Дела исторические

Дела исторические

Почти все съезды компартии называли «историческими», желая подчеркнуть масштабность проблем и вопросов, которые, на них обсуждались и решались.

История не приняла их в свое лоно, остались эти эпитеты лишь на бумаге. Но XX съезд действительно стал историческим. А почему? Если спросить его современников или даже участников этого съезда — почему вошел в историю этот XX съезд? Каждый из них, не задумываясь ответит, — на этом съезде был развенчан культ личности Сталина. Для Жукова это имело особое значение потому, что Сталин был главный обидчик, который не раз коверкал судьбу полководца и даже пытался его уничтожить. Осуждение репрессивных действий вождя восстанавливало справедливость, снимало многие обвинения с Жукова, в том числе и опалу. Справедливости ради мы должны отметить, что опала вроде бы ослабевала еще при жизни Сталина и, конечно же, по его разрешению: Жуков был избран депутатом Верховного Совета и стал кандидатом в члены ЦК. Но все это было как милость генсека, как проявление его личной доброты. А то, что Жуков стал позднее министром обороны и членом ЦК — это уже не подачка властелина, а общественное, государственное, партийное признание заслуг (и невиновности) маршала. В первую очередь, все же его заслуг!

И поскольку XX съезд имел такое особое значение не только для маршала, но и для всей страны, для народов наших, мне кажется необходимым остановиться на его описании подробнее: напомнить пожилым (тем, кому было 30, сегодня под семьдесят), они читали в газетах о работе съезда, ну, а молодые о нем совсем ничего не знают. Для проверки спросил несколько человек из молодых про этот XX съезд. Один лет 25–30 ответил: «На нем Сталина с работы снимали!» «Побойтесь бога, молодой человек, Сталин к тому времени уже умер». «Разве?» искренне удивился мой собеседник. Другая, на вид, ей до 30 (возраст женщины вообще загадка), но я умышленно для разнообразия спросил именно женщину. Она ответила: «Сталина осуждали за репрессии, разоблачили как врага народа». Женщина вроде была ближе к истине и ее неумышленный каламбур о том, что Сталина объявляли врагом народа, вызывает даже сочувственную улыбку.

А теперь откроем документ «XX съезд Коммунистической партии Советского Союза (14–25 февраля 1956 года). Стенографический отчет».

Я перечитал два объемистых тома (1100 страниц) и удивление охватило меня на первых же страницах. Я сделал настоящее открытие! Прочитав дальнейшее, — вы мне не поверите, — я не верил своим глазам! В повестке дня XX съезда нет вопроса о культе личности Сталина! На 1099 страницах стенографического отчета ничего не говорится о культе личности. (Обратите внимание — я убавил объем отчета на одну страницу. О ней будет особый разговор). И в то же время (это просто поразительно!) ни один из 126 выступавших на съезде ни разу не произнес имя Сталина, не провозгласил ему здравицу, как этим кончались все выступления на предыдущих съездах. Не ищите этот стенографический отчет, не тратьте время, поверьте мне на слово. В чем секрет мы вместе разберемся несколько позже. А пока давайте рассмотрим то, что касается нашей темы, то есть деятельности Жукова. Маршал работал на съезде, как делегат и министр обороны СССР. Первый вопрос был отчетный доклад ЦК КПСС. Докладчик — секретарь ЦК товарищ Хрущев Н. С. Второй вопрос — отчетный доклад Председателя Ревизионной Комиссии КПСС Москатова П. Г. Третий — Директивы XX съезда КПСС по шестому пятилетнему плану… Докладчик Булганин Н. А. Четвертый — выборы центральных органов.

И все. Никакого обсуждения или принятия решения о культе личности не предусматривалось. Весь первый день был занят докладом Хрущева (Колоссальная выносливость!). К деятельности Жукова напрямую относился раздел из доклада Хрущева «Международное положение Советского Союза» и в нем глава «Империалистическая политика сколачивания агрессивных блоков и разжигания холодной войны…»

Не буду утомлять вас длинными цитатами (но признаюсь, кое—что сегодня звучит очень и очень интересно). Приведу лишь несколько принципиальных стратегических заявлений.

