Глава 21 КУРС — ГРОМИ ДЕРЕВНЮ!

Глава 21

КУРС — ГРОМИ ДЕРЕВНЮ!

Весна 1918 года стала временем “триумфального шествия Советской власти”. Она утвердилась по всей стране. Все основные очаги сопротивления были подавлены. Красные отряды заняли Дон, последние горстки белых казаков Попова скитались в Сальских степях. Под Екатеринодаром погиб Корнилов. И остатки его частей под командованием Деникина бесприютно бродили по кубанским станицам. В башкирские степи ушел разбитый Дутов. Семенов укрылся в Маньчжурии. Противостоять большевикам, казалось, больше было некому.

Правда, в Закавказье лезли турки. Но это был уже “отрезанный ломоть”, Закавказье отделилось от России, распавшись на Грузию, Армению и Азербайджан, враждующие друг с другом. Немцы оккупировали Прибалтику, Белоруссию, Крым, Украину — своей волей присоединив к Украине российский Донбасс, поскольку Германии требовался уголь. Но при этом немцы стали “друзьями” и дальше продвигаться не намеревались.

Брестский мир принес и неприятные побочные явления. Страны Антанты еще по заявкам царского и Временного правительств завезли свыше миллиона тонн военных грузов в Мурманск, Архангельск и Владивосток. Опасались теперь, как бы большевики не отдали все это Германии. И в марте англичане с французами высадились в Мурманске, в апреле японские части десантировались во Владивостоке. Однако эти контингенты были небольшими (в Мурманске — несколько рот). Занялись только охраной складов и завезенных грузов, не предпринимая попыток продвигаться вглубь страны. И даже власть свою не устанавливали — мирно сосуществовали с местными Советами. Впрочем, у держав Антанты имелся проект воссоздания “Восточного фронта” на территории России, и они предлагали Японии направить войска, оккупировать Сибирь и вместе с русскими белогвардейцами атаковать немцев на Украине — хотя бы оттянуть на себя несколько их соединений из Франции. Но такой план был уж совсем фантастическим, и в Токио его отвергли.

А с другой стороны, Брестский мир принес и побочные результаты, ставшие для Советской власти очень выигрышными. В Россию отступили латышские солдаты. Их родина была захвачена немцами, дезертировать подобно русским и разъехаться по домам они не могли. Поэтому они держались друг за друга, сохранили дисциплину и боеспособность. И большевики приняли их на службу, предложив высокую оплату. Золотом. Латыши охотно согласились (слово “латыши” стало обобщенным, к этой категорию относили и эстонцев). И из них было сформировано 8 полков — по сути профессионалов-наемников, безусловно верных тому, кто им платит. Готовых выполнить любой приказ и чуждых русскому населению. С помощью латышей советское руководство смогло раздавить анархистов, разоружить и разогнать неуправляемую и буйную Красную гвардию.

Кроме того, по Брестскому договору стороны разменивались пленными. И хотя Германия возвращать русских пленных не спешила, но от советского руководства требовала. На запад потянулись эшелоны с немцами, австрийцами, венграми, хорватами. Которые за годы пребывания в лагерях расслабились, разболтались, привыкли к мирному и безопасному существованию. Прекрасно понимали, что попасть на родину — значит снова встать в строй и очутиться во фронтовой мясорубке. Стремились к этому далеко не все. Но ведь Советская Россия теперь стала “союзницей”. Если пойти к ней на службу, то потом, дома, уже не обвинят в предательстве. И многие выбирали этот путь. Вступали в Красную Армию, пристраивались к органам ЧК, к структурам местных Советов. Это казалось более безопасным, чем фронт. Открывалась возможность пограбить в реквизициях, в карательных экспедициях, а по окончании войны вернуться домой уже не просто демобилизованным в драной шинели, а скопив состояние.

Еще одним “интернациональным” контингентом стали китайцы. Царское правительство за плату навербовало и ввезло их 40 тысяч — на тыловые работы, наподобие стройбатов. Теперь они остались без дела и без средств в чужой стране. Искали заработка, были готовы взяться за любое дело вплоть до самых “грязных”. И их тоже начали нанимать в армию, в карательные органы. Всего же в Советской России зацепилось и осело до 300 тысяч всевозможных “интернационалистов”.

