Гонор и шпаги

Гонор и шпаги

Французскую Фронду одни авторы пытались рассматривать с позиций «классовой борьбы», другие — религиозной, третьи — борьбы сторонников войны и мира. И все это не выдерживало критики. Потому что, как показали современные французские историки, это была вообще борьба не идей, а амбиций. Амбиций принцев, дворянской вольницы, парламентариев. То есть сил разнородных, заведомо не способных договориться между собой. А сходных лишь в одном — в оппозиции центральной власти. У принцев щедрые подачки королевы только разожгли аппетиты. А Конде, выступив опорой власти, совершенно обнаглел, счел себя первым лицом в государстве. Мазарини, кстати, и свой карман не забывал, приписывал себе богатые аббатства, губернаторства, пристраивал многочисленную итальянскую родню. Но когда решил выдать одну из племянниц-«мазаринеток», Лауру Манчини, за внебрачного внука Генриха IV де Менкера, Конде учинил скандал. Объявил, что не допустит союза «отпрыска короля и простолюдинки». Саму же попытку брака квалифицировал как «фамильное оскорбление», нанесенное ему лично, и потребовал за это денежных «милостей» и несколько городов в Нормандии. Королеву Конде тоже достал. Подослал к ней своего капитана Жерзе, чтобы тот объяснился ей в любви. Анна высмеяла и прогнала нахала. Но Конде и это объявил личным оскорблением с намеком на материальную «компенсацию». И сговаривался с другими принцами, угрожая бунтом.

Тогда и королева пустилась в интриги. Поскольку принцы и между собой враждовали, Анна через свою наперсницу де Шеврез сговорилась с Гонди и Гастоном Орлеанским. Они охотно пошли на контакт, рассчитывая хапнуть дополнительные выгоды. Королева и Мазарини понадеялись, что обрели достаточную опору, и арестовали смутьянов — Конде, Конти и Лонгвилля. Это вызвало бурный восторг у парижан. Но знать восприняла арест как наступление на свои «свободы», и забурлило по всей стране. Аристократы собирали отряды, Тюренн со своей армией перешел на сторону испанцев. А в награду за «верность» пост главнокомандующего на северном фронте пришлось дать Гастону Орлеанскому. Его сразу разбили, и в августе 1650 г. испанцы и сторонники Конде подступили к Парижу. Франция была в панике, противники разграбили окрестности столицы — но таким образом сами себя оставили без источников снабжения и вынуждены были уйти обратно.

Правительство попыталось использовать для усмирения авторитет короля — как водилось во Франции, многие города и дворяне отказывались выступать персонально против монарха. Весь двор снялся с места и с теми войсками, которые удалось собрать, поехал по стране. В Руан, потом в Бургундию, в Аквитанию, Бордо. Там, куда прибывал король, действительно удавалось достичь согласия, но едва он уезжал, волнения возобновлялись. И двор вернулся в Париж, по сути ничего не добившись. Бунтовали Гиень, Ангумуа, Перигор, собирали отряды фрондеров Буйонн, Латремуй, Ларошфуко, Ленэ. А аристократы, сохранившие «верность» Анне, откровенно ее шантажировали, вымогая пожалования. Гонди пришлось дать ряд аббатств и сан кардинала, Нуармутье — г. Аррас, принцам Вандомским — адмиралтейство. Единственную удачу обеспечили королевские полки Дюплесси-Пралена на восточном фронте. Они нанесли поражение Тюренну и испанцам, и мятежный маршал одумался. Оставив армию, приехал на переговоры, и Мазарини снова его перекупил.

Кромвель в это же время подавлял своих противников куда жестче и решительнее. Утопив в крови Ирландию, он с корпусами Ламберта и Флитвуда обрушился на Шотландию. В сентябре 1650 г. в Данбаре они внезапно атаковали втрое превосходящую армию шотландцев и роялистов под командованием Лесли и разбили, противник потерял 4 тыс. убитыми. В британской литературе нередко округло указывается, будто с протестантами-шотландцами Кромвель обходился более гуманно, чем с ирландцами. Ну что ж, в нашем мире все относительно. В этом смысле можно и впрямь сказать, что английские солдаты в Шотландии вели себя «более гуманно». Потому что убивали не всех подчистую, а только взрослых мужчин. А мальчикам от 6 до 16 лет «всего лишь» рубили правую руку, чтобы не были мстителями за отцов. И женщин тоже не убивали. Захватив шотландок, кромвелевцы «всего лишь» отрезали или выжигали им груди — чтобы не рожали новых мстителей.

