Стратегия 28 НЕ ЖАЛЕЙ ДЛЯ НЕПРИЯТЕЛЕЙ ВЕРЕВКИ, ЧТОБЫ ОНИ СМОГЛИ ПОВЕСИТЬСЯ: СТРАТЕГИЯ ОПЕРЕЖЕНИЯ

Стратегия 28 НЕ ЖАЛЕЙ ДЛЯ НЕПРИЯТЕЛЕЙ ВЕРЕВКИ, ЧТОБЫ ОНИ СМОГЛИ ПОВЕСИТЬСЯ: СТРАТЕГИЯ ОПЕРЕЖЕНИЯ

ИСКУССТВО БЫТЬ ПЕРВЫМ На протяжении жизни вам придется сражаться на двух фронтах. Первый — фронт внешний, это ваши неизбежные соперники и враги, а вот второй — менее заметный и очевидный. Речь идет о ваших коллегах, сотоварищах-придворных, многие из которых, возможно, что-то замышляют против вас, добиваясь решения своих собственных задач и удовлетворения своих собственных интересов за ваш счет. Все осложняется тем, что порой приходится сражаться на обоих фронтах одновременно, давая отпор внешним врагам и в то же время стараясь обезопасить свои внутренние позиции, расходуя на эту борьбу драгоценные и совсем не бесконечные силы.

Решение не в том, чтобы закрывать глаза на внутренние проблемы (решив игнорировать их, вы долго не продержитесь), и не в том, чтобы идти против них в открытый, традиционный бой, высказывая свое недовольство, проявляя агрессивность или заключая против обидчика оборонительные союзы. Поймите: у внутренней войны особая, нешаблонная природа. Поскольку теоретически, формально люди находятся по одну сторону баррикад, лучшее, что вы можете сделать, — постараться сохранить видимость игры в одной команде, на общее благо. Жалобами или атаками вы ничего не добьетесь, более того — это будет плохо и недостойно выглядеть в глазах окружающих, так что вы рискуете оказаться в изоляции. Однако при этом вам следует быть начеку, так как подобные противники — карьеристы или корыстолюбцы — способны на коварные действия и закулисные интриги. У таких людей фальшь кроется за внешней приветливостью и готовностью сотрудничать.

Необходимо освоить особые формы военных действий, подходящие для этих расплывчатых, но весьма опасных сражений, которые ежедневно происходят вокруг. Одна из нетрадиционных стратегий, которая лучше других подойдет в подобной ситуации, — умение добиться преимущества. Ее развивали на протяжении столетий самые ловкие и изворотливые придворные. Основана стратегия на двух простейших предпосылках. Первая: ваши соперники скрывают в себе семя собственного уничтожения; вторая: если вы сумели добиться, чтобы соперник забеспокоился и ощутил собственную слабость — пусть даже это незаметно никому, кроме него самого, — он дрогнет и изменит линию поведения, начнет обороняться и защищаться, нанося ущерб самому себе.

В основе человеческой личности нередко лежат слабости, психологические изъяны, неконтролируемые эмоции.

У людей с комплексом неполноценности или, напротив, своего превосходства, у тех, кто страшится хаоса или безнадежно стремится к идеальному порядку, развивается тип поведения — социальная маска, — скрывающий их изъяны и позволяющий выглядеть в глазах окружающих уверенными, приятными в общении, ответственными. Но маска подобна рубцам, покрывающим рану: тронь неосторожно — и рана может вскрыться, причиняя боль. Ваши соперники теряют способность держать себя в руках, эмоции рвутся из-под контроля. Они жалуются, отбиваются, ведут себя, как при мании преследования, а иногда наружу проступает высокомерие и заносчивость, несмотря на все усилия их скрыть. На мгновение маска спадает.

Если вы чувствуете, что кто-то из коллег может представлять для вас опасность (или у вас имеются сведения, что против вас и в самом деле плетут интриги), прежде всего попытайтесь провести разведку. Последите за их поведением, припомните их поступки и высказывания в прошлом, их ошибки, попытайтесь выявить их комплексы. Вооружившись этими знаниями, можете приступать к игре на опережение.

Для начала постарайтесь нанести противнику незаметный укол, чтобы посеять сомнение, заронить чувство неуверенности и тревоги. Это может быть ненароком сделанное замечание или что-то еще в том же роде. Главное, чтобы ваша жертва усмотрела в этом вызов, угрозу своему положению при дворе. Ваша цель, однако, не в том, чтобы открыто бросать перчатку. Задача иная: заставить неприятеля забеспокоиться, дать ему почувствовать неопределенную угрозу. Он чувствует, что подвергся нападению, но не уверен, чем и откуда ему грозят. В результате возникает смутное, гнетущее чувство беспокойства. Ощущение собственной неполноценности нарастает и грызет изнутри.

А вы продолжаете подкармливать их сомнения — это переход к следующему этапу. Тут обычно лучше всего действовать скрытно. Другие люди, средства информации, а может быть, и просто слухи сделают эту работу за вас. Эндшпиль обманчиво прост: когда сомнений накапливается достаточно, они запускают реакцию, а вы стоите в стороне и наблюдаете, как ваш объект разрушает себя сам. Не выдавайте себя злорадными взглядами и потиранием рук и уж тем более не поддавайтесь искушению нанести последний удар. В это время лучше вести себя приветливо, проявить дружелюбие, даже предложить помощь и совет. Ваш объект может в такой ситуации повести себя неожиданно эмоционально: он способен кинуться в атаку, допустить грубую ошибку или разоткровенничаться, разоблачив себя. Возможна и другая крайность: потеряв уверенность в себе, неприятель попытается угождать тем, кто сильнее, изо всех стараясь упрочить свое положение и повысить собственную самооценку. Люди невольно сторонятся тех, кто неуверен в себе.

