Глава 3 «ТОГО Ж ДНИ И НА КОНЬ ЕГО ВСАДИ»

Глава 3

«ТОГО Ж ДНИ И НА КОНЬ ЕГО ВСАДИ»

Воспитание воина

Подготовка воина начиналась с детства, которое, надо заметить, в Древней Руси было гораздо короче современного. В пятнадцать-шестнадцать лет мужчина уже считался взрослым, женился и начинал самостоятельную жизнь. Юный землепашец мог обзавестись своим хозяйством, юный ремесленник — своей мастерской, боярский сын поступал в дружину, а юный князь получал первый свой город (небольшой, как правило, но все-таки).

До возраста совершеннолетия нужно было много успеть. Всем известно, что профессиональных спортсменов начинают готовить с самого раннего детства. Война — дело более серьезное. Поэтому в обществе, в котором каждый взрослый мужчина обязан был выходить на битву каждый год по нескольку раз против опаснейших противников — кочевников, литовцев, немцев, военная подготовка начиналась с самого раннего детства.

В «Слове о полку Игореве» князь Всеволод Трубчевский, называемый в «Слове» Буй-Туром, говорит Игорю, характеризуя свою дружину, что ратному делу они были посвящены с самого раннего детства:

«А мои куряне — сведомы кмети (бывалые воины. — Авт.): под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены; пути ими исхожены, овраги ведомы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли наострены; сами скачут, как серые волки в поле, себе ища чести, а князю славы».

Первым рубежом, который отмечал взросление мальчика и его переход из состояния младенца в состояние ребенка, наступал в два-три года. Этот возраст в княжеской среде был отмечен обычаем пострига. О княжеских постригах неоднократно упоминается в летописи. Сообщением об этом обряде открывается, например, летописная статья 1194 года:

«Были постриги у благоверного и христолюбивого князя Всеволода, сына Георгиева, сыну его Ярославу месяца апреля в 27 день, на память святого Семеона, сродника Господня, при блаженном епископе Иоанне, и была радость великая в граде Владимире».

Важность проводимого мероприятия подчеркивает стереотипная фраза о «радости» в городе, где проходит постриг. По мнению знаменитого этнографа и фольклориста Д. К. Зеленина, обычай пострига бытовал не только у князей, но и во всех социальных слоях, об этом косвенно свидетельствует существование его в XIX веке у орловских крестьян, которые через год после рождения мальчика совершали так называемые «застрижки».

Иногда обряд пострига мог совпадать с другим, не менее важным обрядом — посажением на коня:

«Были постриги у великого князя Всеволода, сына Георгиева, внука Владимира Мономаха, сыну его Георгию в граде Суздале; в тот же день и на коня его посадили, и была радость великая в граде Суздале» (1192 год).

Можно предположить, что обычай посажения на коня мог быть распространен не только в роду Рюриковичей, но и во всей военно-дружинной среде, поскольку тесная связь, существовавшая между вождем-князем и его боевыми товарищами, скорее всего распространялась и на бытовой уклад, включавший в себя обычный набор ритуалов взросления будущего воина.

