XI Initium tumultus

XI

Initium tumultus

Выборы на 49 год— Цезарь в Цизальпинской Галлии. — Возвращение Цицерона в Италию. — Цензорство Аппия. — Надежда Цезаря на мир. — Заседание сената 1 декабря 50 года. — Три различных голосования сената. — Переход Помпея на сторону консерваторов. — Интриги в течение десяти первых дней декабря 50 года. — Государственный переворот Марцелла и Помпей. — Цезарь и Помпей. — Последние попытки Цезаря предотвратить войну. — Последние дни декабря. — Счастье Помпея и несчастья Цезаря. — Цезарь и гражданская война. — Заседание сената 1 января 40 года. — Последние попытки в пользу мира и последние надежды. — Партия войны окончательно берет верх.

Выборы на 49 год

Приближались выборы, и борьба за консульство обещала, как и раньше, быть очень горячей. Вопрос о командовании в Галлии должен был наконец быть разрешен в этом году. Обе партии более чем обыкновенно старались достигнуть высшей магистратуры. Всегда склонный к умеренности, Цезарь был бы доволен, если бы к нему был расположен один из двух консулов. Он отправил солдат в Рим в отпуск,[450]чтобы обеспечить успех своему прежнему генералу Сервию Сульпицию Гальбе. Но консерваторы выставили против него двух кандидатов: Луция Корнелия Лентула и Гая Клавдия Марцелла, двоюродного брата настоящего консула, брата консула предшествовавшего года и так же дурно, как оба предшествующих Марцелла, расположенного к Цезарю. Обе партии с ожесточением оспаривали друг у друга победу, и Цезарь потерпел поражение. Если ему удалось заставить избрать Марка Антония народным трибуном, то он не мог добиться избрания Сервия Сульпиция Гальбы в консулы. Должность, наиболее оспариваемая и наиболее важная, попала в руки консерваторов.

Цезарь и Антоний

Победа чрезвычайно обрадовала врагов Цезаря.[451]Они думали, что этим покончено со всем влиянием и могуществом Цезаря. И удар для Цезаря был действительно тяжел не столько сам по себе, сколько по впечатлению, произведенному на нерешительных и робких людей. Неужели судьба изменила ему, как утверждали его враги? Действительно, Цезарь, готовивший тогда в Галлии зимние квартиры для своих легионов,[452]чтобы дать им небольшой отдых, был так взволнован результатами выборов и интригами своих врагов, что решился на выборах авгура, которые должны были проходить в сентябре,[453]лично явиться в цизальпинскую Галлию на помощь Антонию, бывшему кандидатом против Луция Домиция Агенобарба.

Демонстрации в Цизальпинской Галлии

Он хотел сделать все для избежания нового удара, подготавливаемого ему ободренными своим недавним успехом консерваторами. Во время путешествия он узнал, что Антоний был избран,[454]но так как он был уже на полпути, то хотел исполнить проект, о котором он размышлял, может быть, уже давно. Он был популярен в цизальпинской Галлии, ибо там знали о его готовности предоставить ей права гражданства. Многие из его солдат родились в здешних деревнях, и, наконец, население долины По понимало, что завоевание трансальпийской Галлии обогатит Галлию цизальпинскую, которая из пограничной страны, какой она была до сих пор, сделается транзитной страной для того, чтобы теперь мы назвали ее обширной и очень интернациональной страной. Посланным вперед ловким агентам легко удалось побудить цизальпинскую знать приготовить пышные демонстрации в честь завоевателя Галлии, и Цезарь мог совершить триумфальное путешествие по провинции. Из каждой деревни выходили ему навстречу депутации. Муниципалитеты и колонии приглашали его на празднества. Сельское население, давшее ему столько солдат и знавшее из их рассказов о его подвигах, толпами по пути являлось приветствовать его.[455]

Цезарь предлагает Помпею мир

Эти демонстрации были предназначены не для удовлетворения солдатского тщеславия, но чтобы показать издали Италии, недовольной завоевателем Галлии, какой энтузиазм вызывало это завоевание среди населения, особенно страшившегося галлов и лучше их знавшего. Но Цезарь постоянно был так склонен к примирению, что, послав в Италию легион, который требовали у него для войны против парфян, возвратил другой легион Помпею, одолжившему ему его,[456]и приказал Куриону прекратить оппозицию Помпею и снять veto, наложенное на суммы для испанских легионов.[457]В общем, Цезарь предлагал теперь Помпею мир и считал момент удобным для соглашения. Впрочем, он был столь уверен, что его враги не вызовут междоусобной войны под таким ничтожным предлогом, что в конце сентября двинулся в обратный путь и снова перешел через Альпы, чтобы сделать последние распоряжения относительно расположения войск на зимних квартирах в Трансальпийской Галлии.

