Глава 4.3 ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА

Глава 4.3

ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА

Если в боевых действиях лета–осени 1941 г. финская армия одержала блестящую победу, то на «политическом фронте» ситуация ухудшалась каждым днем. Долго «сидеть на двух стульях» было невозможно — тем более, что «стулья» эти имели вполне отчетливые собственные интересы.

Гитлера абсолютно не интересовали обещания, которые Маннергейм давал кому-то в 1918 году, «мечи в ножнах», «восход утренней зари над Беломорской и Олонецкой Карелией» и прочие красивости. От финской армии ожидали (а потом и требовали) участия в штурме Ленинграда и наступления от рубежа реки Свирь на Тихвин и Волхов для создания «большого кольца окружения» вокруг Ленинградского и Волховского фронтов Красной Армии.

И на то, и на другое предложения Рюти и Маннергейм дали немцам вежливый письменный отказ. 4 сентября 1941 г. в Ставку Маннергейма в Миккели в качестве «главноуговаривающего» прибыл сам начальник штаба оперативного руководства вермахта А. Йодль. Он вручил Маннергейму высшую военную на граду Германии — Рыцарский Крест (в советской историографии называемый «Железным крестом»). Маннергейм принял орден с благодарностью, но от наступления за Свирь и совместного с немцами штурма Ленинграда категорически отказался. В ноябре командующий 3-м АК генерал Сииласвуо начал откровенно саботировать приказы штаба немецкой армии «Норвегия» (в оперативном подчинении которой находился финский корпус) о наступлении к Мурманской железной дороге в полосе Кестеньга–Лоухи (см. карту №7).

Все это не могло не вызывать растущее раздражение в Берлине, который привык к совершенно другому стилю и способу взаимодействия со своими сателлитами. Способ этот ныне хорошо известен. Сначала с помощью и при поддержке германских спецслужб создавалась экстремистская, националистическая организация фашистского толка («усташи» в Хорватии, «салашисты» в Венгрии, «железная гвардия» в Румынии, «глинковцы» в Словакии), затем этой организации или прямо передавалась диктаторская власть, или же её сохраняли в качестве вооруженной, всесильной «оппозиции»; во главе обреченной страны ставили гитлеровскую марионетку; вооруженные силы переходили под полный и неприкрытый контроль немецких офицеров. И только после завершения всех «подготовительных мероприятий» части и соединения страны-сателлита присоединялись — опять же, под прямым и непосредственным командованием гитлеровских генералов — к очередному завоевательному походу Германии.

Ничего подобного в случае с Финляндией не происходило. Крайне правое, профашистское «лапуаское движение» было запрещено и разгромлено в начале 30-х годов, его лидеры оказались в тюрьме. Ни о каком возрождении подобных организаций в Финляндии не могло быть и речи. Страна сохраняла демократический конституционный строй, не допуская даже малейшего вмешательства Германии, гитлеровской партии и СС во внутренние дела страны. Причем об этом немцев предупредили заранее: еще 3 июня 1941 г., в ходе совещания с военными представителями Германии, начальник финского Генштаба Хейнрихс заявил о том, что «попытка учредить в Финляндии правительство „квислинговского типа“ тут же положит конец германо-финскому сотрудничеству» [65]. Кстати, о Квислинге (глава марионеточного «правительства» оккупированной Норвегии, за сотрудничество с фашистами по приговору суда казнен 23 октября 1945 г.) — Финляндия продолжала поддерживать дипломатические отношения с законным правительством Норвегии в изгнании, а в Хельсинки находился посол Норвегии. Для того чтобы по достоинству оценить эту ситуацию, следует вспомнить о том, что в мае 1941 г. Советский Союз, демонстрируя лояльность по отношению к Берлину, разорвал дипотношения и выдворил посольство Норвегии из Москвы.

С другой стороны, немцы не могли не признать тот факт, что финская армия весьма успешно воюет против Красной Армии, в то время как румынские и словацкие части оказались пригодны лишь для грабежей и карательных рейдов по партизанским районам, а итальянские дивизии (названные вместо «нормальных» номеров именами героев античной древности) оказались вообще ни к чему не пригодны. В результате Германия продолжала оказывать знаки внимания и помощь как Маннергейму лично, так и Финляндии в целом. Так, уже в конце октября 1941 г. экономика Финляндии оказалась в состоянии столь острого кризиса, что финны были вынуждены просить у Германии 175 тыс. тонн зерна, без которого население страны просто не дожило бы до следующего урожая, 150 паровозов и не менее 4 тыс. вагонов для оказавшейся на грани катастрофы транспортной системы. 21 ноября Кейтель пообещал форсировать поставки зерна, доставить морским путем 55 паровозов и 900 вагонов, напомнив при этом, что в силу отсутствия «сухопутного контакта» (т.е. отказа Маннергейма наступать от реки Свирь на Тихвин) более масштабные поставки технически невозможны [65].

