Глава III Общественный и военный строй, быт и нравы казаков в конце XVII в.
Глава III
Общественный и военный строй, быт и нравы казаков в конце XVII в.
Войско Донское с древнейших времен управлялось Войсковым Кругом, в котором принимали участие все казаки-воины, а таковыми они были от юношеских лет до глубокой старости, пока могли держать в руках оружие. Права участия в Круге не имели лишь казаки пенные, навлекшие на себя чем-либо немилость всего войска; но и эти последние иногда, в трудные минуты, также призывались в Круг и своим примерным поведением и военными подвигами могли заслужить себе прощение. Казаки были народ прямолинейный и рыцарски гордый, лишних слов не любили и дела в Кругу решали скоро и справедливо{337}. По отношению своих провинившихся братьев оценка их была строга и верна. Челобитчики (просители) выходили из Круга всегда удовлетворенными. Нужно заметить, что никто не осмеливался беспокоить это высшее народное учреждение пустыми просьбами или корыстными тяжбами. В Кругу искали только правды и находили ее. Дела решались, на основании старого казачьего народного права, по большинству голосов. В основание своих решений Круг всегда полагал одну из евангельских заповедей, этой, по верованиям и убеждениям казаков, безусловной истине, вполне применимой к их своеобразному военному быту. Так, например, в войсковой грамоте 1687 года говорится:
«…и били челом великому государю и нам, всему Великому Войску Донскому, в Кругу вы, атаманы молодцы… а в челобитье своем сказали, чтоб нам, Войску Донскому, правд ваших (свидетелей) допросить… И мы, атаманы-молодцы, правд в Кругу допрашивали по евангельской заповеди Господней… И мы, атаманы-молодцы, приговорили всем Войском…»{338}
Челобитья по большей части были словесные. Не редки были примеры, что какой-либо из городков по своим местным вопросам не подчинялся решению Круга, а действовал на свой риск и страх, например, захватывал владения другого городка, предпринимал походы против неприятеля, принимал в свою среду беглых и проч., тогда Войско в тот городок слало грамоту с упреком в ослушании (воровстве) и грозило наказанием. Ослушные городки в таких случаях, большею частью, приносили повинные и дело кончалось миром. При упорстве на ослушный городок или на отдельных лиц (воров) налагалась войсковая пеня, состоявшая в том, что они лишались расправы в Войске; или: «и на том ослушнике ваша войсковая пеня: век бить и грабить и суда ему в Войске не будет», т. е. он не мог уже иметь защиты в Войсковом Кругу и ему поневоле приходилось бежать с Дону или приносить повинную.
В Войсковом Кругу решались дела, только касающиеся всего Войска, как то: выборы войскового атамана, есаулов, войскового писаря или дьяка, духовенства войскового собора, прием в казаки иноверцев и беглых крестьян, объявлялись походы, делили добычу, принимали царских послов и царское жалованье, рассматривали дела по преступлениям против всего войска, против веры и др. Высшим наказанием, например, за измену, предательство и проч., была смертная казнь — «в куль да в воду». За другие преступления сажали в воду, били, забивали в колодки и т. п.
Войсковой Круг называл себя Всевеликим войском Донским, каковое название он сохранил и до конца первой половины XVIII в.
Каждый городок управлялся своим кругом или сбором, во главе которого стояли избираемые на один год, как и войсковые, атаман и есаул{339}. Тот и другой не играли никакой роли в управлении данной общины, а были лишь простыми исполнителями решений Круга. В станичных кругах решались все тяжебные дела между казаками, как то: личные оскорбления, обиды, захват чужой собственности, ослушание, несоблюдение постов и др. Недовольные решением станичного Круга могли перенести дело на суд Войска, хотя подобные случаи были редки. Дела по обидам в станицах большею частью решались миром. Старики заставляли обидчика идти к обиженному и просить у него прощения. Если же тот упрямился, то нередко сам атаман с стариками шли к нему, кланялись в ноги и склоняли на мир, прося не срамиться и не ездить в г. Черкаск на суд Войскового Круга, т. к. беспокоить это высокое учреждение местными кляузами и спорами считалось ниже казачьей чести и вызывало справедливые насмешки и нарекания соседних станиц. Кляузники не пользовались уважением среди казачества. Суд Войскового Круга в XVII веке считался последней инстанцией и ему обязаны были подчиняться все. Случаи неподчинения были очень редки и проявлялись не среди природных казаков, а случайного элемента, попавшего на Дон и принятого в казаки, как то: выкрестов из татар, турок и черкесов, беглых крестьян и друг. Такие нечистокровные казаки на Дону назывались «тумой»{340}.
