XXXVII Голландия и спасение Гааги

XXXVII

Голландия и спасение Гааги

Гаага

1 февраля 1944 года

Итак, я снова оказался в Голландии, хотя на этот раз с Генрихом Гиммлером и обергруппенфюрером Бергером. Я живу в гостинице СС позади Дворца мира. Как хорошо после стольких лет снова увидеть Голландию! Я встретился со своими дорогими друзьями – верными патриотами Голландии. Уже много лет они держат меня в курсе событий в Нидерландском королевстве. Некоторым из них пришлось уйти в подполье, чтобы спастись от гестапо. Осведомителей много даже среди голландцев; есть те, кто готовы предать кого угодно за кусок хлеба. Несколько недель назад Гиммлер с гордостью сказал мне:

– Чтобы править Голландией, мне нужно лишь 3 тысячи полицейских и немного добавочных рационов – и тогда полиция будет знать все.

Гиммлер заявляет, что у него есть контакты со всеми подпольными движениями. Об этом я ничего не знаю, но одно знаю наверняка – у него нет никакого представления о том, кто поставляет мне информацию.

Сегодня вечером Гиммлер приглашен на обед к Муссерту в его новый дом, ранее принадлежавший моему доброму другу Ф.Т., которого просто вышвырнули оттуда. Гиммлер спросил меня, поеду ли я с ним. Я ответил, что владелец дома не приглашал меня.

– Естественно, приглашение Муссерта распространяется и на вас тоже, – сказал Гиммлер.

– Муссерт не по праву владеет этим отелем, который принадлежит моему другу Т., изгнанному оттуда.

– Правда? – спросил Гиммлер. – Я этого не знал. Значит, причина для отказа у вас есть.

Гиммлер живет вместе с Зейсс-Инквартом в Клингендале, где я лечу его. После нашего разговора появился Зейсс-Инкварт, потирая руки; он слегка поклонился и сказал, что готов приступить к докладу. Он рассказал Гиммлеру о программе на вечер и сообщил, кто будет на обеде. Неожиданно Гиммлер спросил:

– Между прочим, друг мой, кому на самом деле принадлежит отель Муссерта? Это собственность партии или нет?

– Нет, еще нет, – ответил Зейсс-Инкварт. – Он принадлежит очень сомнительному типу, некоему Т. У нас на него скопилась целая груда неблагоприятных донесений, и мы вынуждены завтра послать за ним. Еще он владеет очень ценным собранием старых мастеров, которое мы от имени СС намереваемся переправить в безопасное место. Кроме Т. и Ф. ван В. из Утрехта, завтра мы пошлем за восемью другими господами. – С иронической улыбкой Зейсс-Инкварт добавил: – Мы хотим немедленно отправить их в Дахау, чтобы они оказались подальше от Голландии.

– Хорошо, хорошо, – сказал Гиммлер. – А кто остальные?

– Речь идет о восьмерых видных жителях Роттердама, – ответил Зейсс-Инкварт. – Некто Б. и ван дер В. также владеют очень ценными собраниями картин, о которых мы тоже позаботимся ради СС. У обоих крупные поместья, где проводятся подпольные собрания.

Гиммлер сказал, что убрать самую верхушку – великолепная идея и что ему хочется знать все подробности, чтобы пользоваться этим методом и в дальнейшем. С этими словами он увел Зейсс-Инкварта в соседнюю комнату, в дверях обернувшись и спросив меня:

– Керстен, так вы едете на обед?

Я поблагодарил его за приглашение и сказал, что, к сожалению, не могу принять его, так как на вечер у меня назначена встреча со старым пациентом, которому я не могу отказать.

Гиммлер сказал:

– Ничего. Поступайте, как знаете.

