Иоганн-Герман Лесток, граф

Иоганн-Герман Лесток, граф

Энциклопедия пишет: Лесток (1692–1767), государственный деятель, происходил из старинной французской дворянской семьи. Арману Лестоку, как он называл себя в России, дворянство потом сочинили, хотя кто их там разберет, но доподлинно известно, что отец его был цирюльником, а заодно и лекарем, в XVIII веке эти должности часто совмещали. У отца юный Арман и выучился основам медицины. Продолжил свое образование Лесток во французской армии. На этой же ниве он усвоил, что лучшего средства для лечения от всех болезней, чем кровопускание, не сыскать. Теперь он назывался хирургом.

В 1713 году в числе лекарей-иностранцев он появился в России. Лесток был красив, обаятелен, легко сходился с людьми, да и лечил, видно, неплохо, практика – великая вещь. И вот он уже лейб-медик и врачует царскую семью. Должность эта обещала блестящую карьеру, но жадность до жизни и любовь к приключениям сыграли с медиком плохую шутку. Он был уже женат, но увлекся дочерью придворного, соблазнил ее. История вышла некрасивая, скандальная, и Петр сослал Лестока в Казань. Это случилось в 1720 году. Екатерина I вызволила его из ссылки и назначила лейб-медиком к дочери Елизавете Петровне.

Лесток был старше Елизаветы на пятнадцать лет. Некоторые авторы настойчиво утверждают, что Лесток был ее любовником, другие категорично говорят – не был. Свечки там никто не держал, но я придерживаюсь второй версии. На этот счет есть и подтверждение современников, например Шетарди (он ссылается на рассказ самого Лестока). А что касается особых, доверительных отношений с цесаревной, а потом императрицей, то это легко объясняется. Все мы с особым уважением и доверием относимся к своим лечащим врачам. Если нет доверия, мы заменяем врача, а Лесток исполнял при Елизавете эту должность считай двадцать лет.

Царствование Елизаветы грубо можно поделить на три периода. В первом наибольшее влияние на императрицу имел Лесток, во втором – Бестужев, в третьем – семейство Шуваловых. И сама императрица, и Лесток сходились во мнении, что ее лейб-медик много постарался, чтобы обеспечить ей трон. Елизавета умела быть благодарной. Арман Лесток жил широко, он вел крупную карточную игру, любил хорошую кухню, великолепно одевался, балы любил и устраивал в своем доме знатные приемы. Жизнь была бы прекрасна, если бы не вечная забота – безденежье. Понятно, что императрица платила ему за услуги, и платила щедро, но казна была бедна, поэтому государыня сквозь пальцы смотрела на то, что ее лейб-медик получал деньги от иностранных держав. Тут были и единовременные пособия, и постоянный пансион. И Франция платила, и от Англии перепадало. За какие такие услуги платят, Елизавета не задумывалась. Не обеднеют иностранные государства, а России прибыток. Со временем неразборчивость Лестока обошлась ему очень дорого.

Но время шло, императрица приобретала и опыт, и уверенность в себе. Лесток был честолюбив, позволял себе быть капризным, часто осыпал Елизавету упреками – де, не слушается она дельных советов. А ее уже начинал раздражать авторитетный тон Лестока, уверенность в собственной правоте и непогрешимости, тем более, что огрехи-то были налицо. Отставка Шетарди и его позорная высылка из России весьма неблагоприятно отразились на карьере Лестока. Он это сразу почувствовал. На торжествах по случаю бракосочетания наследника Петра Федоровича и Екатерины обер-церемониймейстер граф Санти в обход Коллегии иностранных дел обратился по привычке за наставлениями к Лестоку. Санти не знал, куда посадить неких иностранных «спорных» особ. Лесток дал совет и сообщил об этом государыне. Елизавета строго его отчитала, сказав, что канцлеру неприлично вмешиваться в медицинские дела, а ему, Лестоку, – в дипломатические. Знай свое место!