Обратное путешествие Цицерона

Цицерон между тем окончил год своего управления, или, скорее, изгнания, и тотчас уехал, даже не составив отчетов о своем управлении. Он просил своего квестора немедленно приехать в Лаодикею для выполнения этой операции,[458]но не нашел его там. Его нетерпение было так сильно, что он приказал своему писцу составить вместе с квестором отчеты и положил их, как требовал lex Iulia 59 года, в общественных зданиях в Лаодикее и Апамее, чтобы публика могла их контролировать. Потом он уехал,[459]ничего не взяв из доходов провинции. Часть их он оставил своему квестору, которому поручил управление, чтобы тому не было предлога грабить Киликию, а остальное, около миллиона сестерциев, внес в провинциальное казначейство к большому негодованию своих друзей и офицеров, не понимавших, как может великий оратор больше заботиться о кошельках фригийцев и киликийцев, чем об их собственных.[460]Этот факт действительно не имел прецедента. Как бы то ни было, даже за вычетом всего этого Цицерон мог legibus sal vis, как он говорил, привезти в Италию сумму, необходимую на торжественное чествование его победы, и передать в руки эфесских откупщиков два миллиона двести тысяч сестерциев,[461](теперь — более миллиона франков). Это, вероятно, была его личная часть военной добычи. Даже честные проконсулы обширной империи, как видим, довольно хорошо получали за труды в год своего правления. По дороге он получил письмо от квестора, жаловавшегося, что его секретарь внес в казначейство 100 000 сестерциев, которые должен был бы возвратить ему.[462]Он отвечал квестору, утешая его, что готов вознаградить его сам. Он путешествовал достаточно медленно, чтобы показать своему сыну и племяннику памятники Азии и Греции,[463]и остановился на некоторое время в Афинах, где узнал о смерти своего друга Претия, сделавшего его своим наследником.[464]К несчастью, в Патрах заболел Тирон — молодой раб, которого он любил, как сына,[465]и путешествие еще более замедлилось. Болезнь затягивалась, и Цицерон, к своему великому сожалению, должен был оставить Тирона, но уехал только после того, как отдал все необходимые распоряжения — заботиться о нем, не считаясь с издержками. Богатый италийский купец в Патрах, Маний Курий, которого Цицерон знал и который был очень привязан к Аттику, должен был предоставить в распоряжение Тирона за счет Цицерона любые суммы, в которых тот мог бы нуждаться.[466]Наконец, 24 ноября Цицерон высадился в Брундизии.[467]

Цензорство Аппия

В Италии умы немного успокоились после выборов, но политический мир и высшие классы были изумлены, увидев, что в Риме появился цензор с античной суровостью, настоящий соперник старого Катона. Событие было странным само по себе, но еще более странной была личность, в которую внезапно воплотился дух суровости и дисциплины древних поколений. Это был Аппий Клавдий, брат Клодия, прежний правитель Киликии, замещенный Цицероном, который с таким трудом исправил зло, допущенное тем в провинции. Публий Корнелий Долабелла, жених Туллии, даже обвинял его в лихоимстве, но Аппий был тестем Брута и сыном Помпея; Брут и Помпей заставили не только оправдать, но и избрать его цензором.[468]Будучи избран, Аппий сделался суровым цензором. Он изгнал из сената многих сенаторов, начал процессы, беспокоил собственников слишком обширных доменов и должников; он посягал также на роскошь картин и статуй.[469]В числе его жертв был Саллюстий, потерявший свое место в сенате. Преследованию подверглись также Целий и Курион. Аппий вообще хотел подражать репрессиям Помпея, но его цензура была только пародией, оставившей после себя недовольство и насмешки. Все скоро изменялось в Риме, и эта строгость, за которую так держались консерваторы и которую двумя годами ранее Помпей, по-видимому, установил как правило управления, сделалась скоро только предметом насмешек. Беда, впрочем, не была велика, потому что в Италии было довольно спокойно.

