Разрозненные афоризмы
Разрозненные афоризмы
1889—1899 гг.
1.
[После 2З февраля 1889 г.]
Прежде дорожили лицом и скрывали тело, ныне ценят тело и равнодушны к лицу. Рисовали головки без корпуса вопреки природе, рисуют корпус с головкой и то лишь из вежливости к природе. Любили хорошее тело своей Оли, потому что оно Олино, ныне любят Олю, потому что у ней хорошее тело. Прежде инстинкт, как холоп, грубил и бунтовал, но и подвергался бичу, ныне он эмансипировался и пользуется уважением, как природный государь жизни. Чувство идет в ногу с обществ[енным] порядком: натурализм в искусстве, сенсуализм в морали соответствует демократии, как прежний идеализм.
Не ученый русский лингвист, а международный лингвистический аппарат.
Прежде в женщине видели живой источник счастья, для которого забывали физическое наслаждение, ныне видят в ней физиологический прибор для физического наслаждения, ради которого пренебрегают счастьем.
2.
[Около 10 апреля 1890 г.]
Они знают, может быть, больше, но понимают, несомненно, меньше. Они приходят к нам с умами возбужденными, но совершенно пассивными: умеют усвоять, впитывать в себя, но не умеют перерабатывать, переваривать. Они прочтут и изложат, что и сколько угодно; но задайте им вопрос, ответ на который они должны найти в том же, что они прочитали и изложили, — они не ответят ничего или ответят не на вопрос. Отсюда происходит одна печальная странность. Они довольно хорошо усвояют наши исторические курсы. Припоминая, чему их учил гимназ[ический] учитель истории, они видят, что в курсах нечто другое, — профессор говорит им не то, что говорил учитель; не противоположное, но и не похожее, а что-то совсем не то. Первый начал не то, что продолжил второй. Отсюда прежде всего мысль, что все, чему их учили в гимназии, лишнее, потом другая мысль, что все, чему их учили в у[ниверсите]те, следует, преподавать и в гимназии. Они, очевидно, не умеют связать унив[ерситетского] курса лекций с гимназ[ическим] уроком и делают двойную ошибку, неправильно ценят, чему их [учили] в гимназии, и неправильно сами учат в гимназии. Устранить эти ошибки и есть задача исторического семинария. Задача эта состоит в соглашении университ[етского] преподавания истории с гимназическим, а соглашение это должно быть достигнуто таким путем: нужно точно указать, что гимназич[еское] преподавание должно подготовлять для университетского и что университетское может сделать для гимназического. Что дает гимназическое преподавание для университетского? Говорят, кадры исторического знания: перечень царствований, войн, имен, дат. Гимназист переходит в университет с сердечным отвращением и презрением ко всему этому. Что делает университетское преподавание для гимназического? Говорят, смысл исторического знания: кандидат у[ниверсите]та является учителем в гимназию с фразеологией идей, отношений, интересов, фактов, явлений, законов. Выходя из гимназии в университет, он не знает, зачем ему то, чему он учился в гимназии; возвращаясь из университета в гимназию, он не знает, что ему делать с тем, что он узнал в у[ниверсите]те. На педагогическом жаргоне это отношение обоих учебных заведений выражается проще: гимназия-де дает факты, у[ниверсите]т — идеи.
В чем же теперь задача семинария? В том, чтобы показать, что ни то, ни другое неверно, что и гимназия и университет должны давать и факты и идеи, только первые д[олжны] давать свои факты и идеи, а у[ниверсите]т свои. Что бы сказал профессор-естествовед, если бы ему предложили в гимназии преподавать только опыты и наблюдения без законов, явления физические, а в у[ниверсите]те только законы без опытов и наблюдений? Произвести такой разрыв для разграничения программы, очевидно, невозможно, потому что он сделал бы гимназ[ическое] преподавание бессмысленной работой памяти, а университетское — безосновательной работой ума. Каждое реальное знание состоит из наблюдения и обобщения; только в физическом знании наблюдения делаются непосредственно, а в историческом иначе. Где же граница обеих программ? Она должна быть проведена не по составным элементам всякого исторического знания, а по свойству разных знаний. В истории, как и физике, есть факты и идеи и легкие и трудные. Из первых должен составиться элементарный курс истории, из вторых — высший; в первый войдут факты и идеи одного простейшего порядка, во второй — труднейшего. Таким образом, универс[итетский] курс будет не повторением и не пополнением гимназического новыми фактами и идеями того же порядка, а дальнейшей ступенью познания. Дело только в том, какие факты и идеи отнести к первому порядку и какие ко второму.
Логика в истории, что математика в естествоведении. Формулы той и другой принудительны: отсюда необходимы законы; где нет принуд[ительных] формул, там не мож[ет] б[ыть] законов. Психолог[ия] — только в происшествиях, не в фактах бытовых.
Известия в истор[ических] учебниках, что газетные сообщения. Это курьезы, болезненные судороги или пьяные гримасы историч[еской] жизни. […]
3.
[Не ранее 1892 г.]
[…] Прошедшего нет, но нельзя сказать, что его не было, иначе оно не было бы прошедшим.
История — зеркало — неосторожность.
4.
[После 20 марта 1893 г.]
Он принес на профессор[скую] кафедру много мельничной пыли: сын мельника мелет и на кафедре.
Студенческое бумажное жвачество (пережевывание бесконечное литографир[ованной] бумаги) — единственный метод изучения.
Не православные богословы, а свечегасы православия. Питаясь православием, они съели его и сходили на его опустелое место.
Научные калеки, ковыляющие на костылях науки.
Вид перерождения — отец любил деньги (хищ[ный] плут); сын любит монеты (нумизмат).
Археолог — ученый, закапывающий в могилы деньги, чтобы откопать после.
Он так щедро наделяет других глупостью, потому что не знает, куда девать ее.
Он сорит умом в надежде, что другие подберут его сор.
