Штормовые предупреждения

Штормовые предупреждения

С конца августа – начала сентября произошел ряд самых разных событий, охвативших все пространство от самых отдаленных участков фронта до верховной ставки на Украине. Как каждое в отдельности, так и все вместе их можно было назвать сигналами опасности.

С первым мощным налетом на Кёльн в конце мая 1942 года война в воздухе над Германией вступила в новую фазу. Большое количество задействованных вражеских бомбардировщиков и их качественное превосходство породили самые серьезные опасения в отношении будущего. Это привело к первому серьезному конфликту между Гитлером и ОКЛ, причиной которых стали «победные реляции» люфтваффе, регулярно появлявшиеся в ежедневной сводке вермахта. Гитлер заметил: «Я никогда не боюсь правды, какой бы неприятной она ни была, но, чтобы сделать правильные выводы, я должен знать ее»[208].

В Северной Африке наступление Роммеля, которое он планировал, а потом долго откладывал, началось вечером 30 августа. Но 1 сентября он вынужден был его прервать, главным образом ввиду значительного превосходства противника в воздухе, и через два дня Роммель вернулся на исходные позиции у Эль-Аламейна. Хотя переход к обороне не обязательно означал отказ от прежних далекоидущих целей, нам в германской верховной ставке стало яснее, чем итальянцам в Риме, что британцы со своим новым командующим генералом Монтгомери теперь закусят удила. Роммель, казалось, наверняка сможет отразить надвигающийся удар. Гитлер был убежден, что нет лучшей оборонительной позиции, чем перед Эль-Аламейном.

Уже не стоял вопрос о захвате Мальты, которая, можно сказать, возродилась из пепла и представляла теперь большую, чем когда-либо прежде, угрозу для морских перевозок. В итальянской верховной ставке вели приготовления к оккупации Туниса с целью защитить свою североафриканскую колониальную империю; однако Гитлера по-прежнему мучила мысль, что такой шаг бросит Северную Африку в объятия де Голля, и самым серьезным образом предостерегал их от преждевременных действий. Что касается Юга, то там его гораздо больше беспокоил Крит, особенно теперь, когда Роммель вернулся к обороне; туда должна была быть переведена одна из самых лучших пехотных дивизий сухопутных сил (22-я). Тревожили его и неспокойные участки на северном берегу в восточной половине Средиземного моря, поскольку он, как всегда, рассматривал главным образом их в качестве первой линии обороны румынских нефтепромыслов.

Озабоченность Гитлера делами на Западе никоим образом не ослабла после успешной защиты Дьепа, поскольку в любом случае успех этот был сильно преувеличен в пропагандистских целях. Теперь его начало волновать побережье к югу от устья Луары, и он перебросил дополнительные части во Францию. Но в его распоряжении были только дивизии, комплектуемые для пополнения сухопутных сил; других резервов не было. Это положило начало порядку, который неблагоприятно сказался на оснащении, мобильности и боевой подготовке войск, и его результаты сказались в ходе обороны во время вторжения западных союзников в июне 1944 года. Интересно также, что в самых последних его распоряжениях Нормандия снова упоминалась как вероятное место десантной операции противника.

Норвегии ничто не угрожало; тем не менее она, как всегда, поглощала большую часть наших убывающих войск и ресурсов.

В Финляндии все еще действовали приказы о совместном немецко-финском наступлении с целью отрезать мурманскую железную дорогу и таким образом блокировать, по крайней мере, этот путь для военных поставок с Запада в Россию, которые даже увеличились. К осени 1942 года наши шансы осуществить это зримо сократились. Выполнение самого важного предварительного условия, захват Ленинграда, предполагалось по гитлеровским планам наступления 1942 года «самое позднее в сентябре». Теперь, когда возобладали более разумные планы, это было признано нереальным. Несколько дивизий армии Манштейна были переброшены из Крыма на самый север, но к концу августа противник перехватил там инициативу, и эти дивизии, одну за другой, растрачивали на оборону. 23 августа в своей ставке в Виннице Гитлер отдал главнокомандующему на севере фельдмаршалу Кюхлеру, а на следующий день и Манштейну приказы, в которых говорилось следующее: «Этап 1-й – соединиться с финнами (через Карельский полуостров); этап 2-й – занять Ленинград и сровнять его с землей» (!). То, что все пошло не так, Гитлер приписал главным образом «нерешительности командования». Генерал Йодль знал о том, что происходит под Ленинградом, не больше чем Гитлер, но соглашался с резкой оценкой командующих. Он даже поддержал Гитлера, когда тот назвал всех старших командиров «умственно отсталыми и неспособными распознать или увидеть за деревьями лес».