Сугубая важность символики восседания на коне юного князя видна из рассказа о походе княгини Ольги с сыном на древлян в 946 году. Битва начинается с того, что сидящий на коне маленький Святослав «суну» в направлении вражеского войска копьем. Копье, брошенное слабой детской рукой, летит недалеко — пролетев сквозь конские уши, оно падает к ногам. Но даже этот не слишком удачный бросок был истолкован воеводами, которые, очевидно, и были настоящими руководителями битвы, как добрый знак и сигнал к началу сражения: «Князь оуже почалъ, потягнете, дружина, по князе!» При этом интересно, что среди неоднократных упоминаний о княжеских постригах сообщение о «посажении на коня» встречается только один раз. Причина такого положения могла быть в следующем. Изначально и постриг, и посажение на коня имели характер военно-возрастной инициации с посвящением отрока в воины, то есть восходили к глубокой языческой древности. Затем в сознании монаха-летописца произошла контаминация: обряд пострига (не имеющего отношения ни к крещению, ни к принятию монашества), языческий по сути, но близкий православной обрядности по форме, стал восприниматься как вполне «благопристойный», а для посажения на коня в христианской обрядности места не нашлось — слишком явственно выпадала его общая социально-психологическая окраска из общей стилистики православного мировосприятия. Поэтому автор летописи не стремился акцентировать внимание на «посажении», ограничиваясь упоминанием «пострига». Ритуальная стрижка волос и посажение на коня могли быть реликтами древнего обычая инициации, ко времени Киевской Руси уже утратившими первоначальный смысл. Похожий обычай существовал и у древних германцев. К эпохе Средневековья он трансформировался в ритуал посвящения в рыцари. Можно предположить, что на Руси первоначальная ситуация была сходна с германской, но дальнейшее развитие пошло в другом направлении. Если в среде европейского рыцарства стрижка и передача оружия стали символом достижения воином зрелого состояния (а значит, первоначальный смысл этого действа был сохранен в большей степени), то на Руси обряд стал знаменовать только начало становления воина. Он проводился как некий «аванс», как напоминание, что маленький князь — все-таки тоже князь и воин. Этот обычай был очень важен, поскольку создавал у юного славянина соответствующий настрой и ценностную ориентацию. Ведь если настойчиво воспитывать сына музыкантом, шанс вырастить именно музыканта возрастает многократно, если воспитывать хоккеиста, почти наверняка вырастет хоккеист. Воинское искусство — не исключение.

С раннего детства мальчишки привыкали к оружию. Среди археологических материалов часты находки детских деревянных мечей. Например, в Старой Ладоге найден деревянный меч длиной около 60 см и шириной рукояти около 5–6 см, что соответствует ширине ладони ребенка в возрасте 6–10 лет. Обычно форма деревянного меча соответствовала форме настоящего оружия данной эпохи. Формы наверший игрушечных деревянных мечей служат датирующим признаком точно так же, как формы наверший настоящих. Думается, широкое распространение меча как детской игрушки может служить косвенным доказательством распространенности и настоящих мечей среди широких масс свободных общинников в Древней Руси. Играя, мальчик набирался опыта владения оружием, который обязательно пригождался ему во взрослой жизни. Нужно обратить внимание читателя на принципиальную разницу игры с современным игрушечным пластмассовым автоматом и деревянным мечом. От первого пользы почти нет, пригодного в современном бою навыка с ним не обретешь. С настоящим он схож лишь по форме, но не функционально. Деревянным же мечом можно биться как настоящим. Он необходим для безопасного обучения приемам, для развития физической силы (ведь клинок, сделанный из дуба, по весу сравним с настоящим — древесина не такая плотная, как металл, но деревянный меч гораздо толще стального) и ловкости.

Рис. 7. Игровое и тренировочное оружие: деревянные мечи, кинжалы, копья и луки.

Помимо мечей в набор игрушечного вооружения будущего воина входили деревянные копья, кинжалы, лук со стрелами и лошадка, сделанная из палки с концом в виде головы коня, во рту которого — отверстия для поводьев. Были также маленькие лошадки-каталки на колесиках, лодочки из коры или дерева и пр. Кроме игрушек, сделанных как уменьшенные копии «взрослых» предметов, были игрушки, предназначенные не для ролевых игр, а для развлечения, в котором, однако, развивались ловкость и координация движений. К таким относились волчки-кубари, которые полагалось вращать, поддерживая кнутиком, вертушки, разных размеров мячи, санки и пр.

Дети знати с самого раннего детства получали настоящее оружие. Выше мы видели, что маленький Святослав выступает в битву с настоящим копьем. Юный (12-летний) норвежский конунг Олаф Трюггвассон расхаживал по Новгороду, где он скрывался от политических противников, с топориком, которым и потом, во взрослой уже жизни, владел мастерски.