Признак русской культурности: в интеллигенции — быть приверженцем Англии, Франции и т.д., в купечестве — содержать англичанку, француженку и т.д.
Уменье открыть рот, но не закрыть его.
Николай требовал добродетельных знаков, не зная, как добиться самих добродетелей.
Человеку легче добраться мыслью до отдаленнейшего созвездия, чем до самого себя, и можно опасаться, что он доберется до себя, когда уже не останется ни одного созвездия.
Мысль бывает светла только, когда озаряется изнутри добрым чувством. Мысль — фонарное стекло, чувство — лампа, сквозь него светящаяся и освещающая людям дорогу их.
Крупные писатели — фонари, которые в мирное время освещают путь толковым прохожим, которые разбивают негодяи и на которых в революции вешают бестолковых, на Вольтере и Руссо перевешали франц[узских] аристократов.
Майков больше, чем тучный академик, не конкретность, а принцип — акаде[мическая] тучность.
Пыпин — дворник либералов — подметает, что они насорят и напакостят в печати.
Древнерусское миросозерцание: не трогай сущ[ествующего] порядка, ни физического, ни полит[ического], не изучай его, а поучайся им, как делом Божиим.
Знание в чистом виде пугало, как вид анатомированного трупа: человек простой в ужасе, когда ему покажут его самого без покрытий.
Как приручалась р[усская] мысль к знанию научному, добиралась до него какими шагами:
1. Первое внимание возбуждалось житейскими плодами знания: технические удобства, ремесла, мастерства. Утилитарность, понимание пользы знания — первый шаг. Взгляд деловых людей XVII в. Как прежде ведущие писание — советники г[осу]д[а]ря, так при Петре пораб[отавшие] мастера — министры — Головин, Меншиков.
2. И_з_у_м_л_е_н_и_е пред размерами, количествами цивилизации. Первые путешественники; их сходство с паломниками. Патология.
3. Гастрономия цивилизации, вкус личного комфорта. Ученики, посланные за границу отведать культуры.
4. Знание, как средство гражданского воспитания для служения г[осу]д[ар]ству и обществу.
Татищев. Подкладка: г[осу]д[ар]ственная повинность — в гражданский долг. Сам Петр сюда же.
Параллель усвоения восточного и западного влияний.
Грубость стародумовского общества измеряется необходимостью доказывать материальную пользу добродетели.
Затруднение для р[усского] историка: только детство народа ему доступно, тогда как империя, созданная этим народом, такова, что римская orbis t[errarum][4] лишь Новороссийская губерния.
Каждое из этих отношений не ставило новых интересов подле старых, а заменяло старые новыми, не расширяло, а перестраивало миросозерцание; взгляд не становился многостороннее, а только повертывался в другую сторону. Но на новые предметы человек смотрел прежними глазами, на новые задачи, мысли и чувства переносились прежние приемы мышления и чувствования. Вступив в новый мир, он также не изучал его строения и склада, принимал его за свой готовый исконный и вечный образец; только набожное благоговение перед старым заменялось неврастеническим изумлением, и, как прежде, попав в Иерусалим или на Афон, среди святынь и образцов подвижничества, он воскликнул: «Вот все, что нужно человеку для спасения», так и теперь, окруженный дивами амстердамской кунсткамеры или соблазнами парижского ресторана, он готов б[ыл] воскликнуть: «Вот все, что нужно человеку (для счастья)».
Точно у них только отцы и нет матерей, которые дают чувство деликатности, гуманности, хотя они не спускают с языка это слово, понимая его, как попугай свои слова: попка — дурак. Они гнушаются родины, давшей им последние гроши, здоровье и здравый смысл, как гнушается выскочка своей серой матери, оставшейся в деревне со своими морщинами и со своей материнской беззаветной любовью. Они потеряли смысл собственного существования и ищут его среди чужих людей, служа для них предметом смеха или благотворительного сострадания (своим черствым хлебом она воспитала в сыне здравый рассудок, который он растратил на бисквиты европ[ейской] мысли).
Обряды — ячейки сота, которые каждый облеплял своими чувствами.
Нравственно-религ[иозное] чувство всегда конкретно, оседло — любит место, лицо, известн[ый] момент, обстановку. Но оно не умеет б[ыть] одиноким, любит общение. Как пчела, каплю меда, собранную кой-где, несет в свою ячейку. Опираясь на всех, на Церковь, каждый эгоистически вырабатывал себе личное спасение. Природа, как и полит[ический] порядок, — неподвижные декорации, предустановленные чуть не в первые дни творения. Здесь все таинственно, все чудо, недоступное святая святых Промысла. Здесь грешат, каются, молятся и вспоминают великую историю воплощения. Там учатся, размышляют, сочиняют, и все ссылаются на великую историю мировой империи. Ум, витавший в библейской Палестине, попадал в среду людей, грезивших классическими Афинами и Римом.
Отношение наше к знанию научному, к задачам образования — существенный элемент в составе вопроса о том, как обособленная русская жизнь вливалась в общее русло общечеловеческой культуры. Это важный вопрос истории европ[ейской] цивилизации, как и русской народной психологии. Теперь дело рассматриваем лишь с последней точки зрения. Болтин.
В чем сущность темы? Дело сложно: не дикарь обратился к евро[пейской] цивилизации с XVII в., а ум, уже прошедший школу (виз[антийскую], точнее восточнохристианскую). Какие особенности, навыки, приемы мышления принес он к новому делу? «Два культурных мира»; один — образец жизни и источник питания, арсенал оружия для борьбы с другим. Нравственно-религиозная задача образования — душевное спасение. Отсюда приемы мышления: 1) благоговение вм[есто] изучения, идеализация восточнохристианского мира вместо исторического его изучения, 2) пасс[ивное] перенесение вм[есто] самодеят[ельного] и самобытн[ого] воспроизведения его начал (Новый Иерусалим), 3) паломничество (вера в спасительную чудодейственную силу молитвы на святом месте) вм[есто] богопочтения духом и истиною («душа спасти» богатыря — остаток иудейского храма в Иерусалиме: внешние географ[ические] средства религиозн[ого] подъема духа). «Третий Рим» — пародия вместо новой песни.