Расположение легионов Цезаря

Помпеи уехал в Неаполь,[470]а Цезарь, окончив все свои дела в трансальпийской Галлии, возвратился в цизальпинскую Галлию с единственным намерением провести там зиму и подготовить свою кандидатуру на следующий год. Он был так далек от мысли о возможности междоусобной войны, что привел в Италию всего один легион. Им Цезарь заместил стоявший гарнизоном в цизальпинской Галлии легион, который отправил для войны с парфянами, а остальные восемь оставил в Галлии: четыре под командой Гая Фабия у эдуев и четыре под командой Требония у белгов, т. е. так далеко от Италии, как только было можно.[471]Помпей не был более его другом, как некогда, но это был умный и предусмотрительный человек; другие его враги, за исключением Катона, почти все были из знатных фамилий, но без всякого влияния. Они не могли осмелиться насиловать общественное мнение и Италию, которая вся желала мира. С Помпеем и сенатом, без сомнения, можно было прийти к соглашению.

Марцелл ускоряет ход событий

Цезарь рассуждал здраво и именно поэтому ошибался. В период большого социального кризиса моральное равновесие партий и классов так непостоянно, что легкомыслие, вражда, злоба нескольких человек или маленькой котерии делаются очень важными историческими силами, которые могут заставить сразу вызвать скрытый антагонизм и ускорить значительные события. Марцелл не хотел покинуть консульство, не отомстив Куриону, который до тех пор всегда нападал на него; другие враги Цезаря также не отказывались от своих планов, особенно теперь, когда их поддерживала новая надежда. Если события должны были скоро показать, что верность солдат Цезаря непоколебима, то среди его офицеров, в особенности среди лиц, принадлежавших к знатным фамилиям, царило известное недовольство, может быть, потому, что именно они выражали возрастающую непопулярность Цезаря в высших классах. В числе этих недовольных был сам Лабиен. В Риме между тем легко принимали недовольство нескольких офицеров за недовольство всей армии. Охотно доверяли слуху, что армия Цезаря, утомленная войной, требовала роспуска. Противники Цезаря надеялись таким образом найти помощь в самой армии! Марцелл на заседании 1 декабря решил сделать последнее усилие, добиться постановления о том, что полномочия Цезаря истекают 1 марта, и заставить отвергнуть аналогичное предложение, направленное против Помпея. Если бы это ему удалось, то он достиг бы двойной цели: унизил Куриона и, оказав большую услугу Помпею, принудил бы последнего открыто присоединиться к консерваторам и сделаться их вождем.

Заседание 1 декабря

Действительно, 1 декабря сенат собрался. На заседании присутствовали почти все сенаторы, приблизительно четыреста членов,[472]но их нерешительность была велика. Почти все они, колеблющиеся и нерешительные, боялись неугодить Цезарю и оскорбить Помпея, боялись последствия своих решений и желали только двух вещей: не скомпрометировать себя и не вызвать гражданской войны. Марцелл и Курион одни пришли с твердыми намерениями: один хотел добиться отозвания Помпея, другой — отозвания Цезаря. В начале заседания Марцелл попросил слова и ясно поставил вопрос: должен ли Цезарь вернуться 1 марта в Рим в качестве частного лица? Все думали, что Курион наложит свое veto и что не придется входить в столь важное и опасное разбирательство. Но, ко всеобщему изумлению, Курион остался молча сидеть на своей скамье. Предложение Марцелла могло быть, следовательно, поставлено на голосование и было одобрено большинством. Тотчас же, чтобы Курион не мог вмешаться, Марцелл снова поднялся и предложил на рассмотрение сената другой вопрос: должен ли Помпей сложить с себя командование. Таким образом, сформулированное предложение было направлено прямо против Помпея и казалось нарушением закона, утвержденного народом. Марцелл знал это, и именно поэтому сам внес такое предложение, упреждая Куриона. Сенат, боявшийся оскорбить Помпея, отклонил предложение. Хитрость удалась; Курион и Цезарь получили новый удар, и Марцелл, очень довольный, был уже готов закрыть заседание. Но Курион с полным присутствием духа тотчас попросил слова и поставил сенату другой вопрос: не должны ли и Цезарь и Помпей одновременно оставить свое командование? Так сформулированное предложение теряло характер личной враждебности к Помпею. Оно казалось верхом справедливости и согласия и могло быть отклонено только дурными гражданами. Марцелл, однако, поставил его на голосование, уверенный, что сенат, побуждаемый предшествующим голосованием, отвергает его и что, таким образом, поражение Куриона станет полным и окончательным. Но часто случается, что собрания не руководствуются в своих постановлениях строгой логикой. Предложение Куриона соответствовало общему желанию, и по окончании голосования выяснилось, что 370 голосов было подано за и 22 против.[473]Курион еще раз одержал победу; и удар был тем больнее для врагов Цезаря, что выяснилось: они располагают в сенате всего двадцатью двумя голосами. Марцелл в бешенстве распустил сенат, вскричав, что он вотировал в пользу тирании Цезаря.

