Глава 12 Куда направляли советский самолет «прорабы перестройки»?

Глава 12

Куда направляли советский самолет «прорабы перестройки»?

5 апреля 1988 года «Правда» опубликовала редакционную статью о письме Нины Андреевой. В грубой демагогической манере, выдававшей стиль А.Н. Яковлева, статья извращала содержание письма Андреевой. Автор статьи приписывал Андреевой намерение возродить беззакония. Аргументы Андреевой о необходимости проявлять объективность в отношении Сталина отвергались. Проявляя характерную для него смесь апломба с невежеством, Яковлев утверждал, что известное высказывание Черчилля о Сталине, приведенное Андреевой, не могло принадлежать бывшему английскому премьеру, а взято, «скорее всего, из Дейчера». Следствием этой статьи стал поиск «антиперестройщиков» и «тайных сторонников Нины Андреевой», а фактически травля всех, кто выражал беспокойство за судьбу страны, охваченной массовой психопатической эпидемией. Поиск «врагов перестройки» и «сторонников Нины Андреевой» начался с партийных верхов.

Как писал Черняев, «с 11 по 18 апреля Горбачев в три приема провел совещание с секретарями обкомов и ЦК нацкомпартий всей страны… Всего… 150 «генералов», главная ее сила. Формально в повестке дня — выяснение позиций в связи со статьей Нины Андреевой». Теперь Горбачев уже не считал нужным играть роль беспристрастного судьи, взвешивающего все плюсы и минусы в Сталине и в сталинской эпохе. Объясняя секретарям обкомов свою антипатию к письму Нины Андреевой, Горбачев повторял наиболее грубые антисталинские измышления, повторявшиеся Хрущевым, а затем в либеральных кругах столичной интеллигенции и в советологической литературе Запада: «Сталин — преступник, лишенный всякой морали. Один миллион партийных активистов расстрелян, три миллиона отправлено в лагеря, их сгноили… Списками выбивали лучших людей… И Нина Андреева, если пойти по ее логике, зовет нас к новому 1937 году. Вы этого хотите? Вы — члены ЦК? Вы должны глубоко думать о судьбе страны. И постоянно помнить: все мы за социализм. Но за какой? Такой, как при Сталине, нам не нужен…»

Замечание первого секретаря Свердловского обкома КПСС Петрова на одном из этих совещаний о том, что Нина Андреева в чем-то права, вызвало гнев Горбачева. Как записывал Черняев, Генеральный секретарь «багровеет, еле сдерживает себя». Но он брал на заметку «непокорных», и, как писал Черняев, «вскоре Петрова отправили послом на Кубу — поближе к его единомышленникам». Немедленно отстранялись от работы и другие реальные или мнимые «сторонники Нины Андреевой». Борьба против «тайных сторонников Нины Андреевой» и самого Сталина набирала обороты, превращаясь в истребительную кампанию.

Особенно активизировались в разоблачении «антиперестройщиков» те вечные конъюнктурщики, которые всегда хотят поспеть в любой массовой кампании: В гораздо более широких масштабах повторялись события, описанные Ф.М. Достоевским в романе «Бесы»: «В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки… Во всякое переходное время поднимается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но, даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо Всех сил беспокойство и нетерпение. Я не про тех, так называемых, «передовых», говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная забота) и хотя очень часто с глупейшею, но все же с определенною более или менее целью. Я говорю лишь про сволочь. Между тем, эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду кучки «передовых», которые действуют с определенной целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что впрочем, тоже случается». С начала апреля 1988 года подобные «людишки» стали терроризировать советское общество.

На партийном собрании в Институте международного рабочего движения АН СССР, в котором я работал, почтенная дама яростно требовала от работника райкома КПСС, присутствовавшего на собрании, ответа: «За кого вы — за курс Горбачева и ЦК КПСС, или за линию Нины Андреевой?» Даму поддерживали другие члены партии, считавшие себя истинными интеллигентами, а потому ярыми врагами «сталинизма» и верными последователями горбачевской перестройки.

В среде городской интеллигенции малознакомые люди нередко спешили на всякий случай объявить себя «демократом» или противником «сталинизма». Вновь созданная организация «Мемориал», в состав которой вошли видные представители интеллигенции (как, например, академик Лихачев) и правящих кругов (как, например, Ельцин), пропагандировала материалы, в которых рассказывалось о страданиях несчастных людей. Главным виновником их страданий, как и прежде, начиная с версий Берии и Хрущева, объявлялся Сталин. Эти трагические истории вызывали искреннее сочувствие миллионов людей, и они не могли не возмущаться тем, кого называли ответственным за человеческие жертвы и страдания. Этим нередко пользовались те, кто никакого отношения к жертвам репрессий не имел, но ловко спекулировал на сочувствии советских людей «узникам ГУЛАГа».

Резкая смена общественно-политических ориентиров имела далеко идущие последствия. Стремление «освободиться от сталинизма» позволяло отказаться от многих знаний и духовных ориентиров прошлого. Все, чему обучали в школе или было прочитано в «доперестроечной» литературе, следовало поставить под сомнение или забыть, как «сталинистское» наваждение. Насмешкам и издевательствам подвергалась учебная и художественная литература «доперестроечного» времени, фильмы и спектакли тех лет. В библиотеках прятали в закрытые архивы или выбрасывали книги, которые считались «сталинистскими» или «застойными». Из репертуаров театров, из текущего радио- и телевещания убирали спектакли, фильмы и песни советского прошлого. Все же, что прежде воспринималось со знаком «минус» или с вопросительным знаком, теперь оценивалось знаком «плюс» и даже с восклицательным знаком.