К этому времени дебют партии — ваш поступок или высказывание — будет прочно забыт, особенно если он не носил открыто агрессивного характера. Запомнится другое — неадекватные реакции вашего противника, его странное заискивающее поведение. Ну а вы чисты и безупречны, вашей репутации ничто не грозит. То, что ваш неприятель лишился своих позиций, — ваша победа. Если бы вы напали открыто, преимущество было бы временным и эфемерным; по сути дела, ваша политическое положение оказалось бы весьма шатким: ваши несчастные, страдающие соперники — жертвы! — завоевали бы всеобщие симпатии, стали объектом жалости и сочувствия. Именно на вас возложили бы вину за их поражение. Не нужно допускать этого, пусть они упадут в яму, которую сами же вырыли. Не забудьте, кто начал первым, — вам пришлось только обороняться. Вы, может быть, немного помогли им, подтолкнули, но в любом случае им некого винить, кроме себя, — и так это будет восприниматься не только ими самими, но и окружающими. Это сделает их поражение вдвойне более мучительным и горьким, вдвойне более эффективным.

Победить так, чтобы неприятель так и не понял, как это случилось, не заметил вашей роли, — верх стратегического искусства в нетрадиционной войне. Овладейте этим мастерством, и вы, во-первых, убедитесь, что это намного проще, чем сражаться на два фронта, а во-вторых, ваш путь наверх окажется не в пример более гладким.

Ни в коем случае не мешай неприятелю, если он хочет совершить самоубийство.

—Наполеон Бонапарт (1769–1821)

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРИМЕРЫ 1. Юрист Джон А. Мак-Клернанд (1812–1900) с завистью наблюдал за тем, как его друг и партнер Авраам Линкольн восходил по карьерной лестнице, став в конце концов президентом. Мак-Клернанд, конгрессмен от Спрингфилда, штат Иллинойс, и сам был не лишен подобных притязаний. Вскоре после того, как в 1861 году разразилась Гражданская война между Севером и Югом, он подал в отставку с поста конгрессмена и вступил в армию северян в чине бригадного генерала. Военного опыта у него не было, но Союзная лига отчаянно нуждалась в лидерах, и он рассчитывал, что сможет быстро набраться опыта непосредственно в ходе боевых действий. Он рассматривал военную карьеру как важный этап на пути к президентскому креслу.

Первым назначением Мак-Клернанда был пост командира бригады в Миссури, в армии под командованием генерала Улисса С. Гранта. В тот же год он стал генерал-майором, попрежнему в армии Гранта. Однако подобный темп все же не удовлетворял Мак-Клернанда, но пока ему негде было проявиться, продемонстрировать свои таланты. Для этого нужна была кампания, славная битва, в которой он мог был показать себя. Грант обсуждал с ним свои планы захвата неприятельского форта под Виксбургом, на реке Миссисипи. Падение Виксбурга, по мнению Гранта, могло стать поворотным пунктом в войне. Мак-Клернанд решил выдать поход на Виксбург за собственную идею и воспользоваться этим как трамплином в своей карьере.

Во время визита в Вашингтон в сентябре 1862 года Мак-Клернанд нанес визит президенту Линкольну. Он пожаловался, что устал быть мозговым трестом в армии Гранта. Он уже успел отличиться на полях сражений и показал себя лучшим стратегом, чем Грант, тем более, что тот немного больше, чем нужно, увлекается виски. Мак-Клернанд пояснил, что находится в сомнениях — не лучше ли ему вернуться в Иллинойс, где он хорошо известен и сможет набрать большую армию. После этого он направится на Миссисипи и возьмет Виксбург.

Формально Виксбург находился в ведении Гранта, но Линкольн не был уверен, что генерал способен на решительную атаку и захват этой стратегически важной крепости. Он пригласил Мак-Клернанда на встречу с военным советником Эдвином Стэнтоном, бывшим юристом, как и они. Тот охотно поддержал разговор о том, как трудно общаться с военным начальством. Выслушав Мак-Клернанда, Стэнтон одобрил его план. В октябре того же года бывший конгрессмен покинул Вашингтон, заручившись обещанием президента назначить его командующим, когда дело дойдет до похода на Виксбург. Обещание, правда, было несколько расплывчатым, к тому же Грант не был поставлен о нем в известность, но Мак-Клернанд решил, что выжмет из этой ситуации все, что можно.

Как и было обещано Линкольну, Мак-Клернанд спешно провел мобилизацию солдат. Рекрутов он отправил в Мемфис, штат Теннесси, а сам собирался вскоре присоединиться к ним и оттуда двинуться в поход на Виксбург. Однако по прибытии в Мемфис в конце декабря 1862 года он не обнаружил своих рекрутов — тысячи солдат куда-то пропали. Из послания Гранта — судя по дате, оно ожидало его в Мемфисе уже десять дней — он узнал, что генерал собирается начать атаку на Виксбург. Если Мак-Клернанд прибудет в Мемфис вовремя, говорилось в сообщении, он возглавит поход; если же он задержится, его люди отправятся под командованием генерала Уильяма Текумсе Шермана.

Мак-Клернанд был вне себя. Он нисколько не сомневался в том, что все это было разыграно специально, — они специально все так устроили, чтобы он не успел к началу похода. Наверняка Грант прознал о его планах. Послание генерала, вежливый тон которого маскировал его истинные намерения, придавало ситуации вдвойне оскорбительную окраску. Что ж, он им еще покажет: он отправится вниз по реке, догонит Шермана, возглавит кампанию и победит. Одержав победу, он унизит Гранта, присвоив всю честь за взятие Виксбурга и завоевав доверие президента.

Мак-Клернанд действительно нагнал Шермана — это произошло 2 сентября 1863 года — и сразу же принял на себя командование армией. Он старался держаться как можно любезнее и обходительнее с Шерманом, который, как ему стало известно, планировал захватить аванпосты южан вокруг Виксбурга. Если эта операция окажется удачной, подобраться к Виксбургу будет существенно проще. Мак-Клер нанду казалось, что с возглавит эти атаки и одержит победы в боях, в то время как имя Гранта даже не будет упомянуто. Он приобретет известность, и его командование армией во время взятия Виксбурга можно будет считать свершившимся фактом. Он пунктуально выполнил весь план Шермана, и операция увенчалась успехом.