С каждым днем ухудшались и взаимоотношения Финляндии с ее бывшими западными союзниками. Причем в данном случае давление шло сразу с двух сторон. Немцы (не без основания) были возмущены тем. что в столице государства, которому они оказали и продолжают оказывать столь ценную помощь, находятся посольства главных противников Германии. Уже 9 июля 1941 г. Риббентроп потребовал разрыва дипломатических отношений между Финляндией и Великобританией (США на тот момент официально не находились в состоянии войны против Германии, соответственно формальных оснований для требования разрыва дипотношений с Америкой у Риббентропа не было). 22 июля финны ответили на это требование туманным обещанием «провести соответствующие переговоры и при необходимости разорвать дипломатические отношения с Великобританией». Ситуация обострилась сама собой после того, как 30 июля палубные штурмовики с английского авианосца «Фьюриес» нанесли удар по немецким судам в норвежском порту Киркенес и в финском Петсамо. И хотя целями были немецкие военные объекты на крайнем севере Финляндии, фактически контролируемом немецкими войсками, этот эпизод позволил финскому правительству выполнить требование Берлина, не «теряя лица» и не обостряя без нужды взаимоотношения с Англией. Посольство Финляндии было отозвано из Лондона, англичане ответили тем же самым, но дальше этого процесс не пошел.

С другой стороны, товарищ Сталин, молниеносно освоившийся со своей новой (и прямо скажем — совершенно неожиданной для него) ролью «участника антигитлеровской коалиции демократических стран», начал все более и более настойчиво — нет не просить, а требовать от Черчилля и Рузвельта все новых и новых уступок, подарков и пр.

Уже 18 июля Сталин в письме Черчиллю предложил создать новый фронт против Гитлера на севере Европы. Под этим понимались активные действия английских воздушных и морских сил, а также высадка в северной Норвегии одной английской дивизии или «норвежских добровольцев для повстанческих действий против немцев». Не исключено, что авианалет на Киркенес и Петсамо, послуживший поводом для расторжения дипотношений между Финляндией и Англией, был организован в ответ на это требование Сталина.

Что же касается постоянных требований Сталина объявить Финляндии войну, то Лондон и Вашингтон могли относительно спокойно игнорировать их лишь до тех пор, пока финские войска не пересекли границу 1939 года.

Ни Англия, ни США никогда не признавали законными сталинские завоевания в Европе 1939–1940 годов, агрессия против Финляндии была официально осуждена Лигой Наций, президент Рузвельт, как известно, распространил в декабре 1939 г требования «морального эмбарго» (запрет на поставку авиационной и авиамоторной техники) на СССР, так что требовать от Финляндии соблюдения условий грабительского Московского мирного договора от 12 марта 1940 года союзники не собирались. Не последнюю роль сыграло и то, что советские бомбардировки 25–26 июня 1941 г. и их последствия английские и американские дипломаты видели своими собственными глазами. Ситуация стала меняться после того, как в сентябре 1941 г. финская армия продвинулась на десятки, а затем и сотни километров вглубь суверенной территории СССР.

22 сентября 1941 г. Финляндия получила официальную ноту британского правительства, в которой содержалось требование об отводе финских войск на линию границы 1939 года и предупреждение о том, что в случае дальнейшего продвижении вглубь России «британское правительство будет вынуждено признать Финляндию противником как в ходе войны, так и при заключении мира». С 29 сентября по 1 октября 1941 г. в Москве прошли переговоры, на которых была достигнута договоренность об англо-американских поставках вооружения, военных материалов и продовольствия в Советский Союз. Один из самых коротких «транспортных коридоров» проходил по водам Северной Атлантики и Баренцева моря в порты Мурманска и Архангельска. С этого момента Америка уже не могла безучастно взирать на ход 2-й советско-финской войны. 27 октября 1941 г. правительство США отправило президенту Рюти официальную ноту, где наряду с требованием об отводе войск к границе 1939 г. было заявлено, что «если суда, перевозящие военные грузы, отправляемые Соединенными Штатами на север Советского Союза, будут явно или тайно атакованы с территории, находящейся под контролем Финляндии, то такой инцидент вызовет немедленный кризис в отношениях между Финляндией и США» [65].

Наконец, 28 ноября 1941 г. финское правительство получило английский ультиматум, в котором был назван конкретный день — 5 декабря 1941 г., после которого Финляндия должна была «прекратить военные операции и воздерживаться от участия в любых враждебных (по отношению к СССР и Великобритании) действиях». В случае невыполнения этого ультиматума Финляндии предстояло оказаться в состоянии войны с Англией. На следующий день, 29 ноября 1941 г., посол США в Финляндии передал Маннергейму личное послание от У. Черчилля: «…Я очень огорчен тем, что, по моему мнению, ожидает нас в будущем, а именно то, что мы по причине лояльности (подчеркнуто мной. — М.С.) вынуждены через несколько дней объявить войну Финляндии… Я надеюсь, что в силах убедить Ваше Превосходительство в том, что мы победим нацистов. Для многих английских друзей Вашей страны было бы досадно, если бы Финляндия оказалась на одной скамье вместе с обвиняемыми и побежденными нацистами. Вспоминая приятные наши беседы и обмен письмами, касающимися последней войны, я чувствую потребность послать Вам чисто личное и доверительное сообщение для раздумий, пока не поздно» [22].

Данное в мемуарах Маннергейма объяснение причин, по которым Финляндия отвергла требования английского правительства, выглядит не слишком убедительно. На заседании правительства якобы было принято решение согласиться с требованиями Лондона, тем более что об отводе войск к границе 1939 г. речь в них и не шла. Нежелание сообщать о своем согласии (до полного завершения боев у Медвежьегорска) было якобы связано с опасениями по поводу того, что англичане передадут эту информацию в Москву. Как бы то ни было, но 6 декабря 1941 г, в очередную годовщину провозглашения независимости Финляндии и в день завершения боевых действий на советско-финском фронте, Англия объявила ей войну. Соединенные Штаты, в гораздо меньшей степени связанные в своих решениях «причинами лояльности» по отношению к Сталину, вполне удовлетворились фактическим прекращением боевых действий и отсутствием каких-либо попыток финской армии перерезать линию железной дороги Мурманск–Беломорск. В результате ни объявления войны, ни разрыва дипломатических отношений с Финляндией так и не произошло.