Войсковой Круг всегда собирался на открытой площади — майдане; все участники его, образовав из себя Круг, стояли на ногах, сняв шапки, в знак почтения к месту и важности дела. Войсковой атаман под бунчуками, сопутствуемый есаулами, держа в руке «насеку» (трость) с серебряным «набалдашником», а в важных военных случаях «пернач», выходил на средину Круга, снимал свою «трухменку» и кланялся на все стороны{341}. В это время есаул «зычно», подняв свою трость, обыкновенно кричал: «Па-ай-помолчи, атаманы молодцы, атаман (или «наш войсковой») трухменку гнет!» Все стихало. Атаман делал доклад Кругу. Если вопрос касался избрания нового атамана, за окончанием годичного срока, то атаман клал на землю «трухменку» и на нее насеку, кланялся Кругу и благодарил за доверие. Вновь избранный атаман принимал насеку и благодарил за избрание. Каждый казак в Кругу имел свободный голос, равный со всеми. Войсковые Круги иногда были шумны и буйны; нередко дело доходило до сабель. Отходивший срок атаман становился в ряды казаков и никакими преимуществами не пользовался.
Войсковой писарь или дьяк избирался из среды самых грамотных и умнейших казаков, а потому эта должность считалась почетной; кроме него никто не имел права писать и посылать бумаг от Войска. Власти он никакой не имел.
Войсковой атаман, являясь простым исполнителем воли народа и блюстителем порядка, по собственному произволу ничего предпринять не мог, иначе он рисковал с позором лишиться своего достоинства, а иногда и с опасностью для жизни.
Войсковые есаулы (два) были помощниками и исполнителями приказаний атамана и Круга.
Собираясь в поход, казаки избирали из своей среды походного атамана. Отряд разделялся на сотни и полусотни. Походный атаман был главный военноначальник отряда с неограниченной властью. Сотни вверялись избранным сотникам и пятидесятникам. Есаулы исполняли приказания атамана. По окончании похода все эти избранные лица слагали с себя звания и становились в ряды простых казаков.
Оружие казаков состояло из малых пушек, рушниц или пищалей, пистолей, копий и сабель. Все это приобреталось покупкой или добычей у неприятеля. Порох они отчасти выделывали сами, а впоследствии, при наладившихся сношениях с русскими царями, за военную помощь последним, получали его, как и свинец и ядра, из Москвы. Успех казакам в битвах с неприятелем давали главным образом быстрота и внезапность нападения, сопровождаемые всегда особой, неподражаемой казачьей хитростью, приводившей врага в недоумение. Стойкость и верность друг другу были безупречны. Быстроте сухопутных походов способствовали дивные казачьи степные лошади, не знавшие устали и легко переплывавшие самые широкие реки. Опытные и сметливые следопыты по степям и по татарским сакмам, казаки старались делать нападения на неприятеля ночью и заставать его врасплох{342}. Но если вынужденный бой принимали в открытом месте и с малыми силами, то спешивались, ложились в каре и отстреливались, прикрывшись своими лошадьми. К этому способу они прибегали только в самых крайних обстоятельствах, когда не было другого спасения; в противном случае они рассыпались врозь и исчезали в степи. Овраги и горы, реки и болота ими ставились ни во что, воины и кони всем умели пользоваться. Рассыпавшись врозь, они в условленном месте, более защищенном, вновь соединялись в партии и внезапными новыми наскоками беспощадно мстили врагу. Переправы чрез реки — понтон из пуков камыша, на который клали седла и оружие, а сами с коньми пускались вплавь. Это называлось у казаков переправляться на салах.