Расчеты Марцелла

Если сенат вотировал и не в пользу тирании, то все же вопреки своему стремлению к миру он, не желая междоусобной войны, вызвал ее. Голосование сената было хотя и случайной, но прямой ее причиной. Взбешенные этим голосованием, Марцелл и враги Цезаря решились на крайнее средство, чтобы поправить свои дела, а именно: предложили Помпею, оскорбленному подобно им или даже еще более сенатским голосованием, совершить государственный переворот с помощью Марцелла. Последний должен был предложить сенату объявить Цезаря государственным преступником, а в случае вмешательства трибунов или отказа сената — заявить, что собственной властью введет военное положение и поручить Помпею заботу о государственных делах, дав ему начальствование над двумя легионами Цезаря, которые должны были отправиться в Персию, но находились еще в Луцерии.[474]Успех такого переворота казался им несомненным. С двумя легионами, данными ему консулом, армия Помпея насчитывала бы 9 легионов, т. е. достигала бы наличных сил Цезаря. При таком равновесии сил разве решились бы Цезарь и его друзья сопротивляться Помпею, рискуя вызвать войну, которая сулила бы им поражение? Большинство сената сделалось бы тогда уступчивее и, повинуясь большему страху, вотировало бы все предложения врагов Цезаря. Беспристрастный наблюдатель, правда, мог возразить, что расположение военных сил было не очень выгодным для Помпея, ибо его девять легионов были разделены: два находились в Италии, а семь в Испании, тогда как Цезарь имел у себя под рукой в Галлии все девять легионов. Но все верили в авторитет и ловкость Помпея и были склонны думать, что Цезарь не осмелится вызвать войну из страха перед новым галльским восстанием, которое могло вспыхнуть, в случае если он выведет из страны свою армию.[475]

Помпей соглашается на переворот

С величайшей поспешностью и в большой тайне к Помпею были отправлены вестники с письмами. Марцелл и его друзья рассчитали правильно. Помпей, никогда не имевший серьезного намерения отказаться от проконсульского командования, после сенатского голосования твердо решил не уступать Куриону, действовавшему, очевидно, в пользу Цезаря. Помпей не хотел отказываться от предоставленного ему законом права и признать неожиданное голосование, вырванное у сената мятежным трибуном и находившееся в противоречии с только что принятым решением. Он, может быть, и отказался бы от всех своих прав, если бы это было полезно для мира, желаемого всей Италией, но он не мог уступить угрозам такого трибуна, как Курион. Он не мог забыть, что был избран консулом и оказал столько услуг Риму: уничтожил пиратов, победил Митридата, завоевал Сирию, удвоил государственные доходы и восстановил порядок в Риме. Если Цезарь, не имея денег и не способный выполнить свои обманчивые обещания, хочет вызвать беспорядки и междоусобную войну, то он, Помпей, будет ожидать его.[476]Он твердо рассчитывал на свой престиж, и некоторые недовольные офицеры Цезаря, с которыми он общался, по-видимому, разделяли его опасные иллюзии. Он уже сносился с Лабиеном, и офицер, которому было поручено отвести два легиона, назначенные для парфянской войны, говорил, что армия Цезаря никогда не станет сражаться против Помпея.[477]В общем, Помпей считал себя господином положения: Италия готова подняться по его первому знаку и дать ему все легионы, какие только он пожелает; враг не осмелится открыто противостоять ему, и гражданская война станет невозможной. Цезарь должен будет уступить, когда увидит, что ему угрожает.