«Главную черту нашей эпохи составляет выход социализма за рамки одной страны и превращение его в мировую систему. Капитализм оказался бессильным помешать этому всемирно—историческому процессу». (Никита Сергеевич не один раз перевернулся бы в гробу, если бы увидел торжественное шествие капитализма на нашей земле!).

«Когда мы говорим о том, что в соревновании двух систем — капиталистической и социалистической — победит социалистическая система, то это не значит, что победа будет достигнута путем вооруженного вмешательства социалистических стран во внутренние дела капиталистических стран».

Далее Хрущев излагает утверждение марксистско—ленинской теории об обреченности капитализма на гибель. В наши дни мы знаем, что кроме теоретической обреченности, компартия Советского Союза давала постоянную многомиллионную подпитку валютой своим единомышленникам для свержения капиталистической системы в десятках стран мира.

Надо же случиться такому совпадению, в этом месте я сделал перерыв, сел пить чай, а по телевизору в какой—то передаче выступал (24.5.93 г. в 18.30) генеральный прокурор Степанков. Он сказал: за послевоенные годы, начиная с 1947 г. до Горбачева включительно, все генсеки и члены Политбюро подписали выделение 400 миллионов долларов на помощь компартиям других стран. До этого перерыва на чашку чая, намеревался в горько—обличительном тоне написать о том, какие большие деньги тратили наши партийные боссы в ущерб государственных нужд, по сути дела на ветер. Но услыхав от генпрокурора, что общая сумма всего 400 миллионов, я сравнил ее с миллиардными суммами, которые воруют сегодня дельцы и взяточники при «демократической» системе и решил не комментировать те мелкие, по сегодняшним масштабам затраты. Можно сказать лишь одно: скупились, мало тратили, поэтому и победила нас капиталистическая система.

При раскладе сил, о котором говорили на съезде, Жукову вроде бы и делать нечего — все предопределено — история сама распорядится. Остаются заботы лишь по обороне страны от возможных нападений агрессоров. Но не будем спешить. В официальных заявлениях наших партийных руководителей, частенько бывало, как говорят, «один пишем, два в уме». После Хрущева выступал секретарь ЦК КПСС Шепилов Дмитрий Трофимович, он курировал вопросы внешней политики и международных отношений. В своей речи он предсказывал установление мирового господства социалистической системы не только теоретико—историческим путем. Говорил он и такое:

В странах «…где сложился реакционно—бюрократический аппарат буржуазной диктатуры, где имеется развитая военщина и эксплуататорские классы, будут оказывать отчаянное сопротивление трудящимся в их борьбе по преобразованию общества на новых социалистических основах, пролетарская диктатура вынуждена будет сломить это сопротивление насильственными мерами».

Вот так — открыто и четко с Кремлевской трибуны, с трансляцией по радио и публикацией в газетах заявлял секретарь ЦК. А министр обороны Жуков при разработке стратегии должен был учитывать и этот исходный политический постулат и искать способы его осуществления. Шепилов говорил о разных формах мирного экспорта революции и все они были более приемлемы, но все же — слово не воробей — вылетит не поймаешь. О возможной ломке капитализма и силой сказал секретарь ЦК, руководящий этим направлением деятельности всей партии, никто его не опроверг и не поправил. Наоборот, аплодировали!

Сегодняшнее наше мышление позволяет (а тогда, боже упаси, нельзя) при размышлении предположить впечатление или восприятие наших возможных противников. Ну, без дипломатии, прямо скажем: как должны к этому относиться американцы? Их устраивает их капиталистический строй, страна процветает (хотя и «загнивающая»), народ обеспечен. Они не хотят социализма. Им придется думать о том, как защититься от «ползучей революции» и от «насильственных мер». И, продолжая эту мысль, возникает вопрос: кто же изначальный агрессор? И Советский Союз и США просто заходились в те годы в криках о мире, разоружении, объявляли один другого агрессором. Но, простите, если мне заявляют, что кто—то (история) уже определил мой уход из жизни, наверное, я буду думать о самозащите? И если у меня нет такой всепокоряющей теории, какая имеется у коммунистов, наверное, придется прибегнуть к оружию. Тем более, что угрожают «насильственными мерами».