Морские походы или поиски казаков поражают своей смелостью и уменьем пользоваться всякими обстоятельствами. Бури и грозы, мрак и морские туманы для них были обычными явлениями и не останавливали их в достижении задуманной цели. В легких стругах, вмещавших человек от 30 до 80, с обшитыми камышом бортами, без компаса, они пускались в Азовское, Черное и Каспийское моря, громили приморские города вплоть до Фарабада и Стамбула, освобождали своих пленных братьев, смело и дерзко вступали в бой с хорошо вооруженными турецкими кораблями, сцепливаясь с ними на абордаж, и почти всегда выходили победителями. Разметанные и носимые бурею по волнам открытого моря, они никогда не теряли своего пути и при наступлении затишья вновь соединялись в грозную летучую флотилию и неслись к берегам Колхиды или Румелии, приводя в трепет грозных и непобедимых по тому времени турецких султанов в их собственной столице — Стамбуле.
Соль и оружие, серебро и золото, товары и драгоценные каменья, а также и прекрасные черноокие пленницы ясырки — все было их добычей. В схватках и битвах казаки были беспощадны и жестоки: они мстили туркам и крымцам за бесчеловечное обращение и угнетение христиан, за страдание своих пленных братьев-казаков, за вероломство и за несоблюдение мирных договоров. «Казак поклянется душою христианскою и стоит на своем, а турок поклянется душою магометанскою и солжет», — говорили казаки. Стоя твердо друг за друга, «все за одного и один за всех», за свое древнее казачье братство, казаки были неподкупны; предательств среди них, среди природных казаков, не было. Попавшие в плен тайн своего братства не выдавали и умирали под пытками смертью мучеников-героев.
В первый день осады Азова 24 июня 1641 г. турки предложили казакам сдать крепость без боя, указывая на то, что им помощи от русского царя ожидать нельзя и устоять против их превосходных сил невозможно, обещая выдать за сдачу тотчас 12 000 червонных и по выступлении еще 30 000. На это донцы гордо отвечали: «Сами волею своею взяли мы Азов, сами и отстаивать его будем; помощи, кроме Бога, ни от кого не ожидаем; прельщений ваших не слушаем и хотя не орем и не сеем, но так же, как птицы небесные, сыты бываем. Жен же красных и серебро и злато ем л ем мы у вас за морем, что и вам ведомо. Будем и впредь также промышлять; и не словами, а саблями готовы принять вас, незваных гостей».
В этой страшной титанической битве, длившейся до 26 сентября, когда казаков пало около половины (до 3000), а турок до 50 тыс., когда храбрые защитники родного города, отчаявшись на победу, измученные и изнуренные решили умереть все, до одного человека, но не сдаваться, покушений на предательство или измену среди них не было, да и не могло быть. Казаки в два века (XVI и XVII) своей боевой жизни в борьбе с турками и татарами предателей не знали. Перебежчикам и выкрестам они не доверяли и держали их на учете. Таковы были казаки старого времени.
Добыв зипуны за морем, казаки в обыденной жизни были просты и наивны, как дети, набожны, суеверны, в своем общежитии привязаны друг к другу, как братья, гнушались воровством и делились между собой последней крохой хлеба, последним достоянием. Трусость презирали и первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость{343}.
К туркам и особенно к азовцам казаки относились с презрением; они считали даже бесчестным просить у них мира и установили правило никогда не начинать первыми переговоров о перемирии, говоря: «мы даем мир, а просить его нам не пригоже». Вероломство считали не достойным чести казака и всегда, вынужденные начать против азовцев военные действия, посылали им размирную такого содержания: «От донского атамана и всего войска азовскому паше (имя его) проздравление. Для дел великаго нашего государя мы были с вами в миру; ныне же все войско приговорили с вами мир нарушить; вы бойтесь нас, а мы вас станем остерегаться. А се письмо и печать войсковыя»{344}.
При заключении непрочного мира казаки, по издавна заведенному обычаю, утвержденному даже указом турецкого султана, брали каждый раз с азовцев известное число котлов, соли, сетей и по тысяче золотых.