А вот в военном деле Кромвель опять показал себя не блестяще, потерпел ряд поражений. Из-за этого планы «блицкрига» сорвались, и война приняла затяжной характер. Зимой обе стороны несли куда большие потери не от боев, а от холодов и болезней. Перелом обеспечил Ламберт. Одержал победы под Гамильтоном и Инвенкейтингом. Лесли попытался прорваться на юг, в Англию, но корпуса Кромвеля, Ламберта и Харрисона соединились, вынудили противника дать сражение и окончательно разгромили при Ворчестере. Шотландцы вступили в переговоры и покорились. Карл II бежал во Францию. Его приближенные и военачальники, попавшие в руки врагов, были повешены.

Франция же скатывалась в хаос. Пользуясь общим раздраем, снова принялся качать права Парижский парламент. Требовал «свобод», удаления Мазарини, расследования «злоупотреблений». На сторону парламента переметнулись Гастон Орлеанский и Гонди, понадеявшись таким способом добиться большего, чем от королевы. Гонди стал настоящим хозяином Парижа — он содержал целую свору куплетистов, готовых опорочить любого, завел штат платных подстрекателей, способных в любой момент поднять сотни воров и грабителей из городских трущоб. А парламент, получив высокопоставленных лидеров, в 1651 г. вообще сорвался с цепи. И учинил переворот. Провозгласил Гастона наместником престола и главнокомандующим, войскам предписывалось повиноваться только ему. Чтобы завоевать симпатии дворян, Гастон и Гонди потребовали освобождения Конде, Конти и Лонгвилля (арестованных прй их активном участии). А чтобы королева не сбежала из-под контроля, как в прошлый раз, мятежники блокировали Пале-Рояль.

Анна с сыном и кардиналом и впрямь тайно готовились к отъезду, но удрать успел только Мазарини. Королеве и Людовику пришлось пережить жуткие часы — чернь ворвалась во дворец проверить, на месте ли монарх. Короля, уже одетого для бегства, уложили в постель под одеяло, объявили, что он спит, и простолюдины с великим почтением долгой вереницей шли мимо на цыпочках, любуясь на «почивающего» юношу. А тем временем у дворца шел митинг и народ орал, что Анну надо бы отвезти на Гревскую площадь и оттяпать голову. Но лидеры сумели удержать толпу от крайностей. Для них было выгоднее сохранить королеву живой, но полностью зависимой от себя. И в ходе переговоров ей пришлось соглашаться на все требования. Впрочем, она считала себя вправе обещать что угодно — Людовику скоро исполнялось 14, а после совершеннолетия он вовсе не обязан был соблюдать договоренности матери.

А сбежавший Мазарини заехал в загородный замок, где содержались арестованные принцы, сам освободил их и не преминул извиниться, свалив их заключение на Гастона и Гонди. После чего кардинал обосновался в замке Брюле и установил связь с королевой, надеясь на скорое изменение ситуации. Его прогнозы вполне оправдались. Прибытие в столицу Конде, Конти и Лонгвилля легкомысленные парижане приветствовали столь же бурным восторгом, как и их арест. Но все немедленно перессорились — принцы, дворяне, парламент. Конде был возмущен тем, что пост главнокомандующего достался Гастону, Гонди напоминал парижанам, как Конде их подавлял. А королева играла на этом и по подсказкам Мазарини лавировала между группировками.

Смуты охватили в это время и «благополучную» Голландию. Здесь усилилось противостояние между оранжистами и олигархами. Конфликт усугубился отношением к событиям в Англии. Оранжисты поддерживали Карла II и роялистов — для дворян это было вопросом чести. А олигархи делали ставку на индепендентов. Сочли, что власть радикалов усугубит британский развал. И сперва это было действительно так, чем и пользовались голландцы, беспардонно вытесняя англичан с рынков, прижимая в колониях, захватывая их корабли. Но и внутри Голландии политические ссоры дошли до того, что штатгальтер Вильгельм II Оранский предпринял попытку вооруженного переворота. Имел частный успех, но народ, которому драки в верхах были безразличны, его не поддержал. А работодатели-олигархи запугали зависимые от них массы «диктатурой», и Вильгельму пришлось идти на компромисс с тузами и банкирами. Хотя как раз их всевластие было для простонародья сущим бедствием. Из-за мизерной зарплаты и роста цен люди не выдерживали, и в 1651 г. произошли восстания мануфактурных рабочих в Бриле и Мидельбурге.