Беспокойство Бальба

Итак, Помпей принял предложение Марцелла. Общество, не понимая причины, скоро почувствовало, что положение становится угрожающим. Цицерон, направлявшийся в Рим по Аппиевой дороге, остановился в Неаполе и 10 декабря посетил Помпея. Цицерон был изумлен и опечален, найдя Помпея очень раздраженным и услыхав его заявление, что война неизбежна и что соглашение с Цезарем более невозможно.[478]Цицерон, не знавший об интригах между Римом и Неаполем, недоумевал по поводу неизбежности войны и не мог объяснить себе новую позицию Помпея. В Риме друзья Цезаря, особенно Корнелий Бальб, были очень обеспокоены: они чувствовали опасность, шпионили за побежденными 1 декабря и за их тайными происками и с нетерпением ожидали приезда Цезаря; он же тем временем спокойно направлялся в Цизальпинскую Галлию, ни о чем не думая и даже предполагая, что к его приезду соглашение с сенатом будет заключено. 6 декабря приехал в Рим офицер Цезаря, Гирций, привезший письмо к Помпею и остановившийся у Бальба. Последний, очень встревоженный, не позволил ему продолжать путь к Неаполю. Он убедил его передать свое поручение Сципиону, тестю Помпея, и в тот же вечер отправил Гирция обратно, чтобы тот как можно скорее вернулся к Цезарю и разъяснил ему на словах, сколь резко изменилось положение и сколь велики опасности, которые ему угрожают.

Государственный переворот

Но это неопределенное и тревожное положение сохранялось недолго. Как только было получено согласие Помпея, т. е., вероятно, 9 декабря,[479]Марцелл созвал сенат, произнес яркую речь, в которой трактовал Цезаря как разбойника, и предложил объявить его врагом государства, предоставив Помпею принять начальствование над легионами, находившимися в Луцерии, где они должны были грузиться на корабли для отправки в Сирию. Но Курион объявил, что это предложение нельзя считать серьезным и наложил на него veto. Тогда Марцелл прибегнул к последнему средству. Он объявил, что поскольку мятежники препятствуют ему защищать республику, то он готов обратиться к другим средствам, кроме допускаемых законом. Он покинул сенат и в тот же день выехал из Рима с толпой неистовых аристократов в Неаполь к Помпею, куда и прибыл 13 декабря.[480]

Помпей отправляется в Луцерию

Этот отъезд должен был изумить и обеспокоить общество, не знавшее тайных интриг. Неужели Помпей примет сделанное ему безрассудное предложение? Курион, став 10 декабря простым гражданином, рассудил, что ему во всяком случае благоразумнее удалиться из Рима, и выехал к Цезарю, который, расположив свой легион эшелонами вдоль Эмилиевой дороги,[481]отправился из Плацентии в Равенну, чтобы провести там зиму.[482]Он все еще думал сохранить мир. Но 18 или 19 декабря ужасная новость прибыла в Рим,[483]а тремя или четырьмя днями позднее и в Равенну.

В притворно миролюбивой речи Помпей принял предложение Марцелла и уже отправился в Луцерию, где скоро примет начальствование над легионами. Всех охватило негодование и изумление. Беспристрастные люди, в том числе Цицерон, порицали поведение Помпея, вызвавшего войну.[484]Антоний на народной сходке произнес против него очень сильную речь, напомнив, в частности, о большом числе граждан, отправленных в изгнание согласно его законам и судебным процессам.[485]Одни только непримиримые консерваторы были восхищены.

Затруднительное положение Цезаря

Но в наиболее трудном положении оказался сам Цезарь, получивший это известие в Равенне 24-го или 25 декабря, сейчас же после своего приезда в этот город.[486]Он увидел, что все его надежды на мир рухнули. Невозможно было более обманываться. Решение Помпея уничтожало последние следы того расположения, каким Цезарь еще пользовался в высших классах. Все порядочные люди будут с этих пор с Помпеем, в то время как слова «сторонник Цезаря» сделаются синонимом негодяя.[487]Очень немногие осмелились бы пренебречь гневом Помпея; и если бы последний продолжал требовать, чтобы Цезарь сложил с себя командование, сенат не посмел бы противиться этому. Цезарю не оставалось ничего более, как открыто восстать либо покориться.