Приемы мысли, выработанные на деле личного душевного спасения, при обращении к З[ападу] перенесены на дело политич[еского] и гражд[анского] благоустройства. Первое следствие этой неправильности — крушение исторически сложившегося нравственного порядка в отдельных умах.
В процессе нашего культурного сближения с З[ападной] Европой надо различать два момента: 1) культура, почувствовавшая себя слабейшей, сближалась с другой, которую она признавала за сильнейшую; 2) при этом сближении мы из-под одного стороннего влияния переходили под другое.
5.
[1893 г.]
Сол[овьев] и Толстой — два чудотворных философа: С[оловьев] философ потому, что умел научить философии даже Толстого, Толстой философ потому, что ухитрился научиться философии даже от Соловьева. Так совершилось двойное чудо: один, ничему не уча, стал учителем; другой, ничему не учась, стал ученым.
[…] Средство жизни смешано с ее целью.
Дарвинизм — принцип жизни — до ветру.
Когда естествоведы, оторвавшись от микроскопа, начинают размышлять, мне понятно только то, что они не понимают собственных слов, и я слышу крестные слова: «Отче, отпусти им».
«Спелые колосья» гр[афа] Толстого. Ну, наконец, покаялся и выдал сам себе аттестат зрелости, — стало быть, выучился проситься, а прежде под себя ходил.
Русский образованный человек не может быть неверующим в душе: Бог нужен ему дома, как городовой на улице, и он не может прожить без благодати Божией, как без царского жалования.
Как ей не быть умной, возясь всю жизнь с такими дураками.
Металл оттачивается оселками, а ум ослами.
6.
[1893—1895 гг.]
[…] Гармония (логика) противоречий (диссонансов) в Суворове. Впервые р[усский] полководец — решитель судеб Европы, мировой делец.
Уже в 1799 [г.] русский взгляд на Европу как федерацию мира. […]
Неожиданная и непонятная — видимо, дипломатич[еская] компликация (5-я коалиция).
Блестящий, но бесполезный свет заката.
Цель беседы — вспомнить момент в истории Европы, напоминаемый этим именем.
Монархии старой Европы: короны без голов, правительства без министров, армии без полководцев; власть без совета и меча, голый остов, точнее призрак из исторической могилы.
Коалиции 1-я и 2-я: средства во фронте, на Рейне, а цель в тылу, на Висле, — навыворот обычному порядку.
Франция революционная: братство народов без участия монархов. Старая Европа: братство монархов без участия народов.
Армию из машины, автомат[ически] движущейся и стреляющей по мановению полководца, Суворов [превратил] в нравственную силу, органически и духовно сплоченную с своим вождем.
7.
[1895 г.]
Администрация — грязная тряпка для затыкания дыр законодательства.
Люди, которые спотыкаются о собственную тень. […]
Часто смешивают умных людей, которые любят бывать глупыми, с глупыми людьми, которые стараются быть умными.
Вырождение: отец еще умел кой-что строить; сын способен только городить. […]
8.
27 ноября 1896 г. — 4 февраля 1897 г.
27 ноября 1896
Ни консерваторов, ни либералов, а только реакционеры-монархисты, — из которых реакционеры — те же анархисты, анархисты — те же реакционеры. Всякий порядочный администратор д[олжен] понять, что он имеет дело с непорядочным обществом, и обязан охранять народное благо именно тем усиленнее, чем бессмысленнее понимает его сам народ.
С одной стороны, энтузиазм без дела, с другой — дельцы без энтузиазма.
Ек[атерина] — только ей удалось на минуту сблизить власть с мыслью. После, как и прежде, эта встреча не удавалась или встречавшиеся не узнавали друг друга.
Тайна искусства писать — уметь быть первым читателем своего сочинения.
Старость, что мундир — обязывает к физиогномии и поступкам, приличным возрасту.
В нынешней школе учатся только для того, чтобы разучиться что-н[ибудь] понимать.
Черви на народном теле: тело худеет — паразиты волнуются.
Борьба русского самодержавия с русской интеллигенцией — борьба блудливого старика со своими выб[..]дками, который умел их народить, но не умел воспитать.
Естественно-либеральное расположение молодежи: дети любят начинать обычно со сладкого блюда.
Просветительная вша консерв[атизма] и либер[ализма] кишит на русском народе, пожирая его здравый рассудок.
Он маленький человек, но большая свинья.
Добродушное нахальство, возведенное в добродетель, — современная даровитость.
Либерализм самый плоскодонный, приуроченный к русским мелеющим рекам.
Бактерии науки.
Слепые, они смотрят на действительность, ничего не видя.
Сесть между двух глупостей — не то что между двух стульев.
Что теперь педагоги разумеют под человеческой природой, есть только неестественное извращение человеческой природы, и культурное животное — только одичалый человек.
В правду верят только мошенники, потому что верить можно [в то], чего не понимаешь.
Статистика есть наука о том, как, не умея мыслить и понимать, заставить делать это цифры. […]
Книгу Мил[юкова] больше цитовали, чем читали.
Он был бы умен, если бы не силился быть им.
Еще много веков пройдет, прежде чем чутье правды выйдет из спальни на улицу. 4 февр[аля 18]97 г.
Женщина любит, чтобы ее понимали не как женщину, а как человека женского пола.
Они будут менее нас счастливы, но более нас довольны собой.
Благотворительное сердце любит из сострадания.
Я не хочу быть плачущим цветком на Вашей могиле. […]
Понятен его интерес к археологии: всякому старику желательно знать, где он будет лежать по смерти; а она — №1 в своих археологических витринах.
