Хрупкое самодержавие

Хрупкое самодержавие

Система власти, существовавшая при слабоумном Федоре, как ни странно это выглядит из сегодняшнего дня, была много прочнее. «Блаженного» царя любили и наделяли всякими симпатичными чертами; распорядительного правителя побаивались и, в общем, ценили. Небесное и земное шли рука об руку, поддерживая друг друга.

Когда Федора не стало, у Годунова хватило ловкости занять престол, но не меньше ума и удачливости требовалось, чтобы там удержаться. Ум иногда подводил, удача тем более.

Боярство, ослабленное, но так и не сломленное при Грозном, смотрело на Бориса как на выскочку и только ждало, когда он споткнется. Поднявшись на самую вершину властной пирамиды, Годунов был там в сущности одинок. Он мог рассчитывать на поддержку патриарха, родственников и – до определенной степени – на дьяческую бюрократию. До служилого дворянства, интересы которого представлял неродовитый царь, сверху было далеко, да и настроения дворянства мало чем отличались от настроений народа: огромная дистанция между низами и государем требовала благоговения, а ему взяться было неоткуда.

Борис очень боялся заговоров и пошел обычным для не уверенных в себе правителей путем: создал развернутую шпионскую сеть, возглавляемую верным человеком Семеном Никитичем Годуновым. Лазутчики шныряли повсюду, вынюхивая крамолу; бояре боялись сказать лишнее слово даже у себя дома, так как среди слуг обязательно имелись соглядатаи.

Однако, чтобы править подобным манером, требовался настоящий террор, как при Опричнине, но его не было. Это объяснялось и личными качествами Бориса, и истощением страны. К тому же боярство и народ вряд ли стерпели бы от «небожественного» государя измывательства, которые безропотно сносили от Ивана Грозного.

В результате получилось ни то, ни сё: боялись – но не слишком; не бунтовали в открытую – но шептались по углам.

Великий государь. С. Иванов

Молва, всегда злоязыкая, к Борису была особенно немилосердна. Как уже говорилось, всякое несчастное событие приписывалось его козням. Когда в 1591 году к Москве подошел крымский хан, говорили, что его позвал Годунов, желая отвлечь народ от разговоров про угличское убийство; когда после большого пожара царь стал оказывать помощь погорельцам, распространился слух, что царь нарочно поджег Москву – дабы покрасоваться своей щедростью. И так длилось год за годом.

Бориса иногда называют одним из ранних «политтехнологов», но Годунов не очень хорошо понимал законы этой хитрой науки. Пытаясь манипулировать общественными настроениями, он допускал серьезные ошибки. Главная из них состояла в заблуждении, что сознание масс организовано так же, как сознание отдельно взятого человека. Однако, если индивиду свойственно испытывать благодарность, когда ему делают что-то хорошее, массовое сознание устроено совершенно иначе. «Они любить умеют только мертвых», – обижается пушкинский Годунов, и опять ошибается.

В государстве «ордынского» типа с его обязательной сакрализацией верховной власти народ отлично умеет любить государей, но благодарность за милости тут совершенно ни при чем. Их скорее воспринимают как слабость или даже как проявление виноватости (чем и были вызваны упорные антигодуновские слухи). Правило здесь простое: чем выше степень благоговения, тем выше и народная любовь. Вот почему даже чудовищная жестокость, если она выглядит мистически иррациональной, не порождает в массе ненависти, зато строгость рациональная и умеренная воспринимается как притеснение и вызывает протест.

В своей внутренней политике Годунов предпочитал действовать гуманными методами, но подобный курс эффективен лишь в системах «гуманной» (то есть человеческой), а не «божественной» власти. В обществах тоталитарного типа между властью и населением существуют отношения принципиально иного склада: как между взрослым и маленьким ребенком или как между классным руководителем и младшеклассниками, поэтому реакции народа на действия власти всегда «инфантильны». «Строгого учителя» трепещут и слушаются, «мягкого» начинают ни во что не ставить.

