Глава 10 ЧЕТВЕРТЫЙ РЕЙХ?
Глава 10
ЧЕТВЕРТЫЙ РЕЙХ?
Я рассказал о жизни немца Отто Штрассера вплоть до самого последнего момента и так, как он ее прожил. Она привела его в Париж, где он жил в бедности, но так и не прекратил своей борьбы, не считаясь ни с какими затратами и жертвами. Возможно, его время скоро настанет.
Солнце Гитлера начинает понемногу закатываться. Он уже становится объектом изучения для историков; в тиши последних дней они смогут вполне спокойно поизучать его. Для нас же, кто еще живет сегодня, он — уже герой вчерашнего дня, хотя и будет досаждать нам еще какое-то время.
Он был разрушителем; как говорит Отто Штрассер, его роль в наше время — роль разрушителя, и он с блеском выполнил ее до конца. Он уже уничтожил дома и погубил жизни миллионов людей, и может и впредь погубить жизни миллионов.
Но его время уже истекает, и для нас, живущих сегодня, важным становится следующий вопрос: кто придет после него; какая Германия заступит место Германии Гитлера; сможем мы, наконец, мирно сосуществовать с той Германией; сможем мы, наконец, планировать свое будущее и жить для своей страны, вместо того, чтобы по призыву кучки стареющих господ идти в атаку и умирать за них; и, самое главное, есть ли надежда на то, что после этой войны наступит более справедливый социальный строй, что надежды, с которыми шло на войну поколение 1914 года, наконец, будут оправданны. Или и поколение 1939 года тоже будет зачислено в разряд потерянных?
Надежды на лучшее общественное устройство, как я полагаю, тщетны, если на последней стадии войны не появятся новые люди и новые идеи. Однако на этих стадиях люди могут еще хуже понимать, за что они сражаются, нежели в начале войны. Г-н Чемберлен за все время своих выступлений по поводу войны (а выступал он с речами на сей счет каждую неделю) лишь однажды сказал то, под чем бы подписался любой простой человек. Это была фраза, состоящая из четырех французских слов: Il faut en finir{61}.
И это правда; с таким утверждением может согласиться каждый; это то, что нам подсказывает наш внутренний голос; мы должны покончить с этим кошмаром. Но после этого г-н Чемберлен всегда говорил по-английски, заявляя, что, конечно же, мы не хотим передвигать «старые пограничные посты» (то есть те посты, которые поставил Гитлер после четырех вторжений — старые?), что мы не хотим «мира через отмщение», и так далее, и вот уже война в разгаре, а мы все попустительствуем агрессору.
И тут перед нами маячит страшная опасность, заключающаяся в том, что после этой войны процесс размывания всех человеческих норм, относящихся к правде, справедливости и человечности, будет продолжаться и продолжаться. И что время будет использовано не на то, чтобы уничтожить реальное зло, выросшее между 1933 и 1939 годами, и отрегулировать те колебания в обществе, которые породило девятнадцатое столетие и которые так и будут продолжаться, никем не сдерживаемые, а на то, чтобы найти новые источники топлива и создать новую форму зависимости, зависимости от машин.
Этот период разрушения, в котором Гитлер сыграл самую важную роль, продолжается уже тридцать пять лет. Все это время Европа шла от кризиса к кризису, от войны к войне: марокканский кризис, война в Триполи, Балканский кризис, Балканские войны, мировая война, оставившая пол-Европы в развалинах, затем революция, анархия, инфляция, путчи, затем уже войны более мелкого масштаба — турецко-греческие, Абиссинская война, Рейнский кризис, бескровные войны с Австрией, Чехословакией, в Судетах; албанская война, польская война и, наконец, теперь уже и большая война.
Если все так и будет продолжаться, то мы, в Европе, получим «китайский вариант», о чем я писал в одной аналитической записке еще в 1936 году— война скоро придет в Европу, если не преградить ей путь, говорил я тогда, и эта война либо закончится быстрой победой Германии, либо выльется в затяжную борьбу, которая затянет Европу в нечто похожее на тот хаос, который царит сейчас в Китае.