В этот триумфальный момент Мак-Клернанд получил сообщение от Гранта: необходимо приостановить операцию и не предпринимать ничего до встречи с генералом. Тогда Мак-Клернанд решил разыграть свой козырь, подключить президента: он написал Линкольну, прося более четких распоряжений, особенно по поводу назначения его командующим, — но ответа не получил.

Для Мак-Клернанда наступило нелегкое время, он не знал, что и думать, терзался сомнениями и тревогами. Шерман и другие офицеры держались с ним холодно. Что-то он сделал не то, погладил их против шерстки. Может, они сговорились с Грантом избавиться от него? Вскоре появился и сам Грант, с детально проработанным планом кампании по взятию Виксбурга под его собственным командованием. Мак-Клернанду предлагалось взять на расположенным, однако, на удаленном аванпосте в штате Арканзас. Грант общался с ним подчеркнуто корректно, но это лишь усугубляло унизительность афронта.

Мак-Клернанд не выдержал, потерял самообладание. Он писал письмо за письмом Линкольну и Стэнтону, напоминая им о том, какое взаимопонимание было между ними, о той поддержке, которую президент ему оказал. В письмах он жаловался на Гранта. После долгих дней томительного ожидания он получил наконец ответ от Линкольна, ответ, который потряс, шокировал его. Президент был явно настроен против Мак-Клернанда. Между генералами их армии слишком участились ссоры, раздраженно писал Линкольн. С этим необходимо покончить; ради общего дела он, Мак-Клернанд, обязан подчиняться Гранту.

Мак-Клернанд был раздавлен. Он никак не мог понять, что произошло, в чем его ошибка, где он просчитался. Он подчинился приказу, остался служить под командованием Гранта, однако не упускал случая подвергнуть сомнению способности своего начальника — он обсуждал это с любым, кто готов был слушать, включая журналистов. В июне 1863 года, после публикации ряда критических статей, Грант уволил его. Военная звезда Мак-Клернанда закатилась — вместе с мечтами о великой славе.

ТОЛКОВАНИЕ

С первой же встречи с Джоном Мак-Клернандом генерал Грант знал, что тот доставит ему немало хлопот. Мак-Клернанд относится к той категории людей, которые думают лишь о собственной карьере. Такие готовы воровать мысли и достижения своих коллег, плести заговоры у них за спиной, заниматься оговорами — и все ради своей славы, ради своих успехов. В то же время Грант понимал, что ему нужно быть начеку: Мак-Клернанд был весьма обаятелен и умело этим пользовался, производя на окружающих самое благоприятное впечатление. Поэтому, узнав по своим каналам о том, что Мак-Клернанд пытается его подсидеть и воспользуется для этого ситуацией с предстоящим взятием Виксбурга, генерал не стал поднимать шума или жаловаться. Вместо этого он предпринял кое-какие действия.

Догадываясь о том, что у таких людей, как Мак-Клернанд, обычно непомерно раздуто самомнение, Грант без труда нащупал рычаги, с помощью которых можно было воздействовать на беспокойного подчиненного. Во-первых, он отобрал у Мак-Клернанда рекрутов (которые, кстати, так или иначе формально находились в его, Гранта, ведении), во-вторых, он указал в своем письме, что поход возглавит Шерман, — тем самым он вынудил Мак-Клернанда заторопиться, принимать скоропалительные решения. Поступки, на которые он спровоцировал подчиненного, выглядели в глазах других военных откровенным нарушением субординации и явно демонстрировали, насколько бывший конгрессмен далек от мыслей об общем деле и сконцентрирован на решении своих личных задач. Пока Мак-Клернанд торопился отобрать у Шермана свои войска, Грант стоял в стороне. Он знал, что человек такого типа — тщеславный и неприятный в общении — вскоре начнет безумно раздражать остальных офицеров. Кто-нибудь обязательно пожалуется на его несносное поведение Гранту, а уж он как командующий, несущий ответственность за всех, просто обязан будет сообщить об этом выше по инстанциям. При этом все будет выглядеть так, будто он лично в это дело никак не вовлечен. Обращаясь с Мак-Клернандом подчеркнуто любезно все время, пока вел против него скрытую игру, Грант в конце концов сумел поставить ему мат. Это было сделано в наиболее болезненной для Мак-Клернанда форме, через письма Линкольну и Стэнтону. Грант прекрасно знал, что Линкольна удручает подковерная возня и постоянные раздоры в среде командования армий Севера. На этом фоне Грант производил благоприятное впечатление — он не вступал ни в какие склоки, занимаясь разработкой плана взятия Виксбурга. Разница между ним и Мак-Клернандом, с его жалобами и вспышками гнева, была очевидна — и явно не в пользу последнего. Выиграв эту битву, Грант не стал добивать Мак-Клернанда, но позволил ему самому вырыть себе могилу неумными публикациями в газетах.

Кому из нас не приходилось в жизни встречаться с такими мак-клернандами! Эти люди, как правило, внешне милые и обаятельные, так и норовят сделать подлость за спиной. Не стоит вступать с ними в открытое столкновение — они большие мастера таких игр и без труда переиграют вас. Но тонкая игра на опережение способна творить чудеса.