В этом плане встреча и беседа Жукова с Эйзенхауэром перед XX съездом в Женеве в мае 1955 года проливает свет на перемену отношений двух полководцев. Да, они были союзники в прошлом и называли себя боевыми друзьями. Но в новых условиях в политике появляется (выступление Шепилова лишь отражение этой ситуации), новое глобальное соотношение сил двух социально противостоящих лагерей. И в случае конфликта и Жуков и Эйзенхауэр встанут лицом к лицу, как враги (а точнее, это уже произошло), и они понимают это. Иначе и быть не может — Эйзенхауэр убежден, и он прав, — неудачная война в Корее, а позднее во Вьетнаме, этот исторический, на глазах всего света, позор Америки, — происходит благодаря руководству коммунистов, и не только корейско—вьетнамских.

Финансовая и оружейная подпитка, многочисленные военные советники — все это идет из СССР и, может быть, улыбающийся собеседник Жуков к этому тоже прикладывал руку?

А Жуков, наблюдая «перерождение» своего боевого друга в «империалиста» и зная по данным разведки о ядерных ударах, намечаемых США, со своих марксистских позиций, наверное, осуждал новую деятельность Айка по защите «загнивающего капитализма». Маршал не мог подумать, что для Эйзенхауэра тот уклад, в котором он родился, жил и трудился, нравится ему, он любит свою Америку такой, какая она есть, и готов защищать ее от коммунистической агрессии «тихой» или открытой, даже в том случае, если нападающими войсками будет руководить бесконечно уважаемый им маршал Жуков.

Читая стенографический отчет, я решил разобраться в некоторых неясностях, прибегнув к испытанному методу — побеседовать с участниками и очевидцами. Прошло после съезда 37 лет. Список делегатов приложен к стенограмме — их было 1356 человек. С очень многими я был знаком и мог бы побеседовать запросто. Многие ушли из жизни за эти годы. Но, к счастью, есть с кем встретиться и поговорить сегодня. Жив—здоров один из особых делегатов, последние лет пятнадцать мы встречаемся довольно часто. Познакомились в Красногорском госпитале. У выздоравливающих времени много, переговорили мы тогда, кажется, о всем прошлом и многом ожидавшем нас в будущем. Он замечательный собеседник. Эрудит высочайшей пробы. Академик. Автор многих научных трудов, особенно по политэкономии. К тому же еще и соратник по войне, генерал—лейтенант. А после ее окончания один из виднейших партийных работников и даже руководителей. Не догадались кто это? Даю еще одну наводку: стенографический, отчет о XX съезде начинается словами: «10 часов утра. Появление в ложах Президиума товарищей: Н. А. Булганина, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, А. И. Кириченко, Г. И. Маленкова, А. И. Микояна, В. М. Молотова, М. Г. Первухина, М. З. Сабурова, М. А. Суслова, Н. С. Хрущева, П. К. Пономаренко, Н. М. Шверника, А. Б. Аристова, Н. И. Беляева, П. Н. Поспелова, Д. Т. Шепилова, а также руководителей делегаций зарубежных коммунистических и рабочих партий, делегаты встречают бурными аплодисментами. Все встают».

Из семнадцати перечисленных — 16 покойники, но жив наш будущий собеседник, тот человек, о котором я говорил. Ну, перечитайте еще раз список. Могущественные были руководители! Кто постарше, у того эти фамилии должны вызывать самые различные воспоминания и ассоциации. Так кто же из них жив сегодня? Ну, конечно же, Шепилов Дмитрий Трофимович. Побывал он и секретарем ЦК КПСС, и министром иностранных дел СССР, и кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. Закончил свою политическую карьеру «примкнувшим» к антипартийной группе Маленкова, Молотова, Кагановича за то, что при решении вопроса об исключении их из партии, имел неосторожность высказать сомнение: все же Молотов был членом партии большевиков с подпольным стажем. Вот его и «примкнули» к той группе. Дмитрия Трофимовича из партии не исключили, отправили работать в столицу Киргизии город Фрунзе, заведующим кафедрой политэкономии. За ним сохранились ученое и генеральское звания. После отставки Хрущева, Шепилов вернулся в Москву. Старую квартиру отобрали. Живет он теперь с женой Марьяной Михайловной в двухкомнатной, удобной квартире в хорошем кирпичном доме, недалеко от стадиона «Динамо».