Гаага

2 февраля 1944 года

Пришлось изрядно поволноваться, но мне повезло, и я добился своего! Прошлым вечером я был у Т. Сейчас они живут в Вассенааре в очень симпатичном доме, носящем название «Три попугая». Я был рад повидаться со старыми друзьями. Но они ужасно страдают от притеснений со стороны немцев. На меня тяжким грузом давила мысль, что через несколько часов за Т. придут из гестапо. Присутствовал там и М. де Б. со своей прекрасной, очаровательной женой; над ним также нависла опасность. Мне приходилось с ним встречаться. Я рассказал им, как мне повезло, что удалось выбраться из Германии и жить в Швеции, и что я разделяю взгляды всех достойных голландцев. Т. сказал, что ничего другого он от меня и не ждал.

Я расстался с Т. в полдвенадцатого, и неожиданно меня осенила идея – я должен пойти к Гиммлеру и спасти этих десятерых людей! Когда я миновал виадук, у меня уже был готов план. Я отправился в Клингендаль – и через несколько минут был там. На первом полицейском посту я показал бумаги, меня пропустили, и то же повторилось на втором посту. Третий пост был у самой двери. Я спросил, вернулся ли рейхсфюрер. «Да, десять минут назад», – ответили мне. Охранник проверил мой пропуск и вызвал другого полицейского, который проводил меня в комнату Гиммлера. Тот сидел в спальне, уже разувшись. Мое появление крайне изумило его, и он спросил:

– Керстен, вы еще и мысли читать умеете? Вы пришли как раз вовремя. У меня начинаются колики.

– Я подозревал это, – ответил я, – потому и прибыл так поспешно.

Через пять минут Гиммлер был в постели, и я начал сеанс лечения. Боль оставила его почти сразу же, чем он был очень доволен. Неожиданно я сказал:

– Господин рейхсфюрер, я вынужден попросить вас о большой услуге. Вы – единственный, кто может мне помочь.

– Я готов, – сказал Гиммлер. – А в чем дело?

Я сказал ему, что слышал утром его разговор с Зейсс-Инквартом и узнал, что завтра планируется арестовать моего друга Т. и других. Я умолял и настаивал, чтобы он не допустил этого ради меня. Т. и Д. – мои ближайшие друзья. Любые меры, принятые против них, задевают меня лично.

– Однако, мой дорогой Керстен, – язвительно спросил Гиммлер, – а что вы попросите в другой раз? Эти люди – предатели великогерманского идеала. Кроме того, я не могу отменить приказ. Это поставило бы моих людей в крайне неудобное положение. Мы должны защищать тыл наших сражающихся армий.

Я спорил с Гиммлером четверть часа. Наконец он уступил:

– Хорошо, завтра я поговорю об этом с Раутером.

– Будет слишком поздно, – возразил я. – За этими господами пошлют через несколько часов.

Я требовал, чтобы Гиммлер позвонил Раутеру немедленно.

– Но он, наверно, уже спит, – предположил Гиммлер.

– Тогда его придется разбудить, – стоял на своем я.

– Керстен, почему последнее слово всегда должно оставаться за вами?

– Но я же и вам помогаю, – сказал я. – Как бы вы себя чувствовали сейчас, если бы я вас не лечил?

– Не нужно так говорить со мной, я и сам это прекрасно знаю, – парировал Гиммлер.

– Так могу я позвонить Раутеру?

– Ну хорошо, свяжитесь с ним.

Я с удовольствием сделал это, и Гиммлер приказал Раутеру отложить арест десяти подозреваемых, пообещав принять решение по этому вопросу, когда вернется в Берлин. В любом случае он не хотел, чтобы этим делом занимались сейчас вне зависимости от обстоятельств.

Когда Гиммлер положил трубку, я сказал ему:

– Господин рейхсфюрер, я благодарю вас от имени голландской истории.

После короткой паузы Гиммлер сказал:

– Не имеет значения, если один или двое останутся гулять на свободе. Все они здесь предатели, даже Муссерт. Но я обещаю вам, что придет день, когда я вздерну и этого негодяя. Он воображает, что станет главой правительства при нидерландской королеве.

Я засмеялся и сказал:

– Тогда, может быть, я снова получу шанс стать врачом при голландском дворе.