Гастрономия благочестия.
Слабогузая интеллигенция, которая ни о чем не умеет помолчать, ничего не любит донести до места, а чрез газеты валит наружу все, чем засорится ее неразборчивый желудок.
Самый злой насмешник — кто осмеивает собственные увлечения.
Самый дорогой дар природы — веселый, насмешливый и добрый ум.
Гораздо легче стать умным, чем перестать быть дураком.
9.
[Около З марта 1898 г.]
Наполеон — политический Вольтер не более, как и Вольтер — литературный Наполеон, тоже не более. Оба — люди, знавшие, что они начинают, и не знавшие, чем кончат.
Не понимаю, как вы сумеете умереть.
Мне, как архивисту, они более интересны самого архива. 3 марта 1898.
К. и театр — эту комбинацию понятий я еще понимаю. Но Кор[ш?] и наука — извините!.. Тут все непонятно!
Различие между басней и романом современным.
Чтобы понять всю глупость глупости, надо ее проделать.
Кокотка всегда становится честной женщиной, когда с ней обходятся, как с честной женщиной. Честная женщина очень редко станет честной женщиной, когда с ней обходятся, как с кокоткой.
Добродетель только тогда и получает вкус, когда перестает быть ей. Порок — лучшее украшение добродетели.
Логика взаймы — не понимаю.
Весь успех естествознания в том, что центр внимания перенесен с причин на следствия.
В России все элементы культуры парниковые, казенные: все и даже анархия воспитано и разведено на казенный счет.
Гр[аф] Толстой — предсмертная худож[ественная] гримаса дворянства.
Люди больше рабствуют своему прошедшему, чем работают для будущего.
Эти ученики — мальчишки, которые уважают в учителе не указку, которой он их учит, а розгу, которой сечет их, и которые перестали учиться, как скоро розга перестала быть помощницей указки.
Печать — прежде облака наверху жизни, теперь миазмы из почвы снизу.
Видит дальше, чем смотрит.
От его речей слишком пахнет словами.
Пошлость, возвышающаяся до степени таланта своего рода.
[…]
Имп[ератор] Николай I — военный балетмейстер и больше ничего.
Бессловесные проповедники слова Божия.
Театр — школа барских чувств, эстетическая кондитерская.
Ты меня не умеешь понимать, я тебя не хочу или боюсь понять.
Не я должен быть понятен, а вы понятливы.
В нашей истор[ической] жизни все искусственно, но не искусно.
Я потому и глуп, что мой организм слишком умно организован.
10.
Весна 1898 г.
Р[оссия] на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы, что делать? Ответа нет. […]
11.
[После З января 1899 г.]
Немезида — зло, себя самого наказывающее, т.е. воздающее должное себе самому.
Уважение к чужому мнению, уму — признак своего.
Вера в человека и недоверие к людям и знание их без чутья общежития.
Идеалист, сознат[ельны]й и плод мысли инст[инктивно] — эмпир[ический], плод опыта и навыка.
Что они (слушатели) имеют дело с миросозерц[анием] и с характером.
Неумный ум. Не умеют быть добрыми и умными.
Это его жит[ейская] комбинация, а не логич[еский] вывод.
В неудачах не крушение самих идей, а только падение людей, их проводивших.
Нелюбовь к людям с печальными лицами и смеющ[имися] глазами.
На свете не будет зла, стоит только добрым захотеть, чтобы его не было, суметь устранить его. Потому нет нужды и злиться на зло, а только помогать добру. Зло — только мираж, который существует, пока кажется отум[аненному] глазу.
Дуализм всегда пессимизм, ибо признает зло неизбежным, если не необходимым.
Зло устранимое и потому тем более досадное.
Да это не дуализм. Зендавизм и оптимизм. Только несколько преломленный истор[ическим] наблюдением. От того, что принято звать злом, может закрыть глаза философ в отвлеченном миросозерцании; но не может историк, постоянно имеющий дело с действительными фактами жизни. Но эти печальные факты не от злобы злых или глупых, а от неумелости или недосмотра умных и добрых, а это от того, что люди добрые и разумные берутся за дела не по плечу, рядятся в платье не по росту; они не становятся дурными, а только смешными. По неумелости и неразвитости начала переделывали в интересы, идеи в тенденции низменные, но общедоступные.
Чтобы не было злых, надо отнять или побуждение быть таковыми, или надежду чего-либо достигнуть злом, ибо делать зло для зла — нелепость; зло не может быть ни источником, ни целью для самого себя. Зло не рождается из самого себя, а выделывается при неумелом обращении с добром. Это ядовитая окись полезного металла заброшенного (плохо содержимого).
Сам себя держал на строгом отчете и под бдительным надзором. […]
1890-е годы
12.
1.
…
2.
Он знал и понимал ее, но во имя пришлого идеала желал не знать и потому перестал понимать.
3.
Он знал ее, как идеал, ничего, кроме нее, и не желая знать, и потому совсем перестал понимать ее.
4.
Продолжая не понимать ее, он не желал и знать ее во имя чуждого идеала и потому перестал знать ее.
5.
Александ[р] I.
Он желал понять ее, но чуждый идеал помешал и не внушил желан[ия] ему узнать ее, и потому он не понял и не узнал ее.
6.
Николай I.
Одни желали понять ее, не зная; другие хотели узнать ее, не понимая. Первые не поняли ее, потому что не знали; вторые не узнали ее, потому что не желали понять.