В этом месте я прервал работу над рукописью, положил ручку. Позвонил по телефону Дмитрию Трофимовичу, договорился о встрече, сел в машину и поехал к нему. Встретил он меня радушно, по—русски обнял трижды крест на крест. Он, несмотря на свои 88, прочен, высок и могуч. Крупные черты лица. И вообще крупный человек! Личность! Только глаза подводят. Недавно сделали операцию правого глаза, но не очень удачно.

— Мне бы воспоминания дописать, всего две главы осталось. Боюсь, как бы глаза не подвели.

— А сколько написали?

— Вот, посмотрите, — он с явной гордостью открыл нижние створки на двух тумбах письменного стола. Там плотным строем стояли папки с завязанными тесемками. — Около двух тысяч страниц. Вся наша бурная жизнь и история. Я ведь был свидетелем многих событий, при Сталине начинал главным редактором «Правды». Потом при нем же был зав. отделом ЦК по агитации и пропаганде. И он же меня с треском снял. И я думал, что скоро окажусь на Лубянке. Ждал каждую ночь. Но пронесло.

— А за что он вас так?

— Если помните, был у нас такой великий преобразователь природы, нет, пожалуй, не природы, а науки — Лысенко.

— Ну, как же его не помнить, вейсманистов и морганистов разоблачал и истреблял.

— Вот именно, истреблял. Я видел — это привело и приведет к еще большим бедам в нашем сельском хозяйстве. Поговорил с Юрием Ждановым (сыном Андрея Александровича Жданова), он был заведующим отделом науки ЦК. У него тоже сложилось отрицательное отношение к самодеятельности Лысенко. Решили мы созвать совещание идеологических работников и ученых. Юрий Андреевич сделает доклад и развенчаем мы этого выскочку и жулика от науки. Надо сказать, что перед этим событием Юрий женился на Светлане Сталиной. Ну, и я был уверен, что дома в семейном кругу он обговорит наш замысел и с тестем и с отцом. Юрий сделал прекрасный доклад — камня на камне не оставил от лжеученого Лысенко. Но тот был очень хитер, оказывается, присутствовал на нашем совещании. Он не был членом партии, его кто—то из дружков провел в зал. Ну, как услышал, о чем идет разговор, тут же побежал к своему лучшему другу Хрущеву, а тот к Сталину. А Сталин, кроме Хрущева, знатоков в сельском хозяйстве не признавал. Как услышал, что произошло, немедленно собрал Политбюро по одному вопросу, который сам же и задал:

— Кто разрешал проводить совещание идеологических работников без разрешения ЦК? Кто позволил громить Лысенко?

Все молчали. Сталин посмотрел на Андрея Александровича Жданова, тот пожал плечами: «ничего не знал об этом». Посмотрел на Суслова. Тот буквально онемел, только головой замотал. Ну, вижу, все высшие мои руководители спасовали, встал и громко так получилось, голос у меня такой:

— Я разрешил, товарищ Сталин.

Сталин подошел ко мне вплотную, впился в меня глазами:

— А вы знаете, что на Лысенко держится все сельское хозяйство?

— Товарищ Сталин, вас неправильно проинформировали. Лысенко не внес никакого вклада в науку. По его теории ни одного нового сорта не вывели. Накажите меня, но пора в этом разобраться. Крупнейших ученых Лысенко превратил в идеологических врагов—морганистов. — Сталин смотрел на меня, как кобра, не мигая. Он был поражен такой непокорностью. А я тоже растерялся надо же понимать, что в то время означал гнев Сталина! От растерянности и не выдержав взгляда Сталина, я сел. Тишина и до того была гробовая. А тут будто эту тишину переключили на более напряженную волну. Сталин повернулся и стал ходить по кабинету. Все молчали. И он молчал томительно долго. Потом значительно произнес:

— Без ведома ЦК собирать всесоюзное совещание нельзя. Предлагаю создать комиссию под председательством Маленкова, членами Хрущева, Суслова. Помолчал, добавил: Жданова. Еще дольше помолчал, походил и вдруг изрек: И Шепилова. Надо разобраться, провести специальную сессию академии сельхознаук. И поддержать Лысенко.