Если мы принципиально хотим пережить все это, то мы должны вернуться к стабильному и уважаемому всеми сторонами положению дел на европейском континенте. И без Германии мы этого сделать не сможем. Именно по этой причине та Германия, которая выйдет из этой войны, является, повторяю это снова и снова, определяющим моментом для всей нашей жизни. Невозможно остановить продвижение к цивилизации варварскими методами, хоть Гитлер и объявил об этом и хоть в это охотно верят многие влиятельные старцы, которые до ужаса боятся «красных», с которыми он буквально недавно обо всем договорился{62}.
Именно это и является самой серьезной опасностью в этой войне — я, по крайней мере, так полагаю. А именно то, что наши правители, пусть и не испытывая уже иллюзий в отношении Гитлера, постараются установить в Германии такой режим, представители которого будут максимально похожи на них, не принимая во внимание те стремления к лучшему, более справедливому и стабильному общественному устройству, которые живут в душе каждого человека. Если подобные надежды все время разочаровывать, то неизбежно наступает отчаяние и анархия.
Вот почему я вздрагиваю, когда вижу, как на втором плане передвигается фигура Геринга. Геринг это символ огня и меча — поджога рейхстага и нынешней войны.
Человек, привыкший думать, что Гитлер есть нечто хорошее для человечества, ну или, по крайней мере, хотя бы для представителей своего класса, теперь обращает свой взор на Геринга. Нам нужно было получше знать, кто такой Гитлер, думают они; разве он не был художником-самоучкой? А вот Геринг… о-о-о… вот это мужчина, вот это вождь. Как жаль, что он не стал фюрером. Ну, может, еще станет.
Поэтому мы и читаем 14 января 1940 года следующие слова маркиза Лондондерри. Теперь, уже зная о «неуравновешенности» Гитлера, он говорит, что «он точно и верно оценивает особенности характера Геринга». Оценка эта такова: «Геринг надежен, он заслуживает доверия во время кризиса. Он настоящий немец; он может быть жестоким и безжалостным, может быть неразборчивым в средствах, но я лучше буду иметь дело с фельдмаршалом Герингом, чем с каким-либо немцем из виденных мною до сих пор».
Точно так же обстоит дело с сэром Невилом Хендерсоном, который долго упорствовал в своих заблуждениях относительно Гитлера и его национал-социализма («этого великого социального эксперимента»). Он очень плохо знал Германию, когда был назначен сюда послом Англии. Было это за пару лет до вторжения, но и изучать эту страну он особо не торопился{63}. «Геринг может быть мерзавцем, — сказал он в январе 1940-го, — но все-таки он не законченный негодяй». Подобная градация может показаться весьма интересной людям неосведомленным. А вот для более пытливого ума в этих терминах кроется большая разница. Мерзавец — это всего лишь человек, который мог отправить на тот свет своих товарищей по службе вместе с семьями, бросить тысячи соотечественников в концлагеря, поджечь рейхстаг и т. д. — все это, возможно, и нехорошие дела, но никак не грязные. А законченный негодяй — это, по-видимому, тот человек, который заключает союз с большевиками.
И вот мы возвращаемся на круги своя — те же слова, те же мысли. Те же иллюзии или, скорее, то же желание быть обманутым. Та же угроза для Англии, угроза Европе и нашему общему будущему. Геринг, этот поджигатель рейхстага, человек, отдававший «расстрельные» приказы, палач генерала Шлейхера, фрау Шлейхер, Грегора Штрассера и бесчисленного количества беззащитных людей; автор тайного перевооружения немецкой армии; человек, который в первой своей речи после окончания войны заявил, что «если моя солдатская душа добьется своего, то я покажу этим Engl?nder, что их можно побеждать». Он «неразборчив в средствах», но также «надежен и заслуживает доверия во время кризиса».