Ваша цель — добиться того, чтобы соперники подобного рода выставили свои амбиции, свой эгоизм на всеобщее обозрение. Сделав это можно, выявив их скрытые, но сильные и глубокие комплексы. Заставьте их забеспокоиться — пусть у них возникнет подозрение, что люди их не любят, что у них шаткое положение, что путь к вершине недостаточно хорошо расчищен. Возможно, подобно Гранту, вы сумеете предпринять какие-то действия, чтобы расстроить их планы. При этом для вас важно не выявить своего участия — будьте с ним вежливы, покажите, что вы им сочувствуете. Заставьте их почувствовать, что их недооценивают, и они начнут колебаться, ощутят свою ущербность. Все их мрачные, потаенные эмоции, которые с таким трудом удавалось скрывать, всплывут наверх и забурлят на самой поверхности. Они заторопятся, попытаются нанести удар, обрести утраченное преимущество. Поработайте над тем, чтобы заставить их нервничать, лишите их обычного хладнокровия. Чем больше они открываются, тем сильнее это отталкивает окружающих, пока не наступит изоляция — их законный удел.

2. Французская академия, основанная в 1635 году кардиналом Ришельё, — это весьма уважаемая организация. В нее входит сорок самых признанных ученых, чья задача — следить за чистотой французского языка. В первые годы существования Академии, если одно из мест в ней освобождалось, претенденты должны были сами подавать прошение, однако в 1694 году, когда освободилась вакансия, король Людовик XIV решил пойти против традиции и выдвинул кандидатуру епископа Нуайона. Предложенный Людовиком кандидат был, без сомнения, достойным претендентом. Епископ пользовался уважением, он был человеком глубоких знаний, блестящим оратором, великолепно владел пером.

Однако имелось у епископа и еще одно качество: невообразимое, потрясающее самомнение. Людовика забавляла эта слабость духовного лица, но почти все при дворе находили ее совершенно несносной: епископ ухитрялся каждого человека лишить уверенности в себе, почувствовать уступающим ему — в набожности, эрудиции, благородном происхождении, да в чем угодно.

Благодаря своему высокому сану, Нуайон был наделен, к примеру, привилегией подъезжать в карете прямо к дверям королевской резиденции, тогда как всем прочим надлежало выходить и идти пешком по дорожке до парадного входа.

Однажды, когда архиепископ Парижский проделывал этот неблизкий для пожилого человека путь, Нуайон проезжал мимо. Высунувшись из окна кареты, он знаками подозвал архиепископа к себе. Архиепископ ожидал, что Нуайон выйдет из кареты и присоединится к нему. Но вместо этого тот приказал кучеру ехать медленнее. Высунувшись из окна, он удерживал архиепископа за руку. Так он и вел его за собой, словно собачонку на поводке, продолжая при этом свысока беседовать со стариком. Когда же наконец Нуайон вышел из кареты и оба начали подниматься по парадной лестнице, епископ отвернулся от него, словно и не был с ним знаком.

При дворе почти у каждого нашлось бы что порассказать о Нуайоне, мало кто не был им обижен, все испытывали к нему тайную неприязнь.

Но как можно было не проголосовать за вхождение епископа в Академию, если его поддерживает сам король? Людовик настаивал еще и на том, чтобы все придворные присутствовали на церемонии посвящения Нуайона в академики, объясняя, что это его первый номинант в столь прославленном учреждении.

Во время церемонии новоиспеченный академик обычно произносил речь, за которой следовала ответная речь президента. В те годы Французскую академию возглавлял некий аббат де Комартен — человек решительный и весьма остроумный. Аббат терпеть не мог епископа, но особенно ему не нравился литературный стиль Нуайона, высокопарный и цветистый. Де Комартен задумал тонко поиздеваться над епископом, сымитировав его манеру в своем ответном слове, усыпав ее множеством изысканных метафор и приторных восхвалений новоиспеченного академика. Чтобы застраховаться от каких бы то ни было неприятностей, он заранее показал составленный текст епископу. Тот пришел в восторг и не только прочел речь с большим интересом, но и позволил себе добавить в нее хвалебных слов и высокопарной риторики.

В день церемонии актовый зал Академии был полон, явились самые видные представители французского общества (никто не осмелился своим отсутствием навлечь немилость короля). Епископ предстал перед собравшимися, не скрывая радости, какую доставляла ему возможность возвышаться над всеми в этом собрании. Речь его превосходила все прежние напыщенностью и помпезностью — слушать его было утомительно до крайности.

Затем наступил черед ответной речи аббата. Он начал неторопливо, и собравшиеся беспокойно заерзали. Мало- помалу слушатели начали понимать: перед ними утонченная, изящнейшая пародия на стиль епископа. Смелая сатира де Комартена захватила всех в аудитории. Когда он окончил, раздалась буря оваций — аплодировали громко и благодарно. Что же до епископа — опьяненного происходящим, — то он принял аплодисменты на свой счет, сочтя, что публика таким образом выражает согласие с восхвалениями, которыми изобиловала речь аббата. Епископ отбыл совершенно довольный, непомерное его самомнение было удовлетворено в полной мере.

Теперь Нуайон при каждом удобном случае рассказывал о церемонии, нагоняя на слушателей неизбывную тоску подробными описаниями. В конце концов случилось ему, на свое несчастье, расхвастаться и перед архиепископом Парижским, который не мог простить ему унизительной выходки с каретой. Архиепископ не сдержался: он объяснил Нуайону, что пышная речь аббата была всего лишь пародией, что все при дворе смеются над епископом. Нуайон не мог поверить — чтобы убедиться в правдивости слов архиепископа, он посетил своего друга и духовника отца Лашеза, но тот все подтвердил.

Недавняя радость Нуайона обратилась в бешеную ярость. Он пожаловался королю и попросил наказать аббата. Король попытался было разрешить проблему, однако он был человеком мирным и ценил спокойствие, а гнев — почти безумие — Нуайона действовал ему на нервы. Дело кончилось тем, что епископ, не в силах смириться с обидой, оставил двор и удалился в свою епархию, где и пребывал весьма долгое время, униженный и оскорбленный.