В мирные условия обыкновенно включали, чтобы казакам чрез замирные места не ходить на море, а азовцам на русскую Украйну, и казачьи городки. Иногда азовцы выговаривали, чтобы казаки всегда извещали их о том, что будет писано в грамотах русского царя на Дон, обязываясь в свою очередь уведомлять войско о намерениях султана и крымского хана. Но казаки никогда не выдавали недругам своих тайн, хотя подробно знали о всех азовских и крымских делах, отчего и сложилась на Дону пословица: «разсказывай донскому казаку азовския вести».
Вести эти казаки знали чрез прикормленных людей из среды самих азовцев. Всякое сообщение, каким бы путем оно не было добыто, тщательно проверялось, показания прикормленников сличались с показаниями пленных и добытых языков и в итоге всегда выходило так, что казаки почти никогда не ошибались в истинных намерениях своих врагов, принимали своевременно к тому меры и извещали о том Москву вестовыми станицами. Словом, Дон представлял тогда живую газету всех новостей, хотя и секретных, о южных соседях России, и сюда присылали за всеми вестями из русских украинных городов, Запорожья, Астрахани, Царицына и друг. мест.
Многие историки, не понимая духа казачества, этих идейных борцов за веру и свободу личности, рыцарей в полном значении этого слова, ничего общего с западными рыцарскими орденами, этими угнетателями мирного земледельческого люда, не имевшими, упрекают их в корысти, жадности к наживе, грабежам. Это неверно. Однажды турецкий султан, доведенный до крайности страшными набегами казаков, задумал купить дружбу войска выдачей ежегодного жалованья, вернее — ежегодной дани. Султанский посол Кантакузин в 1627–37 гг. употреблял к тому все усилия, но казаки остались непреклонными и только смеялись над этой затеей, даже сочли подобное предложение за оскорбление казачьей чести и отплатили новыми набегами на турецкие владения. После этого, дабы склонить казаков к миролюбию, султан прислал с тем же послом в подарок войску четыре золотых кафтана, но казаки с негодованием отвергли этот дар, говоря, что султанские подарки им ненадобны.
Походная одежда казаков состояла из грубого суконного зипуна кавказского покроя, подпоясанного ременным поясом, и широких шаровар, убранных в голенища. На голове барашковая шапка. Любимыми цветами были синий и красный. В свободное же время, в дни войсковых кругов, праздников и дружеских бесед или приема приезжих гостей, старые донцы любили блеснуть своими дорогими нарядами. Один являлся в лазоревом атласном кафтане с частыми серебряными нашивками и в жемчужном ожерелье; другой — в камчатном или бархатном полукафтане без рукавов и в темно-гвоздичном зипуне, опушенном голубою камкою с шелковою гвоздичного цвета нашивкою; третий — в камчатном кафтане с золотыми турецкими пуговками, с серебряными позлащенными застежками и лазоревом настрафильном зипуне. У всех шелковые турецкие кушаки, с висящими булатными ножами с костяными черенками рыбьего зуба, в черных ножнах, оправленных серебром, в красных или желтых сафьяных сапогах, в куньих шапках с бархатным красным, со шлыком, верхом. Пировали на разостланном узорчатом ковре, лежа на шелковых подушках, шитых золотом и серебром по червчатому атласу. Посредине становили серебряные чаши с вином, из которых черпали серебряными чарками и ковшами. В кругу близких друзей часто снимали верхние наряды, оставаясь в однех тафтяных рубашках. При посторонних же, в особенности в присутствии московских бояр и дворян, желая показать пренебрежение к своим богатым нарядам, сановитые воины садились в кружок посреди грязной улицы, как на мягком ковре, и продолжали свою беседу. Накормить и напоить и главным образом вином приезжего считалось священной обязанностью каждого казака{345}.
Турецкие янычары на военном параде. Они выглядят и одеты как русские казаки. Старинный рисунок. Взято из книги: Bernard Lewis «The Middle East. A brief History of the Last 2000 Years». New York, A Touchstone Book, Published by Simon & Schuster, 1997.