Присутствие фон Кюхлера и его спокойная, с опорой на факты аргументация поначалу, казалось, вызывали у Гитлера доверие. Но теперь он убрал фон Кюхлера из командной цепочки и поручил Манштейну единолично командовать на этом важном участке, подразумевая под этим свое непосредственное участие в руководстве боевыми действиями под Ленинградом. Единственными резервами, которые можно было туда передать, были отдельная горная дивизия, предназначавшаяся на самом деле для Финляндии, и четыре (!) танка «тигр», самые первые из появившихся на фронте. Гитлер ожидал от этого «нового оружия» великих свершений, которые, по его убеждению, окажутся решающими. Запись в военном журнале отдела «Л», сделанная несколько дней спустя: «Один «тигр» уже выведен из строя», показывает, как в нашем штабе оценивали эти ничтожные силы, не говоря уж о том, что вскоре выяснилось, что танки эти слишком тяжелые и не могут двигаться по мостам в районе боевых действий. Штаб оперативного руководства заставили подготовить директиву (№ 47) по захвату Ленинграда, но, когда 3 сентября Гитлеру представили ее проект, он положил его в корзину для документов, которые могут подождать. Там он и остался. Поэтому второй этап летнего наступления закончился, даже не успев начаться.

Тем временем сильное давление испытывала группа армий «Центр». Вдобавок ко всему действия партизан в тылу стали настолько серьезными, что в новой попытке подавить это движение штаб оперативного руководства разослал специальную директиву за подписью Гитлера (№ 46 от 18 августа 1942 года). В тот период приблизительно каждые две недели я обычно готовил доклад о «партизанской войне». Но очень скоро мой доклад на эту тему на одном из совещаний был прерван неистовыми знаками, которые подавали мне Кейтель и Йодль. После этого таких докладов на совещаниях больше не было, наверное чтобы не волновать Гитлера.

Однако самые шокирующие новости пришли в верховную ставку с южного участка Восточного фронта. На дневном совещании 16 августа Гальдер представил захваченную где-то старую русскую карту и указал на сходство нынешней обстановки и той, в которой находилась Красная армия в 1920 году. Тогда ею командовал Сталин, и она нанесла внезапный удар в низовьях Дона между Сталинградом и Ростовом, окончательно разгромив белую гвардию Врангеля. Гитлер сразу же заинтересовался. Правда, единственным результатом этого стал приказ о срочной переброске немецкой танковой дивизии (22-й) для оказания поддержки на угрожающем участке, который обороняла итальянская 8-я армия. Чуть позже он выдвинул на передовую две пехотные дивизии, взяв одну из них с фланга, где шло наступление. Однако наилучшей защитой от подобной инициативы русских он считал быстрый захват Сталинграда и как следствие необходимое высвобождение сил – и в данном случае он был абсолютно прав.

Сталинград по-прежнему был фатальной точкой сражений, но, не считая продвижения к Волге севернее города, какое-то время прогресс носил там лишь локальный характер. Нетерпение Гитлера росло, а 28 августа масла в огонь подлил Геринг, связи которого обеспечивали ему полную информированность о настроениях в верховной ставке. С обычной помпой и во всем своем великолепии он появился на совещании и зачитал доклад командующего непосредственной авиационной поддержкой под Сталинградом генерала Фрейера фон Рихтгофена, смысл которого заключался в том, что «вне всякого сомнения, в этом районе нет крупных сил противника. В северном направлении разведка люфтваффе вообще с трудом их обнаруживала, хотя местность там абсолютно открытая». Даже Гитлер, казалось, не готов был полностью поверить его докладу, но он достаточно ясно продемонстрировал, что вызывает у него подозрения, отдав приказ высшим штабам группой армий «Б» передвинуться поближе к линии фронта. Такой «анфиладный огонь» со стороны Геринга оказал, однако, определенное воздействие. Во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы общее ощущение напряженности усилилось.