ТОЛКОВАНИЕ

Епископ Нуайон не был безобидным чудаком. Его заносчивость была весьма зловредного свойства, заставляя его полагать, что он наделен безграничной властью над людьми. Он, ничтоже сумняшеся, наносил окружающим обиды и оскорбления, но при этом никому не было позволено перечить ему или указывать на недостойное поведение. Аббат избрал единственно возможный способ найти управу на этого спесивого человека. Будь насмешка слишком очевидной и откровенной, это вышло бы не так занимательно, а епископу, жертве, даже посочувствовали бы. Сделав свою издевку тонко, почти неуловимо пародийной, да еще и заставив епископа самого поучаствовать в ней, де Комартен и позабавил придворных (всегда важно лишний раз доставить удовольствие сильным мира сего) и помог Нуайону, который слушал сию пародию лучась от счастья, самому себе вырыть могилу, став всеобщим посмешищем. С высот тщеславия епископ был низвержен в глубины унижения и бессильного гнева. Внезапно увидев себя глазами окружающих, Нуайон утратил равновесие, удалившись даже от короля (а того до поры до времени забавляла его напыщенность). Кончилось тем, что, к облегчению многих и многих, Нуайон предпочел удалиться от двора.

Самые сложные, самые неприятные из наших коллег — как правило, люди с раздутым самомнением, которые полагают, что они во всем правы и достойны похвалы. Тонкая насмешка, скрытая пародия — прекрасный способ обрести преимущество над подобными типами. Всё выглядит так, будто вы их хвалите, даже подражаете их стилю или идеям, но у этой похвалы есть жало: не таит ли это подражание в себе насмешки? Не скрывается ли за похвалой критика? Эти вопросы не дают им покоя, заставляют томиться подозрениями, вызывают тревогу и неуверенность. Может, вам кажется, что у них есть какие-то изъяны — а может, и другие согласны с этим? Если вам удастся поколебать их несокрушимую уверенность в себе, то реакция может быть неадекватной, избыточной — но тем самым они сыграют против себя. Такая стратегия особенно успешно срабатывает против тех, кто считает себя мощными интеллектуалами и кого невозможно переубедить никакими аргументами в споре. Цитируя их собственные слова или приводя их же идеи, но в слегка шаржированной форме, вы нейтрализуете красноречие этих людей и заставите их засомневаться и встревожиться.

3. В конце первой половины XVI века молодой самурай, чье имя история для нас не сохранила, разработал новый способ боя: он фехтовал сразу двумя мечами, с одинаковой ловкостью действуя правой и левой рукой одновременно. Он показывал настоящие чудеса и был не прочь использовать свое искусство, чтобы приобрести известность. Поэтому самурай решил бросить вызов прославленному мастеру, самураю по имени Цукахара Бокуден. Он вызвал Бокудена на поединок. Бокуден, к тому времени уже человек средних лет, почти удалился от дел и вел уединенный образ жизни. На вызов молодого самурая он ответил письмом: у самурая, который способен орудовать мечом в левой руке так же ловко, как и мечом в правой, есть преимущество, и это несправедливо. Молодой фехтовальщик не мог понять, что имелось в виду. «Если ты думаешь, что пользоваться мечом в левой руке нечестно, — ответил он Бокудену, — откажись от поединка». Вместо этого Бокуден написал ему еще с десяток писем, в каждом из которых повторялась одна и та же мысль, хотя и выраженная всякий раз по-разному: это были обвинения по поводу левой руки. Письма все больше и больше раздражали юного мастера. И все же в конце концов Бокуден сообщил, что принимает вызов.

Молодой самурай привык сражаться, повинуясь инстинкту, и двигался очень быстро. Однако, когда начался бой, он невольно стал отвлекаться на мысли о своей левой руке и о том, как ее боится Бокуден. Неожиданно он поймал себя на том, что начал просчитывать действия левой рукой, задумывается, куда ударить, как отвести меч. Казалось, левая рука его не подведет, казалось, она действует сама по себе, словно разумное существо… И тут внезапно Бокуден нанес сильный удар и ранил противника… в правую руку. Поединок был окончен. Молодой самурай оправился от раны, но его рассудок расстроился навсегда: больше никогда не мог он сражаться, повинуясь инстинкту. Он начал задумываться и вскоре совсем забросил меч.

В 1605 году Гэндзаэмон, глава почтенного клана Йошиока, члены которого славились искусством боя на мечах, получил самый странный вызов в свой жизни. Его вызвал на поединок никому не известный самурай двадцати одного года от роду, по имени Миямото Мусаши, одетый в грязные лохмотья, словно попрошайка-нищий. Вызов прозвучал дерзко, а Мусаши держался так заносчиво, словно считал себя непревзойденным фехтовальщиком. Гэндзаэмон поначалу отмахнулся, решив не обращать внимания на выходку юнца: это было бы ниже его достоинства отвечать на вызовы всякого выскочки. Но было в этом юноше что-то, что не позволяло Гэндзаэмону его забыть. В конце концов он принял решение встретиться с Мусаши и преподать ему урок. Поединок был назначен на раннее утро следующего дня — им предстояло встретиться на рассвете за городом.

Гэндзаэмон прибыл в назначенное время, сопровождаемый учениками. Мусаши на месте не оказалось. Минуты тянулись, складываясь в часы. Видно, юнец одумался и дал деру из города. Гэндзаэмон послал ученика на постоялый двор, где остановился молодой самурай. Ученик скоро вернулся и сообщил: когда он прибежал, Мусаши спал, а когда его разбудили, велел ученику передать Гэндзаэмону извинения — впрочем, довольно дерзкие — и сказать, что вскоре прибудет на место встречи. Гэндзаэмон очень рассердился. Он в гневе мерил поле шагами — а Мусаши особо не спешил. Прошло еще два часа, прежде чем его фигура замаячила вдалеке. Он помахал издали и медленно направился к самураю и его ученикам. К тому же на голове у него была ярко-алая головная повязка вместо традиционной белой, какую носил сам Гэндзаэмон.