Все свободное время старики проводили в станичной избе или на майдане, играя в шахматы и зерны, плели сети, вели рассказы о своих походах и пели былины-песни о подвигах предков, а молодые на площади близ майдана играли в бабки или кости (ладышки). Игра эта считалась самою любимою у казаков с древнейших времен. При этой игре развивалась такая меткость в бросании плоских, округленных или квадратных камешков в поставленные в ряд ладышки, что казаки могли ими убивать и птиц и зайцев на значительное расстояние.
В походах, пограничных городках и на кордонах казаки вели жизнь холостую и строго соблюдали между собой целомудрие. Казацкое товарищество для продовольствия разделялось по сумам, в которых хранились казацкие харчи, как в Запорожье казаки разделялись по казанам, а в 1-й половине XIX в. в казачьих полках по кашам (артелям). Вот почему близких друзей и сослуживцев и теперь еще называют односумами, а жены их друг дружку односумками.
В удаленных от границы городках казаки жили семейной жизнью.
Об обрядах брака казаков на майдане, заимствованных у новгородцев, уже было говорено; теперь коснемся обыденной семейной жизни донского казачества г. Черкаска и других населенных мест, удаленных от границы.
В XVI и в первой половине XVII в. власть мужа над женой была неограниченна. Это влияние востока. Брак, заключенный на майдане, даже скрепленный венчанием в церкви, был непрочен, и муж всегда имел право вывести свою жену вновь на майдан и сказать: «атаманы молоды! она была мне услужливая и верная супруга; теперь она мне не жена, а я ей не муж». Тем дело развода и оканчивалось. Отказанную жену тут же мог взять другой, прикрыв ее полой платья, и публично заявить: «ты будь мне жена», а она должна ответить: «ты будь мне муж» и поклониться избравшему ее в ноги в знак подчинения. Но несмотря на все это, в военное время при нападении врагов на казачьи городки жены казаков брались за оружие и становились в ряды защитников своей родины, делаясь таким образом вполне полноправными членами казачьей военной общины. Казаки ценили семейную жизнь и к женатым относились с большим уважением, и только постоянные военные походы заставляли их быть холостыми. Развратников, как давшие обет целомудрия, холостые казаки в своей среде не терпели. Развратники наказывались смертью. Ермак требовал от своих сподвижников полного целомудрия. Степан Разин на Волге велел бросить в воду казака и бабу за нарушение целомудрия, а когда ему самому напомнили о том же, то он бросил в Волгу пленную персидскую княжну. Рожденного младенца холостые станичники нянчили все, и когда у него показывался первый зубок, все наперерыв приходили смотреть его, и восторгам этих закаленных в боях воинов не было конца. Таковы были казаки старого времени: страшные и беспощадные в боях с врагами их веры и гонителями христианства и простые и чуткие, как дети, в обыденной жизни. При крещении младенца все молились и пировали, пировали и молились о даровании рожденному казаку здоровья и казацкой удали и крепости.
В конце XVII в. хозяйки и особенно пожилые стали уже приобретать большее влияние в домашнем быту и частенько одушевляли беседы старых рыцарей своим присутствием и когда те увлекутся — своим влиянием. Жены домовитых казаков и старшин нередко одне собирались на свои «бабьи» беседы с сладким медом и пенистым донским вином, которое разносили всем собеседницам пленные турчанки-ясырки.
Старочеркасские матроны — тип красавиц, веками сложившийся, как естественный отбор, из пленных черкешенок и турчанок, поражал своей миловидностью и привлекательностью. И вот такая-то матрона, воспитавшая своей грудью не одного казака рыцаря, на своих беседах, держа в одной руке стакан с пенистым вином или медом, а другой взявшись под крутой бок и пристукивая каблуками желтых туфель, в шелковом с цветами кубелеке, подпоясанном жемчужным поясом, в цветных шелковых шароварах, ходила по комнате, припевая: «Туфли к милому глядят, полюбить его хотят».
Таковы были матери и воспитательницы грозных донских рыцарей старого времени. Люди-богатыри, как матери, так и отцы.