Ну а в Англии междоусобицы завершились, и Кромвель усиливал собственную власть. Своего зятя Флитвуда он поставил наместником Ирландии, а близкого ему Монка — Шотландии. «Охвостье» парламента послушно принимало любые предложения диктатора. Например, закон о смертной казни всем ирландцам, причастным к восстанию (и казнили 100 тыс.). Был принят и «Закон о богохульстве», по которому вводились преследования инакомыслящих, ничуть не уступающие инквизиции. Правда, клика Кромвеля, дорвавшись до управления страной, примеров моральной чистоты отнюдь не подавала, а ударилась в откровенный разгул обогащения. Сам диктатор нахапал себе имения, приносившие годовой доход 7 тыс. фунтов стерлингов. Разворачивались невиданные по размаху спекуляции вокруг конфискованных земель и имущества, и юристы сколачивали целые состояния, обосновывая права на спорные приобретения, обеляя вымогателей и грабителей.

Но и с беспределом голландских хищников новые хозяева Англии мириться не собирались. Сначала Кромвель предложил Генеральным Штатам заключить союз, что нидерландским олигархам не понравилось. Ведь это значило отказаться от идеи мировой монополии, ограничить притязания в отношении британских колоний. И союз отвергли. В ответ Кромвель издал «Навигационный акт», по которому в Британию разрешался ввоз товаров только на английских судах или на судах стран-производителей. А это ущемляло интересы голландцев — они-то были в основном не производителями, а посредниками. Олигархи возмутились, потребовали отмены акта. А когда Кромвель отказал, объявили Англии войну.

Голландцы при этом были уверены в явном превосходстве своего флота. И действительно, их эскадры под командованием адмирала Тромпа в лобовых сражениях начали громить англичан. Но и в Британии нашлись отличные флотоводцы — Блейк, Монк, которые в полной мере оценили уязвимые места Нидерландов. «Морская империя» жила на привозных товарах и сырье, богатела за счет колоний и перепродажи чужих изделий. То есть имела огромные коммуникации. И отряды английских рейдеров и корсаров ринулись захватывать и уничтожать суда противника, разбросанные по океанским трассам. Вдобавок Монк применил другую тактику. Стаи мелких кораблей и лодок, базирующиеся по разным портам и бухтам английского побережья, начали перехватывать вражеские суда в Ла-Манше и Северном море. И таким образом установили блокаду нидерландских берегов…

Пока по морям гремели пушки и шли ко дну нидерландские и английские парусники, во Франции противостояние вступило в новую фазу. Анна Австрийская, подготовив соответствующую почву, устроила торжественное празднование совершеннолетия короля — тем самым автоматически завершилось «наместничество» Гастона. А скандалист Конде вообще не явился на церемонию. Королева этим немедленно воспользовалась и объявила, что он нанес оскорбление королю. При такой постановке вопроса ее поддержали многие дворяне, примкнули враги Конде. Он обиделся, уехал на юг в свою крепость Мострон, завязал переговоры с Испанией и Кромвелем и стал собирать войска против Людовика и его союзников. Правда, стекался всякий сброд — мятежные дворяне, крестьяне, дезертиры. Но на сторону Конде перешли 4 полка Маршена, державшие фронт в Каталонии, многие города, а испанцы прислали деньги и боеприпасы.

Тем, кто уже считал себя властителями Франции: Гастону, Гонди, Конти, Парижскому парламенту во главе с Брусселем, пришлось признать Конде мятежником — он же выступал и против них. И тогда король вдруг выразил готовность самому возглавить подавление бунта. «Правителей» это нисколько не обеспокоило, и сами они отнюдь не поспешили присоединиться к Людовику и менять столичные развлечения на походную жизнь. Хотя король действовал по плану, разработанному вместе с Мазарини. И целью его было наконец-то выбраться из-под опеки парижских лидеров, чтобы раздавить не только Конде, но и их. Людовик назначил сбор войск в Пуатье. Следом за ним туда выехала Анна Австрийская. И весь двор. Такому «постепенному» бегству легкомысленная столица не придала значения.

Солдат у короля было всего 4 тыс. Но Людовик с матерью сочли, что важнее разделаться с внутренними врагами, и начали снимать части с внешних фронтов. С севера вызвали д’Аркура с 3 тыс. бойцов — хотя испанцы из-за этого захватили Дюнкерк. Полки Омона и Лаферте-Сентерра направили против мятежной армии Маршена, и она была разгромлена — хотя из-за этого пришлось сдать испанцам Каталонию. На сторону короля перешел герцог Буйонн, прибыл со своими частями Тюренн — потому что всегда был соперником Конде. Ну а Мазарини купил у курфюрста Бранденбурга и рейнских князей, как он писал, «старые полки, шведы и гессенцы, лучшие, но очень дорогие», и явился с 8 тыс. солдат.