В это время стал очевидным тот факт, что успех на Кавказе не оправдал ожиданий, и это вызывало у Гитлера еще большее раздражение. 21 августа Гальдер записывает: «Фюрер очень взволнован»; за этим следует комментарий, повторявшийся ежедневно: «обстановка более или менее без изменений». 30 августа военный журнал штаба оперативного руководства фиксирует: «Фюрер весьма недоволен ситуацией в группе армий «А».

На следующий день фельдмаршал Лист, командующий группой армий «А», получил приказ лично прибыть с докладом в Винницу. Он дал спокойную взвешенную оценку обстановки, которая, казалось, должна была положить конец всем опасениям. Пока он там находился, Гитлер ничем другим не занимался, кроме как перечислял большое количество целей, поставленных для наступательной операции; первоочередные цели включали три важных перевала через Западный Кавказ, обеспечивающих доступ к побережью Черного моря; более отдаленными были нефтепромыслы Грозного и устье Волги у Астрахани. Только захват Баку он был готов «при необходимости отложить на следующий год». Фельдмаршала Листа и ряд других лиц Гитлер пригласил на обед в свой бревенчатый дом, где изображал из себя исключительно радушного хозяина. Так, озадаченный новыми целями, но без обещаний какой-либо помощи людьми или средствами, фельдмаршал Лист и вылетел обратно в Сталино.

В следующие несколько дней был достигнут некоторый успех, в том числе наши войска захватили Новороссийский порт, где произошло длительное и яростное сражение. Однако нетерпение Гитлера достигло такой степени, что 7 сентября он послал Йодля, которого обычно не отпускал от себя, в группу армий «А», чтобы тот еще раз потребовал ускорить наступление. Йодль вернулся в тот же вечер; доклад, который он представил Гитлеру, стал причиной кризиса, потрясшего верховную ставку до основания, ничего подобного мы не видели потом до последних месяцев войны. Йодль сообщил, что, вопреки дурным предчувствиям Гитлера, фельдмаршал Лист строго придерживается полученных им указаний и что он (Йодль) согласен со взглядами этой группы армий по поводу наших действий в будущем. Впервые Гитлер обрушил всю свою ярость на Йодля, обвинив его не только в том, что он действует как партизан из этой группы армий, но в том, что он поддался уговорам Листа, тогда как его командировали туда лишь для того, чтобы передать приказы. Йодль разозлился и огрызнулся.

Меня не было, когда все это произошло. Йодль рассказал мне об этом на следующий день, изложив также вкратце приказы, которые в итоге отдал Гитлер, и с тех пор я оказался посвященным в происходящие события. Вся жизнь ставки казалась полностью парализованной. Гитлер заперся в своем мрачном бункере и выходил из него только после наступления темноты, видимо чтобы никто его не увидел. Картографический кабинет, который все предыдущие дни и недели ежедневно служил местом продолжительных дискуссий и яростных споров, пустовал. Инструктивные совещания проходили теперь в бараке Гитлера; они сводились к минимально возможному количеству выступлений, и порядок их проведения – или отсутствие такового – был совершенно иным. Ни одного лишнего слова; атмосфера ледяная. Со времен Французской кампании Гитлер обычно дважды в день ходил в офицерскую столовую вместе с членами верховной ставки из зоны 1; отныне он там не появлялся. Совещания у Гитлера в конце концов возобновились в прежнем виде, но в офицерской столовой он уже не появлялся никогда. Стул его за обеденным столом какое-то время пустовал, а потом его занял Борман. Через двое суток в ставке появились десять – двенадцать машинисток-стенографисток из рейхстага, одетых в военную форму, они приняли присягу на верность самому Гитлеру и впоследствии по две неизменно присутствовали на всех дискуссиях по военным вопросам.