В беседе со мной автор работы о Коммунистическом Интернационале Молодежи разглядел даже в фильме «Зеркало для героя» по сценарию С. Рыбаса опасную ностальгию по сталинскому прошлому, а потому заклеймил фильм как вещь, «страшнее письма Нины Андреевой». Подвыпивший молодой человек в автобусе проклинал «стариков», которые «в сталинское время творили массовые убийства». Эти проклятия адресовались почтенной пожилой женщине, которая ехала в том же автобусе и о жизни которой юный «обличитель» явно ничего не знал.

И все же, хотя выступать в защиту Сталина после начала травли Нины Андреевой никто публично не решался, журналы «Наш современник» и «Молодая гвардия», газета «Литературная Россия» и ряд других органов печати давали отпор политической кампании, которая все больше приобретала характер «охоты на ведьм».

В это время в либеральной печати поднялась еще более высокая волна нападок на Сталина и сталинистов. Одной из таких публикаций стала статья Юрия Карякина «Ждановская жидкость» или против очернительства». Начиная свою статью с обвинений в адрес A.A. Жданова, Юрий Карякин переходил к атакам на И.В. Сталина, а затем выдвигал развернутую программу расследования «дела Андреевой». Именуя письмо Андреевой «Манифестом» антиперестроечных сил, Карякин писал: «Убежден: будет воссоздана — день за днем, во всех драматических и комических подробностях — вся хроника событий вокруг «Манифеста», вся хроника его замысла, написания, публикации, хроника организации его одобрения. Чем определялся выбор дня для публикации? Какой стратегией? Почему не появился «Манифест», скажем, 10 марта или 21-го? Особенно будет интересна хроника событий между 13 марта и 5 апреля. Сколько местных газет перепечатали «Манифест»? Сколько было размножено с него ксероксов? Сколько организовано обсуждений-одобрений? По чьему распоряжению? Как пробуждалась местная инициатива? Кем? Почему три недели не было в печати ни одного слова против, за исключением, кажется лишь «Московских новостей» и «Тамбовской правды»? Почему Нину Андрееву хочется назвать лишь соавтором «Манифеста» и, к тому же, далеко не главным? А кто главный? Почему частное мнение, совершенно очевидно противопоставленное всему курсу партии и государства на обновление, почему оно фактически господствовало беспрекословно и безраздельно в течение тех трех недель (точнее: двадцати четырех дней)? Почему оно фактически навязывалось — через печать или как-то еще — всей партии, всему народу, всей стране? Как это согласуется с лозунгом «больше демократии, больше социализма», с гласностью, с Уставом и Программой партии, с Конституцией государства, наконец? Что это за Нина Андреева такая, обладающая столь небывалым и непонятным всемогуществом? А если это действительно не она, то кто? Стало быть, речь идет о чьей-то платформе? О чьей конкретно? И почему тогда ее истинные создатели спрятались за бедного химика? И последний вопрос: если оказалось возможным такое, то почему невозможно и худшее?»

Эти вопросы позволяют воссоздать атмосферу, в которой разворачивалась травля Нины Андреевой, ее письма и тех, кто поддержал преподавателя химии. Поток вопросов, заданных Карякиным, отражает не только его натуру, но и характер словопрений в кружках столичной интеллигенции, Запугивая себя и других ужасами «доносов» и «следствий», Карякин, как и прочие участники подобных «непросыхающих» дискуссий, на деле доносили на Нину Андрееву, на тех, кто публиковал ее письмо, на тех, кто ее поддержал, и давали четкие указания, каким образом вести следствие по «делу Нины Андреевой». Постоянно возмущаясь «заговорщическими» версиями, которыми изобиловали процессы 30-х годов, и объявляя параноиками советских руководителей тех лет, Карякин и его друзья демонстрировали параноидальную одержимость, увидев в частном письме Нины Андреевой широко разветвленный заговор, направленный против правящей партии и Советского государства. Карякин, не упускавший случая, чтобы выразить свое негодование по поводу произвольных приговоров 30-х — начала 50-х годов, спешил подсказать компетентным органам партии и государства, что Андреева и «другие» нарушили Устав и Программу партии, а также Конституцию СССР. Видимо, все те, кого хотел привлечь к ответственности Карякин, должны были быть исключены из партии, а затем преданы суду по всей строгости закона за покушение на конституционный строй.

Пугая читателей картиной репрессий, которые должны были обрушиться на страну в случае, если бы сторонники Нины Андреевой восторжествовали, Карякин изображал; из себя и своих единомышленников жертв возможного, хотя и несостоявшегося террора. Доказывая правоту своих измышлений, он обрушивал на читателей новую серию вопросов: «Или все эти вопросы неправомерны, и надо запретить их задавать? А может быть, надо еще запретить над ними и думать? Или они нас не касаются? Не нашего ума дело? Почему это не нашего? А чьего тогда, позвольте узнать? Разве от прямого ответа на них не зависит тоже ход, судьба обновления?»