Интеллигенция не создает жизни и даже не направляет ее. Она не может ни толкнуть общество на известный путь, ни своротить его с пути, по которому оно пошло. Но она наблюдает и изучает жизнь. Из этого наблюдения и изучения, веденного по местам многие века, сложилось известное знание жизни, ее сил и средств, законов и целей. Это знание, добытое соединенными усилиями и опытами разных народов, есть общее достояние человечества. Оно хранится в литературе, переходит в сознание лиц и народов пом[ощью] образования. Каждый отдельный народ стоит ниже этого научного запаса; не было и нет народа, участвовавшего в общей жизни человечества, который всей своей массой знал бы все, до чего додумалось человечество. Посредницей в этом деле между человечеством и отдельными народами должна быть его интеллигенция. Она не дает направления своему народу и даже очень редко правит им в данном не ей направлении. Ее задача угадать это направление и его возможные последствия и потом следить за движением, его ровностью и прямотой, подмечать скачки и уклонения, вовремя указывать на встреч[ные] препятст[вия] и возм[ожные] потребности и на средства для их устранения или удовлетворения. Чтобы справиться с этой задачей, интеллигенция должна понимать положение своего народа в каждую данную минуту, а для этого понимания необходимы два условия: знать точно дела своего народа и знать научный запас человеческого ума. Чтобы понимать, что делается с народом, что откуда пошло у него, как идет и к чему придет, нужно знать, как и чем живет человечество, знать пружины, средства и цели его жизни. Интеллигент — диагност и даже не лекарь народа. Народ сам залижет и вылечит свою рану, если ее почует, только он умеет вовремя замечать ее. Вовремя заметить и указать ее — дело интеллигенции, а чтобы заметить неправильность отправлений в жизни известного народа, необходимо знать физиологию всего человечества. Ее дело: caveant consules.[5]
1) Основания жизни одинаковы у всех европейских обществ, но культуры различны.
2) Местная интеллигенция — посредница между общечеловеческим знанием и своим обществом.
3) Ее дело — понимать положение своего общества и давать нужные справки практическим дельцам.
4) Для того ей нужно следить за движением человеческого ума и за ходом своей местной жизни.
Жить своим умом не значит игнорировать чужой ум, а уметь и им пользоваться для понимания вещей.
Доморощенное, незаимствованное понимание не есть бессознательный взгляд на вещи, сложившийся дома, а вернее понимание своих домашних дел, хотя бы и с содействием сторонних указаний.
13.
Гонор — не гордость, а прикрытие ее отсутствия.
Быть соседями не значит быть близкими.
Венчанные содержанки.
В нем хорошо все, кроме его самого.
Скажи, что или кого любишь, и я скажу, кто ты.
Мало любить живые существа: надо любить самую жизнь.
Мнительность — не наблюдательность, а причина ее отсутствия.
Добрый сердится не злясь, а злой злится не сердясь.
Трезвый ум может отчасти заменить отсутствие доброго сердца: чувство потребности добра и расчет последствий зла.
Классическая гимназия не подняла уровня университетской подготовки, понизив степень любознательности, т.е. не усилила запасов знаний элементарных, ослабив способность к приобретению высших специальных.
В поисках житейского благополучия схватил кусок искрившегося альпийского льда, хотел согреться им, — простудился, хотел согреть его, — измочился и стал смешон в обоих случаях, — и в припадке любви и в припадке сострадания. Это потому, что фальшивил в обоих случаях, хотел любить не любя и сострадать без жалости, а только наслаждаться эстетикой любви и жалости.
Сложная, смачно-приторно-печальная музыка Шопена, холящая себя собственной печалью, как банщица холит обветшалого старика, вытирая его своей загорелой до пояса рукой.
Кто вам дал право быть судьями самих себя, оценщиками собственного товара, данного вам природой? Цену дает потребитель по вкусу, судебный приговор произносит присяжный по совести, а у вас ни вкуса, ни совести.
Да, но обыкновенно потребитель ценит продукт, не зная издержек производства, а присяжный по совести произносит приговор в суде, забывая дома совесть.
Нравственный момент наступает тогда, когда человек, удовлетворяющий сам собою возбудившийся инстинкт и оттого получавший чувство удовольствия, искусственно начинает возбуждать инстинкт, чтобы удовлетворением его достигнуть этого удовольствия. История этики — в превращении следствия в цель. Любовь к женщине выходит из удовлетворения влечения к ней: возбуждают ли влечения, чтобы репетировать испытанное чувство любви именно к этой. Обмен удовольствия с обеих сторон, как качание из стороны в сторону маятника.
Культурное прожорство: хотят видеть, чего рассмотреть не умеют, слышать, чего не в состоянии понять, сожрать, чего переварить не могут.
Вращающиеся в орбите героя сателлиты. Организованный эгоизм вместо привязанности (Ренан). Религиозные люди живут мечтой, мы — тенью мечты, чем будут жить после нас? (id.)
В древнерусском браке не пары подбирались по готовым чувствам и характерам, а характеры и чувства вырабатывались по подобранным парам.
На открытое нахальство следует отвечать молчаливым смехом.
Чувство, т.е. гримаса приличия, у женщин становится подробностью их костюма: хорошо одета — прилична.
Они, эти завистливые преемники, не наследники, ждут не дождутся, когда скатятся с потемневшего неба их предшественники, как падающие звезды.
Л. — русская гадина, ползающая по окраинам России, чтобы найти удобное место нагадить отечеству.
Эти семьи международного состава — какие-то водоросли, плавающие по русскому болоту, без корней и почвы, плывущие, куда дует ветер, но не терпящие берегов русского материка, попав на который они засыхают или гниют.
Этой женщине легко сохранить свою добродетель, которая ограждена таким могучим фортом — вонючим ртом.
Б-ны. Получая больше, чем ожидали, начинают требовать больше, чем им дать желали.
Б[услае]в. Всю жизнь занимаясь сказками, как былью, он, наконец, рассказывая свою жизнь, превратил быль в сказку.
Психолог[ические] мотивы крепостного права при бесправии в патологические припадки или сентим[ентальные) капризы.
Иная журн[альная] статья лучше иной книги, хотя это значит только правило, что каждая ваша книга д[олжна] быть лучше журн[альной] статьи.
