Пиит осьмнадцатого века. Цензор Петр Афанасьевич Пельский (1765–1803)

Пиит осьмнадцатого века. Цензор Петр Афанасьевич Пельский (1765–1803)

Кроме специалистов мало кого нынче интересует русская литература XVIII века. Если и помним имена Фонвизина, Державина, Радищева, то лишь благодаря багажу школьных лет. Нам их творчество кажется тяжеловесным, маловразумительным, чересчур назидательным. А уж о таких корифеях того времени, как Львов, Комаров, Плавильщиков, чьи сочинения обходит стороной школьная программа, и вовсе не вспоминаем, хотя в энциклопедиях им отводится почетное место. Что же говорить о пиитах осьмнадцатого века, чье имя не встретишь ни в одном словаре, о которых даже знатоки истории русской литературы не ведают! Предложи кому-нибудь почитать русский журнал той поры, от тебя побегут, как от прокаженного. Надумал, мол, невесть что, тогда по-русски двух слов на бумаге связать не могли, а мы утруждай глаза.

Возражать на подобное отношение к нашей младенческой светской литературе без аргументов — напрасный труд. Поэтому приведем ниже по одному отрывку — поэтическому и прозаическому — из книги московского цензора Петра Афанасьевича Пельского, о жизни и деятельности которого история умалчивает.

Фалалей

Раз в роще летнею порою

Лежала я наедине.

Его увидя пред собою,

Я притворилась в крепком сне.

Раскрыта грудь моя вздымалась,

Манила прелестью своей…

Но он прошел… и я осталась.

О Фалалей, о Фалалей!..

Крючок

Проклятый крючок! К чему так сжимать прекрасную грудь моей любезной? Лилии и розы рождаются быть свободными. Прошу тебя, не тесни более сокровищ, которых любовь моя от тебя требует.

Что сделали тебе прелестные два шара, тобою удерживаемые, чем заслужили оковы и за что томятся в темнице?

Не видишь ли ты, как они с тобою борются, как ищут высвободить себя, как они показывают чрез быстрое свое биение, что узы не для них соделаны.

Ты мне не внимаешь, не хочешь мне возвратить предмета моих желаний! Венера отмстит тебе за меня. Так, жестокий! Так, сама Венера, которую ты уязвил однажды, когда она хотела отцепить тебя и отдать свои прелести ласканиям любовника.

Нет, не были похожи на нудных долдонов наши предки, они умели и смеяться, и зубоскалить, и шутить. Их искусству литературно излагать свои мысли могут позавидовать многие из нынешних профессиональных сочинителей. Почитайте, к примеру, современные некрологи. Это набор шаблонных фраз, одинаково подходящих к любому умершему. Не то у предков. Возьмем того же Пельского. О нем поместили один лишь некролог — в «Московском вестнике», присланный по почте неизвестным. В нем присутствует искреннее чувство и в помине нет казенных выражений, в нескольких строчках нарисован живой образ почившего человека.

«Происходя от одной из хороших русских фамилий, воспитан в Москве и отличался глубокими своими познаниями. Никто не смеет оспаривать, что Пельский обладал отличнейшими сведениями. Кто только знал его, всякий скажет, что он имел удивительно пылкий разум. Доказательством тому все сочинения его. Он был предприимчив, смел, отважен, причиной чему полагали излишнюю доверенность его к самому себе. С друзьями — откровенность, со знакомыми — политика и чрезвычайная вежливость со всеми служили не последним его украшением.

Начитанность Вольтера и других последователей оного была отчасти для него гибелью. Наружно он почти во всем следовал правилам общим, но в душе был вольтерьянец.

Что касается до сочинений его, то оных весьма немного, а гораздо более переводов. Слог его довольно чист и правилен. Чему отдать преимущество — стихам или прозе, — не знаю. Кажется, что то и другое имеет свою цену и свой вес. Из переводов Пельского в особенности могут отличиться роман Ад ель де Сенанж «Ефраимский левит», поэма Ж. Ж. Руссо и прочее. Другие мелкие сочинения и переводы его напечатаны особо под названием «Мое кое-что» с приложением чрезвычайно сходного силуэта автора и стихов на кончину его, сочиненных Н. М. Карамзиным.

Отважная предприимчивость перевести и напечатать во время бытности его цензором известного «Кума Матвея», сочинения чрезвычайно дерзкого, была, говорят, причиной преждевременной кончины его. Он раскаивался в неосторожности своей, но все уже было поздно — перевод был напечатан и вышел в продажу. Запрещение оного имело сильное влияние на него, так что черная мысль о преступлении прав своих произвела впоследствии апоплексию, от которой он окончил и жизнь свою. Вот пример для молодых авторов, вступающих на поприще литературы с самолюбивой доверенностью к самому себе!..

Я был за три дни до кончины у П. А. Пельского. Он принял меня с обыкновенной своей дружеской миною, говорил с большим духом о разных предметах, был весел так, как не бывал никогда. Я просил у него для прочтения некоторых книг. Он обещал мне их и назначил прислать за оными в самый тот день, в который он умер. Я приезжаю к нему, но его не было уже на свете. Такая внезапность была для меня непостижима. Вместе того чтобы, по обыкновению, пожать с дружественной улыбкой руку сего почтенного человека, я окропил его слезами».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.