После скандального отъезда герцогини Иоганны Цербстской Лесток приуныл. Что-то здоровье стало портиться. И вообще он подумывает отойти от всех дел, а пока хорошо бы съездить на воды подлечиться. В лечебные воды со времен Петра I верили свято. Лесток пока надеялся, что охлаждение государыни временное: де, сейчас она раздражена, но пройдет срок и все станет на свои места. Ведь взяла же она его в Киев и от должности не собирается отлучать. Но при этом строга, не видно былого доверия, мол, лечить лечи, а что касаемо советов, то сейчас у нее другие советчики. Но он верил, что в память его былых заслуг императрица никогда не удалит его от двора.

И, как всегда, денежные дела давали о себе знать. В свое время Шетарди обещал ему подарок от короля в размере 12 тысяч рублей. Лесток решил не тратить деньги попусту и попросил Шетарди заказать ему в Париже кареты и ливрею. Теперь ни денег, ни карет. Лесток намекнул на обещание короля вернувшемуся в Россию д’Альону – мол, я столько старался для Франции! Посол не только не похлопотал о возврате долга, но написал в Версаль, что Лесток сейчас пустая фигура и тратиться на него не следует.

В 1746 году Воронцов отправился в Европу знакомиться с иностранными дворами. Италия, Франция, побывал он и у Фридриха, где был принят очень хорошо. Прусский король подарил Воронцову роскошную шпагу с бриллиантами, обеспечил вице-канцлеру бесплатный проезд по всем его землям. Мардефельд в письмах расхваливал Воронцова на все лады.

Конечно, это не понравилось в Петербурге. Елизавета давно забыла свое хорошее отношение к Фридриху. Теперь он был завоеватель, Надир-шах, как она его с издевкой называла, и вообще главный враг России. Бестужев всячески поддерживал ее в этом настроении. Не забыта была и роль верной шпионки Фридриха герцогини Иоганны. Екатерине давно запретили переписываться с матерью напрямую, опасались политической интриги. Письма ее проходили через строгую цензуру, а чаще Иностранная коллегия сама писала от имени великой княгини, и Адриан Неплюев носил эти письма на подпись к Екатерине. Елизавету очень раздражал молодой двор, и Петр, и Екатерина вели себя с точки зрения государыни слишком вольно, непочтительно, а иногда и опасно.

И вдруг на имя великой княгини приходит письмо, написанное не цифирью и не по тайным каналам посланное, а с обычной почтой. Хорошо чиновник не просмотрел, выловил его из кучи корреспонденции. Письмо легло к Бестужеву на стол. Это было послание Иоганны к дочери, по тексту было видно, что они давно и прочно общаются, минуя при этом Иностранную коллегию. В письме Иоганна давала советы дочери, как себя вести при дворе. Советы эти более походили на инструкции. Про Воронцова герцогиня писала, что находит в нем «человека испытанной преданности, исполненного ревности к общему делу. Я откровенно сообщила ему свои мнения, что всеми мерами надо стараться о соглашении. Он мне обещал приложить к этому свое старание. Соединитесь с ним, и вы будете более в состоянии разобрать эти трудные отношения, но будьте осторожны и не пренебрегайте никем». В конце письма приписка: «Усердно прошу, сожгите все мои письма, особенно это».

Позднее выяснилось, что Иоганна сама передала письмо для дочери Воронцову в надежде, что он отдаст ей в собственные руки. Почему вице-канцлер послал его с обычной почтой, так и осталось невыясненным – по забывчивости, по наивности, по рассеянности доверил дело секретарю, а тот был дурак. Бестужев представил письмо Иоганны Елизавете. Императрица была в бешенстве. Великая княжна получила свое наказание, а Бестужев собственноручно написал депешу в Берлин, в коей от имени императрицы запрещал видеться и самому вице-канцлеру, и супруге его Анне Карловне с герцогиней Цербстской.