Чем больше Годунов убеждался в том, что завоевать народную любовь не получается, тем сильнее развивалась в нем подозрительность. В летописи высказывается предположение, что это дьявол внушил царю мысль знать обо всем, что ни делается в государстве, и что у Бориса «терние завистныя злобы цвет добродетели помрачи». Доносчиков на собственных господ щедро награждали, в связи с чем широко распространились оговор и клевета. В последние годы умный Борис доходил и до мер явно глупых: кажется, он постановил, чтобы все у себя дома, перед трапезой, читали обязательную молитву за здравие царского семейства.

Всё это, конечно, вызывало раздражение и накаляло общественную атмосферу, однако, хоть современники много жаловались на суровости годуновского режима, список репрессий этой исторической эпохи недлинен, а кары выглядят довольно травоядными.

Царствование Бориса отмечено двумя крупными «политическими процессами».

Жертвой первого стал всё тот же Богдан Бельский, на котором в 1584 году был впервые опробован инструмент «народного гнева». При Иване Грозном заговорщика несомненно подвергли бы какой-нибудь изуверской казни; Годунов же через несколько лет простил былого соперника и стал доверять ему большие государственные дела, хоть близко к столице не подпускал.

При всем своем авантюризме и гоноре Бельский был человеком дельным, и правитель это качество ценил.

В 1599 году, достигнув высокого чина окольничего, Бельский получил задание построить на южном рубеже крепость Царев-Борисов, которой отводилась роль опорного пункта всей противокрымской обороны. Крепость была быстро выстроена и заселена, поскольку Бельский щедро расходовал собственные средства, весьма значительные. Через пару лет она стала настоящим городом, где стоял сильный гарнизон. Бельский жил там на широкую ногу, очень гордый своими достижениями, и как-то раз имел неосторожность пошутить, что Борис – царь московский, а он-де царь «царь-борисовский». Этот каламбур остроумцу дорого обошелся. В столицу немедленно полетел донос, что наместник ставит себя выше государя. Годунов, и так относившийся к Бельскому с подозрением и, очевидно, уже раскаивавшийся, что дал ненадежному человеку в руки такую силу, велел схватить крамольника.

Поступили с Бельским типично по-годуновски: убить не убили, но «лишили чести», в назидание другим – выщипали бороду, выставили на позор и отправили в ссылку.

Высказывают предположение, что Бельского спасло заступничество жены Годунова, которой он приходился двоюродным братом, но так же бескровно Борис расправился с другим вельможей, которого считал опасным – Федором Никитичем Романовым. Это тоже был человек с характером, к тому же глава первого по влиянию боярского рода, в свое время боровшегося с Годуновым за власть. В 1601 году в доме у одного из братьев Федора Романова по доносу учинили обыск и нашли «отравное зелье». Возникло дело о покушении на государя. Вероятнее всего, Романовы стали жертвой волны всеобщего кляузничества, распространившегося среди боярских слуг, но существует и версия, согласно которой яд был подброшен по приказу главы сыскного ведомства Семена Годунова.

Как бы там ни было, царь охотно ухватился за возможность избавиться от оплота глухой боярской оппозиции. Арестовали пятерых братьев Романовых с родственниками, друзьями и приближенными. Опять обошлось без казней, но очень многих отправили в ссылку, а самого Федора Никитича, чтобы не помышлял о царском венце, постригли в монахи под именем Филарета.

В результате и Богдан Бельский, и Федор Никитич благополучно пережили своего гонителя, а Филарет хоть сам царем и не стал, но впоследствии сделался правителем государства и основал дом Романовых.

К числу других «зверств» Годунова можно отнести разве что запрет жениться двум самым знатным князьям – Федору Мстиславскому и Василию Шуйскому, чтоб не соблазнялись мечтами об основании собственной династии.

В начале нового столетия на страну обрушилась череда несчастий. Начиная с 1601 года выдалось три аномально бессолнечных лета, следствие глобального похолодания, от которого страдала вся Европа, и больше всего – северная ее часть, где даже в августе случались морозы.