Гиммлер тоже засмеялся:

– Да, это бы вас устроило. Но нет, мой друг, вы останетесь со мной, так как после нашей окончательной победы мне понадобятся все силы для завершения гигантской задачи по строительству Великого Германского рейха ради моего фюрера. После этого в Голландии не останется ни одного голландца, а лишь мои прекрасные ваффен-СС, которые заслужили право на эту землю в честной борьбе. Я сто раз пожалел, что голландцы не были выселены в 1941 году. Иначе сейчас многое было бы по-другому.

– Это было невозможно, – сказал я. – Вы были слишком больны. Ваш организм не выдержал бы этого.

– Может быть, да, – сказал Гиммлер, – а может быть, нет. Я подозреваю, Керстен, что вы порой чересчур трепетно относитесь к моему здоровью. Вы бы вели себя так же, если бы я собирался переселять монголов или мусульман?

Я спокойно посмотрел на него и сказал:

– Я же ради вас старался. Ваше здоровье никогда не было столь плохим, как в марте и апреле 1941 года. И вы должны признать, что с тех пор у вас не было столь острых болей. Почему же сейчас вы не доверяете мне?

– Да, да, я согласен, – кивнул Гиммлер. – Вы совершенно правы, все это верно. Сейчас я чувствую себя гораздо лучше и очень вам благодарен.

Я решил, что настал подходящий момент, чтобы уйти. Однако Гиммлер окликнул меня и сказал, чтобы я взял яблок. Их ему подарил Зейсс-Инкварт. Я положил полдюжины яблок в карман пальто; еще Гиммлер дал мне две плитки шоколада и прибавил, что я не должен беспокоиться, с моими друзьями ничего не случится.

Арнем

Триберг, Шварцвальд

19 декабря 1944 года

Пока я лечил Гиммлера, он сообщил мне, что в Арнеме расстались с жизнью отборные английские войска. Англичане планировали крупномасштабную атаку своими лучшими парашютными частями. Завязались упорные бои. В итоге ваффен-СС одержали верх.

– Мы уже давно догадывались, что англичане что-то замышляют, но не знали где. Но потом, за шесть дней до английской атаки на Арнем, мы получили об этом надежную информацию. Поэтому я сумел незаметно разместить мои ваффен-СС вокруг Арнема и обеспечить англичанам горячую встречу. На этот раз мы их перехитрили.

Я поздравил Гиммлера с такой прозорливостью и сказал, что если бы он не воспользовался моментом, то англичане, безусловно, нанесли бы Германии тяжелый удар.

– Ведь как я полагаю, в Арнеме не было немецких войск?

– Никаких, – подтвердил Гиммлер. – Город практически остался без охраны. У англичан бы все шло как по маслу. Но видите ли, есть достойные германцы, разделяющие идею Великой Германии. Один из них нашелся при голландском штабе и предупредил нас. Я буду вечно признателен этому прекрасному голландскому офицеру за то, что он для нас сделал.

Я спросил Гиммлера:

– Но как ему удалось переправить предупреждение через линию фронта?

– Пусть это останется моим секретом, – со смехом ответил Гиммлер. – Я не имею права сообщать вам никаких подробностей.

Харцвальде

8 марта 1945 года

Сегодня утром доктор Брандт показал мне тайный приказ Гитлера. Рейхсфюреру СС в случае отступления из Голландии предписывалось взорвать крепость Клингендаль, город Гаагу со всеми ее важнейшими зданиями и дамбу Зейдер-Зе. Брандт не меньше меня был потрясен этим приказом. Я сразу же сказал: – Этого не должно случиться. Брандт засомневался, удастся ли мне предотвратить выполнение приказа. Гитлер отправил Фегелейна, чтобы вручить приказ лично Гиммлеру.