9 сентября Гитлер через Кейтеля и Гальдера сообщил фельдмаршалу Листу, что освобождает его от командования. В тот же вечер Гитлер принял командование группой армий «А» на себя! Тогда же Кейтель вынужден был сообщить Гальдеру, что его тоже вскоре заменят. Прошел также слух, что Кейтеля сменит Кессельринг, а Йодля – Паулюс, командующий 6-й армией, но только после взятия Сталинграда. Это заставило обоих генералов ОКВ, вопреки обыкновению, довериться мне. Кейтель показал себя примерным «учеником» Гитлера, не задающим вопросов, и вообще не имел отношения к произошедшему; тем не менее на него смотрели с таким же презрением, как и на Йодля. В частной беседе он спросил, как я считаю, мог бы он остаться на своем посту, не потеряв при этом уважения к себе. Я ответил, что на этот вопрос может ответить только он сам. Йодль же согласился с тем, что был не прав; никогда, сказал он, не следует указывать диктатору, где тот допустил ошибку, так как это подрывает его уверенность в себе – главное, на чем зиждется его личность и его поступки. Дав этим понять, как он по-прежнему оценивает Гитлера, Йодль заявил: «Очень надеюсь, что он постарается найти мне преемника среди армейских генералов! Но у него уже никогда не будет таких национал-социалистов, как я и Шерфф» («историк»). Под конец он сказал мне: «Держитесь теперь подальше от этих инструктивных совещаний; слишком тяжко переносить все это».

В итоге я не видел Гитлера несколько недель. Теперь, когда я в состоянии был взглянуть на все со стороны, произошедшее показалось мне гораздо более значимым со всех точек зрения. Но только когда некоторое время спустя мне вновь велели присутствовать на совещаниях в ставке, суть случившегося сразила меня наповал. Когда я вошел в дом, Гитлер, вместо приветствия, уставился на меня долгим злым взглядом, и я неожиданно подумал: этот человек потерял уверенность; он понял, что его смертельная игра движется к заранее предопределенному концу, что Советская Россия не собирается дать себя уничтожить со второй попытки и что теперь война на два фронта, которую он развязал своими бессмысленными, своевольными поступками, сотрет рейх в порошок. Мысли мои крутились дальше: вот почему он теперь не в состоянии держать рядом с собой генералов, которые слишком часто оказывались свидетелями его промахов, его ошибок, его иллюзий и его фантазий; вот почему он жаждет избавиться от них, вот почему он хочет видеть вокруг себя людей, которые, по его ощущению, беспредельно, непоколебимо верят в него.

Оказалось, что единственной из предполагаемых кадровых перестановок стало смещение начальника Генерального штаба сухопутных войск; произошло это в первую очередь под давлением постоянно ухудшавшейся обстановки, а значит, ни Кессельринга, ни Паулюса нельзя было забирать с их постов в Средиземноморье и под Сталинградом. Генерал-полковника Гальдера уволили 24 сентября без нового назначения или какого бы то ни было выражения признания его заслуг. Его дневник – яркий пример великих традиций прусско-германского Генерального штаба, преодолевавшего любые трудности; комментируя свою последнюю встречу с Гитлером, он пишет: «Мои нервные силы истощены, а его уже не те, что были. Мы должны расстаться». Теперь Гитлер готовился следовать совершенно иным принципам командования сухопутными войсками. Их не опишешь лучше, чем следующая краткая запись Гальдера: «Необходимо воспитывать Генеральный штаб в фанатичной вере в идеал. Он полон решимости навязать свою волю всей армии». В другом месте он приводит такие слова Гитлера: «Ввиду стоящих ныне перед армией задач, вместо того чтобы опираться на технические знания, она должна вдохновляться горячей верой в национал-социализм».

С этой новой позиции Гитлер и выбрал на должность начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Цейцлера – к большому для всех удивлению. История назначения Цейцлера представляет интерес, поскольку она наглядно показывает не только различия между Цейцлером и Гальдером и их позициями, но то, как получилось, что после восемнадцати месяцев пребывания на этом посту Цейцлер тоже полностью отстранился от Гитлера и в итоге был уволен в июне 1944 года.