«Однажды Олав сын Трюггви был на рынке. Там было очень много народу. Тут он узнал Клер кона, который убил его воспитателя Торольва Вшивая Борода. У Олава был в руке топорик, и он ударил им Клеркона по голове так, что топорик врезался в мозг».

Другой подобный случай находим мы в саге о Магнусе Добром, который тоже провел детство на Руси, при дворе князя Ярослава Мудрого.

«Часто забавлялся он в палате конунга и был с самого начала искусен во многих играх и упражнениях. Он ходил на руках по столам с большим проворством и показывал в этом большое совершенство, и было много таких людей, которым нравилось, что он так рано развился. Один дружинник, довольно пожилой, невзлюбил его, и однажды, когда мальчик шел по столам и подошел к тому дружиннику, то подставил тот ему руку и свалил его со стола и заявил, что не хочет его присутствия. Люди судили об этом по-разному: некоторые выступали за мальчика, а некоторые — за дружинника. И в тот же самый вечер, когда конунг ушел спать, мальчик был снова в палате, и когда дружинники еще сидели там и пили, тогда подошел Магнус к тому дружиннику и держал в руке маленький топор, и нанес он дружиннику смертельный удар. Некоторые его товарищи хотели тотчас взять мальчика и убить его и так отомстить за того дружинника, а некоторые воспротивились и хотели испытать, как сильно конунг любит его. Тогда встает один человек и берет мальчика на руки и бежит с ним в то помещение, в котором спал конунг, и бросает его в постель к конунгу и сказал: «Получше стереги своего дурня в другой раз». Конунг отвечает: «Часто вы выбираете для него неподходящие слова или он что-то теперь для этого сделал?» Дружинник отвечает: «Теперь он для этого сделал достаточно, — говорит он, — убил вашего дружинника». Конунг спросил, при каких обстоятельствах это случилось. И он говорит ему. Тогда произнес конунг: «Королевская работа, приемыш, — говорит он и рассмеялся. — Я заплачу за тебя виру». Затем договаривается конунг с родичами убитого и тотчас выплачивает виру. А Магнус находится в дружине конунга и воспитывается с большой любовью, и был он тем больше любим, чем старше и разумнее он становился».

Ученые сомневаются в подлинности одного из сюжетов [Джаксон. 2000, 34]. То ли поступок Олафа приписали Магнусу, то ли наоборот. В данном случае для нас это не важно. Важно, что подростки в этих сюжетах владеют настоящим оружием и при случае пускают его в дело.

Не нужно думать, что вооруженными на Руси были только заезжие скандинавские подростки-конунги. Русские подростки-князья ничем им не уступали. Только вооружены они были не топорами, а более подходящим для князя оружием — мечами. И отнюдь не деревянными. Деревянные служили для игры и тренировки, в обыденной жизни на боку князя с самого детства висел настоящий меч.

Свидетельство этому мы находим в Галицкой летописи, повествующей о детских годах галицко-волынского князя Даниила Романовича. Оставшись без отца, он оказался вовлечен в сложные политические коллизии, в ходе которых ему пришлось разлучиться с матерью: вдове князя Романа, изгнанной галичанами, пришлось покинуть город, оставив в нем сына. Даниил не хотел оставаться без матери — ударился в слезы:

«Плакал по ней, поскольку был еще мал».

Но детская реакция — плач — уже сочетается в его поведении с подростковой отчаянностью и истинно княжеской решительностью. Когда шумлянский тиун Александр, взявшись за поводья коня его матери, хотел увезти ее, Даниил вдруг выхватил меч и бросился на взрослого, порубив под ним коня. И только вмешательство самой матери Даниила, взявшей из рук сына меч и умолившей его остаться в Галиче, помогло успокоить юного (а по нынешним временам просто еще совсем маленького) князя. Дело происходило в 1208 году. Даниилу было, по некоторым данным, семь, а по другим — всего четыре года.