Последние усилия Цезаря сохранить мир

Цезарь собрал своих друзей на военный совет, на котором Курион предложил вызвать из Галлии армию и тотчас же идти на Рим. Так как война неизбежна, то нужно ее ускорить. Но Цезарь, знавший, что общественное мнение расположено к миру,[488]еще надеялся его сохранить, призвав всю Италию стать судьей между ним и его врагами. Дикие времена Суллы миновали. Не было уже того ужасного антагонизма между отдельными классами, который вызвал последнюю междоусобную войну; если бы отвратительные ссоры нескольких политиканов вызвали ее снова, то это было бы чудовищно. Цезарь, однако, не мог оставаться в бездействии; он тотчас вызвал в Италию два легиона (двенадцатый и восьмой) и приказал Гаю Фабию идти с тремя легионами из Бибракте в Нарбон, чтобы воспрепятствовать возможному движению легионов Помпея из Испании.[489]Но прежде он хотел еще раз предложить примирение. Было 25 или 26 декабря; сенат должен был собраться 1 января; если бы курьер смог прибыть в Рим до этого дня, то еще сохранялась бы надежда предотвратить удар, который враги замышляли нанести, конечно, в этот день. Курион заявил, что готов выполнить это. Цезарь написал одно письмо к сенату, другое к народу, и Курион на рассвете 27-го числа уехал.[490]В своем письме к сенату Цезарь объявлял, что готов отказаться от командования, если Помпей сделает то же самое; в противном случае он позаботится защитить свои права. В письме к народу он говорил, что готов возвратиться к частной жизни и отчитаться в своих поступках, приглашал Помпея сделать то же самое.[491]

Положение Помпея и Цицерона

Последние дни года были для всех очень тревожными. Декларации Помпея действительно обратили во врагов Цезаря (хотя и против их желания) многих сенаторов и представителей высших классов, не смевших открыто противиться столь могущественному человеку. Этот поворот в общественном мнении ободрил Помпея, который в раздражении от дерзких речей Антония заявил 25 декабря Цицерону в окрестностях Формий, что он решительно против того, чтобы Цезарь стал консулом в 48 году и вообще когда бы то ни было. Второе консульство Цезаря было бы роковым для республики. Если он достаточно глуп, чтобы начать войну, то пусть попробует: он, Помпей, не боится этого.[492]В сущности, только простой народ, поддерживавший Катилину, был теперь на стороне Цезаря. Но все как в том, так и в другом лагере были в постоянной тревоге. Что должно было произойти на заседании 1 января? Цицерон почти сожалел, что покинул свою провинцию. Он чувствовал себя более обязанным Помпею, чем Цезарю, и теперь, когда угрожал их разрыв, сожалел, что не уплатил сполна своего долга галльскому проконсулу; но всего более он желал мира и рассчитывал на примирение, чтобы избежать самой нелепой и гибельной из междоусобных войн. Подобно многим из своих современников, он испытывал иллюзии относительно сил Цезаря.[493]Кроме того, как добьется он триумфа, если разразится война?

Цезарь в Равенне

Но всего более мучений эти ужасные дни должны были принести находившемуся в маленькой Равенне Цезарю. Несмотря на скептицизм, приобретенный в борьбе, в атмосфере подкупов и лжи, он не мог не чувствовать ужасного раздражения против людей, мира и судьбы. Что будет с ним в будущем? До сих пор он не имел особенной удачи. Все, что так хорошо удавалось Помпею, не обращалось ли во зло для него самого? Они оба, чтобы приобрести славу, могущество и богатство, заискивали перед толпой, подыгрывали демократическим страстям, подкупали народ, противились сенату, старались разрушить старые учреждения. Но Помпей был три раза консулом, праздновал много триумфов, приобрел огромное имение и наслаждался им в Риме на глазах у народа и знати; ему удивлялись как первому полководцу своего времени, и он сделался представителем высших классов, не лишаясь уважения толпы. Вся его жизнь была цепью успехов. А ему, Цезарю, напротив, что принесли такие долгие труды? Он должен был медленно шаг за шагом подниматься по лестнице магистратур; он мог достигнуть их, только вмешиваясь в свалку, интригуя, борясь и создавая себе врагов. Когда в сорокалетнем возрасте он получил наконец провинцию, чтобы приобрести там славу и богатство, судьба опять обманула его. Ему досталась страна очень бедная, по сравнению с Востоком, и завоевание было очень трудным; там ему пришлось в течение девяти лет подавлять восстания. А в конечном счете что принесло ему все это? Славу? Нет. Он был человеком самым презираемым и ненавидимым высшими классами, и всякий италиец, читавший Ксенофонта, считал себя вправе давать ему советы, как успешно окончить галльскую войну. Богатство? Нет. Он вышел из этой гигантской борьбы почти столь же бедным, каким начинал ее, употребив на подкуп политического мира почти все, что принес ему грабеж Галлии, и даже не получил благодарности, которую заслужил такой большой щедростью. Вся Италия упрекала его за эти грабежи, из которых она извлекла столько выгоды, и за эту политику, всеми плодами которой она пользовалась. И если Цезарь обращал свои взоры на прошлое, чтобы отыскать причину столь различной участи, он не мог не заметить, что Помпею благоприятствовало его участие в проскрипциях Суллы. Это отдаленное начало оказало такое большое влияние на их судьбы, что они еще теперь чувствовали его действие. Помпей во время этого ужасного кризиса приобрел большое влияние в высших классах, оказавшееся ему полезным, чтобы сделаться популярным при переходе на сторону демократов, не слишком компрометируя себя; потом, поскольку его популярность утвердилась, он получил все, чего хотел: почести, провинции, командования, триумфы, но взамен этого дал народной партии очень мало. Таким образом, все, наконец, признали его человеком, необходимым во всех отношениях. Цезарь, напротив, навлек на себя ненависть котерии, управлявшей во время реакции. И из этой ненависти проистекали все несчастья его жизни: трудное начало, огромные долги, сделанные с целью добиться известности; его первая борьба с консерваторами; необходимые революционные изменения в консульстве; крайне империалистическая политика, которой он следовал, стараясь поддержать демократическую революцию; и этот союз с демагогией, от которого он никогда не мог избавиться и который угрожал теперь привести его к гибели.

