ГЛАВА 6

ГЛАВА 6

Улучшение уровня жизни в городах. — Усиление эксплуатации русского крестьянства. — Рост государственной монополии. — Ужесточение трудовой дисциплины.

Осуществив страшной ценой индустриализацию и коллективизацию страны, большевики до предела вымотали ее силы, казалось, что народный организм окончательно убит. Однако было не так.

Уже в первые месяцы 1935 года жизнь в городах стала заметно улучшаться, а к лету наступила стабилизация. Отменили карточки, наладили государственную торговлю. Для многих это служило самым главным доказательством того, что жертвы времен коллективизации (настоящие масштабы которой мало кто знал) были ненапрасны и что «в конечном счете Сталин был прав, круто поменяв уклад страны и направив ее по пути индустриализации и обобществления сельского хозяйства»[44]. В этих условиях заявление Сталина «жить стало лучше, жить стало веселее» многими воспринималось как констатация правильной линии вождя.

Однако улучшение уровня жизни в городах было осуществлено за счет безжалостной эксплуатации русских крестьян.

Конечно, Сталин и его правительство в 30—40-е годы по-своему стремились улучшить положение крестьян, условия их труда и быта, организацию. Рассматривать государственную политику Сталина как сплошное «крестьяноборство» совершенно неверно. Однако в целом политика на селе носила глубоко порочный характер, противореча целям государственного строительства, поставленным самим Сталиным. Его ориентация на индустриализацию сельского хозяйства и превращение крестьянина в простого государственного батрака подрывали глубинные устои государства, на которые Сталин стремился опираться с 30-х годов.

В 30-е годы государство устанавливает твердый контроль над всеми крестьянскими хозяйствами, как общественными, так и единоличными. Все они получают централизованно разработанные плановые задания, являющиеся и для колхозников, и для единоличников строго обязательными. Заготовительные цены на сельскохозяйственные продукты устанавливались государством в три и более раз ниже себестоимости продукции, не возмещали понесенных затрат и вели к убыткам. Экономические отношения между крестьянством и государством были в значительной степени натурализованы.

Система контрактаций сельскохозяйственных продуктов, а также обязательной поставки их по плану посева этих культур, действующая в 30-е годы, заменяется в 1940 году жесткой системой обязательных поставок с каждого гектара земли, закрепленной за колхозами или находящейся в распоряжении самостоятельного крестьянина. В земли, закрепляемые за колхозами, включались и неосвоенные земли, подлежащие государственному плану освоения путем распашки целины, осушки болот и т. п.

Обязательные поставки колхозами и индивидуальными крестьянами молока, кожевенного сырья, яиц также устанавливались по нормам, исчисляемым с каждого гектара земельной площади. В соответствии с земельной площадью, закрепленной за колхозами, устанавливается обязательный минимум разведения и выращивания колхозами лошадей, годных для армии. Закупочные и заготовительные цены были по-прежнему низкими, поэтому обязательные поставки являлись скорее продразверсткой, чем деловыми отношениями. Спускаемые сверху планы обязательных поставок часто носили произвольный характер. Экономическое обоснование таких планов было крайне слабым.

При таком порядке колхозы и отдельные крестьяне часто были вынуждены заниматься производством сельскохозяйственной продукции, не отвечающей их профилю и экономической возможности. Планирующий орган не нес никакой ответственности за назначаемые планы, а колхозы и отдельные крестьяне не имели никакого отношения к планированию.

Убытки, которые неизбежно несли колхозы в результате этой системы, ложились на плечи колхозников и никак не компенсировались планирующими органами, виновными в этих убытках.

Таким образом, централизованное планирование колхозного хозяйствования вело к неизбежным плановым убыткам, покрывать которые было некому, кроме самих колхозов. В результате этого колхозам приходилось для выполнения спущенных сверху директивных плановых заданий, для сбалансирования своего бюджета все недостачи относить за счет фонда потребления, т. е. за счет снижения жизненного уровня крестьян, работающих в колхозах.

Такое положение узаконивалось государственными органами. В постановлении от 1 августа 1940 года «Об уборке и заготовке сельскохозяйственных продуктов» колхозам указывается распределять свою продукцию по трудодням между колхозниками только после выполнения плана обязательных поставок и засыпки семян для посева урожая будущего года, создания на случай неурожая страховых семенных, продовольственных и фуражных фондов в определенных размерах (в процентах от годового потребления в зависимости от района).

В результате во многих колхозах России в отдельные годы колхозники получали по трудодням ничтожно мало или совсем не получали. Фактически работали бесплатно. Основная часть продукции, созданная крестьянством, отчуждалась от него и шла в города.

