не только сами евреи, но и другие страны заинтересованы в освобождении уцелевших евреев; оно произведет положительный эффект даже на союзников.

Когда речь зашла о лагере Терезиенштадт, Гиммлер сказал, что это лагерь особого типа, разработанного им самим и Гейдрихом.

– Это практически город, населенный исключительно евреями, которые сами управляют им и производят все работы. Мы надеялись, что рано или поздно все лагеря будут устроены по такому образцу.

Затем мы подробно обсудили вопрос об освобождении обитателей лагеря Равенсбрюк, согласно обещанию Гиммлера, и их перевозке в Швецию. Мазур настаивал на подробном соглашении. Гиммлер колебался. Когда я понял, что переговоры заходят в тупик, то попросил Гиммлера просмотреть со мной списки, полученные мной из шведского министерства иностранных дел, где перечислялись лица, освобождению которых придавалось особое значение. Мазур и Шелленберг вышли из комнаты, поскольку Гиммлер не хотел смотреть списки в присутствии Мазура.

Оставшись с Гиммлером и Брандтом, я стал настаивать, чтобы Гиммлер окончательно определился со своим отношением. Он должен придерживаться наших мартовских договоренностей; ему не следует отказываться от своего великодушия, которое он всегда проявлял ко мне, в тот самый момент, когда он впервые встречается с представителем Всемирного еврейского конгресса. Гиммлер сказал:

– Тогда я остановлюсь на цифре в тысячу человек. Но она еще будет повышена.

После этого он пообещал мне освободить людей, перечисленных в списках шведского МИДа.

Когда Мазур вернулся в комнату с Шелленбергом, Гиммлер сдержал свое слово и согласился освободить тысячу еврейских женщин из Равенсбрюка. Но он настаивал, чтобы они назывались полячками, а не еврейками, чтобы обойти четкий приказ Гитлера, запрещающий освобождать евреев. Гиммлер подчеркивал:

– Даже прибытие этих женщин в Швецию должно оставаться в тайне.

Мазур позже заметил по этому поводу:

– Для Гиммлера была типична такая боязнь отпустить евреек на свободу под их собственным именем. Хотя власть в этот момент безусловно находилась в руках Гиммлера, он по-прежнему не желал никаких неприятностей из-за евреев.

Затем Гиммлер перешел к общим политическим вопросам. Он упомянул немецкую оккупацию Франции и заявил, что оккупированная страна отлично управлялась, с безработицей было почти покончено и всем хватало продовольствия. Следующими словами Гиммлер решительно подчеркнул значение борьбы Германии с большевизмом:

– Гитлер создал национал-социалистическое государство как единственную вообразимую форму политической организации, способную бросить вызов большевизму. Если этот бастион падет, то американские и английские солдаты будут заражены большевизмом, а их страны окажутся охвачены социальными беспорядками. Немецкие массы, вынужденные обратиться влево, будут приветствовать русских как братьев, после чего в мире воцарится неописуемый хаос. Но американцам этого-то и нужно; они победили в войне и на десять лет избавились от немецкой конкуренции. Однако для того, чтобы добиться этого, им пришлось помогать большевизму и таким образом рыть для самих себя могилу.

Переговоры продолжались два с половиной часа и закончились в пять утра. Гиммлер не делал никаких требований, касавшихся его личного будущего, хотя этого можно было ожидать.

В присутствии Мазура я вел переговоры отчасти с Шелленбергом, отчасти с доктором Брандтом. Будучи убежден в принципиальном согласии Гиммлера на освобождение большого числа евреев, я сумел на этих переговорах заручиться твердой поддержкой Шелленберга и Брандта по следующим двум пунктам:

– Число евреев, подлежащих освобождению.

– Строгое соблюдение уже достигнутых договоренностей по облегчению участи евреев.

В связи со вторым пунктом было важно не допустить издания приказов, которые противоречили бы договору и могли обратиться против евреев в момент паники или замешательства. Поскольку мы получили согласие Гиммлера на освобождение евреев, Брандт и Шелленберг пообещали мне, что значительно увеличат их число; кроме того, они предотвратят распространение каких-либо приказов, изданных в последний момент от отчания, например, расстрел всех евреев и политических заключенных при приближении союзников. Повреждения, которым подверглась телефонная и телеграфная связь по всей Германии, служили некоторой гарантией, что это обещание будет сдержано, так как они создавали условия для приостановки приказов. Поскольку оба эти человека ранее проявили себя надежными партнерами при исполнении моих пожеланий, у меня было тем больше оснований доверять им.

Днем я отправился в Берлин с Мазуром. Доктор Брандт остался в Харцвальде, чтобы принять необходимые меры по исполнению нашего соглашения. Когда мы уезжали, Брандт выдал Мазуру специальный пропуск от рейхсфюрера СС для выезда из страны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.