Я уже говорил, что весной 1939 года Цейцлер какое-то время служил в отделе «Л» старшим офицером от сухопутных сил; там, как подчиненный Йодля, он был одним из самых энергичных сторонников единого командования вермахта. Позднее в качестве начальника штаба управления танковых войск он приобрел дополнительный опыт и достойно проявил себя во всех крупных кампаниях. Он был близким другом Шмундта, главного военного помощника Гитлера, и, возможно, именно поэтому Гитлер, который обычно мало обращал внимания на штабных офицеров, даже занимавших высокие должности, знал Цейцлера лично и даже вопреки своим правилам принимал его для личных бесед, кто бы ни был его начальником в данный момент. В середине апреля 1942 года Цейцлер был назначен начальником штаба к главнокомандующему на Западе – опять-таки по предложению Шмундта и личному выбору Гитлера. На этом посту перед ним поставили вполне определенную задачу реорганизовать армию на Западе таким образом, чтобы она была готова для обороны побережий «крепости Европа». Он выполнял эту работу, насколько позволяла обстановка, но усердно и постоянно держал в курсе верховную ставку, присылая копии приказов как по «принципиальным», так и по «частным» вопросам. Кульминационной точкой столь необычного порядка стало нападение на Дьеп 19 августа 1942 года; в первую очередь благодаря донесениям Цейцлера эта история была сильно раздута в докладах верховной ставки; он же, со своей стороны, извлек из нее немало пользы в плане содействия береговой обороне. Так что, видимо, нет причин сомневаться в том, что рассказал один очевидец: «Через несколько дней после Дьепа и серьезного столкновения с Гальдером Гитлер выразил желание в будущем иметь при себе в качестве начальника Генерального штаба армии «кого-нибудь вроде того малого, Цейцлера» – штабного офицера, который, по его наблюдениям, всегда настроен оптимистически и готов на все, которому не придет в голову просить помощи в трудных ситуациях и который не склонен к «бесконечным гальдеровским пересмотрам решений». Может быть, этого было бы и достаточно, чтобы гарантировать назначение Цейцлера, но тут неожиданно объявился Геринг. Наверняка получилось так, что «свой человек» в верховной ставке держал его в курсе дела и в последний момент срочно сообщил ему о том, что там замышляют. Войдя в картографический кабинет, рейхсмаршал произнес: «Мой фюрер, я ночами не сплю из-за ваших бесконечных сложностей с этим господином Гальдером. Вы должны от него избавиться, и я знаю преемника, который сделает так, что вы вообще не будете волноваться: Цейцлер – вот кто вам нужен».

В своем обращении к офицерам ОКХ при вступлении в должность новый начальник штаба подтвердил все, чего ожидали от его назначения. Среди прочего он заявил:

«От каждого офицера штаба я требую следующего: он должен верить в фюрера и в его систему командования. Он должен использовать любую возможность, чтобы распространять эту уверенность на своих подчиненных и свое окружение. Мне не нужны в Генеральном штабе люди, которые не могут отвечать этим требованиям».

Насколько я помню, аналогичный приказ Цейцлер отдал высшим штабам в действующей армии. Он вызвал сильное и неизгладимое чувство. При вступлении в должность Цейцлера повысили в звании до полного генерала. Сначала все свое время он посвящал продолжавшимся яростным боям на Востоке, особенно когда Гитлер решил, что наступил подходящий момент, чтобы покинуть ставку, и вместе со своим ближайшим окружением примерно неделю провел в Берлине. Ежедневная отправка докладов с Украины в рейхсканцелярию по каналам зоны 2 верховной ставки продолжалась почти без изменений, и после всех ударов предыдущей недели «смена декораций», видимо, пошла на пользу Гитлеру, так как избавила от ощущения тревоги. Тем не менее его отсутствие едва ли было совместимо с теми обязанностями, которые он сам себе присвоил, став главнокомандующим сухопутными войсками и к тому же командующим группой армий «А» на далеком Кавказе.

Когда он вернулся, в верховной ставке восстановился обычный распорядок дня, но на инструктивных совещаниях теперь, и долгое время спустя, присутствовали «бараны и козлы отпущения». Цейцлер обращался ко всем и общался со всеми исключительно дружелюбно, и, как это часто случается в узком кругу «высшего света», Геринг и весь «двор» последовали его примеру. Тем временем Йодль постепенно сумел найти выход из темницы «немилости». У него появилась наконец возможность создать подобие «комитета начальников штабов» и таким образом, по крайней мере на данном уровне, придать высшему командованию вермахта какую-то определенную систему – ведь новый начальник Генерального штаба сухопутных войск находился в его подчинении. Но он, видимо, даже не осознал, что такая возможность есть, или, во всяком случае, не использовал ее. Может быть, он слишком хорошо понимал, что даже если бы Цейцлер и согласился, то ни Гитлер, ни главнокомандующие флотом и люфтваффе не допустили бы существования такого рода «теневого кабинета».