Комиссия не собиралась ни разу. Меня не вызывали и не приглашали. Пошли репрессии против ученых. Вавилова сначала сослали, потом уничтожили. Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ. Меня освободили от занимаемой должности. Я ждал ареста два месяца. И вдруг однажды, когда я был по приглашению композитора Соловьева—Седова на премьере его оперетты «Самая заветная», меня вызвал из ложи к телефону Поскребышев.

— Позвоните немедленно по телефону номер… Я знаю, что у вас там нет кремлевки. Я набрал указанный городской номер и тут же услышал голос Сталина. Я сказал:

— Товарищ Сталин, это Шепилов.

— Где вы?

— Я в театре оперетты, — как—то неловко было в этом признаваться — после такого разноса, и вдруг в легкомысленной оперетке. Но Сталин, как—будто ничего не было раньше, очень просто спросил:

— Что—нибудь интересное? Не жалко будет оставить театр? Приезжайте ко мне на ближнюю дачу. Надо поговорить.

Я немедленно помчался на его дачу в Кунцеве. Встретил он меня очень радушно. Проговорили два часа. Суть разговора заключалась в том, что Сталин понял: у нас неблагополучно в народном хозяйстве потому, что нет основ экономической науки. Люди не знают, как правильно вести хозяйство.

— Надо написать срочно учебник по политэкономии, не агитку, а настоящее руководство к действию. Это поручается вам. Возьмите себе в помощь ученых, кого посчитаете нужным.

Он тут же изложил мне, и очень компетентно, некоторые вопросы, которые надо объяснить в учебнике. При этом цитировал Ленина, подходил к шкафу, брал книги, не искал, а сразу открывал нужные страницы. Видно, глубоко продумал это поручение.

Через два дня на Политбюро Сталин повторил свое поручение и добавил:

— Надо создать условия для работы этой комиссии, чтобы ничто их не отвлекало. И чтобы никто не мешал. Лучше на даче, за городом. Подберите им хороший дом. Режим установить такой: неделю работать, суббота и воскресенье — родительский день. Через год учебник должен лежать здесь на столе.

Вот так он сам же меня реабилитировал. Мы писали учебник по главам. Я успел доложить Сталину четыре главы. Он сам их редактировал и по каждой говорил со мной очень фундаментально. Чтобы ни писали о Сталине, да виноват он во многом, но в теории он был очень грамотен. Учебник вышел после смерти Сталина в 1954 году многомиллионными тиражами и, говорят, принес пользу…

После этого интересного рассказа Шепилова я стал прояснять свои вопросы. Сначала прочитал из стенограммы первые строки, как делегаты бурными аплодисментами встретили… и, пропустив фамилии всех руководителей, сказал — товарища Шепилова. Он понял мою шутку, улыбнулся: «Да было время!»

Затем я спросил:

— Как же быть с понятием «агрессор», не вынуждали мы капиталистов защищаться от нашей тихой неминуемой революции в соответствии с развитием истории? Вы были несколько лет министром иностранных дел. Как вы проводили эту политику? Говорили о мире, о разоружении, а в глубине души знали, что они обречены и победа будет за нами?

— Я в это искренне верил. Да, и сейчас не отрицаю, социалистическая система более прогрессивна. Мы допустили много ошибок и в этом наша беда. Но жизнь показывает, что для народа плановое, научное ведение хозяйства более рационально и надежно, чем капиталистический беспредел.

Я открыл его доклад на XX съезде и показал:

— Вот здесь вы приводите любопытное объяснение не только обреченности капитализма, и пожалуй даже главной беды нашего сегодняшнего расхристанного состояния в экономике, политике и главное, в идеологии. Даете объяснение этому не вы, а один из столпов капиталистического мира. Вот читаю из вашего доклада: «В книге нынешнего государственного секретаря США Даллеса «Война или мир», изданной в 1950 году, мы читаем: «Что—то случилось неладное с нашей страной… Нам не хватает справедливой динамичной веры. Без нее все остальное нам мало поможет. Этот недостаток не может быть возмещен ни политическими деятелями, как бы способны они не были, ни дипломатами, как бы проницательны они не были, ни учеными, как бы изобретательны они не были, ни бомбами, как бы разрушительны они не были». Вы, Дмитрий Трофимович, подкрепляли этой цитатой мысль об обреченности капитализма. А он не только погиб, но пришел победителем на нашу землю.