На Руси начался страшный голод, достигший к третьему неурожаю чудовищных размеров, так что дошло до людоедства (пишут, на постоялых дворах убивали проезжих и на рынках торговали пирогами с человеческим мясом). Из-за истощения начались эпидемии.

Годунов с присущей ему энергией попытался исправить ситуацию, но опыта преодоления продовольственного кризиса подобных масштабов ни у кого не было, и сначала сделалось только хуже.

Царь больше всего заботился о благополучии москвичей, поскольку голодный бунт в столице представлял бы опасность для власти. Правительство стало подкармливать горожан и обеспечивать их работой – в результате нахлынули толпы со всех сторон, и запасы хлеба быстро кончились. Попробовали раздавать деньги – это привело лишь к невероятному взлету цен, так что человеку не хватало на пропитание уже и копейки в день (это была вполне солидная денежная единица).

Как водится в государстве «ордынского» типа, расцветала коррупция – многие должностные лица, приставленные к раздачам продовольствия и денег, нагревали на этом руки. Пойманных лихоимцев и спекулянтов Борис, отойдя от своей обычной гуманности, велел предавать казни – не помогало и это. В одной только Москве от голода умерло 127 тысяч человек.

Простые люди, разумеется, роптали не на природу и даже не на казнокрадов, а на Годунова. Психология жителей самодержавной страны была устроена специфическим образом: народ считал себя не участником государственной жизни, а как бы благоговейным свидетелем взаимоотношений Небесного Бога с богом земным. В зависимости от того, как складывались эти отношения, народ становился или благополучателем Божьих милостей, или громоотводом Божьего гнева. При этом, если царь «природный», всякое природное несчастье принималось как Божья кара против грешного народа, но Борис был государем сомнительным, и тяжкое испытание расценивалось как Божья кара против грешного царя.

В конце концов Годунов все-таки нашел меры для выхода из продовольственного кризиса: произвел учет запасов зерна по всей стране, перераспределил излишки из благополучных областей в неблагополучные, ввел твердые цены на хлеб, а бесплатную выдачу оставил только для вдов, сирот и нищих. Все эти меры для тогдашнего времени были новаторскими.

Дела пошли лучше, а в последнюю осень годуновского правления выдался обильный урожай, и кризис закончился, так что одной из причиной государственного коллапса стал не сам голод, а его побочный эффект – массовая люмпенизация населения.

Угроза голодной смерти согнала с места и, выражаясь по-современному, маргинализировала множество крестьян, горожан, в особенности же боярских и дворянских холопов, выгнанных хозяевами, которые больше не могли содержать слуг. Среди этой публики хватало людей, не привычных к труду, зато умеющих обращаться с оружием.

Некоторые устремились на юг, в степи, пополнив ряды казачества. (Скоро, привлеченные хаосом, они вернутся обратно с войском Самозванца.) Но очень многие остались на Руси, сбиваясь в разбойные шайки. Раз нельзя было заработать пропитание, его добывали силой.

Пользуясь тем, что правительству не до борьбы с преступностью, «гулящие» начали собираться в немаленькие отряды – это позволяло грабить целые города. Один из атаманов, некто Хлопко (по прозвищу ясно, что из бывших барских холопов), оказался особенно дерзок и удачлив, так что сумел собрать собственное войско, разорявшее окрестности столицы. Проблема была настолько серьезной, что осенью 1603 года пришлось снаряжать против Хлопка военную экспедицию, которую возглавил видный царский воевода Иван Басманов, имевший высокий чин окольничего. Вместо того чтобы спасаться бегством, разбойники (да, пожалуй, уже не разбойники, а повстанцы) дали стрельцам бой – и бились столь упорно, что Басманов был убит. Правда, погиб и Хлопко, после чего уцелевшие бунтовщики рассеялись.

Это кровавое столкновение было предвестием больших потрясений, до которых оставалось уже совсем мало времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.