После этого случая Елизавета охладела к вице-канцлеру, да и отношения Бестужева и Воронцова очень изменились. Они давно работали вместе и всегда находили общий язык. А теперь между ними кошка пробежала. На первый взгляд, виной тому были их разные политические интересы. Бестужев всегда стоял за союз с Австрией и Англией, упорно твердя, что союз этот завещан самим Петром Великим. Воронцов же был не против дружить с Францией и Пруссией. Я беллетрист, поэтому должна быть скромной, мне не под силу разобраться в этих тонкостях, но Бестужев всегда твердил с важным видом, что дела России для него превыше всего. Но мы знаем, что и себя он при этом не забывал. Семнадцать лет своего правления он одерживал верх над своими политическими противниками, а победителям невольно симпатизируешь, но оставляешь за собой право сомневаться: а может быть, не так уж важна для России бестужевская политика и дружба с Францией пошла бы нам на пользу?

Сошлюсь на авторитет. Вот какую характеристику отношениям канцлера и вице-канцлера дает С.М. Соловьев: «Сильный своим приближением к императрице, родством с ней по жене (Анне Карловне Скавронской), участием в перевороте 25 ноября, дружбою с фаворитом Разумовским, Воронцов естественно играл роль покровителя в отношении с Бестужевыми, что и видно из переписки обоих братьев с ним. Но теперь Алексей Петрович Бестужев стал канцлером, а Воронцов вице-канцлером, покровитель должен был играть второстепенную роль подле покровительствуемого… Воронцову оставалось быть скромным спутником блестящей планеты, но для его самолюбия это положение было тяжело, а тут искушение со всех сторон: враги канцлера ухаживают за вице-канцлером, он теперь их единственная надежда, им необходимо сделать его соперником ненавистного Бестужева…»

Шетарди ушел со сцены, но война с Бестужевым не кончилась, он по-прежнему враг Франции и Пруссии, поэтому Воронцову надо выбрать свою политику, «засветить собственным светом». Пруссия размахивает мечом, и канцлер хочет послать войска для обуздания Фридриха, но в России никто не желает воевать, да и денег нет, казна пуста. И Воронцов за мирное решение вопроса. Он во всем верен государыне, но он также не имеет права забывать о молодом дворе, ведь ничто в мире не вечно, и когда-нибудь им, молодым, перейдет в руки власть.

Все эти рассуждения и заставили Воронцова объединиться с Лестоком и попасть в капкан, который им уже уготовил рьяный канцлер Бестужев. Однажды в разговоре с императрицей Лесток стал ей хвалить Воронцова. Елизавета ответила строго: «Я имею о Воронцове очень хорошее мнение, и похвалы такого негодяя, как ты, могут только переменить это мнение, потому что я должна заключить, что Воронцов одинаковых с тобой мыслей». Это было еще в самом начале карьеры Воронцова в качестве вице-канцлера. Могла ли Елизавета предположить, что была так близка к истине?

Пришло время, когда Елизавета решила отказаться и от медицинских услуг Лестока. К этому подтолкнул ее Бестужев. Когда дело касалось политических интриг, Елизавета всегда находила слова оправдания для бывшего друга. Но однажды канцлер сказал веско: «Я не могу ручаться за здоровье вашего величества». Это и решило дело. Лестоку пришлось «проглотить» и это, но он не унывал. В 1747 году он в третий раз женился – на Марии Менгден, сестре опальной Юлии Менгден, фаворитки покойной Анны Леопольдовны. Невесте была восемнадцать лет, жениху – пятьдесят пять, и он был влюблен. Невеста была прелестна. Императрица обожала свадьбы, и в этой она тоже принимала активное участие, сама украсила волосы невесты диадемой, а грудь – бриллиантами. Это ли не было подтверждением, что Елизавета по-прежнему милостива к нему?

В конце концов, он глава Медицинской коллегии, пора активно заниматься своими прямыми обязанностями. Работы там непочатый край. Есть Аптекарский остров, еще Петром предназначенный для выращивания лечебных трав. Всех на сбор ромашки лечебной и что там еще… Необходимо провести ревизию госпиталей, проверить уровень мастерства лекарей и хирургов. Нужен проект о сохранении народа, для чего пересчитать всех повивальных бабок в Петербурге. Необходимо, чтобы число их было не менее десяти, и чтобы каждая была освидетельствована лекарем. Но насмешница судьба готовила для Лестока новую ловушку – он опять ввязался в политические игры.