Шепилов усмехнулся:

— Все на поверхности, не надо глубоко искать. Да, капитализм пришел к нам. И принес все ту же бездуховность, отсутствие опорной идеологии, веры. Поэтому и у нас все разваливается. Нет прежних идеалов, не появилось новых. Будут долгие мучительные брожения в потемках. Много дров наломают новаторы, авантюристы и добросовестно заблуждающиеся. И в конце концов все придет на круги своя, то есть восстановится поступательное развитие истории. Социалистическая система с какими—то коррективами, добавлениями и поправками все же возьмет верх. Иного выхода нет, это аксиома.

Спросил я Дмитрия Трофимовича и о странности в повестке дня съезда, имея в виду отсутствие вопроса, который в историю вписался как главный — о культе личности. Поведал о своих затруднениях при написании этого периода в жизни маршала Жукова.

— С Жуковым у меня всегда были самые добрые отношения. Он доверял мне. В самый расцвет деятельности Хрущева, Жуков на прогулках говорил: «Как можно доверять государственные дели такому некомпетентному человеку? Он же ничего не смыслит в стратегии, а принимает такие безответственные решения — распилить на металл боевые корабли, сократить до минимума выпуск самолетов. Он раздевает нашу оборону».

— Но как все же встал на XX съезде вопрос о культе личности без наличия его в повестке дня? Почему Жуков в своем выступлении ни разу не упомянул Сталина. А в других выступлениях до возвращения из Свердловска он делал это обязательно. В одной его речи я насчитал: четыре раза Жуков хвалит Сталина. И вообще, как все делегаты, будто сговорились — никто ни разу даже по инерции не назвал Сталина в своем выступлении. Ну, было бы это после решения о культе личности. Но они все выступали не зная, что будет обсуждаться этот вопрос.

Шепилов опять снисходительно улыбнулся:

— Ничего удивительного. Вы же знаете практику подготовки мероприятий, проводимых ЦК, а тем более съезда. Все выступления делегатов просматривались и правились. Даже тезисы очень уважаемых иностранных вождей прочитывались заранее и давались рекомендации на правку. А если советует ЦК, кто станет возражать?

— Вопрос о культе и о постановке его на съезде действительно при подготовке не возникал.

Дмитрий Трофимович задумался, помолчал, потом подчеркнуто значительно молвил:

— Я бы не хотел, чтобы вы поняли неправильно то, что я вам расскажу. Неправильно в том смысле, что я хочу преувеличить свою роль. Боже упаси! Особенно теперь нет в этом никакой нужды. Расскажу вам первому, как это было. В своих воспоминаниях я пишу об этом подробно. Но до их выхода еще далеко, а вам, раз вы просите прояснить, расскажу.

— Не знаю, отражено ли в стенограмме, что два дня на заседаниях съезда отсутствовали Хрущев и я. Дело было так. Хрущев не раз говорил среди членов Президиума, что надо как—то осудить репрессии Сталина, отделить от них партию. И вот в один из перерывов в работе съезда он подошел ко мне и говорит: «Я думаю, настал самый удобный момент поставить вопрос о Сталине. Здесь собран цвет партии со всех уголков страны, более удобного случая в ближайшее время я не вижу». Я поддержал его идею. Он спросил: «Поможешь мне срочно подготовить доклад?» «Разумеется, не сомневайтесь». «Пошли, сделаем это без промедления». И мы в его кабинете работали два дня неотлучно. Только спать уходили. 25 февраля, когда все было написано и отпечатано, мы вернулись на съезд. Хрущев предупредил накануне, что заседание будет закрытое, без представителей прессы и разных приглашенных.

— Он даже не согласовал это с членами Президиума? — удивился я.

— Нет, решения Президиума не было. Просто в кулуарах, в комнате отдыха Президиума съезда, Хрущев сказал: «Мы не раз говорили об этом, и вот время пришло доложить коммунистам правду».