1942 год начался с контрнаступления Красной Армии у стен Москвы и завершился окружением немецких, румынских и итальянских войск под Сталинградом. В январе 1943 года Красная Армия смогла, наконец, пробить немецкую оборону в районе Шлиссельбурга, и между осажденным Ленинградом и «большой землей» появился узкий, 10-километровый, простреливаемый артиллерией, но всё же реально действующий «транспортный коридор». Это означало, что самая страшная глава истории блокады Ленинграда завершилась. 2 февраля 1943 г. грандиозное сражение у Сталинграда закончилось полным разгромом и пленением остатков армий противника. На следующий день, 3 февраля 1943 г., в главном штабе финской армии в Миккели состоялось совещание высшего военно-политического руководства Финляндии. Участники вынуждены были прийти к совершенно неутешительному выводу: Германия неизбежно проиграет эту войну, а Финляндии придется расплачиваться за то, что она ошиблась в выборе союзника. Практические предложения сводились к тому, что надо искать такой способ скорейшего выхода Финляндии из войны, при котором удалось бы сохранить ее суверенитет и государственную независимость.

Задача, которая была очень трудной — и оказалась практически не разрешенной в конце 1941 года — в новой ситуации представлялась практически невыполнимой. Финское общество и финский парламент были еще не готовы к тому, чтобы признать все жертвы двух войн напрасными и согласиться с отходом к линии границы 1940 года. Сталин, опьянённый выдающимися успехами Красной Армии, был уже не согласен на простое восстановление довоенного «статус-кво». Негласные контакты советских и финских представителей, происходившие на протяжении 1942–1943 гг. в столицах нейтральных государств, показали, что почвы для компромиссного соглашения нет. Более того, об этих контактах, как и следовало ожидать, стало известно немцам, результатом чего стал демонстративный отзыв посла Германии из Хельсинки и временное прекращение поставок продовольствия в начале июни 1943 г.

Луч надежды забрезжил в Лиссабоне, где летом 1943 г. через посольство США в Португалии происходили тайные переговоры, на которых обсуждалась возможность высадки американских войск на севере Скандинавии.

В результате министр иностранных дел Финляндии, по согласованию с Маннергеймом, направил в госдепартамент США письмо с заверением, что финская армия не станет препятствовать появлению американских войск на территории Финляндии. Появление реальной «третьей силы», способной обеспечить мирный выход Финляндии из войны, могло бы полностью изменить безысходную для финнов ситуацию, однако планы высадки союзников в Скандинавии так и остались на бумаге.

С 29 ноября по 2 декабря в Тегеране состоялась первая встреча лидеров трех союзных держав: Сталина, Черчилля и Рузвельта. На сообщение западных союзников о том, что Финляндия готова освободить Восточную Карелию и Олонец (т.е. отойти к линии границ 1939 г.) Сталин ответил коротким замечанием: «Финляндия не хочет серьезных переговоров с Советским Союзом». Для Сталина международно-признанная граница 1939 г. уже перестала быть достойным упоминания предметом обсуждения. В конце концов Сталин в устной форме пообещал проявить великодушие и найти на базе возвращения к границам 1940 г. такое решение вопроса, при котором будет сохранена независимость Финляндии. На уровне обязывающих решений Тегеранской конференции было решено — и об этом через посла СССР в Швеции было проинформировано финское руководство — не распространять на Финляндию требование «полной и безоговорочной капитуляции», каковое требование будущие победители договорились считать единственно возможной формой завершения войны с Германией и ее союзниками.

Не исключено, что и Рузвельт дал Сталину определенные обещания по «финскому вопросу». 30 января 1944 г. правительство Финляндии получило официальную ноту США, в которой говорилось, что чем дольше Финляндия будет откладывать заключение мирного договора с СССР, тем более неблагоприятными для нее будут условия этого договора. В эти же самые дни на аэродромах Ленинградской и Новгородской областей, недавно освобожденных от немецких оккупантов, завершались последние приготовления к проведению крупнейшей за все время войны (не советско-финской, а Второй мировой войны) воздушной операции советских ВВС.

Подготовка к проведению этой операции была начата еще в декабре 1943 г., сразу после завершения Тегеранской конференции. Вполне очевидная задача — оказать давление на финское руководство, продемонстрировать ему неизмеримо возросшую военную мощь Советского Союза, возможно, была не единственной. Амбиции Сталина требовали продемонстрировать Западу, что и советская стратегическая авиация способна наносить сокрушительные удары, превращая в прах и пепел целые города. Столица Финляндии, с ее слабой и устаревшей системой ПВО, представлялась идеальным объектом для такой демонстрации. К участию в многодневной операции привлекалась практически вся авиация дальнего действия (АДД) Советского Союза. В давно ушедшее прошлое ушли уже указания «бомбить малыми группами отдельных звеньев». С равными интервалами в 10 дней планировалось нанести три мощнейших удара, в которых одновременно должны были принять участие все боеспособные самолеты. И самолетами этими были уже не легкие «скоростные» СБ с бомбовой нагрузкой в шесть ФАБ-100, а дальние ДБ-3ф, американские «Митчелы» В-25, американские же «дугласы» советского производства (Ли-2) и тяжелые четырехмоторные «летающие крепости» Fle-8, способные поднять ФАБ-2000 или даже ФАБ-5000.