Il faut en finir. Но как? Мы так и будем вечно маяться с этим явлением, если такое мировоззрение будет господствовать в умах тех, кто правит Англией. Геринг так же плох для нас, для Германии, для Европы, как и Гитлер, а может, даже и хуже. Меня как человека пишущего утешает лишь то, что за девять месяцев до начала войны, на Рождество 1938 года, я опубликовал в одной американской газете статью, в которой написал, что когда начнется война, то мы еще увидим Геринга во всей красе. У меня сохранился отпечатанный на машинке экземпляр текста, который, как говорят немцы, стал сегодня aktuell, то бишь злободневным.
Я упомянул об этом потому, что хочу сказать, причем заблаговременно, что любая сделка с Герингом будет иметь для нас самые негативные последствия. Как раз именно Геринг, а не Гитлер и привел нас на тот путь, по которому мы сегодня идем. Именно он заявил в декабре 1934-го корреспонденту Рейтера: «Опасения англичан по поводу нападения с воздуха лишены всякого основания, потому что у Германии нет технической возможности, чтобы осуществить подобного рода атаку. Конечно, у нас есть несколько опытных образцов, но говорить, что у нас есть сотни боевых самолетов — просто нелепо». И тогда же, в декабре 1934-го, г-н Болдуин заявил: «Дело не в том, что Германия очень быстро идет вперед и скоро сравняется с нами. Если Германия будет продолжать выполнять свою программу без ускорения и если мы будем продолжать выполнять нашу программу в установленных ныне пределах, то, по нашим оценкам, через год разрыв между нами в Европе — только в Европе — составит примерно 50 процентов». Буквально через 12 недель, 12 марта 1935 года, Геринг, чьи тщательно скрываемые ВВС к тому моменту достигли желаемого уровня превосходства, с иронией ответил корреспонденту одного из британских изданий: «Переоснащение германских военно-воздушных сил в настоящий момент завершено, и мы создали независимое министерство авиации, которое возглавил я». Прошло еще несколько дней, и Гитлер заявил Джону Саймону и Энтони Идену, что германские ВВС так же сильны, или даже сильнее, чем британская авиация на всей территории Британской империи{64}.
Доверять человеку, который, посмеиваясь, обманывал наших лидеров, общаться с ним, исходя из того, что он якобы вменяемый и ему можно доверять, означает пригласить в свой дом катастрофу. И это только один пример насчет Геринга, который должен заставить любого британского государственного деятеля отпрянуть, подобно напуганному жеребенку, в сторону, когда ему предлагают хоть какую-то сделку с Герингом. Я вспомнил об этой истории потому, что Габсбурги и Бурбоны показали нам, что некоторые люди так ничему и не научились.
До тех пор пока неинформированный или упрямый и просто упертый человек будет определять политику Англии, мы будем проигрывать эту войну. То есть я имею в виду, что если мы не совершим никаких грубых ошибок, то на поле битвы мы не проиграем, но мы снова не сможем повлиять на мирный договор.
Я пишу эту книгу в феврале 1940 года, и положение дел на сегодня таково:
Мы не можем — при отсутствии грубейших промахов — проиграть эту войну на поле битвы, потому что 1) Германия не смогла вбить клин между нами и Францией или между Францией и нами, после чего напасть на каждого в отдельности; и 2) Германия не нашла союзника, чей военный потенциал, объединенный с ее мощью, был бы достаточен, чтобы союзно напасть одновременно на Францию и Британию и разгромить эти страны.
Союзник, с которым она могла бы сделать это — и именно поэтому я всегда очень боялся, что наши руководители с тупым упорством воплощают в жизнь позорную политическую линию, ошибочно названную политикой умиротворения, которая привела к договоренностям между Германией и большевиками — так вот, этот союзник Советская Россия. Но ей нужно было это делать, если она вообще намеревалась делать это, сразу же в первые дни войны. Полноценный нацистско-большевистский военный альянс, совместное наступление всей мощью обеих армий, было бы ужасной опасностью для нас, но, по крайней мере, мы можем сказать, что мы находимся (и будем находиться) в гораздо лучшем положении, чтобы встретить врага, чем полгода назад.