Свердлов был одним из тех кто очень высоко ценил латышей и иностранцев. Привечал, опекал. Уже говорилось о его близкой дружбе со Стучкой. Он взял под покровительство и ряд других латышских деятелей, вроде Линде. Эстонца Кингисеппа, члена ВЦИК, пристроил в коллегию ВЧК. А свой автобоевой отряд ВЦИК, предназначенный для охраны руководства, Яков Михайлович усилил, и тоже в основном за счет “инородцев”. Сюда принимались отборные, лучшие бойцы: Иоган Буш, Карл Янсон, Уно Розенштейн, Януш Урбан, Франц Сентнер, Юлиан Марцинк и др.

Впрочем, Яков Михайлович не только использовал “инородцев”. Он был тем, кто организовывал работу по агитации среди пленных, по их вербовке на советскую службу. Во-первых, это были верные, небрезгливые и исполнительные “кадры”. А во-вторых, Свердлов же еще в 1914 г. гачал грезить “мировыми масштабами”. И на Учредительном Собрании говорил о том же. Вот и теперь разъяснял сомневающимся, что военнопленные — это “десятки тысяч будущих агитаторов”. Пусть учатся, как завоевывать власть, пусть перенимают опыт.

Он широко открыл им доступ для вступления в партию, и уже с марта-апреля под эгидой Свердлова стали создаваться “иностранные группы” РКП(б). Особо он выделил руководителя венгерской группы — Белу Куна. Мадьярского еврея, социал-демократа, бывшего прапорщика. Как пишет Новгородцева, он “часто бывал у нас дома. Был он с виду угрюм, на первый взгляд несколько грубоват”. Что ж, Яков Михайлович по-прежнему “насквозь видел”. И опять безошибочно отметил психически нездорового человека, скрытого садиста. Как раз Бела Кун станет в свое время главным палачом Крыма, где будет казнено 80 тысяч офицеров и гражданских лиц — мужчин, женщин, детей. Но это будет позже. Свердлов этого уже не увидит. Пока же по его инициативе при ЦК РКП(б) возникает так называемая Федерация иностранных групп РКП(б), первый прообраз будущего Коминтерна. Яков Михайлович, таким образом, стоял у самых истоков Коминтерна. А председателем Федерации он провел своего любимца Белу Куна.

А вместе с “иностранными группами” РКП (б) под эгидой Свердлова была создана еврейская коммунистическая организация. Между прочим, очень странная организация — как будто в самой Российской компартии евреев было мало. Но нет, эта организация была отдельной, действовала как-то сама по себе, чем она занимается, мало кто знал. Она имела свой центральный комитет, издавала газету на идиш, а располагался ее штаб на Варварке, напротив палат Романовых. Рядышком с нынешней Администрацией Президента.

Ну а латыши с “интернационалистами” помогли дополнительно закрепить Советскую власть, стали цементирующей основой новой армии, опорой руководства. Положение внутри России стабилизировалось, выглядело вполне прочным, в стране воцарился относительный мир. И новая власть занялась вопросами государственного строительства. В том числе, разумеется, и Свердлов. И в качестве практика, в качестве “рук” Ленина он явился одним из самых активных, самых энергичных “строителей”.

Хотя развернулись “строительные процессы” весьма своеобразно. Не по укреплению того, что осталось в России недоломанным. Даже не по реорганизации — частичному отбору из “старого” и частичной замене “новым”. Нет, пошли кампании по полному сносу прежней России и созданию на ее руинах чего-то принципиально “нового”. Отрицалась всякая преемственность с прошлым, перечеркивались все прошлые достижения, традиции, устои. Например, были отменены все старые праздники, как государственные, так и православные. И не кто иной как Свердлов собственноручно отметил в календаре, какие даты должны стать новыми праздниками. 22 января — годовщина “кровавого воскресенья”, 12 марта — день падения царизма, 18 марта — день Парижской коммуны, 1 мая — день всемирной солидарности трудящихся, 7 ноября — годовщина Октября. Придумывались новые ритуалы этих праздников с шествиями, демонстрациями, публичными массовыми действами.