Доклад Хрущева произвел ошеломляющее впечатление и в то же время будто все окна настежь открыли и стало легче дышать. Делегаты одобрили заявление Хрущева. Постановление по докладу Хрущева Н. С. «О культе личности и его последствиях» было принято единогласно и состояло всего из девяти строчек. Имя Сталина, как видите, ни в названии доклада, ни в постановлении не упоминается. Как отнесся к этому постановлению Жуков. Мне рассказал об этом бывший командующий Туркестанским военным округом генерал армии Ляшенко Н. Г.

— В перерыве, после доклада Хрущева, мы стояли — я и несколько маршалов — и возбужденно обсуждали только что услышанное. Одни одобряли, другие сомневались — не с плеча ли рубанули? Вдруг к нам подошел Жуков, веселый, глаза сияют и радостно говорит: «Наконец—то эту рябую… вывели на чистую воду!»

Я переспросил Николая Григорьевича, так ли сказал Жуков?

— Именно так, я точно помню. Да, он и другие, не менее крутые слова говорили про вождя народов. Всех уже не помню, а это запечатлелось точно. Я не сомневаюсь, что маршал мог так сказать, подобные слова были не редки в его лексиконе, как и другие строевые офицеры, он грешил этим. Но привожу я эту фразу потому, что это яркий штрих, без долгих слов и объяснений отражающий и настроение и оценку Жукова по поводу развенчания культа Сталина.

В общем, для Жукова это был счастливый день. В жизни Георгия Константиновича таких дней было немало. Мы пережили их вместе с маршалом в предыдущих главах. Каждая удачно завершенная операция, несомненно, приносила Жукову большую радость и удовлетворение. Подписание гитлеровцами акта о безоговорочной капитуляции, победные дни, всенародное торжество, конечно же, были счастливыми днями. А Парад Победы? Удостоиться такой чести разве это не великое счастье?

Вторая полоса радостных переживаний настала для Жукова. Сначала я хотел написать — в день смерти Сталина, но подумав, решил, что смерть даже такого обидчика, каким был Сталин, не может вызывать чувство радости. При всех несправедливых поступках генсека по отношению к Жукову все же маршал относился к нему с уважением, как—никак, а вместе прошли через тяжелейшие испытания в годы войны. Сам Жуков, не зная подробностей об интригах вождя против него, относил многие обиды на счет Берия, который настраивал Сталина на недоброжелательное отношение к Жукову. Георгий Константинович верил и не раз повторял байку о том, что Сталин не дал его в обиду, заявив Берии: «Жукова я вам не отдам!»

Было немало счастливых дней и позже. Разоблачение Берия, то, что он навсегда исчез, как постоянная потенциальная угроза, не только в службе, но и в жизни, разве это не радость? Ну. а то, что Жуков сам лично его арестовывал и имел удовольствие вывернуть этому подлецу руки назад и встряхнуть как мешок с тряпками. Разве это не приятные минуты?

А XX съезд. Жуков выступает в Кремле, как министр обороны, его слушает вся страна не только с огромным вниманием, но и великим уважением и любовью. Как это должно отзываться в душе человека гордого, да, признаем, наконец честно (я думаю, это не повредит Георгию Константиновичу) и честолюбивого. Ни на минуту не сомневаюсь — он мечтал стать и маршалом, и министром обороны. Но эти высокие звания были для него не самоцель — он хотел их заслужить как оценку его трудов, его успехов в службе, которую он любил беспредельно. Кстати, в слове честолюбие заложен смысл — любовь к чести.

И если это качество нормальное, а не болезненное, то оно человека возвышает. Честолюбие — это положительное свойство личности. Человек без честолюбия тряпка, ничтожество. Руководитель творческого семинара в Литературном институте, у которого я был слушателем несколько лет, — Константин Паустовский, кроме того, что он один из лучших стилистов в нашей литературе, был человек величайшей скромности. Он не пел дифирамбов ни одному вождю. Никогда себя не переоценивал. На людях, на собраниях, литвечерах не «высовывался», старался сесть, где—то в сторонке, не на виду. Мнение свое не навязывал, говорил чаще в форме предположения или совета, оставляя собеседнику простор для самостоятельного мышления. И вот этот эталон скромности знаете что заявил однажды в беседе с нами студентами, в минуту большой откровенности? Зашел разговор о стимулах творчества — что движет? Мы наговорили всякое — деньги, слава, любовь к женщине и прочее. Он все это выслушал и задумчиво сказал: «А я пишу из честолюбия». Мы сначала были не только удивлены, но просто шокированы таким заявлением. Но все встало на свои места, когда Константин Георгиевич объяснил, что он подразумевает под этим чувством, и главное в его объяснении было то, что я уже сказал: честолюбие — это естественное и необходимое качество в человеческом естестве, если его нет, человек просто неполноценный. Например, как совесть, она должна быть обязательно и если ее нет или она слабая, человек уже порочен.