Заносчивый Конде пытался действовать нахрапом, перешел в наступление. Захватил Сент, Тайбур, Тонне-Шаранте, осадил Коньяк и Ангулем. Но Людовик с миру по нитке уже собрал солидные силы, назначил Тюренна главнокомандующим. Натиск противника отразили и стали брать реванш. Королевская армия подступила к мятежному Анжеру, и здешний епископ сумел договориться о сдаче на единственном условии — чтобы победители грабили не город, а только предместья. Потому что обойтись вообще без грабежей было никак нельзя. Ни наемникам, ни своим же французским солдатам такая победа очень не понравилась бы.

Людовик двинулся на Орлеан. Но там возглавила оборону дочка Гастона, создавшая себе штаб из трех буйных графинь, «женщин-маршалов» де Монбазон, де Шатильон и де Фьеси. Они выдвинули лозунг, что если во Франции не хватает «настоящих мужчин», на их место найдутся достойные женщины. И обстановка в Орлеане напоминала весьма причудливую фантасмагорию. Предводительницы создали свою ставку вроде «амазоночьего» лесбийского царства. Но и «настоящих мужчин» из офицеров и солдат щедро поощряли собственными телами. Зато и дисциплину среди гарнизона и горожан установили жесточайшую. По одному лишь подозрению в измене или желании капитулировать людей тащили в тюрьму, подвергали пыткам — «амазонки» любили принимать в этом личное участие. А после истязаний провинившихся, как «не мужчин», лишали соответствующих органов и вешали на стенах.

Поэтому королевская армия наткнулась в Орлеане на стойкое сопротивление. Но осаждать и штурмовать его не стала — главное было перехватить самого Конде. Его сбродное войско быстро таяло, примкнувшие было крестьяне дезертировали. Армии встретились 7 апреля 1652 г. при Тонне-Шаранте, и Тюренн разгромил мятежника вдребезги. Бунташные города тут же стали присягать Людовику, а Конде с небольшим конвоем бросился через всю Францию к Парижу, куда и вступил, встреченный… ну, конечно же, бурными восторгами жителей.

Хотя населению провинций было не до восторгов. Им доставалось ото всех. Отряды фрондеров устраивали чудовищные расправы над сторонниками короля, чиновниками, откупщиками — варили в котлах кожевников, сжигали, резали. Королевские солдаты вешали фрондеров, а, войдя в любую деревню, рассыпались по курятникам, винным подвалам и начинали охоту за женщинами. А наемники грабили и резали всех без разбора. И по пути армий, двигавшихся туда-сюда по Франции, оставались широкие полосы полного разорения.

Людовик выступил вдогонку Конде и осадил Париж. Шли бои за Этамп, Сен-Клу. С востока заявилась армия Карла IV Лотарингского — в свое время изгнанного французами из своего герцогства и превратившегося в профессионального кондотьера. Он предложил услуги обеим сторонам. Принцы согласились купить его, чтобы он ударил и вызволил гарнизон блокированного Этампа, но Мазарини заплатил ему больше, чтобы ушел. И орда Карла удалилась, уничтожая попутные деревни и истребляя жителей. 2 июля Конде предпринял вылазку, но Тюренн, следивший за ним, бросил части в атаку, прижал неприятеля к Сент-Антуанским воротам и уничтожил бы, если бы Конде не спасла его кузина. Она помчалась в Бастилию, заставила ее гарнизон развернуть пушки против королевских войск и прикрыла огнем отступление.

Засевшие в столице лидеры сформировали было «временное правительство», Гастона снова провозгласили наместником престола, Конде — главнокомандующим. Но все соперничали друг с другом и грызлись между собой. Дошло до междоусобной драки, где погибло 300 человек. К тому же в Париже начался голод, и чернь, не подчиняясь уже никому, громила богатые дома, это дополнялось поджогами и пожарами. Король понял, что настал подходящий момент расколоть противников, и объявил — дескать, он собирает парламент в Понтуазе. Главный раздражитель «общественности», Мазарини, временно уехал. А парламентарии забеспокоились, как бы им не очутиться в пролете, и один за другим потянулись к Людовику. Вслед за ними призадумались горожане и прислали делегацию с изъявлением покорность. Конде осознал, что его дело проиграно, и в октябре 1652 г. уехал к испанцам. Французский исследователь П. Губер резюмировал: «Фронда потерпела неудачу и кончила плохо или жалко, утратив свое достоинство (если оно у нее когда-нибудь было)».