Самурай злобно окрикнул Мусаши и устремился вперед, горя нетерпением поскорее разделаться с этим невежей. Но Мусаши со скучающим видом отбивал одну атаку за другой. Каждому из них удалось ранить другого в голову, но кровью обагрилась лишь белая повязка Гэндзаэмона, повязка же Мусаши цвета не изменила. В конце концов Гэндзаэмон, рассерженный, озадаченный, снова устремился на соперника — и попал прямо под удар меча, который рассек ему голову. От этого последнего удара самурай упал как подкошенный. Удар был не смертельным, Гэндзаэмон оправился, однако поражение было настолько унизительным, что он никогда более не участвовал в поединках. Он стал монахом и провел оставшиеся годы в храме.

ТОЛКОВАНИЕ

Для самурая поражение в поединке было равносильно смерти или публичному унижению. Мастера боя на мечах использовали любое преимущество — физическую сноровку и ловкость, отличное оружие, отточенную технику, — чтобы только избежать этой участи. Но великие самураи, такие как Бокуден или Мусаши, обладали еще одним, важнейшим преимуществом. Они умели, тонко воздействуя на соперника, внести разброд в его мысли, сбить с толку, заставить забыть об избранной тактике. Они могли смутить противника, вынудить задуматься о том, «с какой ноги начинает бег сороконожка», — смертельная ловушка для тех, кто должен действовать стремительно, полагаясь на рефлекторные реакции. Прибегнув к хитрой уловке, они умели заставить соперника сосредоточиться не собственно на бое, а на левой руке, алой головной повязке и прочих второстепенных деталях. Имея дело с людьми, мыслящими традиционно, они с легкостью выбивали их из седла — достаточно было опоздать на встречу, чтобы вызвать раздражение, рассеять внимание, вывести из состояния сосредоточенности на предстоящем поединке. Во всех подобных случаях изменение настроения, потеря концентрации приводила к ошибке. Попытки ее исправить в разгар сражения влекут за собой новые промахи, и так до тех пор, пока проигравший соперник в буквальном смысле сам не натыкался на меч победителя.

Важно понимать: чтобы добиться победы в такой игре, необходимо исподтишка воздействовать на настроение и концентрацию неприятеля. Излишняя прямолинейность — обидные замечания, открытая угроза — только заставят его насторожиться. Обнаруживая опасность, которую вы для него представляете, вы только раззадорите его, пробуждая желание посоперничать с вами и показать себя с лучшей стороны. Не стоит допускать этого. Лучше едва уловимым намеком, тончайшим замечанием заставьте соперника встревожиться, задуматься, ощутить неуверенность — и вот он уже кружит в лабиринте собственных мыслей. Точно так же невинное на первый взгляд действие способно вызвать вспышку раздражения, нетерпения или разочарования, лишающих человека способности ясно мыслить. В обоих случаях он будет промахиваться и начнет делать ошибки.

Можно с успехом применять этот метод, когда вашему сопернику предстоит какое-то выступление — скажем, доклад или презентация проекта. Навязчивая мысль или неприятная эмоция, которую вам удастся заронить, заставит отвлечься, сбиться, потерять нить. Применяйте этот прием правильно, и никому даже в голову не придет винить вас в срыве выступления, даже самому сопернику, которого вы переиграли.

4. В январе 1988 года сенатор от Канзаса Роберт Доул, должно быть, предчувствовал верную победу в предвыборной президентской гонке. Его основным соперником среди республиканцев был Джордж Буш, занимавший пост вице-президента в администрации Рональда Рейгана. В Айове на закрытом собрании членов Республиканской партии (где проходило выдвижение кандидатов на предстоящие выборы) — первом испытании в предварительных выборах — Буш выступил не слишком удачно и занял лишь тусклое третье место. Его опередили Доул и телевизионный проповедник Пэт Робертсон. Агрессивный стиль, в котором повел кампанию Доул, привлек к нему всеобщее внимание — у него явно были все задатки лидера.

Однако было нечто, что омрачило для Доула его блестящую победу в Айове. Ли Этвотер, тридцатишестилетний помощник Буша, распространил в средствах массовой информации историю, ставившую под сомнение неподкупность супруги сенатора, Элизабет Доул, которая ранее также была государственной служащей. Сенатор занимал выборную должность свыше тридцати лет, за это время он привык ко всякого рода нападкам. Однако атаки на его жену, как ему казалось, выходили за всяческие рамки. Доул обладал чрезвычайно вспыльчивым нравом, и его помощникам стоило немалых усилий скрывать это обстоятельство. Когда же поднялась шумиха в прессе, он не сдержался перед журналистами, и это дало Этвотеру повод заметить: «Он может все отрицать, но все же нет дыма без огня — если все неправда, с чего бы ему так выходить из себя?» Вслед за этим Этвотер прислал Доулу письмо на десяти страницах, в котором перечислил все случаи, когда сенатор в ходе кампании терял самообладание и выходил из себя. Это письмо тоже стало достоянием прессы. Доул был вне себя, и дело даже не в выборах. Он одержал в Айове убедительную победу, однако не мог спокойно наблюдать, как пачкают грязью имя его жены. Он просто обязан разобраться с людьми этого Буша, он сведет с ними счеты, особенно с Этвотером!

Следующим этапом кампании были предварительные выборы в Нью-Гемпшире. Одержав в них победу, Доул значительно укрепил бы свои шансы, — а он прочно лидировал во всех опросах. Однако на сей раз Буш взялся за дело активнее, гонка набирала обороты. В выходные накануне голосования люди Буша прокрутили ролик, в котором Доул предстал как двуличный политик, который отстаивает в сенате не то, во что искренне верит, а то, что ему в данный момент выгодно. Ролик был снят с юмором, обманчиво забавный, но в то же время ядовитый — ясно было, что это дело рук Этвотера. И время для его выхода рассчитано было идеально — у Доула не оставалось времени ответить или хоть как-то отреагировать на едкий выпад. Благодаря ролику Бушу удалось выйти в лидеры и одержать победу на этом этапе.