Все эти несчастья были роковым последствием его родства с победителем кимвров и первых, истинно благородных поступков, им совершенных: сохраненной посреди террора верности дочери и памяти Цинны; благородной позиции, занятой им по отношению к Сулле; его отвращения к братоубийственной борьбе. Если бы он пожелал тогда изменить побежденным, то он сделал бы гораздо скорее свою карьеру и стал бы столь же счастливым и могущественным, как Помпей. Несчастья Цезаря были по большей части выражением глубокой несправедливости — несправедливости вещей, людей и событий. То обстоятельство, что эта несправедливость в таком ужасном кризисе не довела его до отчаяния и не толкнула его к ненависти, жестокости и насилию, является одновременно доказательством могущества его духа и одной из его величайших и славных заслуг. Междоусобная война вплоть до Фарсалы была, может быть, самой лучшей частью его жизни, потому что он проявил в ней умеренность, ум и предусмотрительность, искупавшие безрассудства и жестокость галльской войны. Даже в тот момент, когда Курион, не переводя дух, скакал по Фламиниевой дороге, Цезарь, все еще веря в мир, надеялся, что его письмо, составленное в энергичных, но умеренных выражениях, придет вовремя и приведет к раскаянию непримиримые умы. Все, казалось, зависит от быстроты Куриона и действия письма. И Куриону удалось выполнить свою задачу.

Письмо Цезаря к сенату

Когда сенат собрался 1 января, письмо уже было в руках Антония. Но консулы так сильно страшились действия, какое оно могло произвести, что старались воспрепятствовать его чтению. Естественно, что Антоний и друзья Цезаря тем более настаивали на его прочтении, надеясь произвести еще раз одну из тех быстрых перемен, которые были так часты в последнее время. Таким образом, только после очень долгих и бурных прений было дано позволение прочесть его.[494]Но результат был неутешителен для сторонников Цезаря. Было ли это действительное раздражение, страх ли перед Помпеем, являвшимся, как знали теперь сенаторы, решительным противником Цезаря, или лишь повод для дурного расположения духа, господствовавшего в собрании, но письмо Цезаря было принято с негодующими восклицаниями как угрожающий и дерзкий вызов.[495]В мгновение ока дело Цезаря было проиграно в сенате. Сбитый с позиции, Антоний должен был умолкнуть. Консервативная партия, забывая, что старалась помешать чтению этого письма, быстро ухватилась за удобный случай уничтожить противника. Лентул и Сципион произнесли энергичные речи; защитники Цезаря могли говорить только во время шума. Сам Марцелл, консул 51 года, был освистан и принужден замолчать, потому что осмелился спросить, не следовало ли ранее, чем вызвать войну, удостовериться в своей достаточной подготовке.[496]Разве Помпей не объявил, что все готово? Среди общего возбуждения и полного смятения было внесено предложение объявить Цезаря врагом отечества, если он не сложит с себя командования до 1 июля.[497]Благодаря вмешательству Антония и Квинта Кассия голосование не было проведено,[498]но для консерваторов это было безразлично. Они были уверены теперь, что заставят, когда захотят, вотировать военное положение, уничтожавшее власть трибунов.