Свердлов был и одним из тех, кто начал кампанию гонений на Православие, инициировал и поддерживал акты закрытия храмов, осквернения мощей и икон. Хотя непосредственно на этой стезе в большей степени специализировался его бывший учитель и наставник Ярославский (Миней Губельман). Создал общество “воинствующих безбожников”, издавал журнал “Безбожник”, запрещал все, что так или иначе было связано с православными обрядами вплоть до новогодних елок — дескать, “пережиток” христианского Рождества (Ленин, кстати, такой крайности не поддержал, даже будучи атеистом, и с Крупской проводил елки для детей — говорил, что это обычай народный, а не религиозный). Вместо крестин придумывались уродливые “октябрины”. Позже Ярославский дошел и до запрета произведений Платона, Канта — как “религиозных” философов. И до запрета духовной музыки Чайковского, Моцарта, Баха, Генделя.

Отрицалась и перечеркивалась вся прошлая история — вместо нее утверждались примитивные оплевательские фальсификаты. В данном направлении на первом плане выступал Бухарин и его сотрудники вроде академика Покровского. В ходе “субботников” сносились монументы и памятники царям, государственным деятелям, полководцам. А вместо них экстренным порядком возводились и открывались уродливые и безвкусные памятники Стеньке Разину, Каляеву, Пугачеву и т. п. Закладывались будущие монументальные сооружения, которым предстояло заменить церкви. Все эти открытия памятников и закладки “дворцов” тоже сопровождались празднествами, митингами, манифестациями. И Свердлов частенько на них присутствовал, выступал с речами.

Ломалась мораль. Издавались книги Александры Коллонтай, поучавшей, что любовь — это удовлетворение похоти между мужчиной, и должна восприниматься проще, как “стакан воды”. Захотел пить, выпил и забыл, дальше пошел. Правда, у нее были и серьезные оппоненты. Ярославский, Семашко и Сольц проповедовали аскетизм и призывали “беречь половую энергию для строительства коммунизма”.

Сметалась и крушилась российская культура, подвергаясь травле. Осуждались и изгонялись из жизни произведения “контрреволюционеров” Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Тут, кстати, тоже отметился Ярославский. Вместе со своими сотрудниками он составлял и подписывал “индексы” (списки) запрещенных книг, куда входили произведения Толстого, Соловьева, Достоевского. Их рассылали по библиотекам, и неугодные книги подлежали уничтожению или передаче в спецхраны. Впоследствии Ярославский стал и “теоретически” обосновывать свои действия. Писал: “Толстой в настоящее время, если брать его отрицательное отношение к государству, если взять его отрицательное отношение к классовой борьбе, его враждебность к науке, является выразителем идей и настроений социальных прослоек, не имеющих никакого будущего, политическое значение которых для сегодняшнего дня ничтожно”. “В данный момент церковная музыка, хоть бы и в лучших ее произведениях, имеет актуально-реакционное значение”.

Вместо сметаемых, запрещаемых и отрицаемых русских культурных ценностей насаждался разгул “пролеткульта”, всевозможных “революционных” авторов. И в утверждении “новой культуры” Яков Михайлович также принял активное участие. Например, обеспечивая за государственный счет издание широкоми тиражами книжек своего соседа по кремлевскому коридору и персонального шута Демьяна Бедного.

Безмятежной и радужной становится в это “триумфальное” время и жизнь семейства Свердловых. Вся родня собирается вместе, соединяется дружным кланом. Кроме наркома путей сообщения Бени Свердлова в Москве оказываются и сестры Якова Михайловича, Сарра и Софья Авербах. Софья — с детьми, Леопольдом и Идой. То бишь племянниками председателя ВЦИК. Периодически они сходятся в его просторной кремлевской квартире. То и дело наезжает из Нижнего и отец, имеет возможность насладиться ролью патриарха семейства среди столь высокопоставленных и благополучных чад.

А может, и дело не упускает — мало ли что надо закупить в столице или продать, получить какую-нибудь нужную бумагу, что-то устроить через родню. Самый младший из братьев Якова Михайловича, Лев, к этому времени умер. Но отец привозит его сводного брата, от своей второй жены, Германа. Этот 13-летний парнишка становится частым гостем в Кремле. Новгородцева вспоминает: “Отличительным его свойством был врожденный неистощимый юмор… А какой гомерический хохот стоял, когда Герман читал вслух и по-своему комментировал обычные, всем с детства известные русские сказки! Если во время чтения Германа Яков Михайлович бывал дома, то трудно было определить, кто искреннее и заразительнее хохотал: кто-либо из ребят или Яков Михайлович…”

