Рациональное в безумном

Рациональное в безумном

Овдовев и освободившись от опостылевших советников, Иван зажил совсем не так, как прежде, – современникам даже показалось, что царя подменили. Едва похоронив любимую жену, он объявил, что намерен жениться вновь, стал предаваться безудержному веселью, буйным гульбищам, пьянству и всякого рода потехам – будто наверстывал годы, проведенные под благонравным надзором Сильвестра. Все, кого приглашали на царские пиры, тоже должны были напиваться до беспамятства, а проявлявших сдержанность обвиняли в неуважении к государевой особе и сильвестровско-адашевском «обычае».

Никто, конечно, Ивана не подменял – просто теперь проступили те черты характера, которые доселе подавлялись.

Самодержавное государство устроено таким образом, что метаморфозы в личном поведении властителя неминуемо влекут за собой перемены в образе жизни всей страны.

И Русь очень быстро стала другой.

Во внутренней политике Ивана IV трудно отделить государственно необходимое от вздорного, объективное от субъективного. Некоторые авторы вообще отрицают какую бы то ни было целесообразность в действиях последних двадцати лет правления грозного царя, видя одно лишь безумие или следствие личностной деградации. Но это не так или не совсем так.

Безумства и преступления Ивана Грозного настолько красочны, что заслоняют смысловое содержание зигзагов его политики. Однако во всех этих злодействах просматривается определенная логика и последовательность.

Попробуем же отделить рациональное от иррационального, государственный интерес от личной патологии.

Жестокие репрессии, которые царь обрушил – в первую очередь – на высшее сословие, объяснялись вполне очевидной целью: укреплением системы самодержавия. Если формулировать совсем коротко, Грозный попытался довести принцип самодержавия до крайнего предела. Можно сказать, что в царствие Ивана IV самодержавия стало слишком много.

Царь добивался от подданных даже не верности, а нерассуждающей веры – как в Господа. Он, возможно, и в самом деле воображал себя ветхозаветным Богом, который испытывает подданных, словно Иова многострадального: не заропщут ли, не отрекутся ли? Вот почему Иван так болезненно воспринимал любые упреки и сомнения в его правоте. Ему требовалось не просто повиновение, но полная безропотность. Главный смысл самых кровавых деяний Грозного, видимо, состоял в том, чтобы показать: воля царя, даже если она непонятна и чудовищна, стоит выше любых обычаев, законов и доводов разума. Царь лучше знает, что можно и что нельзя. Он общается напрямую с Богом и ответственен только перед Ним.

В начале 1560-х годов на пути царя к абсолютной власти стояли два препятствия: аристократия и церковь. Первая была сильна богатством, «стариной» (то есть традиционно признаваемыми правами) и участием в государственном управлении; вторая – моральным авторитетом.

Иван IV становится Грозным. Кадр из фильма С. Эйзенштейна (1945)

Боярские заговоры и цареубийственные умыслы, по-видимому, существовали лишь в параноидальном воображении Грозного (либо нарочно придумывались в оправдание жестокостей), однако нельзя сказать, чтоб «боярская угроза» была совсем уж химерой. Высшая знать сохраняла могущество и влияние, ее связывали давние, наследственные связи с населением обширных вотчинных владений. Еще существеннее то, что в отсутствие разработанного административно-бюрократического механизма бояре по-прежнему составляли костяк государственного управления. Иван IV отлично помнил, как во времена его детства аристократические кланы захватили всю полноту власти.

Таким образом, проблема существовала объективно – с ней сталкивалось всякое государство позднего Средневековья, вступая на путь централизации: монархия должна была подавить сопротивление старой знати. Страны, которые с этой работой не справились (например, Германская империя), так и не стали единым государством; если же дело не было доведено до конца (например, в польско-литовском королевстве), государство получалось непрочным.

Однако методы, посредством которых Грозный попробовал достичь этой объективно необходимой цели, были определены фактором вполне субъективным – особенностями личности монарха. В конце концов из всех возможных способов ослабления оппозиции он остановился на том, который больше всего соответствовал его жестокой и нетерпеливой натуре: терроре. И парадокс заключался в том, что чем меньше Иван встречал реального противодействия, тем жестче становились репрессии.

Первоначально царь, случалось, проявлял мягкость, даже сталкиваясь с истинными актами государственной измены.

В 1554 году произошел инцидент с князем Семеном Ростовским, который отказался присягать младенцу Дмитрию во время болезни Ивана, а потом испугался и решил сбежать в Литву. По дороге его схватили и доставили обратно в Москву. Князь признался, что доносил литовскому послу о думских делах и переписывался с королем, а в оправдание ссылался на свое «убожество и малоумство» (видимо, в самом деле был не очень умен). Для острастки изменника приговорили к смертной казни, но затем по ходатайству митрополита Макария помиловали, ограничившись ссылкой. Русскому послу, отправлявшемуся в Литву, была дана инструкция: «А станут говорить: с князем Семеном хотели отъехать многие бояре и дворяне? Отвечать: к такому дураку добрый кто пристанет? С ним хотели отъехать только родственники его, такие же дураки».

В 1562 году за такую же вину другого несостоявшегося, но уличенного перебежчика князя Ивана Бельского тоже не казнили, а лишь подвергли позору и опале: выщипали все волосы из бороды и на три месяца посадили в тюрьму.

Но потом наказанием не то что за измену, а за одно лишь подозрение стала смертная казнь, причем всё более и более жестокая. Знатные люди год за годом жили в мучительном страхе, не зная, на кого обрушится царский гнев. «За что» – уже не спрашивали. Главное правило большого террора – карать не за реальные преступления, а произвольно, чтобы никто не чувствовал себя в безопасности. Невиновных у Ивана Грозного не было и быть не могло. Его тотальное самодержавие держалось на столь же тотальном страхе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.