Существует две опасности, между которыми нам надо проскочить. Первая заключается в том, что Германия будет разбита и истощена до такой степени, что в итоге она будет ввергнута в хаос и попадет в объятия коммунизма. Но это маловозможный вариант.
Другой вариант — и наиболее опасный — состоит в том, что, ослепленные перспективой персонального исчезновения Гитлера и получившие таким образом возможность заявить, что они «покончили с гитлеризмом», наши правители поступят подобно наперсточникам и явят обществу даже некое подобие мира, при этом в Германии останется кто-то, в распоряжении коего останутся целехонькие армия и военно-воздушные силы.
Имя этой опасности — Герман Геринг, и эта опасность — смертельная. Делом о поджоге рейхстага и фокусом с тайным перевооружением этот человек доказал, что он дьявольски хитер. Отдав 30 июня 1934 года приказ о расстрелах и массовых убийствах людей, которых он не любил, он крайне откровенно продемонстрировал свою безжалостность. Его извечная мечта — усмирить Англию. А потому он готов быть откровенно-грубоватым и прямодушным с теми влиятельными иностранцами, которых он хочет обдурить — если, конечно, грубоватость и прямодушие могут помочь ему в этом.
Нужно найти некий средний путь между этими Сциллой и Харибдой, если мы хотим сохранить хоть какую-то надежду на мир после этой войны. Псевдомир Геринга будет означать лишь новые войны; полностью разрушенная, впавшая в коммунизм или анархию Германия, может, и не породит новой войны, но кому нужны груды развалин в самом сердце Европы?
Самый лучший — это третий путь. Надо поддержать тех людей в Германии, которые хотят построить что-то новое, которые хотят мира, надо как-то подготовить для них почву, разрушив веру немцев в непобедимость Германии и заставить эту страну почувствовать то, чего она никогда до этого не переживала — суровые последствия, причем на ее территории, всех тех войн, которые она несла на протяжении последней четверти века в земли французов, бретонцев, бельгийцев, испанцев, чехов, румын, сербов, поляков и русских.
Это крайне трудно выполнить сейчас, ибо слишком тяжелы были все прошедшие годы, но если мы хотим навсегда установить мир в Европе, то это нужно сделать.
Когда эта война закончится, или даже еще за какое-то время до ее окончания, когда она подойдет к определенному рубежу, люди, которых сегодня не берут в расчет, чьи имена практически неизвестны, вернутся к себе на родину — я говорю об изгнанниках. Это уже было во время и после Первой мировой войны. Кто-то вернулся навсегда, но не с добрыми намерениями — дела их были зловещи.
Ленин и Троцкий стали переносчиками заразы — их направили в Россию немцы, чтобы обеспечить реализацию своих военных планов. Они сделали свою работу, совершив даже то, что казалось невозможным — они создали в России куда более жестокую тиранию, нежели та, что была при царском режиме, который сегодня, в некоторой исторической уже ретроспективе смотрится весьма неплохо и даже позитивно на фоне нового режима. Бенеш и Масарик вернулись в Прагу и осуществили демократию на практике; это был единственный пример в послевоенной Европе, когда государство смогло воплотить пусть часть идеалов, за которые сражались в 1914–1918 годах — и сделали это люди, которые сражались на фронтах. Это и правда было великим достижением. Пилсудский вернулся в Варшаву, но успеха он добился гораздо меньшего.
Но у всех этих людей была одна общая черта — до того момента, как они вернулись на родину, они были практически не известны в Англии. Их знали меньше, чем какого-нибудь неизвестного актеришку, чье имя стоит в самом низу афиши; меньше, чем самого неудачливого участника скачек в Эпсоме или второго запасного игрока из футбольной команды Галашиэля. И тем не менее, они сыграли по-настоящему Серьезную роль, и если бы самые высокообразованные люди в Британии, которые пребывают в состоянии изумления при виде того, что делается в Европе, знали о них хоть что-то, то нам не нужно было бы выходить на поле битвы.