То, что юные княжичи с самого раннего детства ходили при мечах, подтверждается другой, более трагичной историей. В Суздальской летописи по Лаврентьевскому списку, в записи, помещенной под 1128 год в связи с сообщением о смерти полоцкого князя Бориса, рассказывается об обстоятельствах самостоятельного вокняжения его прапрадеда — князя Изяслава, сына Владимира I и Рогнеды.

Насильно взяв Рогнеду в жены, Владимир привез ее в Киев. Однако, замечает летописец, князь был большим женолюбцем и помимо полоцкой княжны набрал еще очень много жен. Действительно, «Повесть временных лет» упоминает о пяти «официальных» женах и восьми сотнях наложниц. Понятно, что до Рогнеды, овладение которой сопровождалось жестокой расправой с ее родителями и братьями, креститель Руси доходил нечасто. Рогнеда, некогда высокомерно отказывавшая Владимиру в благосклонности, теперь по чисто женской логике негодовала.

И когда однажды он к ней все-таки пришел, решила отомстить. Дождавшись, когда князь уснул, она замыслила его заколоть ножом. Однако по счастливой случайности Владимир вовремя проснулся, заметил угрозу и смог схватить Рогнеду за руку. Все-таки он был воином и даже спросонья хватки не терял.

Разоблаченная Рогнеда принялась жаловаться на то, что Владимир ради нее убил ее отца, всю землю Полоцкую пленил, а теперь совсем не любит ни ее, ни сына (маленького Изяслава). Но разжалобить Владимира, которого она только что чуть не зарезала, было трудно. Владимир приказал ей одеться в то же богатое «царское» платье, в котором она была в момент посажения на престол, сесть на «светлую постель» и дожидаться его. А он придет и проткнет сам ее (так говорится в летописи). Сказал так и удалился за какой-то надобностью.

Рогнеда оделась, как ей было велено. Но Владимир еще не пришел, и она решила попытаться спастись от неминуемой гибели. Кто мог защитить бывшую полоцкую княжну, а теперь несчастную киевскую княгиню? Все мужчины ее рода давно лежали в земле. Оставался только один человек, который мог ей помочь, это сын.

Но Изяславу в тот момент было самое большее лет пять. Утопающий хватается за соломинку — Рогнеда решила стать под защиту юного князя.

Она дала в руки сыну обнаженный меч. И научила, что нужно сказать.

Сын все сделал правильно.

Когда Владимир явился в покои Рогнеды, он увидел там Изяслава, вставшего на защиту матери. «Отец, ты думаешь, ты здесь один?» — сказал малыш, грозя клинком.

Зрелище, видимо, было не для слабонервных. Владимир, на совести которого лежало уже несколько загубленных жизней (в том числе и жизнь старшего брата Ярополка), растерялся. Настолько растерялся, что бросил свой меч (знак поражения), воскликнул:

«Кто ж знал, что ты-то здесь!»

Отобрать меч у сына, оттолкнуть его, маленького, и на его глазах убить мать Владимир не решился. После такого унижения, поражения и ужаса — какой из него потом выйдет князь? Владимир ретировался с «поля битвы» обсуждать с боярами судьбу опасной княгини и своего сына. Бояре, оценив подвиг юного Владимировича, посоветовали не убивать ни Рогнеду, ни сына, а отселить их подальше от княжеского двора. Владимир послушался мудрого совета и дал им во владение новый город, названный по имени сына Изяславлем.

Судя по тому, что меч Владимира был при нем, наличие оружейного склада в покоях княгини предполагать трудно, своим спасением Рогнеда обязана мечу, принадлежавшему маленькому Изяславу. Да и вряд ли маленький мальчик смог бы удержать в руках взрослый меч, длина которого должна была быть равной его росту.