О том, как распределялась валовая продукция сельского хозяйства в 40-е годы, можно судить по распределению валовой продукции колхозов в 1937 году. Более 26% продукции шло на сдачу государству (обязательные поставки, натуральная плата) по крайне низким ценам, не обеспечивавшим покрытие реальной себестоимости, 29% шло на производственные нужды и только 36% распределялось по трудодням. Из денежных фондов, которые в то время были крайне малы (так как их могли иметь только экономически крепкие колхозы, каких было немного), около 20% шло на производственные нужды, 14% — в неделимые фонды и примерно 50% распределялось между колхозниками и трактористами.

Как показывают данные, оплата труда в сельском хозяйстве была крайне низка. Даже в высокоурожайном 1937 году в колхозах ряда областей выдача зерна была меньше 2 кг на трудодень, т. е. на одного человека в день из расчета семьи в 6 человек (при условии, если все работоспособные члены семьи работают) приходилось 180 г зерна в день. Таких колхозов было, по официальным данным, 29%. Около 12% колхозов не выдавали денег на трудодни[45].

Из 400 г зерна можно было получить примерно 200 г выпеченного хлеба, а это было крайне мало. Денежные доходы были совсем неудовлетворительными. На одного человека в колхозной семье приходилось даже в лучший по урожайности год только по 17 коп. (2 коп. в ценах 1913 г.). И если бы колхозники зависели только от общественного хозяйства, то они бы просто умерли с голоду.

Спасением для крестьян являлась работа на личных приусадебных участках. Эти участки, занимавшие незначительный процент сельскохозяйственных угодий, давали 28% всей валовой продукции сельского хозяйства[46]. Индивидуальное ведение хозяйства особенно преобладало в животноводстве. В 1938 году крестьяне имели по праву личного пользования 64% крупного рогатого скота, 55,4% овец и коз, 65% свиней[47].

Продукция личных приусадебных участков в большей степени шла на потребление крестьянства, чем продукция общественного хозяйства. Налоговые тяготы на личное подсобное хозяйство были очень велики. Налогом облагались все доходы от личных хозяйств колхозников и определялись по средним нормам доходности с 1 га посева или головы скота.

Приусадебные участки колхозников привлекались к обязательным зернопоставкам по низким заготовительным ценам по нормам, установленным для единоличных хозяйств соответствующего района[48]. Фактически большую часть продукта, созданного на личных участках, крестьяне были вынуждены отдавать бесплатно.

В 1932 году была установлена в порядке налога для всех имеющих коров единоличных хозяйств и колхозных дворов обязательная поставка (сдача) молока государству по назначенным крайне низким государственным ценам[49].

В этом же году были определены для единоличников и отдельных колхозных дворов также имеющие силу налога обязательства поставки (сдачи) мяса государству по установленным государственным ценам.

В следующем году были введены имеющие силу налога обязательства поставки картофеля[50] также по ценам, не окупающим издержки производства.

Крестовый поход на крестьянскую корову запечатлен во многих художественных произведениях советской поры. Пример тому — повесть Ф. Абрамова «Дом». «Всю жизнь, сколько он себя помнит (рассуждает крестьянин. — О. П.), войной шли на корову колхозника. Налогами душили — отдай задарма 350 литров молока, — покосов не давали, контрабандой по ночам траву таскали...»[51]

Несмотря на высокие налоги и обязательные поставки, взимаемые с личного крестьянского хозяйства, крестьянам было выгодно работать в личном, а не в общественном хозяйстве. Крестьяне стремились как можно шире раздвинуть границы своих личных участков за счет общественных земель и даже арендовать их. Однако в 1939 году выпустили специальное постановление, в котором указывалось, что в колхозах должен быть проведен специальный обмер приусадебных земель и все «излишки» должны быть изъяты из личного пользования и прирезаны к общественным колхозным землям. В постановлении также указывалось, что колхозники, допускающие сдачу приусадебных участков в аренду, подлежат исключению из колхоза с лишением их приусадебных участков[52].

Количество трудодней, приходившихся на одного трудоспособного, постоянно возрастало. Если в 1932 году на одного трудоспособного колхозника приходилось 148 трудодней, в 1935 году — 181, в 1937 — 194, то в 1940 году — 254[53]. Таким образом, за 1932-1940 годы число отработанных трудодней возросло на 72%. Эти цифры интересно сравнить (хотя они и не совсем сопоставимы) с количеством человеко-дней работы в год в индивидуальном крестьянском хозяйстве в 1925 году — 92 дня.

Кроме обязательного по закону количества дней в году, которое колхозник должен был отработать в общественном хозяйстве, все сельское население страны было обязано участвовать в строительстве и ремонте шоссейных и грунтовых дорог. Законодательно было установлено, что житель сельской местности (колхозник или единоличник) обязан бесплатно отработать на ремонте и строительстве дорог 6 дней в году и предоставить на тот же срок в распоряжение дорожных органов принадлежащие ему живую тягловую силу, гужевой транспорт, инструменты и инвентарь[54].