Вот так обстояло дело на XX съезде с вопросом о культе личности, которого не было в повестке дня и который получил действительно исторический резонанс.

Своеобразное продолжение и завершение «сталинская тема» получила на XXII съезде КПСС в октябре 1961 года. И. Спиридонов от имени Ленинградской партийной организации предложил вынести тело И. В. Сталина из Мавзолея. Съезд поддержал это предложение и принял соответствующее решение.

Нет сомнения, что это «мероприятие» готовилось «на самом верху» и в очень узком кругу, а инициатором его был Н. С. Хрущев.

Когда делегаты думали, что они решают этот сложный и деликатный вопрос, вот что происходило за кулисами.

Рассказывает бывший командир Кремлевского полка Ф. Конев. «Меня вызвал в здание правительства заместитель начальника Управления личной охраны полковник В. Чекалов и приказал подготовить одну роту для перезахоронения Сталина на Новодевичьем кладбище.

Потом мне позвонил по телефону В. Чекалов и сказал, что захоронение будет за Мавзолеем Ленина у Кремлевской стены.

День шел к концу. На Красной площади собралось много народа. Ходили группами, подходили к Мавзолею и гостевым трибунам, пытаясь посмотреть, что делается за Мавзолеем.

Чтобы выяснить настроение людей, я переоделся в гражданскую одежду и вышел на Красную площадь. Люди в группах вели возбужденные разговоры. Содержание их можно свести однозначно к следующему: «Почему этот вопрос решили, не посоветовавшись с народом?»

К 18 часам того же дня наряды милиции очистили Красную площадь и закрыли все входы на нее под тем предлогом, что будет проводиться репетиция техники войск Московского гарнизона к параду.

Когда стемнело, место, где решено было отрыть могилу, обнесли фанерой и осветили электрическим прожектором. Примерно к 21 часу солдаты выкопали могилу и к ней поднесли 10 железобетонных плит размером 100x75 см. Силами сотрудников комендатуры Мавзолея и научных работников тело Сталина изъяли из саркофага и переложили в дощатый гроб, обитый красной материей. На мундире золотые пуговицы заменили на латунные. Тело покрыли вуалью темного цвета, оставив открытым лицо и половину груди. Гроб установили в комнате рядом с траурным залом в Мавзолее.

В 22.00 прибыла комиссия по перезахоронению, которую возглавил Н. Шверник. Из родственников никого не было. Чувствовалось, что у всех крайне подавленное состояние, особенно у Н. Шверника.

Когда закрыли гроб крышкой, не оказалось гвоздей, чтобы прибить ее. Этот промах быстро устранил полковник Б. Тарасов (начальник хозотдела). Затем пригласили восемь офицеров полка, которые подняли гроб на руки и вынесли из Мавзолея через боковой выход.

В это время по Красной площади проходили стройными рядами автомобили, тренируясь к параду.

К 22 часам 15 минутам гроб поднесли к могиле и установили на подставки. На дне могилы из восьми железобетонных плит был сделан своеобразный саркофаг. После 1–2–минутного молчания гроб осторожно опустили в могилу. Предполагалось гроб сверху прикрыть еще двумя железобетонными плитами. Но полковник Б. Тарасов предложил плитами не закрывать, а просто засыпать землей.

По русскому обычаю, кое—кто из офицеров (в том числе и я) украдкой бросили по горсти земли, и солдаты закопали могилу, уложив на ней плиту с годами рождения и смерти Сталина, которая много лет пролежала в таком виде до установления памятника (бюста)».

Бедный Иосиф Виссарионович, думал ли он, что после того как его имя почти полвека гремело по всей планете, его, «вождя народов», так вот, ночью, тайно от народа, будут не хоронить, а торопливо закапывать простые солдаты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.