3

3

В мировой истории словообразования личное имя занимает одно из самых почетных мест. Слова, образованные от собственного имени или фамилии, называются именными. Мы с ними хорошо знакомы с детства, порой даже не догадываясь об этом. Многие названия календарных месяцев происходят от имен римских императоров, «мавзолей» – от имени карийского царя Мавзола, «дизель» – от имени немецкого инженера Рудольфа Дизеля, «асфальт» – от имени баварского землевладельца Леопольда Асфальта, «одеколон» – от имени города Кёльна и так далее, и так далее. Есть такие слова и в петербургском лексиконе. В создании многих из них сыграл свою созидательную роль городской фольклор.

Среди именных слов, сохранившихся с конца XVIII века, в речевом обиходе бытуют фольклорные названия первых бумажных денежных знаков, введенных в обращение Екатериной II. Сторублевые купюры с изображением портрета императрицы в народе получили названия «катя», «катюха», «катеринка», «катенька». Купюры достоинством в 500 рублей, украшенные портретом Петра I, назывались «петенька». Традиция присваивать деньгам нарицательные имена, образованные от имен собственных, сохранилась и в дальнейшем. Бумажные денежные знаки, выпущенные Временным правительством Керенского, в фольклоре назывались «керенками». Во время Гражданской войны свои собственные деньги имели и области, контролируемые генералом Деникиным. Они имели подпись министра финансов деникинского правительства Н.В. Чайковского. Среди коллекционеров такие купюры до сих пор называются «чайковками». Первые советские бумажные деньги с изображением Ленина в народе получили название «ленинки». В скобках заметим, что уже давно в словари городского жаргона попало и нарицательное название всех без исключения денег: «бабки», по изображению Екатерины II – «бабушки» русских бумажных денег.

Мы уже знаем об арестантских комнатах при полицейских управлениях, широко известных в народе как «кутузки». Есть и другие примеры образования подобных именных слов. В старом Петербурге одно время вошли в моду высокие тугие галстуки, которые в обиходной речи называли «горголии» по имени известного щеголя, действительного статского советника, сенатора и обер-полицмейстера Петербурга в 1811–1821 годах Ивана Савича

Горголи. Придуманную неистощимой фантазией неисправимого романтика Александра Грина воображаемую страну, описанную им в повестях и романах, современники называли «Гринландией». После революции завхозом в Доме ученых работал известный владелец знаменитого в свое время ресторана «Вилла Родэ» – Адольф Родэ. По воспоминаниям современников, в голодное послереволюционное время он много сделал, чтобы облегчить жизнь петроградских ученых. Неслучайно Дом ученых называли «РОДЭвспомогательный дом». «Проскурятником» и «Запесочницей», по именам своих ректоров Н.М. Проскурякова и A.C. Запесоцкого, называют студенты Горного института и Гуманитарного университета профсоюзов свои Alma mater. «Доминиканцами» в дореволюционном Петербурге окрестили постоянных посетителей первого петербургского кафе «Доминик», владельцем которого был швейцарец Доминик Риц-а-Порта. В 1930-х годах на Невском проспекте начал работать первый кукольный театр марионеток под управлением Евгения Деммени. Впоследствии театру было присвоено его имя. По аналогии с «доминиканцами» посетителей театра ленинградцы называли «демминиканцами».

Многие персонажи петербургской истории, исключительно благодаря стилистическим, фонетическим или иным особенностям своих имен, вошли в такие популярные смеховые жанры городского фольклора, как анекдоты и каламбуры. В 1960-х годах, после разоблачения культа личности Сталина и ужасов сталинского террора, в народе началась интенсивная эксплуатация «говорящей» фамилии архитектора Растрелли. Вот один из них:

Берия на экскурсии по Ленинграду. Экскурсовод обращается к высокому гостю: «Лаврентий Павлович, кто из петербургских архитекторов вам ближе всего по душе? Монферран? Кваренги?..» – «Растрелли».

В другом анекдоте экскурсовод увлеченно перечисляет:

«Перед вами дворец, построенный Растрелли… Это особняк, возведенный Растрелли… Это площадь, названная именем Растрелли…» Один из экскурсантов не выдерживает: «Да мы уже поняли, что строителей расстреляли, но, может быть, теперь можно назвать их фамилии?»

Сергей Довлатов отметил в записной книжке: «Мемориальная доска: „Архитектор Расстреллян“».

Надо сказать, что каламбур, умело и к месту использованный, в известном смысле может сыграть и серьезную образовательную роль. В 1920-х годах об архитекторе Карле Росси знал разве что узкий круг специалистов. Краеведение было, мягко выражаясь, не в чести. Да и общий образовательный уровень населения не отличался высоким качеством. Широкой известностью один из крупнейших петербургских зодчих не пользовался. И когда в 1923 году Театральную улицу, созданную им, переименовали в улицу Зодчего Росси, возникли немалые сложности с произношением этого непривычного русскому слуху топонима. По воспоминаниям современников, даже кондукторы автобусов объявляли остановку на свой манер: «Улица Заячья Роща». Но имя архитектора Карла Росси становилось с тех пор все более и более известным широким кругам ленинградцев.