Девушки казачки в станицах пользовались полной свободой и росли вместе с своими будущими мужьями. Чистота нравов, за которой следила вся казачья община, была достойна лучших времен Рима, где для этого избирались из самых благонадежных граждан особые цензоры. В столице же донского казачества, в так называемом домовитом и старшинском кругу, за благонравием девушек был, под влиянием московщины, заведен особый надзор. С13 лет они брались под опеку мамушек и нянюшек и воля их ограничивалась самым строгим приличием. Только на одних свадебных празднествах они могли быть вместе с мужчинами, остальное же время проводили в одиночестве в кругу своих подруг чеберок{346}. Шили кубелеки (нарядное женское платье), вышивали кафтаны, выстегивали одеяла, ожерелки, по праздникам играли в кремушки, жмурки, пели и плясали под песни, варган и гребешок, водили под присмотром бабушек танки (хороводы) и т. п. Грамотность ограничивалась чтением акафистов, канонов и пр. К концу XVII в. эта затворническая жизнь городской женщины постепенно ослабла, и она стала появляться на улицах и принимать участие в общественной жизни. К чести донских женщин-хозяек надо отнести их заботливость о чистоте своих жилищ и опрятности в одежде. Эта отличительная черта в характере донской женщины сохраняется и до сего времени.
Татарский язык был в большой моде как в мужских, так и в женских беседах.
Почтение к старшим и в особенности испытанным в боях воинам была обязанностью для молодого поколения. Молодежь не имела права садиться в присутствии стариков.
Военные игры за городом и стрельба в цель были любимыми занятиями молодежи в свободное время. Эти упражнения развивали такую меткость в стрельбе, что многие из казаков могли на значительном расстоянии выбивать пулею из рук монету, зажатую между пальцев, не задев руки. Казак рождался воином; с появлением на свет младенца начиналась его военная школа: новорожденному все родные и односумы отца приносили в дар на зубок ружье, патрон пороха и пулю, лук и стрелу; дареные вещи развешивались на стене, где лежала родильница с младенцем. По истечении сорока дней, после того, как мать, взяв очистительную молитву, возвращалась домой, отец надевал на ребенка саблю, подстригал ему волосы в кружок и сажал на лошадь, а потом возвращая сына матери, поздравлял ее с казаком. Когда же прорезывались у нового казака зубы, отец и мать сажали его вновь на лошадь и везли в церковь служить молебен Ивану-воину. Первыми словами малютки были чу и пу (понукать лошадь и стрелять). Трехлетние дети уже свободно ездили на лошадях по двору, а в 5 лет скакали по степи{347}. Pp. Дон и Донец для детей казаков были родной стихией: в них они купались и плавали, как утки, с младенческих лет, катались в каюках и баркасах (лодках Асов), приучаясь быть отважными и храбрыми моряками.
Долины Дона и Донца, а также их притоков в старое время представляли из себя полную чашу всяких природных богатств, были полны изобилием; в лесах, покрывавших долины, росли дикие яблони, груши, черешни, орехи, терны; в земле всякие сладкие коренья, в садах виноградники, дававшие сладкие шипучие вина. Широкие степи и густые леса были естественным убежищем и хранилищем диких зверей и птиц. Дон, о котором казаки говорили, что у него золотое дно, а также и другие реки кишмя кишели рыбой, с которой не могли сравниться по вкусу рыбы Волги и Днепра. Осетр, белуга, севрюга, стерлядь, сазан, сула (судак), сельдь и в особенности тарань водились в таком изобилии, что их во время хода можно было брать руками или засекать саблями и закалывать копьями.
Казаки, как народ военный, всегда готовый поголовно выступить на защиту родины, чуждались земледелия и говаривали: «Кормит нас, молодцов, Бог, как птиц небесных. Мы не сеем и не собираем в житницы, а всегда сыты бываем». Любимым их промыслом в свободное от войны время была охота или гульба. Гулебщики отрядами человек по сту рыскали по задонским степям, пробирались даже на Куму и Кубань. Там они иногда сталкивались с ногайскими и черкесскими наездниками и привозили вместе с убитыми зверями пленных ясырок или черкесских узденей, а также пригоняли их табуны лошадей и стада рогатого скота.