А мне вот вдруг подумалось — а почему юмористичный Герман Свердлов разбирал и превращал в посмешище русские сказки? Почему не еврейские сказки, истории, предания? Ведь наверное, это закономерно. Нынешние юмористы, оккупировавшие ведущие телеканалы, тоже почему-то считают своим долгом вышучивать национальные черты русских, обычаи русских, слабости русских, бытовые особенности русских. Пользуясь тем, что и сами русские любят о себе пошутить. Сами о себе — ладно. Но почему о “со стороны” мишенью шуток тоже становится “русское”? Формируя штамп, что “русское” — это обязательно нечто смешное, несовершенное, комичное…

В связи с этим хочется задаться и вопросом — а почему Свердлов протежировал именно Демьяну Бедному? Рассматривая не с политической, а с художественой точки зрения. Ведь были же и революционные поэты, но талантливые. Скажем, Маяковский. Относиться к его творчеству можно по-разному, любить или не любить, но отрицать талант невозможно. Да и Есенин в то время был вполне революционным, доходил в стихах даже до богоборчества… Нет, Свердлов ласкает и приближает не таких поэтов, а полную бездарность, рожающую плоские и грубые лубочные “агитки”. Приблизил из-за персональной преданности поэта? Бросьте! Яков Михайлович в людях разбирался превосходно. А лакей он и есть лакей.

Или Свердлов совершенно не понимал в творчестве? Тоже нельзя сказать. Он не был ограниченным тупицей. И в гимназии поэтов и писателей проходил, и сам в детстве книгами зачитывался, и в тюрьме почитывал русскую и европейскую классику. Так что должен был отличать талант от явной халтуры… Вот и возникла мысль — а ведь он, пожалуй, ненавидел русскую культуру. Глубоко презирал ее. Потому и возвышал Демьяна Бедного, превращал его в “лицо” новой “культуры”. Смешное, глупое “лицо”. Похоже, новую русскую “культуру” он видел именно такой — лубочной, топорной, холуйской. Хотел, чтобы она стала такой…

Однако и установившаяся идиллия “триумфального шествия Советской власти” — мирной, вроде бы даже почти безобидной, великодушной после подавления явных врагов, в розовых тонах — Якова Михайловича почему-то не удовлетворяла. И он принимается закручивать гайки. 4 мая он создает собственный карательный орган — Верховный Революционный Трибунал при ВЦИК. Кадры он знал прекрасно. Его компьютерный ум держал на примете массу людей с их особенностями характера. Например, прапорщик Крыленко показал себя никчемным военным. Но он проявил себя и крутым палачом — при расправе с Духониным, еще в нескольких эпизодах. И Свердлов это помнил. Подобрал оставшегося без работы бывшего “красного Главковерха” и пристроил именно туда, “где он будет полезнее всего”. Председателем Верховного Ревтрибунала. Так что Крыленко был вовсе не “сталинским палачом”, а “свердловским”. А главным следователем Ревтрибунала Яков Михайлович определил “своего” чекиста-вциковца Кингисеппа.

Одним из первых процессов стало дело адмирала Щасного. Который не выполнил приказ Троцкого сдать немцам корабли Балтфлота, находившиеся в Гельсингфорсе, а в неимоверно тяжелых условиях совершил почти невероятное — прорвался с эскадрой в Кронштадт. Спас флот для Советской Республики! Но Троцкий отдал его под суд. Сам явился выступить с показаниями. И Крыленко вынес приговор — расстрелять в течение 48 часов. Присутствующие были поражены (Дыбенко, как мы помним, вообще простили за куда более тяжкий грех, а тут — героя расстрелять!), адвокат Жданов заявил протест. Дескать, смертная казнь отменена. А Крыленко отрезал — да, мол, казнь отменена, но мы-то не казним, а расстреливаем. И набросился на адвоката, что не позволит буржуазным крючкотворам отвлекать Трибунал пустыми формальностями. Щасный был расстрелян. Его адвокат арестован…

Все это вызвало большую шумиху в прессе, в оппозиционных партиях, во ВЦИК. Поскольку смертная казнь и впрямь была отменена еще Временным правительством, а Советская власть подтвердила отмену одним из первых своих декретов. Правда, фактически она существовала. Гражданская война велась очень жестоко. На первом этапе пленных вообще не брала ни одна из сторон. Победители-красные устраивали расправы в занятых городах. Безжалостно подавлялись и вспышки восстаний. Но это происходило как бы “неофициально”, по “законам военного времени”. Убивали своих противников и местные Советы. Но тоже “неофициально”, исподтишка. А юридически отмена смертной казни все еще действовала, объявлялась одним из важнейших завоеваний революции.