Энтузиазмом чаще всего называют такое состояние человека, когда его духовные силы приходят в гармоническое и напряженное движение. Тогда управление психологическим оркестром принимает одна духовная сила, господствующая в народе, составляющая характеристическую национальную особенность. По свойству этой дирижирующей силы и энтузиазм принимает разнообразные национальные формы выражения. Итальянец в этом состоянии, помня завет старого Тацита, вспоминает или поет, вспоминает античный Рим или поет арию из «Риголетто»; француз становится в ораторскую позу и произносит un discours acad?mique[6] о каких-нибудь принципах; немец начинает кричать, хвастаясь своим я и ругая всех, кто не я; англичанин — но англичанин совсем не умеет приходить в энтузиазм, как есть народы, которые не умеют петь. Русский энтузиируется тоже по-своему: в такие минуты русск[ая] женщина ударяется в слезы, мужчина впадает в грусть.
14.
Уровень полит[ического] развития народа определяется политическими формами жизни. У нас выработалась низшая форма г[осу]дарства, вотчина. Это собственно и не форма, а суррогат г[осу]дарства. Но, скажут, этой формой целые века жил великий народ и ее надобно признать самобытным созданием народа. Конечно, можно, как «голодный хлеб» можно признать изобретением голодающего народа; однако это не делает такого хлеба настоящим.
Фактическая власть могла издавать распоряжения, носившие наружность и название законов.
15.
Что вы утверждаете, то вы доказываете основательно, но вы не все утверждаете, что доказываете. Не возражение, а комментарии. Смелее идете к цели, чем подходите к ней. Судя по буквальному смыслу, неужели вся реформа предпринята только потому, что однажды Петр принужден был сказать себе: денег нет! Вы допустили неточное выражение. Больше неудобство для читателя, чем недостаток книги.
16.
Цементирующая сила — традиция и цель.
Нравственное богословие цепляется за хвост русской беллетристики.
С ним не хочется расходиться, даже когда чувствуешь, что не идешь с ним в ногу. Не натуральная только повинность мыслящего ума, но и нравственная потребность любящего сердца. Уважаешь, даже не разделяя их. С ним не всегда согласишься, но никогда не заспоришь, как никогда не упрекнешь человека за то, что у него морщина на лице легла не как у меня, у других, у всех. Можно расходиться в точках зрения, но непозволительно расходиться в целях, в путях, направл[ении] движения.
Не будем спорить, пока идем; когда придем, пожмем друг другу руку и, может быть, найдем, что не о чем спорить.
Классификация убеждений — красных, белых, чернокожих.
17.
Ученики — больше рассуждают, чем понимают, и больше толкуют, чем могут растолковать. В выносимых ими впечатлениях (из уроков истории) больше самоуверенности, чем самосознания. Из этого и складывается мираж историч[еского] понимания.
Логич[еские] ошибки истор[ического] материализма: противополагать личность, как принцип произвола случайности, совокупности историч[еских] условий, как принципу закономерности, необходимости, тогда как сама личность есть только одно из исторических условий; след[овательно], одно из слагаемых противополагают сумме.
1900—1910 гг.
18.
[Не ранее 1б января 1900 г.]
[…] Не я виноват, что в русской истории мало обращаю внимания на право: меня приучила к тому русская жизнь, не признававшая никакого права. Юрист строгий и только юрист ничего не поймет в русской истории, как целомудренная фельдшерица никогда не поймет целомудренного акушера. 16 янв[аря 1]900 г.
Богословие на научных основаниях — это кукла Бога, одетая по текущей моде.
Россия и Финляндия = большой зверь и маленький зверек; их отношение [зависит] от того, чувствует ли себя первый слабее или сильнее второго.
Вы расслабляете наше сознание и не предлагаете нам таких гофманских капель, которые бы помогли нам быть Вашими приличными слушателями. […]
Социология
Отношение свободной личности к исторической закономерности. Личность свободна, насколько она, понимая историческую закономерность, содействует ее проявлению или, не понимая ее, затрудняет ее действие. […]
Природа рождает людей, жизнь их хоронит, а история воскрешает, блуждая по их могилам.
19.
[Не ранее 7 марта 1900 г.]
Под здравым смыслом всякий разумеет только свой собственный.
Евангелие стало полиц[ейским] уставом.
О нем рассказывали страшные вещи: нелюдим, не держит своих журфиксов и редко посещает чужие, терпеть не может писать, хотя пишет хорошо, презирает р[усскую] литературу, особенно беллетристику, мрачно смотрит и на прошедшее и на будущее России и по праздн[икам] ходит к заутрени. Отчего не посмотреть на такого чудака (смеется над русским народом, как петровским подкидышем европ[ейской] цивилизации). Целая аптека пессимизма.
На его умном лице с широким носом и недоверчивым взглядом не выражалось на этот раз ничего. Он, очевидно, был расположен беседовать только с самим собой и даже сидел с опущенной головой, т.е. не держал на носу пенсне, которое заставляло его автоматически поднимать голову и принимать вид размышляющего человека.
Коновязев: Шекспир в XIX в., поколение детей революции, испуг перед закономерностью человеч[еской] жизни в XIX в., поколение неврастеников ко введению нового полит[ического] порядка, убеждение вм[есто] ума и миросозерцания (10 заповедей блаженства с прибавлением XI-й — будируй). Напяливают убеждения, как перчатки для выезда в свет.
Черт его побери, вот ему писать повести и рассказы; однако — порядочный софист.
Пучок раздраженных и сильно поношенных нервов. С тонким, немного вздернутым носом, с поблекшими голубыми, но все еще подвижными глазами.
Напол[еоновские] маршалы — это те же Метуэны, Гатакры, Кичинеры. Их величие создано мадамами Sans-G?ne.
Конов[язев]. Мыслей давно уже ни у кого нет, остались только гальванистические подергивания мозгами. И это только в больших городах. Говорят, то же и на З[ападе]. Что ж? Это ничего не доказывает: скверный пример никому не образец.