По просьбе императрицы из России был отозван Мардефельд, «этот интриган и беспокойный человек», и Пруссия прислала в Петербург другого посла – Финкенштейна. Фридрих II воевал, он уже пошел маршем по Европе, уже была принята Ганноверская конвенция, ущемляющая интересы Австрии. Пруссии было очень важно, чтобы в войну не ввязалась Россия. Бестужев был другого мнения, к Рейну был послан корпус из 30 тысяч русских солдат, ввяжется он в войну или нет, пока было не ясно, но в любом случае русские войска представляли угрозу для Фридриха. Воронцов, напротив, был за мирное решение вопроса, но Бестужев утверждал, что корпус послан как раз для сохранения мира в Европе. Это был тупик, из него надо было выбираться, и Фридрих дал указание своему послу найти пути к вице– канцлеру, перетянуть его на свою сторону и разузнать все о дальнейших планах Бестужева.

Но у Воронцова у самого было трудное положение. Он жаловался императрице: «…позволения испрашиваю, как вашему верному рабу донести бедное и мучительное состояние моего сердца, которое от самого приезда моего (из-за границы) денно и нощно столько страждет и печалится, видя дражайшую милость вашего императорского величества к себе отмену». Вот как высокопарно и трогательно писали в XVIII веке! А кто виновник охлаждения ее величества? Имя не написано, но слова сами за себя говорят: «Эта тонкая и хитрая злость только умела неприметно вкрасться и так бессовестно повредить мне у Вашего Величества…» Конечно, это Бестужев.

В Берлин полетели депеши Финкенштейна, и в них фигурировало не имя Воронцова, а его кличка – «важный приятель». Воронцов советовал послу быть в отчетах королю предельно сдержанным, все его депеши прочитываются в «черном кабинете», Финкенштейн не поверил, решил, что «важный приятель» просто трусит. Каково же было удивление посла, когда вице-канцлер пересказал ему содержание последней посланной в Берлин депеши.

Но это не научило Финкенштейна быть осмотрительнее. В его депешах уже появилось новое имя – «смелый приятель». Это был Лесток. В отличие от осторожного Воронцова, этот был на все готов. Посол доносил, что дружба «важного и смелого приятеля очень велика», это был залог успеха. Они уже склонили на свою сторону тайного советника Веселовского, а это самый умный в России человек. Лестоку Финкенштейн от имени Фридриха II дал 10 тысяч рублей – единовременно. Воронцову тоже предлагали взятку в 15 тысяч, но тот от нее отказался.

Финкенштейн учил Воронцова, как надо разговаривать с Елизаветой: «Сейчас самое подходящее время раскрыть перед императрицей недостойное поведение ее первого министра… надобно ей внушить, что величайшие государи имели иногда несчастие быть обманутыми безо всякой вины со своей стороны; надобно напомнить ей пример родного отца, который несмотря на свой гений и всю свою деятельность, часто находился в таком положении и избавлялся от него посредством розысков и примерных наказаний»… Цитата взята из депеши посла. Представьте себе лицо Бестужева, читающего эти слова.

Воронцов покивал головой – мол, согласен, но на него посол не мог рассчитывать, поскольку «важный приятель» находился «в душевном расслаблении вследствие обхождения с ним императрицы». Другое дело Лесток. С него всё «как с гуся вода» и никакого «душевного расслабления». Он обещал поговорить с Елизаветой.