Вскоре после оглашения результатов предварительных выборов в Нью-Гемпшире телеведущий компании Эн-би-си Том Брокау, интервьюируя Буша, спросил, не хочет ли тот сказать что-нибудь своему сопернику. «Нет, — отвечал, улыбаясь, Буш, — разве что пожелать ему удачи». Спустя несколько дней Брокау задал тот же вопрос Доулу. «Да, — неожиданно злобно пробормотал Доул сквозь зубы. — Пусть перестанет меня оговаривать».

В последующие дни эти слова Доула бесконечно повторяли по телевидению и обсуждали во всех американских газетах. Из-за всего этого он выглядел как неудачник, раздраженный своим проигрышем. Прошло еще несколько недель. Следующий тур в Южной Каролине принес ему поражение, за этим последовала целая череда неудач, которые он потерпел в южных штатах. В какой-то момент удачно начатая кампания Доула дала сбой, и все пошло под откос. Мало кто задумывался о том, что все это началось в Айове.

ТОЛКОВАНИЕ

Ли Этвотер представлял себе, что всех взрослых людей можно разделить на две категории: безнадежно повзрослевших и сохранивших что-то от ребенка. Люди первой категории негибки, чересчур серьезны и поэтому легко уязвимы — особенно в век телевидения. Доул безусловно относился к первому типу, тогда как сам Этвотер был большим ребенком.

Для Этвотера не составило большого труда разобраться в том, на какого рода раздражители — например, нападки на его жену — Доул реагирует особенно болезненно. В Айове, вспомнив старые обвинения в ее адрес, он сумел больно уязвить сенатора. Он нанес Доулу еще один удар, написав письмо, в котором указывались все его промахи, а потом продолжал увеличивать нажим, сняв издевательский ролик и показав его по телевидению Нью-Гемпшира в последний момент, так что Доул ничего не мог предпринять в ответ. Конечно, действия Этвотера были откровенной провокацией, но получилось так, что вспышка Доула во время интервью на Эн-би-си выставила в невыгодном свете его самого: именно поведение сенатора выглядело «неспортивным». Этвотер, истинный гений игры, виртуозно умеющий ставить противника в заведомо невыгодное положение, к этому моменту уже незаметно стоял в тени. Доул, не в силах сдержать эмоций, продолжал свои резкие высказывания, усугубляя ситуацию, — это и привело к окончательной неудаче на выборах.

Проще всего справляться в этой игре с людьми негибкими. Отсутствие гибкости отнюдь не означает, что они лишены чувства юмора или необаятельны. Речь о другом: эти люди нетерпимы и неспособны мириться с чем-либо, идущим вразрез с их представлениями, с их кодексом приемлемого поведения. Став мишенью какого-нибудь эксцентричного шута, фигляра или просто встретив человека нестандартного, они не могут сдержаться. Их непроизвольная реакция, нередко слишком острая, приводит к тому, что в глазах окружающих они выглядят вечно недовольными, придирчивыми, а порой мстительными. Словом, демонстрируют поведение, недостойное лидера. Внешнее спокойствие взрослого человека на глазах улетучивается, и взглядам окружающих предстает капризный, раздражительный и незрелый подросток.

Не протестуйте, когда подобные люди переходят на личности: чем более резко они выражают свой протест, чем яростнее на вас нападают, тем в более невыгодном свете выставляют себя же. Они забывают, что самое главное — как их воспринимают, какими видят их окружающие или, например, избиратели, — если речь идет о предвыборной гонке. Они до такой степени не способны проявить гибкость, что совсем нетрудно заставить их совершать ошибку за ошибкой; для этого не нужно наносить серьезных ударов — достаточно и легчайшего толчка.

5. В 1939 году Джоан Кроуфорд (1904–1977) получила сравнительно небольшую роль в фильме «Женщины» (1939): простой продавщицы парфюмерного магазина, похитившей мужа у элегантной светской дамы, которую играла Норма Ширер. Кроуфорд и Ширер соперничали не только на экране, но и в жизни. Ширер была замужем за кинопродюсером Ирвингом Талбергом, который всегда добывал для нее лучшие роли. Кроуфорд ненавидела ее — и за это, и за ее высокомерие. Талберг скончался в 1936 году, однако, к возмущению Кроуфорд, на студии все продолжали носиться с Ширер. В Голливуде всем было известно о взаимной неприязни двух актрис, и многие с нетерпением ждали, не произойдет ли между ними стычки. Но Кроуфорд не срывалась, она идеально держала себя в руках — она была настоящим профессионалом.

Персонажи Кроуфорд и Ширер в «Женщинах» пересекались только в одной сцене: это была кульминация картины, когда Ширер узнает наконец о романе мужа. На репетициях все шло хорошо, первый дубль — две актрисы в кадре — тоже оказался удачным. А потом настало время крупных планов. Разумеется, Норма Ширер была первой. Кроуфорд сидела на стуле за камерой, подавая Ширер реплики. (Многие актеры уступали эту работу ассистенту режиссера, а сами в это время предпочитали отдохнуть, но Кроуфорд всегда подавала свои реплики сама и настаивала на этом.)

Одновременно Кроуфорд вязала шарф — произнося свои слова, она начинала вертеть спицами с удвоенной энергией, а когда наступала очередь Ширер, откладывала вязание. Она ни разу не взглянула партнерше в глаза. Спицы, когда она вязала, громко стучали, и этот звук безумно действовал Ширер на нервы. Стараясь быть вежливой, Ширер произнесла: «Джоан, дорогая, твое вязание меня отвлекает». Кроуфорд притворилась, что не слышит, и продолжала быстро перебирать спицами. Кончилось тем, что Ширер, та самая Норма Ширер, которая славилась своей элегантностью, потеряла контроль над собой: она наорала на Кроуфорд и потребовала, чтобы та убиралась в свою грим-уборную. Когда Кроуфорд удалилась, так ни разу и не взглянув на Ширер, режиссер побежал было за ней, но Ширер приказала ему вернуться. Никому раньше не приходилось слышать, чтобы она говорила таким тоном — резким, злобным. Тем, кто присутствовал при этой сцене, это надолго запомнилось. Это было так непохоже на Норму. Или?..