И вот теперь снова наступает время возвращения изгнанников. На этот раз для нас важнее всего изгнанники-немцы. Собственно, это и есть та причина, по которой я пишу эту книгу об Отто Штрассере и о том Четвертом рейхе, который он хотел бы построить.
Что это будет означать для нас? Сможем ли мы взаимодействовать с ним? Оставит ли он нас в покое? Будет ли он выступать за дело мира? Как он будет соотноситься с рейхом Геринга, который угрожает нам? Явит ли он нам надежду на то, что разум, справедливость, человечность и свобода, но не вседозволенность, как было в Германии 1918–1933 годов, возвратятся в Европу?
Ответ на вопрос: «Какой будет следующая Германия?», одновременно является и ответом на вопрос: «Каким будет наше будущее?».
До того как обсудить эти вопросы, Отто Штрассер полагает, что внешний мир должен принципиально понять, что означает тот основополагающий момент, на который он обращает внимание — то, что называют «немецкая тоска, немецкое желание». Это то, что мы назовем, желая как-то кратко это обозначить, социализм, хотя это и не тот социализм, который сегодня якобы воплощают социалистические или лейбористские партии в разных странах, в том числе социализм по-московски.
Это стремление, эта тоска, этот порыв, говорит он, неизменно присутствуют в душах большей части немцев, и несколько примеров, о которых я рассказал в предыдущих главах, показывают, какие переживания терзают души людей, вступивших на этот путь. Все это — результат надежды, зародившейся в сознании простых, но нормальных людей в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях. Они хотели более совершенного общественного устройства, они желали, что бы их обычная, повседневная жизнь как можно больше соответствовала простым человеческим взаимоотношениям.
Тем не менее, говорит он, те, кто стоит у власти, всегда направляли этот мощный общественный порыв в какой-то тупик в тот момент, когда они думали, что он угрожает их личному положению, влиянию или благосостоянию. Оптимальным вариантом для них в такой ситуации была Война. Люди настоятельно требовали чего-то от них; значит, нужно дать им что-то такое, что отвлечет их и уведет куда-то в сторону.
Поскольку именно такой подход составляет основу политической мысли и философии Отто Штрассера, основу всех его построений насчет политического будущего Германии, то его обязательно нужно понять. Сделать это не трудно. Проще говоря, Штрассер говорит о развитии.
В первые десять лет нынешнего столетия это deutsche Sehnsucht, немецкое стремление, впервые открыто проявило себя в быстром росте социалистической партии, явлении, которое смогло заслонить лишь необычайно бурное развитие национал-социалистической партии в 1930–1933 годах. «Кайзер, — говорит Отто Штрассер, — был буквально уничтожен, когда услышал, что на выборах 1913 года фактически треть мест в рейхстаге заняли представители социалистов. Именно поэтому и началась война 1914 года. Нужно было, чтобы люди обратили все свои взоры на что-то иное, и единственной вещью, которая могла сработать в этот момент, был уже проверенный способ — империалистическая война.
Вот так первый раз deutsche Sehnsucht и столкнулось с тотальным разочарованием. Социалисты взяли под козырек, проголосовали за военные кредиты и приветствовали все действия кайзера. И вот это Sehnsucht, этот глубоко укоренившийся порыв, остался без направляющей силы, в полной растерянности, словно стадо без пастуха. Желая хоть как-то предотвратить революцию, монархия Гогенцоллернов и развязала войну 1914–1918 годов».
Поражение в этой войне вновь пробудило революционное сознание, Sehnsucht. «Вокруг царил хаос, — говорит Штрассер, — и подобные желания также носили абсолютно хаотичный и бурный характер, подобно тому, как юноша или девушка чего-то очень сильно хотят, но сами не знают чего. Вокруг царили отчаяние, неверие и полная безнадежность; восстания и путчи; вера рухнула; привычные людские ценности были сокрушены; молодежь беззастенчиво эксплуатировали; финансовые скандалы не прекращались; повсюду словно грибы после дождя множились гигантские промышленные концерны, тресты и синдикаты; инфляция разрушала средний класс и небольших производителей; в искусстве царила анархия; министров убивали».