На протяжении своей статьи Карякин постоянно обыгрывал сходство названия ароматического препарата, использовавшегося в России в XIX веке («ждановская жидкость»), с фамилией A.A. Жданова. Поскольку никакой 3 связи между данным препаратом и покойным партийным руководителем Карякин не мог логично проследить, то для объяснений этой поверхностной ассоциации приходилось опять обращаться к работе Ф. Углова. Ссылаясь на исследователя проблемы алкоголизма И.А. Сикорского, Углов утверждал, что «под влиянием алкоголя» особенно сильно разрушаются «более сложные» умственные процессы — «ассоциации»: «Вместо внутренних ассоциаций часто проявляются ассоциации внешние, нередко стереотипные, основанные на созвучии, случайном внешнем сходстве предметов… Иногда подобные ассоциации появляются без малейшего основания, но зато упорно держатся в уме, всплывая снова и снова. Человек как бы «зацикливается» на них. Такие ассоциации напоминают собой патологическое явление, замечаемое при неврастении и психозах… Все это указывает на глубокие изменения механизма мышления человека».

Очевидно, став давно жертвой «стереотипных», «внешних», «случайных» ассоциаций, Карякин старался уничтожать глубинные ассоциации, сложившиеся в общественном сознании советских людей. В характерной для него агрессивной манере он писал: «Знаю, знаю, всю жизнь от вас слышу: в сознании народа слова социализм и Сталин — слились, отождествились, и надо с этим считаться. Да, к беде нашей великой, это так (впрочем, далеко не у всех). Я бы даже добавил: слова эти — склеились! Ну и что?» И опять прибегая к случайным ассоциациям и подменяя логику ее видимостью, Карякин с торжеством провозглашал: «Были в свое время склеены слова христианство и инквизиция, Христос и Торквемада. Расклеились».

Вместо сложившихся в общественном сознании ассоциаций, Карякин навязывал иные. Он требовал признания постулатом следующее положение: «Сталин — это беспрерывное, систематическое понижение цены человеческой жизни — до нуля, понижение цены личности — до отрицательной величины: личность — вот главный враг, вот что всего подозрительнее, всего опаснее». И тех, кто не признавал этот постулат, автор говорил, что они задыхаются в «чистой атмосфере». Обращаясь к ним, он утверждал: «Лишь в темноте вы чувствуете себя сильными (да и в самом деле — сильны), а на свету? На свету вы бессмысленно хлопаете глазами, как филины».

Эти явно не человеческие существа, не способные дышать свежим воздухом и теряющие ориентацию на свету, совершали, по словам Карякина, фантастические преступления: «Вы пытаете факты точно так же, как ваши предшественники пытали живых людей. Вы снова хотите их, эти факты, арестовать, заточить, испепелить. Для вас преступлением является само раскрытие преступлений… Совесть для вас (совесть) — это весть не о боли, не о судьбе народа, а весть о воле начальства сталинско-ждановской выучки… Вы боитесь, боитесь и народа своего, и правды, и совести».

В стране, в которой развернулась охота на «сторонников Нины Андреевой», статья Карякина пользовалась огромной популярностью, особенно среди части интеллигенции. Поэтому она была включена в сборник «Иного не дано». Что же было это «нечто», чему не было альтернативы?

Представлено 34 статьи различных авторов на самые разные темы. Писатель С. Залыгин высказался на обычную для него тему, протестуя против попыток вернуться к отвергнутому уже плану о переброске северных рек. Указав в начале своей статьи о том, что он не хотел участвовать в сборнике, так как он «детально знаком лишь со сравнительно узким кругом вопросов, касающихся в основном работы научных учреждений и публикации научной литературы», академик В. Гинзбург в своей статье «Против бюрократизма, перестраховки и некомпетентности» высказал справедливые упреки в адрес невероятно усложненной процедуры оформления научных публикаций.

В своей большой статье социолог Т. Заславская приводила данные опросов относительно отношения к перестройке. При этом оказывалось, что за перестройку выступают поголовно «передовые рабочие и колхозники», а против перестройки почти поголовно «ответственные работники управлений», «ответственные работники торговли и обслуживания», «необоснованно привилегированный слой рабочих» и «представители организованной преступности». Хотя невольно возникали сомнения, каким образом авторы опросов смогли выделить такие группы (неужели люди сами именовали себя «представителями организованной преступности» или «передовыми рабочими и колхозниками»?), статья содержала обычные для того времени в советской печати положения о необходимости перестройки.

Несмотря на зазывное название своей статьи («Зачем дорога, если она не ведет к храму?»), в таком же духе высказывался и Н. Моисеев: «Наука современный научный марксистский анализ состояния нашего общества как никогда нужны именно сегодня, на начальном этапе трудного и длительного переходного пути, на который, как мы все надеемся, вышла наша страна». Резко осудив бюрократию и высказав ряд замечаний о возможных позитивных последствиях введения рыночных механизмов, Моисеев тут же оговаривался и замечал: «С помощью рынка ГОЭЛРО не реализуешь. Вот почему и на рынок нужна определенная управа». Затем Моисеев рассказывал об истории ГОЭЛРО и его огромной роли в развитии советской экономики. В этих статьях не было ничего радикального. Против Значительной части их содержания трудно было возразить, громкое название «Иного не дано», объединявшее эти статьи, казалось излишним. Но статьи академика Гинзбурга, писателя Залыгина и ряда других авторов служили лишь удобным прикрытием для других материалов, предлагавших программу радикальных перемен в обществе. Лозунг борьбы против бюрократии использовался для того, чтобы доказать необходимость коренного демонтажа советской системы. «Иного», кроме разрушения существующего строя, «не дано», — утверждали большинство авторов, которых в то время стали именовать «прорабами перестройки».

В своей статье «Перестройка управления экономикой» Г. Попов писал: «Речь идет о решительной перестройке, быстрой. Глубокой… Очистительная экономическая буря Скорее всего за два-три года отбросит нас по показателям назад, но смоет все неэффективные предприятия, как монстров, рожденных администрированием, так и — главное — снесёт Административную Систему, которая, эксплуатируя в прошлом и свою неизбежность, и свои былые заслуги, на десятилетия продлила свое существование, вырождаясь в механизм торможения, обрекая страну на предкризисную ситуацию».