Беллетристика — до порога уголовного суда или психиатрической больницы.
20.
[Не ранее 1901 г.]
Самодержавие и земство. Конфиденц[иальная] записка мин[истра] фин[ансов] статс-секр[етаря] С. Ю. Витте (1899). Печатано «Зарей», Stuttgardt, 1901.
Всякое общество вправе требовать от власти, чтобы им удовлетворительно управляли, сказать своим управителям: «Правьте нами так, чтобы нам удобно жилось». Но бюрократия думает обыкновенно иначе и расположена отвечать на такое требование: «Нет, вы живите так, чтобы нам удобно было управлять вами, и даже платите нам хорошее жалованье, чтобы нам весело было управлять вами; если же вы чувствуете себя неловко, то в этом виноваты вы, а не мы, потому что не умеете приспособиться к нашему управлению и потому что ваши потребности несовместимы с образом правления, которому мы служим органами».
21.
[Не ранее 24 октября 1902 г.]
[… ] Слова — самовнушение etc. успокаивают ум, но не просветляют, как есть суррогаты, которые не питают, а только утоляют голод. Сыт не стал, а перестал быть голоден. […]
Смутное время — любимая эпоха [18]60—70-х годов.
Эпидемичность мысли, стадность настроения.
Интересовались красивыми историческими лицами или драматич[ескими] эпизодами, не историей, чем интересуются дети или незрелые взрослые. Анекдот лег краеугольным камнем в основу исторического обществ[енного] сознания.
Дело несделанное лучше дела испорченного, потому что первое можно сделать, а второго нельзя поправить.
Плевать, как публика отнесется к делу; нам важно, как мы сами отнесемся к делу.
Гений, негений — первый не понимает, что он творит, а второй понимает, что он ничего не творит.
Понимать музыку — не то же, что считать темпы.
22.
[1902 г.]
Страшно только одно — ослабление работоспособности мозга.
Человек — потенц[иальный]х; он сам не знает, сколько чертей в нем сидит, и только история выводит этих метафизик[ов, как] микробы, на свежую воду. […]
23.
[До августа 1904 г.]
«Всячина» (к курсу)
Своя таблица умножения, свое непререкаемое дважды два, без которого невозможно никакое мышление, невозможно никакое общение. Новое у Сол[овьева] — дело Петра подготовлено органически из Др[евней] Руси. […]
Борьба вечная между мыслью и жизнью. Мысль ищет чего-нибудь постоянного, разумного, логики, стереотипа человека, а жизнь ежеминутно составляет комбинации, причудливые, не укладывающиеся под привыч[ные] классификации и категории.
В России развилась особая привычка к новым эрам в своей жизни, наклонность начинать новую жизнь с восходом солнца, забывая, что вчерашний день потонул под неизбежной тенью. Это предрассудок — все от недостатка исторического мышления, от пренебрежения к исторической закономерности.
Реформа Петра у Сол[овьева] учила считать накопл[енные] народом силы при всяком движении вперед.
Много актеров, но на про[тяже]нии веков нет ни одного деятеля, кроме Петра В[еликого]. […]
Рвут у нас студенты или … Я небезразличен. Тих[омиров]: не нуждается в защите, не могу быть председателем, у меня много личных мнений по этому делу. Учреждение было бы оскандалено, при[ват]ные профессора. Комиссия не поняла своей задачи (ей бы [принять] во внимание историю): хотела быть слишком юридической и не спохватилась остаться универ[ситетск]ой. Но университет не окружной суд, а учебно-воспит[ательное] учреждение.
Смертию смерть поправ — это русский писатель, который воскресает только по смерти. Готов служить делу свободы, но не хочет быть ее холопом.
В том и другом случае (реак[ции] или революц[ии]) Учр[едительное] собрание будет партией, не нар[одным] пред[ставитель]ством. Кому инициатива? Страна может остаться без законодательства.
Утратили чутье действительности и такт дея[тельно]сти.
Однорожие и единодержавие.
[…] Вырастет человек из ребенка.
Не выношу его глубокомысленного, новгородско-иерусал[имского] взгляда.
Забастовки и вооруж[енное] восстание — следствия свободы, которая уничтожила свою причину.
24.
[Не ранее 19 февраля 1906 г.]
Единство — больше на этнограф[ических] связях, чем на общих политич[еских] идеях или интересах.
Закон давал частные льготы и специальные классовые повинности, но не общие права и обязанности.
25.
[Не ранее З марта 1906 г.]
Державная дочь П[етра] В[еликого] 160 лет назад восстала против смертной казни, показав тем пример европ[ейским] законодателям. Моск[овский] у[ниверсите]т, протестуя против смертной казни, исполнит завет своей основательницы.
26.
[Не ранее 20 июня 1906 г.].
Дело, возмутившее всех поряд[очных людей] со свойств[енным] ему выраз[ительно] — образн[ым] красноречием, — выед[енное] яйцо.
Сами разделяли частное дело от офиц[иального], а теперь частное обращение к товарищам — в протокол. Я не слуга таких изворотов мысли и нрав[ственного] чувства.
Мурет[ов] может менять свои взгляды, как ему вздумается, но никто не обязан считаться с его настроением, направлением, изменч[ивыми] побуждениями, лично им в себе воспитанными.
Записка Мышц[ына] — неудачная симуляция порядочности.
27.
[Не ранее ноября 1906 г.]
Мысли
Что такое закон? Мы не законодатели, но мы исполнители закона, проводники; без нас его некому исполнять.
Пружина напряжена туже, но не лопнула.