Вот и посыпались протесты. Свердлов все их отметал. Заявлял: “Я позволю себе напомнить товарищам левым эсерам, что вначале их аргументация сосредоточилась на вопросе формальном, на том, что II съезд Советов отменил смертную казнь, а посему-де вводить смертную казнь никто ни в коем случае без специального постановления съезда не может. Я должен сказать, что нас этот формальный момент, если бы он даже и был, нисколько не связывает”. Говорил: “Это не первый случай исполнения смертного приговора. Смертные приговоры мы выносили десятками по всем городам: и в Петрограде, и в Москве, и в провинции. И в вынесении этих приговоров принимали совершенно равное, совершенно одинаковое участие как мы, “кровожадные коммунисты”, так и левые эсеры”. А вывод следовал: “Я должен указать, что Революционный трибунал первым своим постановлением о смертной казни, по моему глубокому убеждению, показал, что он правильно учитывает данный момент, который мы переживаем в настоящее время”.

Да-а… а ведь в 1911 году тот же Свердлов участвовал в пропагандистской кампании против смертной казни, напрямую связывал ее с таким “злом”, как Самодержавия. Ну так это ж пустяки, мало ли, что в агитационных целях болталось? Об этом и вспоминать-то было бы “несерьезно”. И после падения Самодержавия Яков Свердлов стал тем самым человеком, который легитимизировал смертную казнь в Советской России. Ввел ее в “законное”, обыденное русло. И ввел без каких-либо законодательных актов, а, так сказать, “явочным порядком”, созданием судебных прецедентов в порожденном Яковом Михайловичем и подконтрольном ему Верховном Революционном Трибунале. Снял формальное “табу” в данном вопросе. Открыл шлюз, через который все шире польются потоки людской крови — и вскоре захлестнут Россию.

Или, как говорил Свердлов, “реки крови”. Исследователи, разбиравшие речи, статьи, постановления Свердлова заметили, что он вообще любил слова “кровь” и “смерть”. Они в разных сочетаниях и разных контекстах повторяются очень часто. Чаще, чем у многих других большевистских лидеров. Эти слова он то смакует, выделяет, делает на них упор, то они проскальзывают сами собой, как бы подсознательно. Но он же дает и повод к последующему разгулу смерти и кровопролития. Указывыет, откуда они должны политься, реки крови. Он начинает готовить атаку на деревню. На русское крестьянство.

Подчеркнем, что в деревне в данный период все обстояло мирно и благоприятно для “революции”. Все эксцессы и столкновения здесь завершились еще в 1917-м вместе с разделами земли. Крестьяне захватили и поделили поля и усадьбы помещиков, скот, инвентарь, имущество. Обобществили и хозяйства богатых односельчан-“мироедов”, кое-где их поубивали или изгнали, в других местах просто разграбили и землю в передел пустили. Большевиков крестьянство вполне поддержало, поскольку те “Декретом о земле” узаконили сделанные приобретения. Местная власть перешла в руки сельских Советов. Иногда они были левоэсеровскими, но чаще — беспартийными. В основном в них вошли те, кто и раньше заправлял в сельских общинах: те, кого считали самыми “справными”, хозяйственными, толковыми.

Только благодаря поддержке крестьянства большевикам удалось быстро подавить казачье сопротивление на Дону и Кубани, разбить корниловцев — опору красных здесь составили “иногородние”, то есть крестьянские элементы. Благодаря крестьянам, жадно взявшимся осваивать приобретенную землю, в стране не было голода — трудности, как в Петрограде, возникали лишь из-за разваленной системы снабжения и транспорта. А в Москве и других городах действовали базары, импровизированные рынки, куда деревенское население везло свою продукцию.

