Василий Игнатьевич и Батыга

Василий Игнатьевич и Батыга

Как из далеча было из чиста поля,

Из-под белые березки кудревастыи,

Из-под того ли с-под кустичка ракитова,

А и выходила-то турица златорогая,

И выходила то турица со турятами,

А и расходилися туры да во чистом поли,

Во чистом поле туры да со турицею.

А и случилося турам да мимо Киев-град идти,

А и видели над Киевом чудным-чудно,

Видели над Киевом дивным-дивно:

По той по стене по городовыи

Ходит девица-душа красная,

А на руках носит книгу Леванидову,

А не только читае, да вдвои плаче.

А тому чуду туры удивилися,

В чистое поле возвратилися, Сошлися, со турицей поздоровкалися:

«А ты здравствуешь, турица, наша матушка!» —

«Ай здравствуйте, туры да малы детушки!

А где вы, туры, были, что вы видели?» —

«Ай же ты, турица, наша матушка!

А и были мы, туры, да во чистом поли,

А лучилося нам, турам, да мимо Киев-град идти,

А и видели над Киевом чудным-чудно,

А и видели над Киевом дивным-дивно:

А по той стене по городовыи Ходит-то девица-душа красная,

А на руках носит книгу Леванидову,

А не столько читае, да вдвои плаче».

Говорит-то ведь турица, родна матушка:

«Ай же вы, туры да малы детушки!

А и не девица плаче, – да стена плаче,

А и стена та плаче городовая,

А она ведает незгодушку над Киевом,

А и она ведает незгодушку великую».

А из-под той ли страны да с-под восточныя

А наезжал ли Батыга сын Сергеевич,

А он с сыном со Батыгой со Батыговичем,

А он с зятем Тараканчиком Корабликовым,

А он со черным дьячком да со выдумщичком.

А и у Батыги-то силы сорок тысячей,

А у сына у Батыгина силы сорок тысячей,

А у зятя Тараканчика силы сорок тысячей,

А у черного дьячка, дьячка-выдумщичка,

А той ли той да силы счету нет,

А той ли той да силы да ведь смету нет:

Соколу будет лететь да на меженный долгий день,

А малою-то птичике не облететь.

Становилась тая сила во чистом поли.

А по греху ли то тогда да учинилося,

А и богатырей во Киеве не лучилося:

Святополк-богатырь на Святыих на горах,

А и молодой Добрыня во чистом поли,

А Алешка Попович в богомольной стороны,

А Самсон да Илья у синя моря.

А случилася во Киеве голь кабацкая,

А по имени Василий сын Игнатьевич.

А двенадцать годов по кабакам он гулял,

Пропил, промотал все житье-бытье свое,

А и пропил Василий коня доброго,

А с той ли-то уздицей тесмяною,

С тем седлом да со черкасскиим,

А триста он стрелочек в залог отдал.

А со похмелья у Василья головка болит,

С перепою у Василья ретиво сердцо щемит,

И нечим у Василья опохмелиться.

А берет-то Василий да свой тугой лук,

Этот тугой лук, Васильюшко, разрывчатый,

Налагает ведь он стрелочку каленую,

А и выходит-то Василий вон из Киева;

А стрелил-то Василий да по тем шатрам,

А и по тем шатрам Василий по полотняным,

А и убил-то Василий три головушки,

Три головушки Василий, три хорошеньких:

А убил сына Батыгу Батыговича,

А убил зятя Тараканчика Корабликова,

А убил черного дьячка, дьячка-выдумщичка.

И это скоро-то Василий поворот держал

А и во стольный во славный во Киев-град,

А это тут Батыга сын Сергеевич,

А посылает-то Батыга да скорых послов,

Скорых послов Батыга виноватого искать.

А и приходили-то солдаты каравульные,

Находили-то Василья в кабаки на печи,

Проводили-то Василья ко Батыге на лицо.

А и Василий-от Батыге извиняется,

Низко Василий поклоняется:

«Ай прости меня, Батыга, во такой большой вины!

А убил я три головки хорошеньких,

Хорошеньких головки, что ни лучшеньких:

Убил сына Батыгу Батыговича,

Убил зятя Тараканчика Корабликова,

Убил черного дьячка, дьячка-выдумщичка.