«Вместе с уходом администрирования из экономики, — предрекал Попов, — создадутся условия для его преодолевшая в культуре, науке и других областях. Диалектика такова, что нельзя перестроить экономику, не перестраивая одновременно — и даже раньше — политику. Ибо политика — концентрированное выражение экономики, и надо начать с неё». Такая «очистительная буря» приведет к кардинальным переменам даже в быту советских людей, уверял Попов. «При демократическом варианте» перестройки, писал экономист, «между семейной фермой и имеющей заработанные трудом деньги городской семьей или никого не будет или молоко будет доставляться прямо в квартиру в установленное время, в договоренном количестве и по договоренной цене».

То ли читатели сборника очень истосковались по молочницам, которые еще сравнительно недавно доставляли молоко на дом, то ли у каждого из них накопились иные претензии к советскому строю и они жаждали «очистительной бури», но эта статья Попова, как и другие его сочинения, пользовалась большим успехом. Однако об этой статье мало кто вспоминал, когда «очистительная буря» смела целые отрасли производства, оставив без работы миллионы людей, уничтожила научные учреждения и оставила без средств театры, музеи, нанесла мощные удары по системе здравоохранения и образования, разломала Советский Союз. Эта статья была забыта к тому времени, когда под руководством мэра Попова столица нашей страны превращалась в грандиозную мусорную кучу, сборный пункт бомжей, а передвижение по ней с наступлением темноты стало небезопасным. Никто не спрашивал московского мэра Попова, куда подевались те молочники и молочницы, о которых он сочинял свои оды?

И все же, поскольку жажду «очистительной бури» (лишь после которой можно было получать молоко на дом) испытывали далеко не все, то авторы сборника постарались как можно более мрачными красками изобразить главного врага перестройки — сталинизм и его творца — Сталина. Предстоявшая «очистительная буря» должна была нанести удар по «сталинской системе». Свою статью «Возобновление истории» Л. Баткин завершал призывом: «От России сталинской к России гуманной и демократической!»

В своей статье «Почему сталинизм не сходит со сцены?» Л. Карпинский утверждал, что «под сталинизмом… следует понимать не только реальную административно-бюрократическую систему, охватившую практическую жизнь общества, но и систему соответствующих взглядов и представлений, навязанную общественному сознанию. Сталинизм обернулся идейно-психологическим комплексом». Карпинский безапелляционно изрекал: «Одним из тяжелых преступлений сталинизма явилось внедрение рабской психологии в жизнь народа… Под прессом сталинизма разум свелся к рассудку, а рассудок — к предрассудкам».

В качестве примера таких «предрассудков» Карпинский привел убеждения советских людей в том, что «без Сталина мы бы не создали могучую индустрию и не победили в Великой Отечественной войне; путь, по которому повел Сталин, был единственно возможным и объективно предопределенным историей». Карпинский опровергал этот «предрассудок» так: «Гласность обнаружила, «кто есть кто». Вполне выяснилось, что Сталин, стоя в центре нас, был с нами всего лишь попутно, «между прочим», а по существу, преследуя цели самовластия, шел против нас. И в этой роковой «неувязке», пожалуй, и заключается главная драма нашей истории», Вывод, который сделал критик Чубинский из романа Рыбакова, теперь принимался Карпинским как доказанная истина.

Подразумевая, очевидно, книгу Рыбакова, пьесы Шатрова, а также ряд публицистических статей, появившихся в период «гласности», Карпинский уверял, что теперь советские люди узнали всю правду о Сталине. На деле эта «правда» лишь повторяла многократно повторенный вывод, сформулированный в байках либеральной интеллигенции: «Все победы советские люди достигали вопреки Сталину».

Одновременно Карпинский говорил и о «неправомерной» цене советских побед. Но тогда возникал вопрос: если они были достигнуты вопреки Сталину, то и «неправомерная» цена не была следствием усилий Сталина. Однако логика явно не была сильной стороной мышления Карпинского, обожавшего в свою бытность секретарем ЦК ВЛКСМ не логически обоснованные выводы, а трескучие фразы, вроде «фантазия — это стартовая площадка мечты».

Вторя Карпинскому в своей статье «Чтобы это не повторилось», В. Фролов попытался разбить все «сталинские мифы». Для начала он выделил «пять категорий апологетов культа Сталина». 1) Молодежь, которая о времени культа может знать либо по литературным (историческим) источникам, либо вследствие определенного воспитания в семье. 2) Сравнительно небольшое (в силу чисто возрастного фактора) количество людей, являвшихся участниками тех событий и бывших проводниками идей культа личности и его методов. 3) Представители «того самого «маргинального» слоя, повязанные коллективной ответственностью за содеянное или хотя бы «бывшие пассивными свидетелями происходившего», а также «люди, фанатично преданные революционным идеалам, для которых все, связанное с Советской властью, может рассматриваться только в положительном аспекте». Фролов спешил заметить, что «любой вид фанатизма, даже продиктованный лучшими побуждениями, не является предметом подражания».

Носители ностальгии «по сильной личности», которые подчеркивают, что «при Сталине не было воровства, была железная дисциплина, мы выиграли войну, общество, в том числе и его экономика, развивалось». Фролов тут же оговаривался, что в их «утверждениях заложено много ошибок».

«Противники гласности и демократизации. На мой взгляд, это самая опасная группа…».