Привольная и братская жизнь сильно привязывала казаков к родине. Они любили свой Дон и называли его батюшкой и кормильцем родимым.
В плену или на чужбине, умирая сраженный вражеской пулей, казак всегда мысленно взывал к своему кормильцу: «Прости, мой батюшка Тихий Дон Иванович! мне по тебе теперь не ездити, дикаго зверя не стреливати, вкусной рыбки не лавливати». Эта же страстная любовь к своему кормильцу Дону сквозит во всех старинных песнях и даже в войсковых грамотах по Дону и отписках в Москву. Даже в соседних странах, где лежат кости павших геройскою смертью донцов, защищавших честь России, как то: в Финляндии, Швеции, островах Балтийского моря, Ливонии и др., и теперь существуют древние легенды о том, что во время ночных осенних бурь, когда вся северная природа стонет от непогоды, донские витязи встают из своих забытых их потомством могил, садятся на своих боевых коней и с воем и стоном несутся в облаках на родимый им Дон. Тяжело им лежать в сырых могилах на чужой стороне вдали от своего кормильца Тихого Дона Ивановича. Скорбные и пылающие старым казацким огнем их души спешат слиться во своим братством-товариществом и просят перенести их кости на дорогую родину. Многие из северных жителей не раз во время бурь видели это явление, как казаки, припав к луке, с длинными пиками и сверкающими саблями неслись на своих боевых конях среди волнующихся грозовых туч на теплый юг, и от суеверного страха прятались в свои убогие хижины.
Такова была любовь к Дону старых донских казаков.
Казаки от природы были народ религиозный, без ханжества и лицемерия; клятвы соблюдали свято и данному слову верны. Все исторические акты об этом свидетельствуют положительно. Чтили праздники Господни и строго соблюдали посты.
Во время «Азовского сиденья» в 1641 г. казаки дали клятву друг другу лечь костьми, но не сдавать древний свой город сильному врагу, и свято исполнили свою клятву. Во время этих титанических битв, усталые и обессиленные от бессонных ночей, с обожженными лицами от порохового огня и дыма, они, лобызая носимую по их рядам древнюю икону Иоанна Предтечи, плакали, как дети, и просили святого угодника Божия защитить их древнюю родину от агарянских полчищ. Тогда же они дали обет построить в гор. Черкаске деревянную церковь во имя Воскресения Христова и исполнили это обещание в 1653 г. В 1670 г., ввиду скученности построек, большею частью деревянных, церковь эта вместе с многими домами сгорела. Чрез два года выстроена была новая, но и эта сгорела в 1687 году. Тогда казаки решили построить в г. Черкаске две новых церкви, но уже каменных, одну во имя св. апостолов Петра и Павла, оконченную в 1692 г., другую соборную во имя Воскресения Христова, оконченную в 1719 г.; эти церкви существуют и до ныне.
В 1656 г. донские казаки, находясь в царских войсках в Польше, взяли под гор. Вильною на р. Вилии древний православный образ Богородицы Одигитрии, животворящий крест, евангелие и книги и все это с великим торжеством привезли в г. Черкаск, где в честь этой иконы была по обету казаков построена церковь. Вскоре многим казакам было видение: Богородица просила отвезти ее икону обратно в г. Вильну, где она стояла уже много веков. Казаки сначала этому не верили, но когда в 1661 г. они, возвращаясь с моря, были на р. Тузлове окружены крымским царевичем и безнадежно отбивались в течение нескольких дней в окопах, явления повторились: Божия Матерь вновь просила поставить ее икону на старом месте, а если они этого не исполнят, то им не будет Божией помощи. Казаки дали обет и вмиг одолели врагов. Вскоре икона явилась в последний раз казаку Ивану Стародубцу, обещая свое заступничество, если казаки исполнят свой обет.
Собрался Войсковой Круг и на нем решили: украсив икону Богородицы, с великою честью отпустить в Москву; вместе с нею послать от войска станицу с священником и диаконом, которые бы ежедневно служили пред этой иконой Божественную службу{348}.