Первый налет состоялся в ночь с 6 на 7 февраля. Из 785 поднявшихся в воздух бомбардировщиков достигли цели 728 самолетов, которые сбросили на Хельсинки 6991 бомбу общим весом в 924 тонны. Без малого одна килотонна. Среди всего прочего на столицу Финляндии было сброшено две ФАБ-5000 (одна такая бомба могла снести целый квартал), шесть ФАБ-2000 и четыре ФАБ-1000. Составленное на следующий день донесение штаба ВВС Карельского фронта гласило: «Воздушной разведкой истребителей, проводившейся в 14.05, установлено, что весь город остается в дыму…» [52].

Во втором налете, состоявшемся в ночь с 16 на 17 февраля, приняло участие «всего» 408 (по другим данным — 497) самолетов, которые сбросили на город 4317 бомб. Самым мощным стал третий налет (в ночь с 26 на 27 февраля), в котором приняло участие 929 бомбардировщиков, из которых 863 достигли цели. Было сброшено 5182 бомбы суммарным весом 1010 тонн. Характерной особенностью этого налета стало массированное использование тяжелых и сверхтяжелых бомб: 20 ФАБ-2000, 621 ФАБ-500, 1431 ФАБ-250. В общей сложности на Хельсинки было сброшено 16490 фугасных и зажигательных бомб совокупным весом 2575 тонн. Еще раз подчеркнем, что это была самая крупная операция советской АДД за все годы войны. И не просто «самая крупная», а не идущая ни в какое сравнение со знаменитыми, описанными в сотнях публикаций налетами на Берлин, осуществленными в конце лета 1941 г. Тогда ВВС Балтфлота в период с 8 августа по 5 сентября сбросили на Берлин 311 бомб общим весом в 36 тонн.

Февральские бомбардировки Хельсинки имели многообразные, по большей части — неожиданные, последствия.

Когда в сентябре 1944 г. (уже после подписания Соглашения о перемирии) представители советского военного командования смогли прибыть в Хельсинки, то вместо груды обугленных развалин они, к крайнему своему удивлению, обнаружили полный жизни город. Эмоциональные впечатления вполне подтверждаются ставшими ныне известными цифрами и фактами. Согласно докладу командующего ПВО Финляндии, представленному 7 февраля в Ставку Маннергейма, в результате первого налета в черте города было разрушено и повреждено 64 каменных дома, в пригородах разрушено или сгорело 29 каменных и 330 деревянных зданий. Погибло 83 человека, 322 были ранены. В порту Хельсинки уничтожено два грузовых судна и один сторожевой катер [52]. Жертвы и разрушения, как видим, значительные, но никак не соответствующие ожидаемому результату от сброса 7 тыс. бомб общим весом почти в килотонну.

По сведениям финского историка авиации К.Ф. Геуста, в «населенных районах города» упало всего 799 бомб, что, как нетрудно убедиться, составляет всего 4,8% от общего числа сброшенных в ходе трех налетов бомб, или 8,5% от общего числа фугасных бомб (факт падения каждой зажигательной бомбы не всегда мог быть зафиксирован по отдельности). Куда же упали остальные, т.е. 15 тыс. авиабомб? На портовые сооружения и промышленные предприятия в пригородах Хельсинки? Возможно. Но потеря (в общей сложности) трех катеров и двух грузовых пароходов заставляет усомниться и в этом. Тот же К.Ф. Геуст высказывает следующую гипотезу: «Использование зенитного огня с управлением от РЛС и заранее просчитанных схем ведения заградительной стрельбы заставило большинство атакующих самолетов отвернуть от города и сбросить бомбы в море». Это, разумеется, всего лишь мнение одного историка, а посему вопросы остаются. Возможно, вопросы эти были заданы и Главному маршалу авиации, командующему АДД товарищу А.Е. Голованову. Бесспорно одно — в конце 1944 г. АДД была расформирована, и на этом феерическая карьера Голованова (он стал маршалом в 39 лет от роду, пройдя путь от командира бомбардировочного полка до должности командующего АДД всего за 10 месяцев) приостановилась (безвозвратно оборвалась она лишь после смерти Сталина).

В целом же февральские («мирные», как их назвали в Финляндии) бомбардировки оказались недостаточно мощными для того, чтобы сломить волю финнов к сопротивлению, но вполне убедительными для тех, кто все еще надеялся на возможность заключения «почетного мира». 12 февраля 1941 г. финское правительство направило Ю.К. Паасикиви (бывшего посла в Москве и неизменного сторонника политики уступок и «умиротворения» Сталина) в Стокгольм, на встречу с послом СССР в Швеции. 23 февраля Паасикиви вернулся со следующим «пакетом» условий заключения мира:

- граница 1940 года;

- передача порта и района никелевых рудников Петсамо Советскому Союзу;

- разоружение и интернирование немецких войск, находящихся на территории Финляндии;

- демобилизация финской армии до размеров довоенной армии мирного времени;

- возмещение военных убытков Советскому Союзу;

- освобождение и возвращение на Родину военнопленных.

Примечательно, что авторы классической советской 12-томной «Истории Второй мировой войны» не нашли в 12 томах места для перечисления этих требований, ограничившись лишь следующим пассажем: «Советский Союз изложил мирные условия, расцененные во многих странах как вполне умеренные и приемлемые. Однако с финской стороны последовал ответ, что они не устраивают ее» [365].