Однако на фоне всего это хаоса снова появлялось страстное стремление, Sehnsucht. Человеческие массы по-прежнему еще четко не осознавали той цели, которую они пытались нащупать вслепую, но основная масса людей была настроена революционно. Они хотели избавиться от тлетворной реальности, окружавшей их, и получить взамен что-то новое.
И вот пришел Гитлер, который придал этому революционному желанию-стремлению одно-единственное направление. И сразу же дали о себе знать все застарелые проблемы. Могло ли быть это настойчивое желание, это социальное Sehnsucht удовлетворено на этот раз? Или оно опять даст себя ослепить и благополучно ввергнуть в пучину войны? И все эти сдерживаемые надежды и энергия будут снова развернуты не в нужную сторону, но использованы на благо войны, дабы сохранить все то, что это самое Sehnsucht хотело уничтожить?
Гитлер дал ответ на эти вызовы. Именно здесь, как я уже показал, и крылся вечный и непреодолимый разрыв между ними Отто Штрассером. Гитлер никогда не сознавался в том, что он повторяет поступки кайзера, но, взяв в свои руки власть и пообещав удовлетворить это социальное Sehnsucht, он вложил в руки немцев камень войны.
Те, кто изучал этот вопрос и попытался с пристрастием вглядеться в будущее, должны постоянно помнить, что на первых выборах Гитлера, после поджога рейхстага, ставших одновременно последними выборами, которые могли продемонстрировать уровень политических настроений немецкого населения, то бишь на выборах 5 марта 1933 года, восемьдесят процентов всего электората проголосовало за социалистические партии. Из 647 депутатских мест 502 заняли представители партий, которые пообещали избирателям, преисполненным общественным Sehnsucht, социализм: 288 национал-социалистов, 120 социалистов и 100 коммунистов. Национал-социалисты получили 17 миллионов голосов, социалисты 7 миллионов, коммунисты 5 миллионов голосов. Все остальные партии распределили остаток в размере 8 миллионов голосов.
Эти цифры показывают, что Отто Штрассер был прав — к 1933 году старое социальное Sehnsucht, которое в 1913 году кайзеру удалось канализировать в сторону войны, было еще сильнее и еще более настоятельнее, чем когда-либо. Это очень важный момент, потому что Штрассер полагает, что Германия находится в состоянии революции подобно Англии в шестнадцатом и Франции в восемнадцатом столетиях, которое должно прийти к своему завершению, и что кайзер, Гитлер и эти два отклонения в сторону лишь эпизоды в ходе истории, который, невзирая ни на что, идет своим путем. Современная задача Европы, говорит он, состоит в том, что, если Европа хочет жить, она должна сделать, чтобы: 1) Sehnsucht не увели в ненужном направлении третий раз и не ввергли в войну — Геринг, кто-то другой, разницы нет; и 2) отвлечь ее и от впадения в коммунизм — и вот здесь-то как раз он может оказаться полезен.
Гитлер сделал ровно то же, что двадцать лет назад сделал кайзер — он перенаправил поток от социального направления, которое было так нужно, в сторону войны. При нем вся огромная энергия немецкого народа была направлена именно на достижение этой цели, причем сделано было с жесткостью и упорством, во много раз большими, чем у кайзера. Один из его ближайших сотоварищей, генерал Константин Хирль, руководитель Имперской трудовой службы{65}, в своей книге «Основания немецкой военной политики» облек все это в соответствующую словесную оболочку, после чего совлек эту оболочку, дабы мы все уяснили, выразившись так:
«Ужасающе тяжелое бремя, лежащее на нашем народе — быть народом без жизненного пространства — будет оказывать постоянно растущее негативное воздействие на самые низшие и экономически слабые слои рабочих и крестьян. Иногда среди этих людей будет вспыхивать и пламя негодования. Если мы не хотим, чтобы революционная воля к освобождению у низших слоев привела к взрыву, мы должны трансформировать ее в движущую силу нашего национального освобождения».