А со похмелья у меня теперь головка болит,

А с перепою у меня да ретиво сердцо щемит,

А опохмель-ка меня да чарой винною,

А выкупи-ка мне да коня доброго -

С той ли-то уздицей тесмяною,

А с тем седлом да со черкасскиим,

A триста еще стрелочек каленыих;

Еще дай ка мне-ка силы сорок тысячей,

Пособлю взять-пленить да теперь Киев-град.

А знаю я воротца незаперты,

А незаперты воротца, незаложеные

А во славный во стольный во Киев-трад».

А на те лясы Батыга приукинулся,

А выкупил ему да коня доброго,

А с той ли-то уздицей тесмяною,

А с тем седлом да со черкасскиим,

А триста-то стрелочек каленыих.

А наливает ему чару зелена вина,

А наливает-то другую пива пьяного,

А наливает-то он третью меду сладкого;

А слил-то эти чары в едино место, -

Стала мерой эта чара полтора ведра,

Стала весом эта чара полтора пуда.

А принимал Василий единою рукой,

Выпивает-то Василий на единый дух,

А крутешенько Василий поворачивалсе,

Веселешенько Василий поговариваё:

«Я могу теперь, Батыга, да добрым конем владать,

Я могу теперь, Батыга, во чистом поле гулять,

Я могу теперь, Батыга, вострой сабелькой махать».

И дал ему силы сорок тысящей.

А выезжал Василий во чисто поле,

А за ты-эты за лесушки за темные,

А за ты-эты за горы за высокие,

А это начал он по силушке поезживати,

И это начал ведь он силушку порубливати,

И он прибил, прирубил до единой головы.

Скоро тут Василий поворот держал.

А приезжает тут Василий ко Батыге на лицо,

А и с добра коня Васильюшка спущается,

А низко Василий поклоняется,

Сам же он Батыге извиняется:

«Ай, прости-ко ты, Батыга, во такой большой вины!

Потерял я ведь силы сорок тысящей.

А со похмелья у меня теперь головка болит,

С перепою у меня да ретиво сердцо щемит,

Помутились у меня да очи ясные,

А подрожало у меня да ретиво сердцо.

А опохмель-ка ты меня да чарой винною,

А дай-ка ты силы сорок тысящей,

Пособлю взять-пленить да я Киев-град».

А на ты лясы Батыга приукинулся,

Наливает ведь он чару зелена вина,

Наливает он другую пива пьяного,

Наливает ведь он третью меду сладкого;

Слил эти чары в едино место, -

Стала мерой эта чара полтора ведра,

Стала весом эта чара полтора пуда.

А принимал Василий единою рукой,

А выпивал Василий на единый дух,

А и крутешенько Василий поворачивалсе,

Веселешенько Василий поговаривае:

«Ай же ты, Батыга сын Сергиевич!

Я могу теперь, Батыга, да добрым конем владать,

Я могу теперь, Батыга, во чистом поле гулять,

Я могу теперь, Батыга, острой сабелькой махать».

А дал ему силы сорок тысящей.

А садился Василий на добра коня,

А выезжал Василий во чисто поле,

А за ты-эты за лесушки за темные,

А за ты-эты за горы за высокие,

И это начал он по силушке поезживати,

И это начал ведь он силушки порубливати,

И он прибил, прирубил до единой головы.

А разгорелось у Василья ретиво сердцо,

А и размахалась у Василья ручка правая,

А и приезжает-то Василий ко Батыге на лицо,

И это начал он по силушке поезживати,

И это начал ведь он силушку порубливати,

А он прибил, прирубил до единой головы.

А и тот ли Батыга на уход пошел,

А и бежит-то Батыга, запинается,

Запинается Батыга, заклинается:

«Не дай Боже, не дай Бог да не дай детям моим,

Не дай дитям моим да моим внучатам

А во Киеве бывать да ведь Киева видать!»

Ай чистые поля были ко Опскову,

А широки раздольица ко Киеву,

А высокие-ты горы Сорочинские,

А церковно-то строенье в каменной Москвы,

Колокольный-от звон да в Нове-городе.

А и тертые калачики валдайские,

А и щапливы щеголихи в Ярославе-городи,

А дешёвы поцелуи в Белозерской стороне,

А сладки напитки во Питере.

А мхи-ты, болота ко синю морю,

А щельё-каменьё ко сиверику,

А широки подолы пудожаночки,

А и дублёны сарафаны по Онеге по реки,

Толстобрюхие бабенки лешмозёрочки,

А и пучеглазые бабенки пошозёрочки.

А Дунай, Дунай, Дунай,

Да боле петь вперед не знай.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.