И наоборот, не стало сюрпризом, что Цейцлер постарался извлечь выгоду из всеобщего явно доброжелательного к нему отношения, а также, видимо, из слабости положения Йодля, чтобы покончить с дублированием командных обязанностей на Востоке и частично восстановить полномочия, которые потеряло ОКХ. Грубо говоря, под этим подразумевалось устранение Йодля и ОКВ от дел, которые традиционно входили в компетенцию ОКХ как на Востоке, так и на театрах военных действий, находившихся непосредственно под командованием ОКВ. Возможно, это был шанс без лишнего шума очистить таким способом высший орган вермахта от нежелательных элементов и предоставить свободу штабу оперативного руководства ОКВ вкладывать свои умственные способности и всю свою энергию в разработку генеральной стратегии.

Проработав с Йодлем в отделе «Л» в течение нескольких лет, Цейцлер слишком хорошо знал проблемы «высшей системы». Однако нет никаких свидетельств тому, что во время их встреч с Йодлем эта тема обсуждалась. Если судить по его делам, то, похоже, он счел более неотложным сразу же предпринять некоторые практические шаги с целью выяснить, какую же роль Йодль будет играть в руководстве операциями на Востоке. Видимо, он не нуждался в совете кого-то из «нейтральных» членов верховной ставки, а просто выбрал самый простой способ получить то, что хотел, – договорившись, что в будущем он будет первым докладывать на дневных совещаниях; при любой возможности он появлялся и на вечернем совещании. Получил он согласие и на другое нововведение – обсуждать наши планы и намерения на Востоке на специальных встречах с Гитлером наедине (в присутствии только стенографистки). Эти новшества, конечно, возникли не вдруг, но явно не встретили никаких возражений. В результате регулярный отчет Йодля об обстановке на Востоке стал ненужным и он лишился возможности вмешиваться в командование сухопутными войсками, что являлось правилом со времен Судетского кризиса 1938 года.

Естественным продолжением послужило то, что Цейцлер попытался покончить с театрами военных действий ОКВ и восстановить на них прерогативы армии. Неизвестно, ставил ли он этот вопрос перед Гитлером, но в любом случае согласия последнего он не получил. Можно предположить, что после этой неудачи он шел все дальше и дальше по пути отстранения ОКВ от всех дел, связанных с Восточным фронтом, и, например, строго запретил офицерам оперативного отдела штаба армии предоставлять ОКВ любую информацию когда бы то ни было. Несмотря на мои неоднократные протесты, Йодль с этим смирился и вслед за этим решил, что достаточно просто воспроизводить ежедневный доклад об обстановке из ОКХ, который Цейцлер устно дополнял и конкретизировал на совещании. В итоге и Йодль, и штаб ОКВ очень скоро оказались вне процесса обсуждения и принятия решений по вопросам, касавшимся Восточного фронта, хотя эти решения неизбежно существенно влияли как на другие театры войны, так и на ситуацию в целом.

Хойзингер, говоря, правда, о более позднем периоде, утверждает, что «ОКВ делало все, что могло, чтобы держать нас (ОКХ) в стороне от своих театров войны». Это не так, вот факты: в отличие от Цейцлера ни я, ни Йодль даже косвенно не отдавали приказа о том, что следует или даже что можно утаивать от ОКХ какую-либо информацию относительно театров войны ОКВ. Во всяком случае, до сентября 1944 года в оперативном отделе сухопутных войск всегда имелся офицер, занимавшийся этими театрами. Отдел разведки по иностранным армиям Запада, который отвечал за оценку положения противника на всех театрах войны ОКВ, оставался частью штаба армии, несмотря на все попытки ОКВ забрать его себе. Командующие на этих театрах, даже если они были офицерами люфтваффе, как в случае с Лором на Юго-Востоке и позднее с Кессельрингом в Италии, занимали должности командующих группами армий и в качестве таковых находились в постоянном контакте с ОКХ. Их ежедневные доклады об обстановке регулярно поступали в ОКХ и слово в слово повторяли доклады, которые отправлялись в ОКВ. Поэтому даже если бы ОКВ наложило аналогичный запрет на информацию о «своих» театрах, как это сделал Цейцлер в отношении Восточного фронта, ОКХ в состоянии было бы оставаться в курсе событий на театрах войны ОКВ, постоянно получая данные по другим каналам.