Колхозники и прочее сельское население привлекались не только к строительству и ремонту дорог, но использовались и на лесозаготовках, различных видах строительства и т. п.

Дорого, очень дорого обошлись русской деревне социальные эксперименты 20—30-х годов. От голода, болезней, репрессий погибло 28 миллионов человек, большинство из которых принадлежало к самым активным, работоспособным и предприимчивым слоям деревни; катастрофически снизился уровень сельскохозяйственного производства и крестьянского потребления, составив в 1928—1939 годах не более 60—70% 1913 года.

Господство произвола и насилия, пронизавшее крестьянскую жизнь в 30-е годы, подломило привычные устои. Многие крестьяне потеряли веру в возможность справедливости, нравственные понятия сильно пошатнулись. Потребление алкоголя в их среде возросло в несколько раз.

Плохо организованный и часто бесплодный труд в общественном хозяйстве, выполнение работ, в целесообразности которых крестьяне сомневались, тягости условий быта создавали питательную почву для разрушения традиционных представлений крестьян о своем труде. Безразличие, безынициативность, бесхозяйственное отношение к: общественному имуществу постепенно переносятся на отношение к труду вообще. Зачем хорошо работать, когда на каждом шагу нарушается справедливость, когда работаешь почти бесплатно? Попробуй сказать что-нибудь против, запишут в кулаки или подкулачники.

А что же было с теми, кто по разным причинам покидал деревню, уезжал в города, отрывался от земли и корней? О трагедии этих людей, трагедии традиционной крестьянской культуры с болью в сердце пишет в повести «Чертово колесо» писатель Георгий Семенов: «Система принудительного коллективного хозяйствования отторгла от себя наиболее самостоятельных мужиков, способных богатеть в одиночку, и они, уходя не по своей воле в ненавистные города, бросая ухоженные поля, родимую землю, зеленые луга, на которых призваны были класть свои силы и души, употребили эту энергию предков на не свойственную их натурам деятельность. Деятельность эта, понятая мужиками по-своему, обогатила их самих, но не принесла выгоды народу, — которую они сумели бы с лихвой принести в своей исконной земледельческой жизни. Так случилась переброска народных масс из привычных условий в непривычные; так страна была лишена опытных земледельцев и приобрела неопытных, но очень энергичных руководителей. Их энергия погубила почти все, что еще оставалось в народе лучшего. Сделавшись слепой, она наломала дров, не принеся никакой пользы историческому развитию народа, нарушила заповедь — всякому от себя.

...Духовно богатые в своей среде мужики, доведенные до отчаяния, потекли в города и, утратив корни, связывающие их с родной почвой, порвав пуповину, бросили семена на камень. Не понимая, не чувствуя уклада городской жизни, они бездушно употребили обезличенную энергию на обогащение за счет казны, зарыв свои таланты в покинутой земле предков, с которой их стронула мрачная и непонятная им сила. Совершилась историческая месть, когда не человек со своим разумом, а нечто неизмеримо более властное и сильное перетряхнуло измученный народ и вышибло из него душу».

Варварские методы регулирования крестьянского труда и преобразование сельского хозяйства принесли страшные плоды — погибли миллионы наиболее активных русских тружеников, упала продуктивность хозяйства и в 1941 году находилась ниже уровня 1928 года, разрушена, иного слова не подберешь, традиционная крестьянская культура, у многих миллионов людей был отбит вкус к труду, добросовестному его выполнению, к самостоятельности и предприимчивости. Произошел процесс глубокой деградации, выразившейся в безразличном отношении к труду и резком снижении его качества, в иждивенчестве, бесхозяйственности, неудовлетворенности трудом. По моим расчетам, степень использования трудового потенциала крестьянина снизилась за 1928—1941 годы в 2—3 раза.

Превращение русского крестьянина в батрака индустрии сельского хозяйства осуществлялось одновременно с монополизацией промышленности. Управление производством определенных видов продукции все сильнее собирается в одни руки. Руководство промышленностью осуществляется по военному образцу. В 1929 году главки заменяются 33 всесоюзными отраслевыми объединениями (Союзнефть, Союзуголь, Союзсталь, Машинообъединение и пр.), которые сосредоточили в своих руках огромную власть. В 1931—1932 годах ликвидируется система ВСНХ, заменяясь в 30-е годы целым рядом промышленных наркоматов. Именно в это время создается существующая до сих пор система промышленных наркоматов (позднее министерств), монополизирующих производство определенной отрасли. В 1936 году Наркомтяжпром руководит непосредственно 355 крупными преприятиями вместо 32 на начало 1933 года и монополизирует более половины продукции тяжелой промышленности.