Обсуждение требований Москвы на совещании у президента Финляндии началось вечером 26 февраля 1944 г. Массированный налет советской авиации лишь ускорил принятие отрицательного решения. Если с неизбежностью возврата к границам 1940 г финские руководители уже успели смириться, то требования интернирования немецких войск, выплаты репараций и отказа от Петсамо представлялись на тот момент в равной степени невыполнимыми и неприемлемыми. 8 марта через заместителя министра иностранных дел Швеции был передан отказ от принятия таких условий, но при этом выражено желание начать прямые переговоры с СССР. 10 и 19 марта, опять же через посла А.М. Коллонтай, был получен следующий ответ: «Советские условия перемирия с Финляндией в виде шести пунктов, переданных г. Паасикиви 19 февраля, являются минимальными и элементарными, и лишь при принятии этих условий финским правительством возможны советско-финские переговоры…» [364]. Тем не менее, советское правительство выразило согласие на приезд финской делегации в Москву.

Практически одновременно с этим. 13 и 16 марта госсекретарь США К. Халл, а затем и президент Ф. Рузвельт публично заявили о том, что Финляндия должна выйти из войны. Таким образом, финскому правительству было совершенно недвусмысленно рекомендовано соглашаться на имеющиеся условия мира, пока они не стали еще хуже.

А они могли стать только хуже, так как после окончательного разгрома гитлеровской Германии Сталин, с одной стороны, перестал бы нуждаться в помощи союзников, а значит, и сдерживать свои аппетиты в соответствии с их рекомендациями, с другой — смог бы сосредоточить на финском фронте подавляющую военную мощь.

К сожалению, эта простая логика не была своевременно осознана финским руководством. Переговоры в Москве, которые 27–29 марта вели Паасикиви и министр иностранных дел Энкель, закончились полным провалом. Молотов настаивал на «шести пунктах» и конкретизировал два из них. изгнание и/или интернирование немецких войск в Финляндии должно было быть завершено до конца апреля, а размер репараций был определен в 600 млн. долларов.

Для того чтобы по достоинству оценить эту астрономическую цифру, достаточно вспомнить, что знаменитая американская «летающая крепость» (четырехмоторный стратегический бомбардировщик В-17) стоил «всего» 200–250 тыс. долларов. После двухнедельного обсуждения правительство и парламент Финляндии единодушно пришли к решению, которое 19 апреля через посла Коллонтай передали в Москву: «Принятие этих предложений, которые отчасти неосуществимы по техническим причинам, в значительной степени ослабило бы и нарушило бы те условия, при которых Финляндия может продолжать существовать как самостоятельное государство…» [364].

Это была ошибка, причем — как показали последующие события — ошибка очень дорогостоящая. Москва получила дополнительный пропагандистский «козырь», которым не преминула воспользоваться. 22 апреля в Наркомате иностранных дел СССР состоялась пресс-конференция, на которой выступил заместитель наркома Вышинский. То был образец демагогии, достойный как самого т. Вышинского, так и его Хозяина: «…Финское правительство в своих отношениях с немецкими фашистами зашло так далеко, что уже не может, да и не хочет, порвать с ними. Оно поставило свою страну на службу интересам гитлеровской Германии. Нынешнее финское правительство не хочет изгнать немецкие войска из Финляндии. Оно не хочет восстановления мирных отношений: Оно предпочитает оставить свою страну в вассальском подчинении гитлеровской Германии…» [364].

Из этого выступления можно было понять, что одна только любовь к Гитлеру и желание «служить интересам Германии» заставили правительство Финляндии отклонить бескорыстные предложения Советского Союза о «восстановлении мирных отношений». А настойчивая и жесткая критика «нынешнего финского правительства» давала основание предположить. что Сталин хотел бы увидеть (а еще лучше — привезти) в Хельсинки другое, «правильное» правительство.

С другой стороны, столь широкая огласка факта ведущихся переговоров привела к острому кризису в германо-финских взаимоотношениях. В середине марта была задержана поставка очередной партии вооружения, 13 апреля Германия прекратила отправку зерна, и 18 марта было введено полное эмбарго. В последних числах марта начальника финского Генштаба пригласили прибыть «для обмена информацией» в германскую Ставку. Как пишет в своих мемуарах Маннергейм, «тон выступления Кейтеля был таким, что генерал Хейнрихс встал и предложил продолжить беседу с глазу на глаз». До рукоприкладства на генеральском уровне дело не дошло, но позиция немецкого командования осталась непримиримой: поставки зерна и вооружения могут возобновиться лишь в том случае, если Финляндия даст официальные и публичные гарантии того, что не пойдет на заключение мира с СССР.

Если для Финляндии март 1944 года стал месяцем трагических ошибок, то Сталин мог по праву гордиться своей иезуитской хитростью. Никогда прежде его действия «на финском направлении» не были столь удачны. Он продемонстрировал своим ненавистным западным союзникам доброжелательную готовность учесть их мнения и пожелания даже в вопросе, касающемся прежде всего интересов СССР. Он продемонстрировал союзникам и всему миру факт состоявшихся переговоров и высокомерный отказ «нынешнего финского правительства от восстановления мирных отношений». Наконец, Сталину просто повезло — в Хельсинки явно переоценили свои силы и столь же явно недооценили серьезность намерений Москвы. Теперь осталось только дождаться оптимального момента для «окончательного решения финского вопроса». А то, что такой момент обязательно наступит, Сталин — на основании решений Тегеранской конференции — прекрасно знал.