Примеры Изяслава и Даниила не оставляют сомнений в том, что юным князьям оружие вручалось в том возрасте, когда они едва начинали себя осознавать. А осознав, тут же приучались ощущать тяжесть настоящего оружия на поясе и обнажать его в случае необходимости.

Существовала ли в Древней Руси особая школа оружейного и рукопашного боя? Оружие у представителей древнерусского рыцарства было с детства, это теперь ясно, но кто и как учил им пользоваться? Вопрос очень непростой.

Этим вопросом задавался человек, который намеренно искал следы этой системы в обычаях русских кулачных бойцов — создатель славяно-горицкой борьбы А. К. Белов. Результаты поисков изложены в его книге «Славяно-горицкая борьба. Изначалие». В той части книги, где Белов касается раннесредневековой истории Руси, рассуждения его скорее всего покажутся профессиональному историку весьма уязвимыми. Даже тем историкам, которые отстаивают сходную точку зрения о славянском происхождении варягов и Руси. Но в тех разделах, где речь идет о сборе и анализе этнографических материалов, его работа, безусловно, представляет большую ценность.

А. К. Белов пишет: «В народной игре тогда я искал ответ на вопрос, тяготивший меня после нескольких экспедиций. Все отчетливее проявлялась идея отсутствия в отечественных традициях системности подготовки бойцов. Почему при почти поголовном вовлечении мужского населения (разумеется, низших социальных слоев) дореволюционной России в ту или иную форму народного состязания полностью отсутствует такое звено, как специальное обучение, то есть школа? Вероятно, особую, тренировочную роль в подготовке будущих борцов и мастеров кулачного схода играла детская забава — народная игра. Чтобы уклониться от летящего в вас «чингалища булатного», нужно все свое детство побегать от закатанных товарищами снежков да покачаться, стоя ногами на качелях, учась распределять движение от пяток до плеч, да поездить, не падая, с горы на ногах по ледяной дорожке, да побегать в валенках по льду, когда разъезжаются ноги, да набегаться в «салки пятнашки», уклоняясь от пытающегося тебя достать товарища, да… Впрочем, разве все перечислишь? Дворовая игра и спорт, по сути, одно и то же. Технике же самого боя научиться — дело несложное. Особенно если состязания мастеров проходят с детства у тебя на глазах. А уж все остальное — практика» [Белов. 1993].

Удивительно, как крепки в русском народе его традиции! Ведь ситуация, описанная А. К. Беловым, в полной мере соответствует той, что существовала в Древней Руси. Причем совсем не только в сфере боевого обучения, а в сфере обучения вообще. Нам доводилось уже писать об этом [Долгов. 2007, 65–87].

Возможно, это главное отличие русской культуры от западноевропейской — отсутствие специально организованных, институализированных, говоря по-научному, школ, академий или университетов. Первый университет появился в России только в XVIII веке, но и до этого и книги писали, и города строили, и с врагами успешно воевали. Как? Уровень грамотности на Руси в XI–XIII веках был заметно выше европейского — как удавалось достичь этого? Да вот именно так, как это писано у Белова, — через игру, через практику и через учителя-наставника.

Учитель-наставник — ключевая фигура для древнерусской культуры. Только через учителя шло ее развитие. Отношения учителя и ученика были вторыми по важности после родства. Через ученическое участие в труде учителя постигалась премудрость. Древнерусское ученичество — явление особого рода. Чтобы стать зодчим, древнерусский человек не поступал в архитектурную академию, а становился учеником мастера-зодчего, чтобы стать книжником — мастера-книжника, кузнецом — кузнеца, кожевником — кожевника, гончаром — гончара, а воином — воина. Начинающий зодчий сразу включался в работу «на подхвате», перенимая у учителя знания и приемы прямо в ходе настоящего дела, книжник учился, ведя с учителем беседы, читая и комментируя Священное Писание, гончар месил глину, присматриваясь к тому, как учитель выводит на круге горшки и миски, ученик кузнеца бил тяжелым молотом туда, куда маленьким молоточком укажет учитель. Воин, пройдя стадию детских игр в снежки, в догонялки, в ножички, пройдя стадию игровых поединков деревянными мечами, с самого начала включался в настоящие боевые операции. Благо случаи поучаствовать в настоящей войне предоставлялись каждый день: набеги кочевников или литовцев, междоусобные войны, судебные поединки. Необходимости в создании искусственных тренировочных ситуаций просто не возникало — полно было реальных.