Вот вам и полное подтверждение слов Отто Штрассера, а заодно и объяснение причин этой войны. Умонастроения немецкого народа должны быть отвлечены от социального Sehnsucht, которое может обеспечить мир и общее благосостояние человечества, и увязаны на войну. Таким образом, это Sehnsucht, революционное стремление к лучшему социальному устройству в Германии, второй раз было уведено в сторону, в результате чего вся его энергия была выплеснута на испанцев, поляков, чехов, британцев и французов.
Но, утверждает Отто Штрассер, Sehnsucht еще существует, причем, несмотря на этот второй обман, оно стало даже сильнее. Вскоре, среди усталости и разочарования, вызванных войной, оно заявит о себе еще раз, причем гораздо громче, чем раньше. Нужно ли в этой ситуации помочь милитаристам или монархистам прийти к власти, чтобы они смогли и впредь вести эту игру? Или, махнув на это рукой, допустить полное крушение Германии, так что в результате Sehnsucht найдет отдушину в виде коммунизма?
В этом он видит две главные опасности, причем, считает Штрассер, первая куда как масштабнее и хуже — потому что вторую немцы могут предотвратить сами, если им позволят.
Приближается конец второй стадии немецкой революции, конец периодов крушения надежд и глобальных заблуждений. «Гитлер, — говорит Штрассер, — уже выстроил эпоху разрушения, и в этом смысле он даже, я бы сказал, сыграл существенную роль. Он ввел в оборот мешанину из полупродуманных идей, которые он так никогда и не воплотил в жизнь. Германское государство должно было быть создано заново, причем на базе старого племенного деления немцев, то есть Gaue. Он так и не сделал этого. Государственное устройство осталось прежним, причем Пруссия, как и прежде, стоит во главе. Парламент рейха и парламенты разных государств сегодня представляют то же самое, чем они были, когда он пришел к власти — абсолютными пустышками, но они есть, со всеми своими министрами, кабинетами, депутатами. Рейхстаг, собирающийся раз в год или даже реже для того, чтобы сержант Геринг, который говорит своим 800 членам СС и прочим соглашателям, когда вставать, когда садиться и когда идти домой, устроил ему очередную тренировку. Сегодня это учреждение больше, чем когда-либо было, и все его сотрудники получают немалую зарплату. Геринг даже создал особую структуру под названием Прусский государственный совет (он появился шесть или семь лет назад), члены которого получают ежемесячно за свою службу приятственную сумму в размере 1000 марок — и при этом они не собирались на заседание НИ РАЗУ! Похожее произошло и с церковью. Протестантскую и католическую церкви нужно было убрать на второй план в пользу национальной церкви, Немецкой христианской церкви, которой управлял рейх-епископ. Однако с самого начала в церкви возникли нестроения, в результате чего протестовавший пастор Нимеллер был заключен за решетку. Но сегодня позиции этих двух великих церквей сохраняются практически в прежнем виде. Государство платит большие деньги одной, собирает налоги для второй, делая, при внешнем антагонизме, для них огромную услугу — ибо массы людей, которые в 20-е годы прекратили посещать храмы, сегодня опять хлынули в церковь. То же самое происходит и в каждой части современной германской жизни. Сегодня эта страна напоминает полуразрушенный дом, фундамент которого еще довольно крепок — старое административное деление, старый рейхстаг и правительства, капиталистическое устройство».
Единственное, что удалось разрушить до основания, так это свободу мысли, организации рабочего класса и надежду, то самое Sehnsucht на лучшее общественное устройство. А вот что было действительно полностью выполнено, так это перевооружение, милитаризация и война. Вся энергия нации была направлена на ковку мечей в интересах оружейных баронов и всех тех, кто набивал на войне карманы. И война началась в нужный момент.