На рассвете 6 июня 1944 г. началась крупнейшая десантная операция в мировой истории — высадка союзных войск в Нормандии. Масштаб событий превысил все, что ранее могло себе представить самое горячее воображение. 1200 боевых кораблей, 4126 десантных барж, 864 транспортных судна двинулись через Ла-Манш. Авиация союзников выполнила 6 июня 14 тыс. боевых вылетов. К вечеру на побережье было высажено — с моря и с воздуха — более 156 тыс. человек. К захваченным плацдармам буксировали два плавучих порта, по дну Ла-Манша был проложен бензопровод, питающий горючим сотни, а затем и тысячи англо-американских танков, бронетранспортеров, самоходных орудий. Накануне «дня Д» стратегическая авиация союзников разрушила все мосты на реках Сена и Луара, лишив таким образом немецкое командование возможности перебросить танковые дивизии к району высадки.

Весь мир, затаив дыхание, ждал исхода грандиозного сражения…

9 июня 1944 г. грохот небывалой артиллерийской канонады известил о начале наступления Красной Армии на Карельском перешейке. Маннергейм пишет, что гром советских орудий был отчетливо слышен в его Ставке в Миккели, т.е. за 200 км от линии фронта. 3,5 тысячи орудий, поддержанных бомбовым ударом авиации, выполнившей 9 июня 1150 боевых вылетов, буквально смели с лица земли передний край обороны финской армии. Затем в образовавшийся на узком 15-километровом прибрежном участке прорыв хлынула лавина пехоты и танков. Даже по форме одежды (погоны вместо красноармейских петлиц) наступающая армия не была похожа на ту, что в декабре 1939 г. с винтовками наперевес начала наступление на «линию Маннергейма». Новая Красная Армия, вырастившая за три года страшной войны новые командные кадры, перевооруженная новым, во многом — лучшим в мире, советским и американским оружием, закаленная в боях и уверенная в своей несокрушимой мощи, двинулась в очередной «яростный поход».

На новой полосе укреплений, построенных на некотором удалении от линии фронта, замершего в сентябре 1941 г., финны развернули в двух эшелонах 5 пехотных дивизий (2, 3, 10, 15, 18-я) и две бригады. По официальным советским данным. 21-я и 23-я армии Ленинградского фронта начали «Выборгскую наступательную операцию» в составе 15 стрелковых дивизий [9]. Таким образом, превосходство в численности пехоты было «всего лишь» 3-кратным. И это действительно, скромные цифры — если сравнивать их с завершающим этапом «зимней войны». Новая Красная Армия надеялась решить поставленную задачу не «заваливанием трупами», а решительным массированием танков, артиллерии и ударной авиации на направлениях главного удара.

В начале наступления на Карельском перешейке действовали одна (30-я Гвардейская) танковая бригада и 10 отдельных танковых и самоходно-артиллерийских полков (в Общей сложности порядка 300 единиц бронетехники).

К концу месяца в сражении участвовало уже четыре танковые бригады (30, 1, 152, 220-я) и 15 отдельных полков. Отсутствие крупных танковых соединений (корпусов и танковых армий) было еще одной характерной особенностью Выборгской наступательной операции, свидетельствующей как раз о возросшем оперативном мастерстве советского командования. Условия местности, покрытой лесами, озерами и болотами, не позволяли осуществлять глубокие танковые прорывы, поэтому бронетехника отдельными частями была распределена по стрелковым соединениям, численность которых к концу июня возросла до 28 дивизий.

Количественное превосходство советской авиации было просто подавляющим 13-я Воздушная армия, усиленная 113-й и 334-й бомбардировочными дивизиями, а также 2-й Гвардейский истребительный корпус ПВО имели в своем составе 489 истребителей, 346 штурмовиков Ил-2, 288 бомбардировщиков (Ил-4, Пе-2, Ту-2). Кроме того, в оперативное подчинение командования 13-й Воздушной армии были переданы части ВВС КБФ (порядка 200—220 боевых самолетов). В первые дни операции прикрыть с воздуха финские части могли лишь три истребительные группы (14 «Мессершмиттов» Bf-109G из LLv-24 на аэродроме Суулаярви, 18 «брюстеров» из LLv-26 на аэродроме Хейниоки, 16 «мессершмиттов» из LLv-34 на аэродроме Котка) общей численностью в 48 истребителей [52].

В дальнейшем в боях на Карельском перешейке приняла участие практически вся бомбардировочная авиация ВВС Финляндии обшей численностью в 66 самолетов.

В первую неделю операции наступление развивалось исключительно успешно. Оказавшаяся на направлении главного удара советских войск 10-я финская пехотная дивизия была сметена и отброшена на 10–15 км от линии фронта. Как пишет Маннергейм, «10-я дивизия, бившаяся близ Финского залива, потеряла большую часть своей артиллерии. 11 июня ее рассеянные подразделения отвели на линию Ваммелсуу–Тайпале для пополнения и переформирования». Ни такие события, ни такие выражения («рассеянные подразделения») ранее в мемуарах маршала Финляндии не встречались. В течение двух-трех дней части 21-й армии вышли на главную линию финских укреплений и утром 14 июня прорвали ее в районе деревни Куутурселькя. Для ликвидации прорыва Маннергейм направил свой главный резерв — единственную в финской армии бронетанковую дивизию, которой в то время командовал прославленный генерал Лагус.