Здесь нужно заметить, что в современной войне, ведущейся с применением огнестрельного скорострельного оружия, оружия массового поражения, такой способ обучения может уже и не сработать. Пуля может настичь неподготовленного солдата в первом же бою, даже если опытные бойцы закроют его своими плечами. Что ни говори, средневековая война была все-таки менее опасной. Во всяком случае, полную меру опасности неопытный воин получал не сразу, держась до времени в тени старших бойцов. Молодой, начинающий боец мог сойтись в поединке не с безвестным снайпером, а с таким же молодым и начинающим бойцом лицом к лицу. Молодой, видя, что перед ним опытный боец, имел возможность уклониться от столкновения, выбрать противника попроще. Воин, почувствовавший, что поединок клонится не в его пользу, мог отступить и, сохранив себе жизнь, в следующий раз поступить умнее. Понятно, что обучение настоящей практикой брало свою неизбежную дань жертвами, погибшими в первом бою. Но зато остальные, уцелевшие, а их было большинство, учились быстро и накрепко. Так, как ни в одной «школе» не выучат.

Вот как начинает рассказ о своей жизни, пожалуй, самый достойный из древнерусских князей — Владимир Мономах:

«А теперь поведаю вам, дети мои, о труде своем, как трудился я в разъездах и на охотах с тринадцати лет. Сначала я к Ростову пошел сквозь землю вятичей; послал меня отец, а сам он пошел к Курску; и снова вторично ходил я к Смоленску со Ставком Гордятичем, который затем пошел к Берестью с Изяславом, а меня послал к Смоленску; а из Смоленска пошел во Владимир. Той же зимой послали меня в Берестье братья на пожарище, что поляки пожгли, и там правил я городом утишенным. Затем ходил в Переяславль к отцу, а после Пасхи из Переяславля во Владимир — в Сутейске мир заключить с поляками. Оттуда опять на лето во Владимир».

Тринадцатилетний князь (ребенок по нынешним временам) путешествует сквозь опасные, не вполне покоренные и благонадежные территории — через земли своенравного славянского племени вятичей, управляет городом, заключает мир с поляками. Отец сразу бросает его в гущу настоящей жизни, сразу подвергает опасностям, сразу поручает серьезные дела. Юного князя порой сопровождает боярин — Ставк. Точно так же когда-то с раннего детства проводил жизнь в походах его прапрадед Святослав.

Впрочем, была одна сфера деятельности, которую в Древней Руси считали хорошей закалкой для бойца, — это охота. Все тот же Владимир Мономах в своем «Поучении» с одинаковой гордостью (и вперемешку) вспоминает о своих боевых и охотничьих подвигах. Обратимся вновь к его рассказу:

«А вот что я в Чернигове делал: коней диких своими руками связал я в пущах десять и двадцать, живых коней, помимо того, что, разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал и руки и ноги свои повреждал — в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей».

Сейчас мало кому придет в голову поставить войну и охоту на один уровень. Охота — развлечение, война — это серьезно. Но тут опять же нужно вспомнить, что средневековый охотник находился совсем в других условиях. Сейчас зверь не может ответить человеку ничем равным по силе. У человека карабин, а у медведя — как и тысячу лет назад, все те же когти и зубы. Вот если бы медведь тоже отстреливался или человек выходил на него с одним лишь охотничьим копьем — рогатиной, тогда понятно. Действительно, нешутейная тренировка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.