Цейцлер начинал со здравых, всем понятных идей, но его усилиями, в комбинации с бесхребетностью Йодля, высший командный орган вермахта окончательно раскололся в самой главной сфере своей деятельности, то есть в сфере руководства боевыми действиями на суше, на два параллельных штаба. Это означало, что штаб оперативного руководства потерял возможность предоставлять согласованные рекомендации Верховному главнокомандующему, то есть выполнять свою истинную задачу. В результате такого раскола высшего военного органа единственным «победителем» оказался Гитлер, ставший в буквальном смысле слова единственным человеком, который имел полную информацию обо всех театрах военных действий.

Генерал Шерфф однажды задал Гитлеру вопрос насчет разделения штабов и штабной работы на высшем уровне. Говорят, Гитлер сказал, что сам он не был сторонником такого разделения, но оно стало неизбежным, поскольку он не знал ни одного генерала, способного взять на себя все. Он считал, что Цейцлер будет его советником по вопросам тактики на Востоке, а Йодль – по более широкому спектру вопросов, например по береговой защите «крепости Европа». В его обосновании игнорируется один реальный факт: в действительности за этим стоял хорошо испытанный принцип Гитлера – «разделяй и властвуй».

Схема 3

ВЫСШЕЕ КОМАНДОВАНИЕ ВЕРМАХТА

Состояние осенью 1942 года

Единоличная власть Гитлера

Примечания:

2. Штабы ОКМ и ОКЛ остались под началом своих главнокомандующих.

3. По мере постепенной дезинтеграции базовой системы в сухопутных войсках появились новые структурные наименования, например:

артиллерийская дивизия – дивизия без пехоты; армейская группа – ослабленная армия;

боевая группа или группа – соединение из представителей всех родов войск непостоянного состава – от нескольких дивизий до одного батальона.

4. Другие структуры, созданные к концу войны, не указаны как несущественные.

Так что это были дальнейшие и окончательные шаги на пути дезинтеграции высшей командной системы вермахта. Они полностью противоречили тем принципам, которые Йодль с Цейцлером проповедовали в мирное время. Их и надо было придерживаться в момент поступавших тогда сигналов опасности. Поэтому в дни Сталинградской битвы, которая вскоре последовала, Йодль оказался не более чем зрителем, и Цейцлер в одиночестве вел борьбу с Гитлером. Эта дихотомия стала клеймом германской стратегии на всех последующих этапах войны и на востоке, и везде. Разумеется, в самом общем смысле ОКВ еще несло некоторую ответственность за Восточный театр, но стало, и остается до сих пор, общей практикой возлагать всю ответственность за это или за то, что произошло на Восточном фронте, на ОКВ. Это исторически неверно и противоречит фактам, поскольку в действительности в тот период с ОКВ сняли эту ответственность[209].

Первые несколько недель после назначения на должность начальника Генерального штаба все шло в пользу генерала Цейцлера, и он, без сомнения, стал самой влиятельной персоной среди гитлеровских военных советников. Он быстро нашел пути и способы спокойно обходить препятствия в виде театров войны ОКВ, во всяком случае когда затрагивались его интересы. Гитлеровские планы предусматривали замену измотанных дивизий с востока свежими силами с запада, и Цейцлер просто использовал этот процесс для того, чтобы поддерживать численность войск на востоке на должном уровне. Со временем это приводило к тому, что перебрасываемые на восток дивизии не были ни оснащены, ни обучены, ни каким-то другим образом подготовлены для использования на этом театре военных действий; штаб ОКВ узнавал о переброске только через начальника службы передвижения войск вермахта, когда части были уже на пути к пунктам погрузки. Точно так же зачастую нарушались приказы Гитлера, когда стоял вопрос о переброске частей с востока на запад, даже если только на отдых или восстановление сил. Правда, обстановка на востоке была сложной, а силы на западе осенью 1942 года неоправданно большими, но такой порядок означал, что рассеивались наши ограниченные резервы и рушилось долгосрочное планирование.