Бронетехники в дивизии Лагуса было довольно много (порядка 120 единиц), но в основном это были трофейные советские легкие танки, захваченные в ходе финского наступления 1941 года или даже во время «зимней войны». Единственной реальной силой был батальон, вооруженный немецкими «штурмовыми орудиями» Stug-40.

14–16 июня на юге Карельского перешейка развернулось уникальное танковое сражение, в котором «безнадежно устаревшие» (по версии советских историков) уже к лету 1941 г. советские танки Т-26 и Т-28 пытались вести бой против Т-34 новейших модификаций и тяжелых самоходок ПСУ-152, вооружение и бронирование которых теоретически позволяло противостоять немецким «тиграм». К утру 15 июня финнам удалось закрыть «брешь» в обороне, образовавшуюся у Куутурселькя, но это уже не могло изменить общую ситуацию, весьма близкую к катастрофе. 16 июня (на седьмой день советского наступления) Маннергейм вынужден был отдать приказ об общем отходе к Выборгу и Вуосалми, на 50–80 км от рухнувшей оборонительной линии (см. карту № 15). Отход происходил в обстановке, которую сам главнокомандующий в своих мемуарах описывает так: «В северо-западном направлении продвигались мощные колонны противника. Перед ними были лишь остатки разбитых войск, воля которых к борьбе в связи с превосходством противника в силе была подорвана…»

В этот момент командование Ленинградского фронта совершило первую по счету ошибку. Вместо того чтобы развить максимальный темп преследования и отрезать отходящую финскую пехоту от единственного (!) моста через реку Вуокси (такой маневр вынудил бы финнов оставить на западном берегу реки большую часть тяжелого вооружения), лавина советских войск ринулась вдоль прибрежного шоссе к Выборгу. Захват этого крупнейшего на Карельском перешейке города состоялся уже 20 июня (на 11-й день наступления!) и был отмечен артиллерийским салютом в Москве и присвоением командующему Ленинградским фронтом Л.А. Говорову звания маршала.

«Падение Выборга, — пишет Маннергейм, — было горьким ударом для боевого духа войск и одновременно означало потерю прочного опорного пункта, который должен был бы связать упорной обороной значительные силы противника». И все же гораздо важнее было другое — финские войска смогли организованно отойти на новый рубеж обороны, образованный естественной преградой, которую создавала озерная река Вуокси, и недостроенной линией укреплений между Выборгом и ст. Антреа (см. карту № 13).

Второй — и несравненно более значимой по своим последствиям — ошибкой советского командования было то, что наступление войск Карельскою фронта началось только 21 июня 1944 г. В советской историографии это странное рассогласование в действиях двух фронтов в рамках одной стратегической операции (впрочем, единой «выборгско-петрозаводской» эта операция могла стать позднее, уже в сочинениях советских военных историков) никогда и никак не комментировалось. Хранящиеся в архивах оперативные директивы штаба Ленинградского фронта также не содержат никаких упоминаний о планируемом взаимодействии с Карельским фронтом. Разумеется, «ошибкой» это можно считать только в предположении о том, что наступление от р. Свирь на Петрозаводск вообще заранее планировалось. Не исключено, что Сталин надеялся разгромить финскую армию наступлением на Карельском перешейке и далее вглубь южной Финляндии, после чего Карелия сама собой «упала бы в его руки». По крайней мере, именно такую версию произошедшего высказывает Маннергейм: «Возможно, русские рассчитывали с самого начала, что одна лишь сосредоточенная на Карельском перешейке мощная группировка войск заставит нас сдаться. Иначе трудно объяснить тот факт, что они, начав там наступление, дали нам двенадцатидневную передышку на Свирском фронте и Маселькяасом перешейке, во время которой мы получили возможность перебросить оттуда на Карельский перешеек четыре дивизии и одну бригаду. То, что противник не смог эффективно связать наши войска в Восточной Карелии, а также с помощью авиации воспрепятствовать перегруппировке наших сил, сыграло решающую роль в сражении ни перешейке…»

В конечном итоге 4-я, 17-я, затем 11-я и 6-я пехотные дивизии финской армии были переброшены по железной дороге на Карельский перешеек, что позволило финскому командованию осуществить до некоторой степени организованный отход и уплотнить боевые порядки войск на новой линии обороны.

Как по команде (или на самом деле — по команде?) советские историки заканчивали изложение боевых действий на Карельском перешейке взятием Выборга. После этого финны якобы «запросили мира», на что неизменно миролюбивое советское правительство с радостью согласилось. Эти традиции вполне осознанной дезинформации продолжены и в наши дни: в авторитетнейшем сборнике «Гриф секретности снят» временные рамки Выборгско-Петрозаводской стратегической операции указаны с 10 июня по 9 августа, но данные о потерях войск Ленинградского фронта приведены только за периоде 10 по 20 июня [9]. Так что же происходило с 20 июня по 9 августа? Советское правительство терпеливо ждало, пока «разгромленные белофинны запросят мира», а в войсках Ленинградского фронта за это время не погиб ни один солдат? Если бы…

Со взятием Выборга все еще только начиналось. Вечером (в 23.30) 21 июня была подписана оперативная директива штаба Ленинградского фронта № 74/оп, в которой войскам фронта было приказано: «…продолжать наступление с задачей не позднее 26.6.44 г. главными силами овладеть рубежом Иматра, Лаппеенранта, Виройоки (подчеркнуто мной. — М.С.). Одновременно очистить от противника Карельский перешеек северо-восточнее реки и озера Вуокси наступлением части сил на Хиитола–Кексгольм…» [365].