Похожая история с труднопроизносимыми топонимами повторилась через несколько лет. После войны четыре параллельные улицы на северо-западе Ленинграда были названы именами героев Советского Союза, воевавших на Ленинградском фронте, – улицы Пограничника Гарькавого, Генерала Симоняка, Тамбасова и Солдата Корзуна. О том, во что это вылилось в городском фольклоре, мы расскажем в очерке «Смертный грех переименований».

Салонный, уличный или профессиональный каламбур в Петербурге стал одним из любимых жанров язвительных пересмешников. «Петербургским литератором КраеЖским» называли известного журналиста и издателя A.A. Краевского, который в развернувшемся в середине XIX века споре, как правильно говорить: «петербургский» или «петербурЖский», – особенно рьяно настаивал на «петербурЖском» варианте. Не очень повезло и Достоевскому. Его стилистические длинноты, бесконечные отступления, морализаторские монологи и прочие текстовые особенности в фольклоре породили такие понятия, как «достоевщинка», в смысле «разговор по душам до потери пульса», «достоёвщина» – навязывание собственных рефлексий (доставать + Достоевский).

Героями каламбуров стали и другие персонажи петербургской истории. Полководца М.Б. Барклая-де-Толли за его кажущуюся медлительность в военных действиях против Наполеона и отступательную тактику прозвали Болтай-да-Только. Крупнейшего русского полководца A.B. Суворова поминали неологизмом «пересуворить», в смысле «перехитрить». «Суворова никто не пересуворит», – говаривали о нем петербуржцы. Деятельность петербургского военного губернатора П.Н. Игнатьева сопровождал ядовитый каламбур: «Гнать, и гнать, И ГНАТЬ ЕГО». Поставщик соли двора его императорского величества, купец 1-й гильдии А.И. Перетц остался в истории в том числе благодаря насмешливому каламбуру: «Где соль, там и Перетц». О композиторе Исааке Осиповиче Дунаевском злоязычные завистники говорили: «Исаак Иссякович или Иссяк Осипович». О Ленине, когда вопрос о выносе его тела из мавзолея зашел в тупик, стали говорить: «Невыносимый Ленин».

Приходится только удивляться неисчерпаемым возможностям каламбура – этого удивительного по красоте и ажурной легкости художественного жанра, способного игрой всего лишь одного-двух слов достичь глубины смысла, сравнимой с глубиной многостраничного специального исследования. Хорошо известно негативное отношение петербуржцев ко всяким изменениям в сложившейся архитектурной среде. Об этом говорит и мгновенная реакция фольклора на любое вмешательство в архитектурный облик города. В конце XIX века архитектор Альберт Бенуа предпринял попытку реконструкции Гостиного Двора. К немалому удивлению петербуржцев, на фасаде со стороны Невского проспекта появились вычурные украшения, аллегорические фигуры, барочные вазы и пышный купол над центральным входом. В 50-х годах XX века исторический облик здания был восстановлен, но в истории петербургского градостроения остался убийственный каламбур: «Бенуёвские переделки». То же самое произошло с автором реконструкции Благовещенского моста инженером Т.Н. Передерием, который в 1930-х годах практически не столько переделал, сколько заменил старый мост на новый. В Ленинграде такое бесцеремонное вмешательство в первоначальный замысел заклеймили безжалостным каламбуром: «Передерий передерил».

Иногда игра слов приводила к совершенно неожиданным результатам. Так, доходный дом на углу Лиговского проспекта и Обводного канала называют «Дурдинкой» не только потому, что он некогда принадлежал известному до революции богатому домовладельцу Дурдину, но и потому, что напротив него, на противоположном берегу канала, находится больница для умственно отсталых, в просторечии дурдом. И «бесстыжевками» консервативные петербуржцы окрестили слушательниц Высших женских курсов, основанных профессором К.Н. Бестужевым-Рюминым, не за стремление получить образование, а за политическую неблагонадежность и бесстыдное, вызывающее с точки зрения общества поведение. Они ходили с коротко остриженными волосами, носили очки синего цвета, небрежно одевались да еще демонстративно курили папиросы. Понятно, что городская молва приписывала им вольные нравы.

Безоговорочная точность фольклорных формулировок поражает. Невский проспект во время НЭПа называли «Нэпским проспектом», Обводный канал, превратившийся благодаря промышленным предприятиям вдоль его берегов в зловонную сточную канаву, – «Обвонным каналом», развилку на дороге к поселку Кипень, украшенную бронзовой фигурой женщины с венком – «поворотом у Кипениной матери». А Смольный, куда вселилось первое демократическое правительство Петербурга во главе с мэром Анатолием Александровичем Собчаком, злоязычные остроумцы окрестили «МэрЗким местом».

Однако при всем своем критическом настрое по отношению к отдельным городским объектам или их именованиям сам город вызывал в фольклоре исключительно положительную, позитивную реакцию. Представителей иных городов и стран, хоть раз побывавших в Северной столице, петербуржцы называли: «оленинграженный» или «эрмитажированный» – и с удвоенной энергией заботились о будущем своего города. Например, во время строительства пресловутой дамбы опасения за сохранение собственной среды обитания вылилось в непримиримую формулу: «На заливе дамба – Ленинграду амба!» – или еще более категоричный лозунг: «Ленинграду – д’АМБА!».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.