С точки зрения здравой логики и здравой политики очередное преступление Свердлова тоже оказывалось иррациональным. Но тем не менее оно готовилось. Внедрялась мысль, что революция, совершившаяся на селе — еще ненастоящая. Мелкобуржуазная. Собственническая. И надо сломать сложившуюся систему, перетряхнуть, перекроить по-иному. Ударить. Разрушить… Еще в начале мая левые эсеры, очевидно, пронюхали, что замышляется нечто недоброе. Узнали о возне и обсуждениях, которые вели Свердлов и руководство наркомата земледелия, Середа и Мещеряков. И лидеры партии, Спиридонова и Карелин, обратились к Ленину. Указали, что да, мол, они ушли из правительства, но теперь просят отдать наркомат земледелия в ведение левоэсеровской партии.

Ильич поинтересовался мнением Якова Михайловича, тех же Середы и Мещерякова. Каково оказалось их мнение, нетрудно догадаться. И на заседении коммунистической фракции Наркомзема было принято решение категорически против предложения Спиридоновой и Карелина. А вслед за тем его отверг и ЦК. Мало того, в наркомате оставалось много левых эсеров среди работников среднего и низшего звена. Теперь их начали увольнять, “ослабляя влияние”.

А 20 мая на пленарном заседании ВЦИК в повестку дня был поставлен вопрос “О задачах Советов в деревне”. С докладом выступил Свердлов. Провозгласивший новый курс по отношению к крестьянству. Он говорил: “Чрезвычайно важно поставить вопрос о наших задачах в деревне и указать основные принципы, как нужно построить работу там… Если в городах нам уже удалось “убить” нашу крупную буржуазию, то этого мы пока еще не можем сказать о деревне… Поэтому мы должны самым серьезным образом поставить перед собой вопрос о создании в деревне двух противоположных враждебных сил, поставить перед собой задачу противопоставления в деревне беднейших слоев населения кулацким элементам. Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримо враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городе, если нам удастся восстановить деревенскую бедноту против деревенской буржуазии, только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне делаем то, что смогли сделать для городов… Я нисколько не сомневаюсь в том, что мы сможем поставить работу в деревне на должную высоту”.

Обратите внимание, “противоположных враждебных сил” в деревне не было! Их предписывается создать! Раскола нет — но надо расколоть! Гражданской войны в деревне нет — но требуется ее “разжечь”! И принимается курс на союз с бедняком, борьбу с “кулаком” при “нейтрализации” середняка. Да уж какие там “кулаки”, какая “нейтрализация”! “Мироедов” еще в 1917-м крестьяне “экспроприировали”! И под понятие “кулака” попадали просто зажиточные. Те самые, на ком деревенское хозяйство держалось, кто в местные Советы вошел! А стало быть, и Советскую власть на селе поддерживал… Ну а “нейтрализацию” можно понимать очень широко…

Выступление Свердлова 20 мая 1918 года дало старт бешеной атаке на деревню. В противовес сельским Советам, превратившимся вдруг в “кулацкие” и “контрреволюционные”, начали создаваться “комбеды” — комитеты бедноты. Из шпаны, хулиганья, пьяниц, бездельников, безответственных горлопанов. Тех, кто даже в послереволюционной деревне, получив землю и разграбленное имущество, своим трудом встать на ноги не мог, бедняком оставался. Покатился беспредел подобной публики, поощряемой властями и науськиваемой на односельчан. Пошли погромы и осквернения сельских храмов — а крестьянство, несмотря на зараженность революционными лозунгами, сохраняло куда большую веру в Бога, чем рабочие в городах…

Распоряжениями ВЦИК и Совнаркома стала запрещаться свободная торговля сельхозпродуктами. Как спекуляция. “Мешочников” принялись арестовывать. А всю продукцию теперь предписывалось сдавать по обязательным поставкам государству. И для ее изъятия начали формироваться печально-известные продотряды…

Нет, я не хочу здесь выгораживать других вождей революции, снимать с них вину. К удару по деревне приложили руку многие. Но эта книга о Свердлове. Поэтому я и отмечаю, что первым автором и инициатором “перенесения гражданской войны в деревню” был Яков Михайлович. Она и заполыхала, гражданская. Только после этого она и заполыхала в полную силу. Уже не в виде столкновений отдельных небольших отрядов, а борьбы массовых, многотысячных армий. Ведь Россия была не “офицерской” страной. Не “интеллинентской” по преимущественному составу населения. А аграрно-промышленной. 90 % ее жителей составляли крестьяне. И солдаты тоже были в основном из крестьян…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.