В многостраничной директиве нет ни одного упоминания о том, что после выхода на рубеж Иматра–Лаппеенранта (т.е. ЗА линию границы 1940 г.) войска должны были остановиться и перейти к обороне. Фактически выход на этот рубеж был обозначен лишь как задача ближайшей (после взятия Выборга) недели! Интересная, хотя и не вполне конкретизированная информация обнаруживается и в опубликованных 40 лет назад воспоминаниях генерал-полковника М.М. Попова. В апреле 1944 г. он вернулся на «свой» Ленинградский фронт, на этот раз — в должности начальника штаба фронта. Генерал Попов по-солдатски прямо пишет: «Задачей операции было уничтожение основных сил финских войск на Карельском перешейке и выход наших войск северо-западнее и западнее Выборга с тем. чтобы создать угрозу важнейшим жизненным центрам Финляндии на юге страны (здесь и далее подчеркнуто мной. — М.С.)… 21 июня 1944 г. Ставка приказала Ленинградскому фронту продолжить наступление на перешейке для вторжения вглубь Финляндии» [194].

Некоторое представление о глубине этого «вторжения вглубь» дает приказ (б/н), который 20 июня 1944 г. сам М.М. Попов и подписал. Приказ штаба Ленинградского фронта был адресован командующему 13-й Воздушной армий, перед которой была поставлена следующая задача:

«1. Произвести площадную аэросъемку… участка Коувола, Котка, Лаппеенранта…

3. Съемку указанного района закончить не позднее 26.6.44 г.

4. О ходе съемочных работ доносить ежедневно» [370].

В этот момент финны, действительно, «запросили мира». 22 июня 1944 г. посол Финляндии в Стокгольме Грипенберг через Министерство иностранных дел Швеции обратился в Москву с запросом относительно условий выхода Финляндии из войны. На следующий день, 23 июня, Коллонтай передала следующий ответ советского правительства: «…Так как мы были несколько раз обмануты финнами, мы хотели бы получить от финского правительства официальное заявление за подписью премьера или министра иностранных дел о том, что Финляндия капитулирует и просит мира у СССР. В случае получения нами от финского правительства такого документа, Москва будет согласна принять делегацию финского правительства…» [364].

Эти несколько фраз имели серьезные последствия и имеют уже многолетнюю историю истолкования. Вопрос, действительно, непростой, так как фраза составлена (преднамеренно или в горячности) весьма двусмысленно. Если некая страна X капитулирует перед вооруженным противником, то никакие переговоры с ее представителями уже невозможны, ибо капитуляция означает, говоря языком юриспруденции, «потерю правосубъектности». Страна X перестает быть субъектом международного права и отдает себя «на милость победителя» — вот что означает термин «полная и безоговорочная капитуляция». Приглашать после этого делегацию для переговоров незачем, да и невозможно, ибо эта делегация будет представителем несуществующего правительства исчезнувшей страны. Подписывать же Акт о капитуляции Финляндии естественнее было бы в Хельсинки, нежели в Москве. С другой стороны, даже второстепенные чиновники НКИД СССР прекрасно понимали значение термина «капитуляция», и он не мог быть использован в официальном заявлении советского правительства «просто так», для одной только «красоты слога».

Столь пристальное внимание историков к трем словам («капитулирует» и «принять делегацию») объясняется очень просто: одно дело обманывать «белофинских прислужников германского фашизма», и совсем другое — обманывать своих союзников по антигитлеровской коалиции. А поскольку товарищ Сталин дал в Тегеране обещание не предъявлять Финляндии требование о капитуляции, товарищи советские историки вынуждены были подняться к вершинам красноречия для того, чтобы доказать возможность частичной беременности и неполной капитуляции. В изложении ведущего специалиста по истории советско-финских войн ленинградского профессора Н.И. Барышникова это звучит так: «В этих условиях логичным был бы последовавший сразу же ответ из Москвы о том, что Финляндия должна направить обращение к правительству СССР о капитуляции, чтобы затем уже решать вопрос о мире с Советским Союзом. При этом полпред СССР в Швеции A.M. Коллонтай, передававшая этот ответ, пояснила от себя, что под капитуляцией следует понимать прекращение военных действий с финской стороны для достижения затем уже соответствующей договоренности…» [367].

Тут что ни слово, то «изумруд яхонтовый». «Последовавший сразу же ответ» был. Он не мог «быть бы». Так не говорят (и тем более не пишут) по-русски. Какой еще «вопрос о мире» можно было решать ПОСЛЕ «обращения к правительству СССР о капитуляции»? Наконец, как следует понимать «прекращение военных действий с финской стороны», в то время как другая, советская сторона, ведет эти самые боевые действия силами 28 дивизий, 4 танковых бригад и 15 отдельных танковых полков? Как это удивительнейшее одностороннее прекращение военных действий во время войны может выглядеть на практике?

Все это было бы смешно, но финнам стало не до шуток, ибо при всем косноязычии формы изложения смысл советского ультиматума был предельно ясен. Финляндии предлагаюсь сдаться на милость победителя, но весь предшествующий опыт показывал, что милости не будет. Оставалось одно — практически, на поле боя доказать «победителю», что он еще не победил.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.