Получалось, что против очернения Сталина и его времени выступают враги общественного прогресса, лица, запятнавшие себя преступлениями в прошлом, «зеленая» молодежь», фанатики или люди, допускающие грубые исторические ошибки. Читателем предлагалось сделать несложный выбор: с кем они — с заблуждающимися, несмышленышами, одержимыми и преступниками, или с такими «честными», «умными», как автор статьи.

В. Фролов также предлагал краткий перечень ответов «сталинистам», которые могли бы направить их на путь истинный. Повторяя тезис Карпинского, Фролов писал: «Во-первых, многое в нашей истории было достигнуто не благодаря Сталину, а вопреки ему».

«Во-вторых, — утверждал Фролов, — страна действительно развивалась, но общий уровень мировой экономики позволял в тот период добиваться определенных успехов волюнтаристскими методами руководства». В каких исторических рамках существовал во всем мире такой необыкновенный порядок вещей, Фролов не уточнял.

«В-третьих, высокий уровень дисциплины, меньший размах коррумпированности, воровства и бесхозяйственности был обусловлен не только жесточайшими, поистине драконовскими методами принуждения, но в первую очередь морально-политическим революционным подъемом общества». Получалось, что подъем энтузиазма 30-х годов происходил «вопреки Сталину». Фролов добавлял: «Когда были выбиты лучшие из лучших, и сместилась мораль целого слоя, и наступил период коррупции». Под «лучшими лучших» Фролов, видимо, имел в виду лиц, репрессированных в 30-х годах. Хотя среди таковых было немало людей достойных, факты свидетельствуют о том, что коррупция имела место и в 20-х годах. Не случайно в сентябре 1922 года при Совете труда и обороны РСФСР была создана комиссия по борьбе против взяточничества, которую возглавил председатель ОГПУ Ф.Э. Дзержинский. В то же время утверждать, что коррупция расцвела после репрессий 1937–1938 гг., значит искажать факты. Коррупция стаяла значительно активнее развиваться с середины 50-х годов, пока не стала настоящим бедствием в 80-х годах. И, наконец, цена, заплаченная за экономическое развитие страны, была непомерной… Все это было сверхдорогой платой за индустриализацию». Спору нет, военные методы коллективизации, о которых писал Фролов, имели и значительный «контрпродуктивный эффект». Их следствием явились и усугубление голода в деревне, и неоправданные жестокие репрессии по отношению ко многим крестьянам. Однако Фролов умалчивает о том, что без индустриализации страна была бы обречена на поражение, оккупацию, физическое уничтожение десятков миллионов советских людей и порабощение оставшегося в живых населения Советской страны.

Сталин, его теоретические мысли, его практические дела излагались в искаженном, примитивно-карикатурном виде, В своей статье «О путях совершенствования политической системы социализма» Е. Амбарцумов писал: «Унаследованная от Сталина концепция партии-монолита устарела, да и, строго говоря, столь же лишена смысла, как и сравнение советских людей с винтиками… Обеспечением социальной привилегированности и исключительности, с одной стороны, запугиванием и террором с другой, Сталин поставил аппарат себе на беспрекословную службу».

С одной стороны, Амбарцумов придумал мнимую «концепцию партии-монолита», которую якобы выдвинул Сталин. Он игнорировал усилия Сталина по развитию критики и самокритики в рядах партии, поощрению дискуссий, в том числе и при обсуждении вопросов государственной важности. Амбарцумов умалчивал о борьбе Сталина против бюрократизации партии и ее аппарата» о его предупреждениях об опасности партии оторваться от народа, о его усилиях добиться состязательности среди кандидатов на ответственные руководящие посты.

С другой стороны, атакуя идею укрепления партии, Амбарцумов игнорировал историческую реальность сталинских лет, когда без сплоченной партии нельзя было ни создать современную промышленность, ни победить в Отечественной войне.

Сваливая все беды, случившиеся с нашей страной, на Сталина, в своей статье «От гражданской войны к гражданскому миру» В. Сироткин обвинил Сталина в приходе нацистов к власти в Германии. Произвольно цитируя Бухарина и Сталина относительно социал-демократии и преувеличивая возможности советского руководства повлиять на внутриполитические события в Германии, Сироткин утверждал, что «Сталин опрокинул продуктивную идею Бухарина, которая могла остановить в Германии фашизм».

Катехизисом новой истории сталинских лет должны были стать положения, изложенные академиком А. Сахаровым в его статье «Неизбежность перестройки»: «Возникла новая общественная сила, олицетворением которой надолго стал Сталин… «Мандат» на власть он получил от бюрократии… Новая сила показала свои «зубы», ликвидировав нэп… Что было потом — известно. Насильственная коллективизация и раскулачивание, разорение крестьянства ради темпов индустриализации. Голод с чудовищной изоляцией обреченных на смерть районов. Практически никакой помощи умирающим с голоду. Именно в это время вывоз хлеба и леса на Запад достигает максимального уровня. Потом «великий террор», охвативший не только старую революционную гвардию и военачальников, но и все живые силы общества с трагическим апогеем в 1937 году. Потом многое другое…»

Обратив внимание лишь на трагичные стороны тех лет, Сахаров умалчивал о «многом другом». Об индустриализации, подготовившей нашу страну к Великой Отечественной войне. О существенных сдвигах модернизации сельского хозяйства. О создании действовавших успешно по всей стране учреждений бесплатной медицины и образования. О культурной революции в стране, покончившей с безграмотностью и поднявшей уровень образованности советских людей. О сталинской конституции, покончившей с неравенством в представительстве крестьян в Советах и дискриминацией по отношению к представителям «эксплуататорских классов», а также священников. О прекращении очернительства дореволюционной отечественной истории и репрессий по отношению к церкви. О невероятно поднявшемся международном авторитете Советского Союза. О великой победе над Германией и ее союзниками, ставшей возможной лишь благодаря усилиям Советской страны во главе со Сталиным. О создании ракетно-ядерного щита, за участие в котором академик был щедро награжден советским правительством во главе со Сталиным,

Выступление И.В. Сталина 9 февраля 1946 года перед избирателями Сталинского района города Москвы.