О переписке Финкенштейна Бестужев аккуратно докладывал Елизавете. Ее очень раздражала сложившаяся ситуация, и Фридрих ее раздражал. Обострилась старая тяжба о возвращении на родину солдат-великанов, высланных Петром I еще королю Вильгельму – батюшке Фридриха в обмен на кенигсбергский янтарь. В России появилась янтарная комната – чудо из чудес. Анна Иоанновна тоже посылала русских солдат в Пруссию. Но ведь не навечно их туда отправили, пора и честь знать. Фридрих отговаривался тем, что солдаты переженились и ехать на родину не хотят. Елизавета возражала: в Пруссии гренадеры не могут, как должно, отправлять свои православные обряды. А в вопросах веры Елизавета была неутомима и непоколебима.

Лесток не знал, что еще в мае 1748 года императрица сказала Александру Шувалову: «Нужно за ним присматривать». За домом лейб-медика была установлена слежка. Очевидно, летом наблюдателю легче оставаться незаметным, а может, от долгой и нудной слежки агенты стали беспечными. Во всяком случае, секретарь Шапизо только осенью уверенно доложил своему хозяину, что за домом следят. Ах вы, шельмы! Лесток пришел в ярость. Он приказал схватить агента и привести его в дом.

И вот несчастный агент лежит связанный по рукам и ногам на полу подвала, а Лесток стоит рядом с палкой в руках и ведет допрос:

– Кто приказал следить за моим домом?

Неизвестно, сразу ли наблюдатель назвал фамилию своего начальника или упирался по инструкции, но Лесток избил его до полусмерти, а на следующий день полетел во дворец просить защиты у государыни. Государыня его приняла, подробности этого разговора мы не знаем, но вот что пишет Екатерина II: «По вечерам императрица собирала двор у себя в своих внутренних апартаментах и происходила большая игра. Однажды, войдя в эти покои Ее Величества, я подошла к графу Лестоку и обратилась к нему с несколькими словами. Он мне сказал: “Не подходите ко мне”. Я приняла это за шутку с его стороны; намекая на то, как со мной обращались, он часто говорил мне: “Шарлотта! Держись прямо!” Я хотела ему ответить этим изречением, но он сказал: “Я не шучу, отойдите от меня”. Меня это несколько задело, и я ему сказала: “И вы тоже избегайте меня”. Он возразил мне: “Я говорю вам, оставьте меня в покое”. Я его покинула, встревоженная его видом и его речами». Вид у Лестока был не самый лучший, лицо красное, руки тряслись, великая княгиня решила, что он пьян. Два дня спустя камердинер Екатерины Евреинов сообщил ей под страшным секретом, что Лесток арестован. Евреинов умолял великую княгиню и виду не показывать при дворе, что ей что-то известно на этот счет. Елизавета очень косо смотрела на доверительные отношения великой княгини и Лестока. Екатерина пишет: «Лесток был арестован в ноябре 1748 года. Горе, которое я теряла от потери близкого друга, меня очень печалило и, несмотря на все, что мне наговорили о его враждебных планах против нас, так как я ничего доподлинно не видела, то я не могла этому поверить».

Арест Бестужев обставил пышно. Шестьдесят гвардейцев под предводительством Апраксина – друга шел арестовывать – оцепили дом Лестока и препроводили супругов к арестантской карете. В крепости их разлучили. Каждый сидел в одиночке, но не в самой крепости, а в отдельно стоящем доме рядом с Тайной канцелярией. Племянник Лестока, он же его секретарь Шапизо, тоже был арестован.

Потом начались допросы. Опросных пунктов было много, всего двадцать три, каждый пункт имел еще подпункты. Вот главные из них:

– Зачем водил компании со шведскими и прусскими послами?

– Ты в некоторое время ее императорскому величеству самой говорил, что если бы принцесса Цербстская послушала твоих советов, то она б великого князя за нос водила, так объяви, в чем советы твои состояли?

– Ты хочешь переменить нынешнее царствование, ибо советуешься с послами шведскими и прусскими, и они ко дворам своим писали, что здешнее правление на таком основании, как теперь, долго оставаться не может?

– Финкенштейн писал, что для проведения перемены удобным случаем была б ссора между императрицей и великим князем: не учинено ли от тебя каких откровений?