Во время лечебного сеанса Гиммлер пребывал в очень нервозном состоянии и мне не удалось завести разговор о Голландии; возможно, мне больше повезет завтра. Сегодня наша беседа касалась лишь того, чтобы при приближении союзников сдавать им концентрационные лагеря, поднимая на них белые флаги. Гиммлер начал уступать мне в этом вопросе.

Харцвальде

10 марта 1945 года

Сегодня я завел речь о Голландии и спросил, будет ли организована оборона старого города в Гааге в случае наступления союзников на город. Гиммлер тут же резко ответил:

– Оборона? Нет. Мне приказано взорвать город.

На мой протест, что там же будет гражданское население, Гиммлер сказал:

– Фюрер приказал мне уничтожить Гаагу, и я должен это сделать. Голландцы предали германскую идею, за которую отдали жизнь наши лучшие люди. К этому бесчестному народу не может быть никакой жалости. Нам хватит «Фау-2», чтобы расправиться с ним.

В ответ на это я сказал Гиммлеру, что не могу ни в чем с ним согласиться. Гаагу я считаю своей второй родиной. Помимо того, ее уничтожение станет страшным ударом для всего цивилизованного мира. История никогда не оправдает такого поступка. В тот момент, когда война явно проиграна, такой шаг является полным безумием и мысль о нем может зародиться лишь в расстроенном мозгу. Гиммлеру следует задуматься – хочет ли он войти в историю как человек, выполнивший такой приказ без малейших раздумий? Мои слова повлияли на Гиммлера, но он не смог прийти к решению.

Харцвальде

14 марта 1945 года

Сегодня утром у меня состоялся очередной продолжительный разговор с Гиммлером о судьбе Гааги, Клингендаля и дамбы. Я снова изложил ему свою точку зрения и призвал его во имя человечества не выполнять секретный приказ Гитлера. После этого я перешел прямо к теме и спросил Гиммлера, может ли он отдать прямой приказ соответствующим властям ничего не взрывать.

Гиммлер ответил: военное положение Германии настолько ухудшилось, что на первом плане должны стоять военные соображения. Я указал, что в данном случае военные соображения ни при чем. Разрушение Клингендаля никак не повлияет на исход войны. Однако нельзя безразлично относиться к возможной гибели тысяч и тысяч невинных мужчин, женщин и детей; он не оправдается перед историей за такое преступление. Такой приказ можно рассматривать лишь как бред безумца, которому может подчиниться лишь тот, кто тоже утратил разум.

Мне было очевидно, что Гиммлер колеблется; похоже, он задумался над тем, хватит ли ему смелости отменить прямой приказ Гитлера. Поэтому я снова насел на него и еще раз заявил ему, что этот приказ не имеет никакого отношения к военной целесообразности. Я убеждал Гиммлера, чтобы он прислушался к голосу совести, и взывал к его гуманным чувствам. Я мог бы понять его отношение, если бы такие меры могли оказать хоть малейшее влияние на ход событий, но в данном случае они совершенно непостижимы. Мне стало ясно, что я постепенно одерживаю верх.

Гиммлер взял карандаш, написал несколько строчек на листе бумаги, затем вызвал Брандта и в моем присутствии приказал, чтобы Гаага, Клингендаль и дамба были сданы неразрушенными, если дело дойдет до этого. Затем он обратился ко мне с такими словами:

– Теперь Гааге ничего не грозит. Но голландцы, безусловно, этого не заслужили. Они сделали все, чтобы лишить нас победы над большевизмом.

Я горячо поблагодарил Гиммлера.

– Когда-то мы хорошо относились к голландцам, – ответил он. – Мы рассматривали их как своих германских братьев. Для нас германские народы – не враги, подлежащие уничтожению; их следовало перетянуть на нашу сторону. К тем, кто попытался бы помешать нам, принимались бы суровые меры, а обманутые, оказывавшие сопротивление, считались предателями. История ничему не научила голландцев с тех пор, как Англия лишила их морского владычества. Они потеряют свою колониальную империю, после чего перенаселенная Голландия будет ввергнута в нищету. Лучше бы они помогли нам, а мы бы помогли им.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.