В 1930—1940-е годы наркоматы растут как грибы после дождя. Из Наркомтяжпрома выделяются Наркомат оборонной промышленности и Наркомат машиностроения, а позднее и еще шесть наркоматов — топливной, электростанций и электропромышленности, черной металлургии, цветной металлургии, химической промышленности и промышленности стройматериалов. Наркомат пищевой промышленности разделяется на три наркомата — рыбной, мясной и пищевой промышленности. Наркомат машиностроения — на наркоматы тяжелого, среднего и общего машиностроения. Создаются десятки других наркоматов — по резиновой промышленности и станкостроению, строительству, вооружению, боеприпасам, судостроению и другие.

В дальнейшем продолжается специализация министерств вплоть до образования министерств медицинской и пищевкусовой промышленности. В 1941 году около 70% промышленной продукции производилось на предприятиях союзных министерств, управляющих ими из далекого центра.

В январе 1938 года — постановление «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины...», в июне 1940 года — «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Указывается, что всякое нарушение трудовой дисциплины влечет за собой дисциплинарные взыскания или предание суду. Устанавливается уголовная ответственность за самовольный уход рабочего или служащего с предприятия или учреждения (таким образом работники прикрепляются к месту работы), а также за совершение рабочими и служащими прогула без уважительной причины и некоторые другие нарушения трудовой дисциплины.

С января 1939 года в стране снова, как и в годы военного коммунизма, вводится трудовая книжка, при помощи которой работник закреплялся за предприятием. Устроиться на другую работу можно было только по предъявлении трудовой книжки, которая хранилась у администрации по старому месту работы. Работник приходил в отдел кадров за трудовой книжкой, а там ему говорили, что по производственной необходимости ему следует продолжать работу на этом предприятии, хочет он этого или нет. И ничего не попишешь, согласно законам 30—40-х годов администрация имела право не отпускать работника. Таким образом, трудовая книжка, как и паспорт, стали средствами закрепощения работника за определенным местом работы.

В 1940 году наркоматам предоставляется по закону право производить организованное перераспределение между предприятиями, независимо от их территориального расположения, кадров — инженеров, техников, экономистов, мастеров и квалифицированных рабочих. Таким образом администрация наркоматов могла сама устанавливать, где работать тем или иным специалистам, практически без учета их личных интересов.

Директора предприятий получают диктаторские полномочия «казнить или миловать» своих работников — переводить их с места на место без их согласия, увольнять по собственному произволу, отдавать под суд. Хотя вместе с тем сами директора во всем зависели от произвола наркоматов, руководство которых могло в любой момент отдать их под суд даже за незначительные упущения или просто по навету.

В этих условиях многие директора превращались в шкурников, готовых ради собственного благополучия любой ценой делать план, пренебрегая элементарными правилами человеческого общежития. «С самых разных противоположных сторон жизни, — писал в 1930 году писатель Пришвин, — поступают свидетельства о том, что в сердце предприятия советского находится авантюрист, и главное зло от него в том, что «цель оправдывает средства», а человека забывают. В этом же и есть, по-видимому, вся суть авантюры: внимание и забота направлены на внешнюю сторону, отрыв от человека — потому несерьезность. Забвение человека ради дела, поставленного авантюристом». Если нужно ради спасения плана кинуть в ледяную воду сотни людей (прекрасно зная, что часть из них погибнет), такой руководитель не задумываясь сделает это. Если понадобится, такой руководитель заставит работать на неисправной технике, грозящей смертью. Литература 30-х годов полна подобными примерами — только тогда это выдавалось за сознательный героизм.

В 1940 году издается указ «О государственных трудовых резервах СССР», обязывающий председателей колхозов «ежегодно выделять в порядке призыва (мобилизации) по два человека молодежи мужского пола в возрасте 14—15 лет в ремесленные и железнодорожные училища и 16—17 лет в школы фабрично-заводского обучения на каждые 100 членов колхоза, считая мужчин и женщин в возрасте от 14 до 55 лет». Городские советы депутатов трудящихся обязаны ежегодно выделять в порядке призыва (мобилизации) молодежь мужского пола в том же возрасте в количестве, которое ежегодно устанавливалось правительством. Позже возраст мужской молодежи, призываемой в школы ФЗО, повышается до 15—17 лет; вместе с тем разрешается призыв в школы ФЗО женщин в возрасте 16—18 лет.

Указ предусматривал ежегодную подготовку для промышленности в ремесленных и железнодорожных училищах и ФЗО до 1 млн человек городской и сельской молодежи. Молодые люди, окончившие ремесленные и железнодорожные училища и школы ФЗО, считались мобилизованными и были обязаны работать четыре года подряд на тех государственных предприятиях, куда они посылались.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.