– Во время негоции с морскими державами о перепущении им помощного корпуса ты старался все тайности у вице-канцлера сведать и о всем Финкенштейну пересказывал?

– Шапизо показал, что ты через Мардефельда от короля прусского 10 000 рублей получил – так ли это?

После первого дня допроса Лесток отказался от пищи. Тогда еще не было в обороте термина «объявил голодовку». Просто лейб-медик в целях сохранения здоровья перешел на минеральную воду. Но он также хотел показать своим мучителям, что скорее умрет от голода, чем будет подтверждать их вздорные обвинения.

Был ему задан и такой, с его точки зрения, глупейший вопрос: «От богомерзкого человека Шетардия табакерки к тебе присланы и именно написано было, чтобы оные “герою” отдать: ты ведая, кому он сие имя давал, и будучи сие уже по высылке его отсюда учинено, то сие от него дерзостно сделано, а ты как присяжный человек таку ль верность к государю своему имеешь, что о сем утаил? Любя Шетардия, такого плута на государя своего променял! Не мог ли ты себе представить, что ежели б и партикулярной даме, в ссоре находящейся, кто-либо подарок прислал, то оный ни от кого принят быть не может, кольмиже паче чести ее величества предосудительно».

«Ах ты, ох ты! Спрашивайте по делу! Табакерки вспомнили. Дурак Шетарди не отдал их курьеру в Риге, а переслал их мне с письмом. Неужели вы и впрямь думаете, что я эти табакерки себе присвоил из жадности? В то время само имя Шетарди нельзя было произносить. А явись я к государыне с этими табакерками, что бы было? Шетарди далеко, а я вот он – рядом. Мне бы и всыпали по первое число», – так примерно думал Лесток, глядя в глаза следователю. Он пытался объяснить суть дела, но не был понят. Табакерки – мелочь, серьезное другое: его в заговоре против императрицы обвиняют. А иначе как понимать слова о «перемене нынешнего царствования»? У него и в мыслях не было нанести ущерб государыне, он иуде Бестужеву хотел хвост прищемить. Но Бестужев это и сам отлично знает. Весь этот арест есть театр с заранее придуманным сюжетом. Лесток понимал, дело идет к допросам с пристрастием.

Так и случилось. Дыбу Лесток перенес достойно. Кричал, и не пытаясь скрывать боль, но в заговоре против государыни не сознался. Ответ был один – он не виновен. Суд приговорил его к смерти, но Елизавета отменила казнь, заменив ее ссылкой. Воронцов, как Бестужев ни старался, арестован не был. Елизавета не отдала судьям своего вице-канцлера.

Всё имущество Лестока было конфисковано в пользу казны. Валишевский пишет: «Напрасно жена уговаривала его сознаться, обещая милосердие императрицы. Он показал ей свои руки, изуродованные пыткой, и сказал: “У меня уже нет ничего общего с императрицей; она отдала меня палачу”. Местом ссылки супругов стал Углич, где они жили под крепким караулом. Затем их перевели в Великий Устюг. И вот ведь насмешка судьбы! Здесь же в Устюге после наказания кнутом отбывал ссылку бывший соратник Грюнштейн. Вспомнили старые времена, как сажали на трон матушку Елизавету Петровну. Воистину, “революция пожирает своих детей”».

Жили супруги в Устюге в большой нужде, но Лесток не унывал. При своем оптимизме он перезнакомился с охраной, играл с ними в карты, выигрывал, чем облегчал себе жизнь. Рядом всегда есть больные, и хирург пускал кровь для облегчения страданий, и больные платили ему за услуги. Заключение и ссылка длились 13 лет. Освободил их Петр III. Лесток приехал в столицу в жалкой одежде, без рубля в кармане, но полный сил и надежд на будущее. Ему было 69 лет. Дом и конфискованное имущество были ему возращены. Ему удалось встретить на престоле Екатерину, которая была к нему милостива. Умер Лесток в 1767 году в возрасте 75 лет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.