В нем Сталин сказал: «Я считаю, что избирательная кампания есть суд избирателей над коммунистической партией нашей страны, как над партией правящей. Результаты же выборов будут означать приговор избирателей».

Переговоры И.В. Сталина с премьер-министром Уинстоном Черчиллем и послом США в СССР Авереллом Гарриманом в августе 1942 года.

Вернувшись в Лондон, Черчилль в своем выступлении в палате общин 8 сентября 1942 года сказал: «Для России большое счастье, что в час ее страданий во главе ее стоит этот великий твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которых ему приходится жить».

Ялтинская конференция.

Слева направо сидят: У. Черчилль, Ф.Д. Рузвельт, И.В. Сталин. Стоят за ними слева направо: министр иностранных дел Великобритании А. Иден, государственный секретарь США Э. Стеттиниус, заместитель министра иностранных дел Великобритании А. Кадоган, нарком иностранных дел СССР В.М. Молотов.

Вспоминая это событие в своем выступлении 21 декабря 1959 года, Черчилль сказал: «Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали и, странное дело, почему-то держали руки по швам».

И.В. Сталин на трибуне XIX съезда КПСС.

В президиуме сидят в первом ряду слева направо: Л.М. Каганович, Г.М. Маленков, Л.П. Берия. H.A. Булганин, Н.С. Хрущев, К.Е. Ворошилов, В.М. Молотов, Д.С. Коротченко, Ж. Шаяхметов. О.В. Куусинен. Во втором ряду сидят слева направо: В.М. Андрианов, А.Б. Аристов, А.И. Ниязов. Н.С. Патоличев.

«Великий Сталин — знамя дружбы народов СССР!»

Плакат конца 40-х годов.

«Под водительством Великого Сталина — вперед к коммунизму!»

И.В. Сталин в рабочем кабинете в Кремле. Из журнала «Огонек» (март 1953 года).

И.В. Сталин в гробу.

Руководители партии и правительства выносят гроб с телом И.В. Сталина из Дома союзов.

Слева направо: Н.М. Шверник, Л.М. Каганович, H.A. Булганин, В.М. Молотов, неизвестный военный, Г.М. Маленков, Л.П. Берия.

Траурный митинг на Красной площади 9 марта 1953 года. Выступает Г.М. Маленков.

Скульптура И.В. Сталина.

Л.П. Берия — первый заместитель Председателя Совета Министров СССР.

Министр внутренних дел СССР после смерти И.В. Сталина. Он первым выступил с обвинениями в адрес Сталина, а, по свидетельству В.М. Молотова, 1 мая 1953 года уверял, что он «убрал Сталина». В июне 1953 года снят со всех постов и расстрелян в декабре 1953 года.

Г.М. Маленков — Председатель Совета Министров СССР после смерти И.В. Сталина.

Он первым стал цитировать частное письмо Карла Маркса, написанное в 1877 году историку, немецкому социал-демократу Вильгельму Блоссу, в котором говорилось о «неприязни» Маркса «ко всякому культу личности». Был смещен с поста Председателя Совета Министров СССР в феврале 1955 года и назначен министром электростанций СССР. В 1957 году был объявлен членом «антипартийной группировки», в последующем был исключен из КПСС.

Н.С. Хрущев — Первый секретарь ЦК КПСС с сентября 1953 года.

27 февраля 1956 года Хрущев выступил на закрытом заседании XX съезда КПСС с докладом «О культе личности и его последствиях». Так был рожден миф XX съезда — самый живучий миф XX века.

В.М. Молотов — Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и министр иностранных дел, в котором Н.С. Хрущев видел опаснейшего соперника.

Молотов решительно выступал против попыток Хрущева дать однозначно отрицательную оценку Сталину. В 1957 году был объявлен членом «антипартийной группировки» и в последующем исключен из КПСС.

К.Е. Ворошилов — Председатель Президиума Верховного Совета СССР в 1953–1960 годах.

Возражал против атак Хрущева на Сталина. В 1961 году объявлен членом ««антипартийной группировки».

Л.М. Каганович — Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР в 1953–1957 годах.

Поддерживал Молотова и Ворошилова в их критике позиции Хрущева по Сталину. В 1957 году был объявлен членом «антипартийной группировки» и снят со всех высоких постов.

H.A. Булганин — Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и министр обороны СССР в 1953–1955 годах, Председатель Совета Министров СССР в 1955–1957 годах.

Сначала активно поддерживал Хрущева в его нападках на Сталина, затем был снят со всех постов и объявлен членом «антипартийной группировки».

Однако поскольку Сахаров уже давно превратился в неоспоримого «гуру» для значительной части советской интеллигенции, его заведомо ущербная интерпретация событий сталинских лет стала для многих неоспоримым пособием для оценки советской истории.