По заключении мира с Польшей икона эта, по желанию казаков, была из Москвы перевезена в г. Вильну. Так искренно верили донские казаки в помощь Божию, и по вере их давалось просимое.
Казаки имели и свои монастыри, куда престарелые и увечные воины уходили доживать остаток дней своих; из них известны: Никольский, ниже Воронежа, в Борщове, Рождественский Чернеев в Шацке и др. В монастыри и церкви они жертвовали все свои драгоценности и старались украшать иконы золотом, серебром и дорогими камнями. Во многих донских городках были церкви и часовни в честь любимых ими святых; там, где осели новгородские повольники из самой свободолюбивой братовщины никольщины, по Среднему Дону, — во имя св. Николая Чудотворца, которого они считали своим покровителем, наделяя его качествами смелости и бесстрашия, подобно тому, как предки их Геты-Руссы почитали бога Марса; во имя Иоанна Предтечи, в нижних городках, в память бывшего Предтеченского храма в Азове; во имя Покрова Богородицы, в память взятия казаками г. Казани 1–2 октября 1552 г.{349} Церкви и часовни были не большие, т. к. казаки тщательно скрывали свои городки от неприятельского глаза и вообще географию своей страны. Даже при проезде Доном крымских и турецких послов они требовали от них сидеть под палубой судов или забивали палубы досками и полотном, чтобы они не знали дороги по Дону и не высматривали, как стоят их городки, говаривали казаки. Городки были расположены большей частью на островах Дона, недоступных для нападений, и состояли из многих куреней, сплетенных из хвороста или камыша и обмазанных глиной. Городок обносился тыном или земляным валом с пушками по углам. Курени стояли плотно друг к другу без всякого порядка. За городком, иногда за протокой или рукавом Дона, устраивались базы для загона на зиму скота. Остатки месторасположений этих базов теперь называют базками. Казаки гордились своей бедностью и однажды подобно древним скифам, ответили крымскому хану на угрозу придти опустошить их жилища: «Донские казаки угроз твоих не боятся: хотя их городки некорыстны, оплетены плетнями и обвешены терном, но доставать их нужно твердыми головами; стад же и табунов у вас мало, — напрасно забьешься ты в какую даль».
В 1672 г. только на одном Дону считалось до 48 казачьих городков{350}. А донские де городы состоят от Коротояка:
1) Мигулин
2) Тишанской
3) Вешки
4) Усть-Хопра
5) Усть-Медведица
6) Распоцин
7) Клецкой
8) Перекопской
9) Кременской
10) Григорьевской
11) Сиротин-Новой
12) Сиротин-Старой
13) Иловля
14) Качалин
15) Паншин
16) Голубые
17) Пятиизбы
18) Чир Верхней
19) Чир Нижней
20) Кабылкин
21) Ясаулов
22) Зимовейко
23) Нагайкин
24) Курман-Яр
25) Курман-Яр Нижний
26) Терновые
27) Цымла
28) Кумшак
29) Романовской
30) Каргалы-Верхней
31) Камышкин-Иванов
32) Быстрянской (ст. Мариинская)
33) Нижней аргалы
34) Михалев
35) Троилин
36) Кагальник, ныне ст. Богоявлен
37) Ведерников
38) Бабей
39) Кочетов, (ст. Константиновская)
40) Семикаракорск
41) Раздоры
42) Мелехов
43) Бесергенев
44) Багай
45) Маныч
46) Черкаской.
К концу XVII в. городки были по р. Северскому Донцу и его притокам: Бахмутке, Красной, Жеребцу, Айдару, Лугани, Деркулу и др. Из них известны: Бахмутский, Старо и Ново Айдарские, Шульгин, Беленский, Осиновый, Закотный, Кабаний, Сухарев, Ревенек, Мотякин или Митякин, Гундары и др. По р. Хопру было 8 город., по Медведице — 17. По картам Крюйса, к 1699 г. казачьих городков по Дону считалось 84, а всего по р. Дону и его притокам более 125.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.