Примерно в это время штаб оперативного руководства ОКВ прилагал усилия к тому, чтобы вдохнуть новую жизнь в истощенные войска сухопутной армии на востоке самым простым и самым очевидным способом, а именно за счет излишков резервов, имевшихся в наличии у других видов вооруженных сил, главным образом у люфтваффе. Поддержки в ОКХ мы не получили. На самом деле сначала мы действовали вместе и после долгих убеждений заставили Кейтеля собрать все свое мужество и представить Гитлеру проект приказа ОКВ, в котором значилось, что флот должен передать сухопутным войскам десять или двадцать тысяч человек, а люфтваффе пятьдесят тысяч (изначально мы предлагали цифры в два раза большие, но Кейтель их сократил). Однако не успел этот приказ выйти, как на следующем же совещании в ставке ко мне подошел начальник штаба ОКЛ и с беспокойством спросил, не я ли инициатор этого указания. Когда я ответил «да», Ешоннек с ухмылкой сказал: «Тогда вам лучше кое к чему приготовиться!» Вскоре после этого появился Геринг, он не удостоил меня ни единым словом, а обратился с негодованием прямо к Гитлеру. Гитлер сделал вид, что ничего об этом не знал, Кейтель явно был готов тут же запеть на другой лад и не возражать, поэтому Геринг и выдал громовым голосом свой любимый лозунг, что он не собирается переодевать своих молодых национал-социалистов в серую (имея в виду реакционную) форму сухопутных войск. Вместо этого он готов сформировать дивизии люфтваффе, но при условии, что они все, от командира дивизии до последнего солдата, будут состоять из личного состава люфтваффе.

Так пробил час для появления несчастных авиаполевых дивизий. Гитлер сразу согласился, хотя своего приказа не отменил; он потребовал у Геринга вдвое больше людей и таким образом избежал необходимости просить еще кого-то у ОКМ; Йодль вел себя так, будто все это не имело к нему никакого отношения, и, несмотря на мои просьбы, меня не поддержало даже ОКХ.

Десять и следом еще десять авиаполевых дивизий были сформированы на удивление быстро, но это не помогло сухопутным войскам так, как могли бы помочь им высококлассные резервисты люфтваффе, заполнив зияющие бреши в закаленных боями армейских формированиях. Авиаполевые дивизии полны были боевого задора, но с самого начала страдали от характерных для них недостатков: неопытного руководства, недостаточной выучки частей и в какой-то степени несоответствующего оснащения. Не спасало их и то, что Гитлер проявлял к ним особую чуткость и на инструктивных совещаниях имел обыкновение игнорировать сообщения о неудачах этих частей в тяжелых боях как не заслуживающие доверия. Осенью 1943 года ОКВ наконец добилось, чтобы они вошли в состав сухопутных войск, но это не означало, что их боеспособность когда-нибудь достигала среднего уровня боеспособности армейской дивизии, не помогло и название «штурмовая дивизия», которое дал им Гитлер, выказав тем самым особое к ним отношение.

Небольшие пополнения, которые начали прибывать с октября месяца, частично с запада, частично в виде первых авиаполевых дивизий, позволили добиться лишь некоторых локальных успехов на южном фланге Восточного фронта и не более того. Многочисленные временные тактические меры, которые, на радость Гитлеру, без устали придумывал Цейцлер, принесли не больше пользы. Между тем в конце октября верховная ставка готовилась к возвращению в Восточную Пруссию. Цели наступления остались неизменными – Кавказ, Терек и, прежде всего, Сталинград, где уже недели шли бои за важные дороги, отдельные заводы и жилые кварталы. В опасных точках на многих других участках фронта тоже не произошло никаких изменений, особенно в низовьях Дона, теперь этот сектор вместо итальянцев заняла 3-я румынская армия. Новая угроза возникла в Северной Африке, где 23 октября началось мощное наступление англичан на армию Роммеля. Единственным светлым пятном на столь мрачной картине положения Германии в целом была подводная война, достигшая к тому времени максимального успеха как в противодействии морским конвоям, так и в операциях в удаленных районах. Однако ОКВ по-прежнему не принимало в этом участия и не могло влиять на устойчивый износ люфтваффе, который сказывался и на подводной войне.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.