В 1962 году Кроуфорд и Бетт Дэвис, звезды мировой величины, которым никогда не приходилось сниматься вместе, встретились на съемочной площадке в фильме Роберта Олдрича «Что случилось с малюткой Джейн?». Кроуфорд и Дэвис не испытывали друг к другу пылкой любви, но Кроуфорд согласилась на партнерство, решив, что, если картину удастся как следует раскрутить, это поможет продлить ее творческую карьеру. Во время съемок все шло хорошо, но после выхода фильма Дэвис была номинирована на премию «Оскар» как лучшая актриса года — Дэвис, а не Кроуфорд! Хуже того, она горделиво заявила, что станет первой актрисой, получившей трех «Оскаров». У Кроуфорд был только один.

На церемонии вручения Дэвис была в центре внимания. Встретив соперницу в кулуарах до начала, она была необычно мила и приветлива с ней — что ж, она могла себе это позволить, это был вечер ее триумфа! (На премию, кроме нее, номинировали еще трех актрис, но мало кто сомневался, что Дэвис победит.) Кроуфорд была так же любезна. Во время церемонии Дэвис стояла в кулисе, ожидая результатов — и почти не сомневаясь в победе. Однако то, что она услышала, было для нее настоящим шоком: она проиграла. Статуэтку получила Энн Бэнкрофт за роль в фильме «Сотворившая чудо». А то, что случилось дальше, окончательно добило актрису — она вдруг почувствовала, что кто-то коснулся ее руки со словами: «Можно мне пройти». Это была Кроуфорд, которая вышла на сцену, чтобы получить награду от имени отсутствовавшей в тот вечер победительницы. В вечер, который должен был принести ей славу, Кроуфорд каким-то образом удалось украсть у нее огни рампы — невыносимое унижение!

ТОЛКОВАНИЕ Голливудской актрисе необходимо быть толстокожей, а Джоан Кроуфорд была воплощением голливудской звезды: она прекрасно умела держать удар и, не показывая виду, сносить оскорбления и обиды. Однако не упускала она и возможности посмеяться последней, отомстить, унизив обидчика или выставив в смешном свете. Кроуфорд прекрасно знала, что ее считают стервой, женщиной жесткой и не всегда приятной. Она считала, что такое отношение несправедливо — многим людям она помогала, со многими была добра, — однако это вполне можно было пережить. Ее раздражало, как далеко зашла Ширер, изображая благородную элегантную даму, ведь на самом деле — Кроуфорд была в этом уверена — под очаровательной маской скрывалась вздорная сварливая бабенка. Поэтому Кроуфорд решила, что разоблачит Норму, заставив ее показать окружающим ту сторону своей натуры, которую мало кому удавалось увидеть. Краткий эпизод, — но он надолго запомнился Голливуду и потому оказался особенно унизительным для Ширер.

Что касается Дэвис, тут все дело было в тонком расчете времени: Кроуфорд разрушила ночь ее славы (о которой та мечтала и к которой готовилась на протяжении нескольких месяцев), не произнеся ни единого неприятного слова. Кроуфорд заранее получила от доверенных лиц информацию о том, кто именно получит приз. Узнав, что Бэнкрофт не сможет присутствовать на церемонии, она с готовностью предложила ей получить статуэтку от ее имени.

Кому из нас не приходилось испытывать желание отомстить тем, кто с нами плохо обошелся? Как велико искушение броситься на обидчиков, откровенно высказать все, что мы о них думаем, поведать всем о наших чувствах, но слова здесь не помогают. Словесные перепалки не приносят удовлетворения, от них мы не испытываем ничего, кроме горечи и пустоты. Куда более сладкая месть — возможность посмеяться последним, заставив обидчика мучиться смутным, но разъедающим чувством бессилия. Спровоцируйте их на то, чтобы приоткрыться, выставить напоказ неприглядные черты своей натуры, отнимите у них мгновения славы — но сделайте это завершающим маневром в сражении. Это подарит вам двойное наслаждение: во-первых, вы покажете, что никто не смеет безнаказанно вас задевать, во-вторых, нанесенная вами рана не скоро заживет. Верно говорят, что месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным.

Образ:

Маска. Каждый актер на сцене носит маску — милое, привлекательное лицо, которое он обращает к публике. Но вот собрат-актер — будто нечаянно — толкает его, и маска падает, открывая куда менее сим патичную физиономию. Мало кто забудет это истинное лицо, даже если маску быстро в о д р у з я т на старое место.

Авторитетное мнение:

Мы часто даем в руки соперникам орудия нашей собственной гибели.

— Эзоп (VI в. до н. э.)

ОБОРОТНАЯ СТОРОНА В определенных обстоятельствах открытая война предпочтительней — когда, например, вы можете окружить неприя- теля и разгромить его. В повседневной жизни, однако, часто разумнее и эффективнее действовать исподтишка, нанося незаметные удары. По сравнению с открытыми стычками эти меры могут показаться слишком слабыми — иногда нам так и хочется выйти на врага с открытым забралом. Но сиюминутное преимущество, которого вы этим добьетесь, будет почти сразу же сведено к нулю: ваша агрессивность может вызвать у окружающих подозрения, они перестанут доверять вам, ожидая новой вспышки. В конце концов, более важно сохранить доверие и репутацию. Мудрые царедворцы всегда кажутся воплощением благонравия, скрывая, однако, под бархатными перчатками железные кулаки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.