Подробно на сталинской теме остановились в своей беседе Глеб Павловский и историк Михаил Гефтер. Отвечая на вопрос Павловского о «месте разоблачений и критики Сталина в перестройке», Гефтер говорил: «В иные минуты нет ничего важнее, чтобы кто-то решился сказать: король гол! Но проходит время, и оказывается, что эта простота мало что объясняет. Не то ли произошло у нас? Сначала миг прозрения, приоткрытая тайна. Еще бы усилие, еще бы совсем немного смелости… Решись в те годы Хрущев на обнародование Сохраненных временем обстоятельств убийства С. М. Кирова, может, и ходы назад были бы если не вовсе закрыты, то неизмеримо труднее». Таким образом, историк утверждал, что обвинения Хрущева в адрес Сталина и его намеки были недостаточными. Надо было, считал он, обвинить Сталина в убийстве Кирова. То обстоятельство, что все попытки Хрущева доказать ответственность Сталина за убийство Кирова провалились из-за отсутствия каких-либо реальных фактов, не смущало Гефтера.

Словно он не был профессиональным историком, Гефтер, подобно Рыбакову, произвольно приписывал Сталину не только те дела, которые он не совершал, но и мысли, которые он никогда не излагал. Утверждая, что в первые дни после Победы он, Гефтер, испытывал помимо радости также «странное ощущение — какой-то опустошенности… Но если нами владела неуверенность вместе с жаждой жизни, то Сталин в этом же чувствовал опасность для себя. Видел ли он в этих молодых людях в шинелях без погон будущих декабристов, овладел ли им прежний страх оказаться ненужным, подстрекавший его искать и создавать чрезвычайные ситуации, вернулся ли он к эйфории 1939 и 1940 годов, когда, казалось ему, Мир становился его единоличным поприщем?» Откуда все это взял историк Гефтер? Ведь историкам и не только им было хорошо известно, что в течение двух предвоенных лет Сталин работал не покладая рук, так как прекрасно сознавал, какая чудовищная опасность грозит Советской стране с запада и востока. Историк Гефтер исходил из того, что все социальные и внутриполитические потрясения, которые происходили в СССР, были делом рук Сталина, порождением его «страхом оказаться ненужным». Историк Гефтер повторял вздорную байку столичной интеллигенции о том, что Сталин видел в солдатах Красной Армии, вернувшихся с войны, бунтарей, готовых свергнуть Советскую власть, так как они были якобы в восторге от всего увиденного ими в странах, освобожденных ими от гитлеровской оккупации.

Отвечая на вопрос Павловского («Вы считаете Сталина неизбежной фигурой нашей истории?»), историк Гефтер отвечал: «тут двойная зависимость, от которой не отговориться проклятиями или «сбалансированными» разведениями в сторону — процесса и его центральной фигуры. Сталин не был неизбежен изначально, но его неизбежность нарастала из года в год… Он строил, и весьма искусно, свою нужность. И утверждая ее, придавал всему совершающемуся такие черты, которые делали его все более необходимым. Его политическое поведение, его лексику, весь его инструментарий нагнетания напряжений, дабы ими усиливать свою нужность и выходить из каждой такой экстремальной ситуации все более непременным: победителем и вызводителем из бед, и тем, и другим». По словам историка Гефтера, Сталин — это «архитектор своеобразного (и также нового циклиэма)». Отвечая на вопрос Павловского («Итак, Сталинский образ жизни — это прежде всего утрата альтернативы?»), историк Гефтер отвечал: «Я бы предпочел не просто об утрате, а об уничтожении альтернативы».

Получалось, что, продолжая кампанию по осуждению культа личности» Сталина, Гефтер приписывал Сталину необыкновенные способности. Он якобы творил историю — так, что он становился для нее необходимым, заставлял историю развиваться некими новыми циклами и сделал общественное развитие безальтернативным.

Советский историк Гефтер, автор большого числа работ по истории, главный редактор многотомной «Всемирной истории», постоянно утверждал в своих трудах, что действия правителей и других видных политических и государственных деятелей определяются объективными обстоятельствами. Попробовал бы кто-нибудь из авторов статей, готовившихся для «Всемирной истории», утверждать, что тот или иной деятель преуспевал в формировании исторической реальности по своей воле и в угоду своим прихотям! Как бы ему досталось от советского историка и марксиста Гефтера!

Но, может быть, теперь Гефтер, освободившись от «пут сталинизма», стал говорить правду? Однако все государственные руководители XX века, бывшие свидетелями деятельности Сталина, а также многие другие наблюдатели, включая историков, объясняли его действия необходимостью отвечать на тогдашние «вызовы времени», требования конкретной обстановки. Не было никого, кто бы утверждал, что Сталин искусственно формировал проблемы и делал это с целью стать «победителем». И эту чушь писал человек, который значительную часть своей жизни проработал профессиональным историком и приобрел большую известность как таковой.

Впрочем, далее в ходе беседы М. Гефтер говорил о «неумолимости» возникновения ряда проблем развития России и признавал, что Сталин, конечно, не единственный автор» этой «неумолимости». Он признавал, что «капиталистическое окружение — не бред маньяка». Однако Гефтер вспоминал о том, что он — историк, лишь для того, чтобы сказать: «Но я — историк, пытающийся взвесить реальность и сознающий, какую невероятную силу набрала при Сталине власть слов». Противопоставляя Сталину Ленина, Гефтер придумывал, как якобы по-разному толковали эти два вождя понятие «отсталости»: «В устах Ленина не один смысл, а несколько, связанных и противоборствующих. В них — и прошлое, и предстоящее, последнее, притом не в результате поражения, краха, даже застоя… «Отсталость» — знак обретения (знаний, умений, достатка), своего рода залог устойчивости, защиты от бюрократического монстра, преследовавшего его как дневной кошмар. Но вышло не по Ленину, и «отсталость» превратилось в слово-клеймо, слово-улику. Им изобличали, подхлестывали друг друга». Эти слова Гефтера завораживали, подобно шаманским заклинаниям, и многие читатели не замечали того, что маститый историк не приводил никаких примеров для подтверждения своих утверждений.