Первые десять дней января 49 года

Тогда сразу со всех сторон появились ревностные примирители, злонамеренные подстрекатели, неуместные советчики, мрачные прорицатели, неутешные плакальщики, всегда являющиеся накануне великих социальных кризисов. Вечером 1 января Помпей призвал к себе многих сенаторов, обратился к ним с похвалами и одобрением и пригласил явиться завтра в сенат. В то же время начались выборы, и в Рим призвали ветеранов.[499]Однако ночью, по-видимому, произошла известная смена настроения сенаторов. Когда на следующий день трибуны наложили свое veto, консулы не посмели идти против них. Тесть Цезаря и претор Росций потребовали шестидневной отсрочки, чтобы испробовать примирение. Другие требовали прибегнуть к посольству.[500]Случай захотел, чтобы сенат не собрался ни 3-го, ни 4 января и чтобы Цицерон прибыл в окрестности Рима, с радостью принятый более благоразумной частью сената, желавшей мира и надеявшейся на его вмешательство.[501]Цицерон действительно тотчас принялся за дело, вступил в переговоры с вождями партий и внес предложение позволить Цезарю заочно домогаться консульства, а Помпею во время его консульства удалиться в Испанию.[502]В то же самое время Курион получил от Цезаря новые, еще более умеренные предложения: он был готов удовольствоваться Цизальпинской Галлией и Иллирией с двумя легионами.[503]На мгновение можно было думать, что эти два предложения приведут дела в порядок. Помпей, по-видимому, раскаявшийся, тайно поручил Луцию Цезарю, молодому человеку, отец которого был генералом в армии Цезаря, вести переговоры о мире. Луций Росций, которому Помпей объявил, что расположен принять последние условия, предложенные Курионом, со своей стороны выехал к Цезарю.[504]Но вмешались Лентул, Катон и Сципион; они окружили Помпея и оглушили его своими вопросами: неужели он так неопытен, что попадет в расставленную Цезарем ловушку?[505]Однако сенат 5-го и 6 января колебался, подобно Помпею, и обсуждал положение дел, не принимая никакого решения. Но вечером 6 января Помпей был снова атакован непримиримыми консерваторами, и 7 января было объявлено военное положение;[506]Антоний и Квинт Кассий бежали из Рима. К концу полуторагодичной борьбы, интриг и хитростей ненавистный враг был наконец побежден: он не будет консулом иначе как ценой гражданской войны; а отважится ли он на нее? Враги Цезаря являлись с этих пор при помощи Помпея господами в государстве: они располагали казначейством, провинциями, союзниками, армиями; они имели у себя самого знаменитого из полководцев, самого славного из граждан. Цезарь, напротив, имел только девять истомленных долгой войной легионов, маленькую провинцию и недавно покоренную и еще враждебную Галлию. Таким образом, общим мнением было, что он никогда не осмелится вторгнуться в Италию, оставив за собой едва побежденных галлов, и скорее будет вести оборонительную войну в долине По.[507]В последующие дни сенат много заседал под председательством Помпея, который давал успокоительные уверения по поводу военного положения; без труда одобряли разные меры, направленные против Цезаря; передали в распоряжение Помпея государственное казначейство, муниципальные и частные — кассы; разрешили ему проводить принудительные займы;[508]распределили лучшие провинции любимцам консервативной партии. Сципион получил Сирию, Домиций — Трансальпийскую Галлию, Консидий Нониан — Цизальпинскую Галлию.[509]Наконец, решили провести обпщй набор и с этой целью разделили Италию на округа, в каждом из которых выбрали влиятельного сенатора, владевшего там поместьями, для главного начальствования. Цицерону досталась Капуя,[510]Домицию — территория марсов, Скрибонию Либону — Этрурия, Лентулу Спинтеру — Пицен. Консервативное правительство, казалось, было вновь восстановлено.

Но вдруг утром 14 января[511]необычайная новость, подобно удару грома, разразилась над Римом: Цезарь перешел Рубикон и со значительными силами занял Аримин; вождь демагогов, искателей приключений и отчаянных людей шел на Рим во главе своих легионов и галльской кавалерии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.