Теперь уже парламент в Понтуазе стал заложником в руках правительства. Людовик отменил все его оппозиционные решения и разрешил вернуться в Париж только при условии, что «никогда в будущем он не станет принимать участия ни в делах государства, ни в финансовых делах». После чего король въехал в столицу — и был встречен… да-да, опять бурными восторгами парижан. Вскоре вернулся и Мазарини, без особой помпы, просто занял свое место. Гастона Орлеанского «попросили» удалиться в Блуа и жить там безвыездно. Сослали Бофора, Ларошфуко, Брусселя, орлеанских «амазонок». Гонди арестовали, но ненадолго — ведь он был кардиналом, и ему предоставили возможность сбежать в Италию. А Конти покаялся и согласился в знак покорности жениться на «мазаринетке», его простили и назначили наместником в Лангедок.

Но по провинциям еще бузили очаги Фронды. Где-то бунтовали парламенты, где-то губернаторы, желавшие сохранить независимость от правительства, где-то крестьяне или дворяне. В Бордо образовался вообще странный альянс. Тут обосновались английские левеллеры во главе с Сексби, сбежавшие от преследований Кромвеля, и среди французов возникла аналогичная секта-партия, провозглашавшая «уравнительные» идеи — ормисты. Но радикальные пуритане вполне смогли найти общий язык с католиками-испанцами и пустили в Бордо их войска. Восстановившаяся центральная власть постепенно приводила к порядку всю эту кашу. Войска Людовика подавили восстание в Гиени, Перигоре. А Бордо блокировали с суши и с моря, голод и лишения вызвали распри среди осажденных. И в августе 1653 г. горожане согласились на мировую, а своих предводителей-ормистов выдали, они были казнены.

В результате шести лет гражданской войны Франция по степени опустошения почти «догнала» послевоенную Германию, Украину и «перегнала» Англию. На ее территории бесчинствовали все кому не лень — немцы, испанцы, лотарингцы, банды французских мятежников и солдат. Чтобы спастись от них, крестьянам приходилось прятаться, бросая дома и хозяйство. Аббатиса монастыря Пор-Рояль Анжелика Арно писала: «Никто больше не пашет поля, нет лошадей, все украдено… мы не сможем посылать вам хлеб, у нас его не будет… Крестьяне доведены до того, что спят в лесу и счастливы, что можно там спрятаться и избежать печальной участи быть убитым солдатами». Урожаи не выращивались и не убирались, начался голод. В некоторых провинциях дошло до людоедства. Добавилась и эпидемия чумы, унесшая 200 тыс. жизней в Бретани и Анжу, а потом покатившаяся по Лангедоку, Аквитании, Парижу.

Среди общего хаоса бродили осколки разбитых армий, сбивались в банды дезертиры, беженцы из голодных и чумных мест. Историки Фейе и Февр приводили множество примеров творившихся зверств. Мародеры хватали путников на дорогах, нападали на деревни. Развлекались «шуточками», распространенными у тогдашних наемников, — взрывали заряды пороха, забитые жертвам между ног, устраивали «качели» с подвешиванием женщин за груди, а мужчин за половые части. Ворвавшись на ферму, подвергали хозяев диким пыткам, вымогая спрятанное достояние. Появился особый термин «шоферы» — «крутильщики». Так называли любителей привязывать нагого человека к вертелу и поворачивать, поджаривая у очага или костра. А кое-где возникли даже банды каннибалов. Испробовав человечинки от голода, охотились за людьми уже систематически. С пойманными пленниками и пленницами устраивали безумные оргии, используя их как для сексуальных забав, так и для пиршества…

В общем досталось Франции очень крепко. По оценкам исследователей, в деревнях Иль-де-Франс погибло 25–30 % жителей, а в некоторых приходах количество могил за несколько лет возросло в 5–10 раз. В деревнях Лотарингии население уменьшилось на 2/3… А в более благополучных районах как раз в это время изменились формы землевладения. Разоренным крестьянам и мелким дворянам ссужали деньги и зерно крупные буржуа. Под большие проценты и под залог имущества. Итог получался всегда одинаковым.

Бедняки теряли все, становились арендаторами на собственной земле, середняки попадали в зависимость от богатых, а богатые — от банкиров. Впрочем, не обязательно банкиров — во Франции ростовщичеством широко занимались члены парламентов. И, например, к парламентариям Дижона отошли абсолютно все общинные леса, виноградники и пахотные земли в окрестностях этого города.

Между прочим, XVII в. Златоглавой Руси почему-то запечатлелся в истории как «бунташный век». Но если взглянуть на тогдашние европейские реалии, нетрудно увидеть — куда уж было русским состязаться в «бунташности» с французами, англичанами, голландцами…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.