Международное значение падало, и это падение до поры прикрывается диплом[атическим] приличием. Флота нет ни балтийского, ни тихоокеанского, — нельзя сказать, чтобы его не было, но его нет. Финансы потрясены; кредит заграничный — в биржевое попрошайничество, внутренний — в переписку сумм из одной сметной графы в другую, доверие к правительству — выражение, вышедшее из оборотного языка, как архаизм, требующий ученого комментария. Это часть почвы историческая. Договор с Лидвалем — тоже в силу 87 ст[атьи], как временное правило, подлежащее одобрению Думы.
Весь г[осу]дарственный порядок — из недоразумений, превратившихся в предупреждения.
Шаг вперед легче полушага назад — в гору. Не отступать и не забегать, идти ровным постулат[ельным] шагом.
Одни хотят пасть, другие помириться. Те и другие на моральной или психологической, а не политической [почве]. Но есть ли она? Даже с подпочвой.
Взгляд на моральную почву в прошлое. Совещания с сведущими людьми.
Почва есть и психологическая! Ясно, что с нами, с народом, играют: где не догадаются, а где и испугаются.
Люди без заносчивости и без робости не захватывали чужого и не поступались народным. На игру закрытую отвечать: «Откройте карты». Доверие исчерпано, все израсходовано: там терять уж нечего.
Знаю только, что первое условие проиграть битву — струсить перед ее началом.
У русского царя есть корректор посильнее его — министр или секретарь. Царь повелит — министр отменит, как при Ек[атерине] II с наказом. Он лучше понимает волю царя, чем сам царь.
Наша беда в нас самих: мы не умеем стоять за закон.
Реакционная Дума — не беда! Ее нельзя желать, но не надо бояться.
Я понимаю правительство: будущая Дума для нас страшный суд за июль — февраль.
Не знаю общества, которое терпеливее, не скажу доверчивее, относилось к прав[итель]ству, как не знаю правительства, которое так сорило бы терпением общества, точно казенными деньгами.
Не нужно сделок; прямой договор.
Власть как средство для общего блага нравственно обязывает; власть вопреки общему благу — простой захват.
Успехи: ключ дан, замок отперт, дверь отворена и свежий воздух пахнул на вековую пыль. Выбирайте людей, которые, спокойно, ровно ступая по твердой законной почве, не порываясь, стремились вперед и, не пятясь назад, во имя закона сделают Думу могучим оплотом законности, мира и преуспеянья. Идти напрямки, без сделок, но с прото[колом] в руках: иначе нельзя.
Воспользовались идеями Думы и только скомкали их. В правительстве Гурко с Лидвалями…
Делом власти было это сказать; наше дело понять, как это сделать (рескрипты).
28.
27 февр[аля] 1907 г.
[…] Все эти земские советы, собрания были только сделки, а не учреждения, минутные сборища на всякий случай.
29.
[Около 1З октября 1907 г.]
К духовенству. Л[екция] VI, в у[ниверсите]те
Великая идея в дурной среде извращается в ряд нелепостей.
На богословской ли почве, или на материалистической, но ум приучался к научной работе. Гизо, [стр.] 102.
Виртуоз душевного спасения.
Великая истина Христа разменялась на обрядовые мелочи или на худож[ественные] пустяки. На народ Ц[ерковь] действовала искусством обрядов, правилами, пленяла воображение и чувство или связывала волю, но не давала пищи уму, не будила мысли. Она водворяла богослужебное мастерство вместо богословия, ставила церк[овный] устав вместо Катехизиса; не богословие, а обрядословие. (Закон Божий — не вероучение, а богослужение.)
Процесс самосознания в духовенстве есть история его самоотрицания: оно вымирает по мере того, как сознает свое положение.
30.
[Не ранее 1907 г.]
[…] Петр б[ыл] жертвой собственного деспотизма. Он хотел насилием водворить в стране свободу и науку. Но эти родные дочери человеческого разума жестоко отомстили ему. […]
31.
[Не ранее 1907 г.]
Петр не создал ни одного учреждения, которое, обороняя интересы народа и на него опираясь, могло бы встать на защиту своего созидателя и его дела после него.
Деятельность Петра сплелась из противоречий самодержавного произвола и госуд[арственной] идеи общего блага; только он никак не мог согласить эти два начала, которые никогда не помирятся друг с другом.
Меншиков, не брезговавший ремеслом фальшивого монетчика для определения искусства Петра выбирать людей.
Апраксин, самый сухопутный адмирал, полный невежа в навигации, но добродушный хлебосол. […] Он — враг реформы.
Порицать Петра не значит оправдывать его преемников.
[…] Наигранная грация Ек[атерины] II, какую приобретает скромная, но энергичная женщина многолетней работой над собой, над своей богато одаренной, но не режущей праздных глаз красивой природой. Она была заезжей цыганкой в Росс[ийской] империи.
Никакие новые партийные вражды не сгладят старой сердечной дружбы.
Сердце Ек[атерины] никогда не ложилось поперек дороги ее честолюбию.
С А[лександра] I они почувствовали себя Хлестаковыми на престоле, не имеющими, чем уплатить по трактирному счету. Их предшественницы — воровки власти, боявшиеся повестки из суда.
32.
[Около 9 февраля 1908 г.]
Павел — Александр I — Николай I
В этих трех царствованиях не ищите ошибок: их не было. Ошибается тот, кто хочет действовать правильно, но не умеет. Деятели этих царствований не хотели так действовать, потому что не знали и не хотели знать, в чем состоит правильная деятельность. Они знали свои побуждения, но не угадывали целей и были свободны от способности предвидеть результаты. Это были деятели, самоуверенной ощупью искавшие выхода из потемков, в какие они погрузили себя самих и свой народ, чтобы закрыться от света, который дал бы возможность народу разглядеть, кто они такие.
Инициаторами покушений были старые столбовые и промозглые крепостники-дворяне, а исполнителями — мелкое обносившееся радикальное барье, которое двигалось, как марионетки, не сознающие, кто ими двигает. Так заложена была мина, которая при помощи длинного подпольного провода лишилась возможности знать собственный ударный пункт.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.