Голословные утверждения, вступавшие в вопиющее противоречие с исторической наукой и фактами, безапелляционные суждения, построенные на упрощенных и ложных схемах, подкреплялись Гефтером эмоциональными образами. Не случайно в беседе немало внимания было уделено разбору фильма «Покаяние».

Многие авторы, включая М. Гефтера, постоянно прибегали к цитированию ленинского «Письма к съезду» для того, чтобы лишний раз посрамить Сталина и заявить о его «неправомочности» возглавлять страну после 1924 года. Подробно на этом остановился С. Дзарасов в своей статье «Партийная демократия и бюрократия: к истокам проблемы».

А раз Сталин был «неправомочен» возглавлять страну, то его надо судить, хотя бы заочно. Поэтому в своей статье «Кого мы прячем? Зачем?» писатель Даниил Гранин сурово осуждал тех, кто, подобно Нине Андреевой, выступил против кампании очернительства советского прошлого, а заодно настаивал на проведении суда над Сталиным. Писатель был категоричен: «Порожденные застойным периодом, который сам логически порожден сталинизмом, они и сегодня смыкаются с защитниками Сталина. Используя Сталина, обрушиваются на перестройку, списывают на нее коррупцию, аварии, благо все подобные вещи теперь публикуются. Они не только тормозят — они пытаются дать задний ход перестройке, им ведь ничего не грозит. Сталина и сталинизм недостаточно осудить, их, по-видимому, следует судить по всем законам права и этики». Это был один из первых призывов судить советское прошлое, которые затем повторялись в Прибалтике, Польше, на ассамблее ПАСЕ. Авторы этих призывов имели практические цели: потребовать от нашей страны «компенсацию» за «преступления» советского прошлого, особенно сталинского прошлого.

Хотели того отдельные авторы статей или нет, но сборник в целом стал манифестом антисталинизма, под знаменем которого осуществлялся разгром нашей страны. В своем предисловии к сборнику ее ответственный редактор Ю.Н. Афанасьев, выразив пожелание, чтобы «эта книга дала читателям новую пищу для раздумий», одновременно высказывал необычную для автора только что вышедшей книги мысль: «чтобы она поскорей устарела». Он писал: «Пусть эта книга спустя, скажем, три-четыре года будет интересной только историкам, поскольку проблемы, в ней поставленные, будут отчасти решены, а отчасти потребуют новой постановки». Очевидно, что программные требования, изложенные в статьях сборника, были временными, предназначенными для краткосрочного пользования, и ответственный редактор знал об этом. Не через три-четыре года, а раньше многие авторы, заверявшие в своей верности идеям Маркса-Ленина, а также в своей преданности советскому, социалистическому строю, отреклись и стали в ряды воинствующих антикоммунистов, сторонников капиталистического пути развития страны. «Новая постановка» «поставленных проблем» означала резкий поворот от лозунгов «улучшения» социалистического строя к его разгрому. Слова Афанасьева означали, что он и другие деятели того, что стали именовать затем «демократическим движением», прекрасно знали, куда направлена демагогическая критика бюрократии и хула против Сталина.

Об этом же свидетельствовали и слова Л. Баткина, который утверждал, что «перестройка… еще не началась…Мы находимся в самом начале долгой, мучительной и захватывающе интересной эпохи. Судите сами, достоверно ли и оптимистично ли это предположение». Баткин оказался отчасти прав: «мучительная эпоха» стала «долгой». Нельзя не признать и то, что ее трагические события захватывали всеобщее внимание и вызывали жгучий интерес к текущим новостям. Однако вряд ли можно признать оптимистичным прогноз относительно наступления «долгой, мучительной… эпохи».

Выдвигай долгосрочные прогнозы, авторы сборника думали и о самом ближайшем будущем. Поэтому в заключительном очерке от имени издательства сборник предлагался в качестве руководящего пособия для предстоявшей летом партийной конференции. Последние строки сборника гласили: «Вопросы дальнейшего движения советского общества, партии по демократическому пути станут центром дискуссий на XIX всесоюзной партийной конференции. Пусть книга поможет делегатам, станет для них наказом, вобравшим в себя мысли и надежды значительной части советского общества».

В своем докладе на первом заседании конференции 28 июня 1988 года М.С. Горбачев объявил ключевой задачей перестройки — реформу политической системы страны. Объясняя ее необходимость, он говорил: «Дело, товарищи, прежде всего в том — и это мы с вами должны сегодня признать, — что на известном этапе политическая система, созданная в результате победы Октябрьской революции, подверглась серьезным Деформациям. В результате стали возможны и всевластие Сталина и его окружения, и волна репрессий и беззаконий. Сложившиеся в те годы командно-административные методы управления оказали пагубное воздействие на различные стороны развития нашего общества. В эту систему уходят своими корнями многие трудности, которые переживаем и сейчас». Было очевидно, что Горбачев полностью принимал позицию многих авторов сборника «Иного не дано».

При этом он выражал удовлетворение тем, что в обществе «возникла новая общественно-политическая атмосфера — открытости, свободы творчества и дискуссий, объективного, непредвзятого исследования, критики и самокритики. Идет подлинная революция сознания, без которой невозможно созидание новой жизни».