«Когда Гитлер уйдет, — говорит Штрассер, — закончится и период разрушения. Sehnsucht в третий раз прорвется к свету, и уж на этот раз его нужно удовлетворить, коли Германия и Европа ищут дорогу к миру». И вот именно в этом аспекте он считает, что самая большая опасность для современной Германии и Европы отнюдь не коммунизм, этот вечный жупел, который использовали для того, чтобы развязать эту войну — а те усилия, которые предпринимаются где-то на втором плане, чтобы восстановить в Германии старый, зацикленный на идее войны милитаристский порядок, но под каким-то новым названием.
Штрассер полагает, что эта война может закончиться по одному из трех вариантов сценария. От того, какой вариант она в итоге выберет, считает он, и зависит судьба Европы в этом столетии:
1) Борьба до победного конца, которая через долгое, очень долгое время приведет к тому, что в Германии начнется революция снизу; это будет означать жуткий взрыв старого, проснувшегося Sehnsucht среди уставших, измученных народных масс и — советскую Германию в итоге. Это, по его мнению, вряд ли возможно.
2) Заключение тайного сговора между монархистами, ведущими финансистами и представителями прежних правящих классов, во главе которых станет кто-нибудь типа Геринга или Шахта, с одной стороны, и подобными же людьми в других странах, направленного на отстранение Гитлера от власти, возведение на трон Геринга или кого-то вроде него или, возможно, даже обращение к Гогенцоллернам и Габсбургам с просьбой вернуться к власти. Это, говорит он, гораздо реальнее, и именно этого варианта развития событий он очень боится. В этом варианте он видит насильственное подавление старого Sehnsucht уже в третий раз, начало нового периода великих войн и продолжение гадаренского галопа в Европе.
3) Свержение Гитлера людьми с высоким чувством общественного и гражданского долга внутри Германии, которые не будут выполнять роль орудия в руках международного капитала, крупных предпринимателей, монархистов и т. д. Таких людей он видит и в армии, и в национал-социалистической партии, и в рабочей среде. Другими словами, эти люди — члены его «Черного фронта». В итоге это будет означать, что процесс, прерванный 30 января 1933 года, когда Гитлер сделал выбор в пользу сотрудничества с крупными капиталистами и землевладельцами, выступив, таким образом, против коалиции Штрейхера — Штрассера — Лейпарта, возобновится, нити управления будут собраны и вновь связаны там, где их разорвали, и обещание о немецком социализме будет выполнено.
Сам он надеется именно на такой вариант окончания войны — в нем он видит исполнение того самого Sehnsucht и некую гарантию мира. Он называет это революцией сверху, и когда я спросил его, неужто он, человек с таким опытом, полагает, что революцию можно сделать сверху, он отвечал: «В Германии — только сверху». Мне пришлось согласиться с этим.
Эти три возможных варианта выхода из войны заслуживают более тщательного исследования. Первый вариант Отто Штрассер фактически не берет в расчет, поскольку большинство немцев, которые хотят свой социализм, питают отвращение к коммунизму. Он видит это как некую возможность в анархическом, но крайне отдаленном будущем и полагает, что до того как это время придет, те люди в Германии, которые думают согласно с ним, вмешаются и предотвратят такое развитие событий — если только до этого им не запудрят мозги всякие интриганы-космополиты.
Ко второму варианту он относится крайне серьезно, и я знаю достаточно о том, что происходит за кулисами, чтобы сказать, что он прав. Сегодня самая мрачная, пожалуй, мысль — это мысль о предварительной мирной конференции, которая так или иначе, но готовится, между самыми разными аристократами былых времен, еврейскими политиками, международными банкирами и проплаченными политическими интриганами. Большинство из них обитает в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, и лицезрение всех этих людей, ни разу не слышавших орудийного выстрела, но в очередной раз играющих с картой Европы, словно с обычным пазлом, ставя каждый фрагмент его так, как это нужно и выгодно им в их жульнической игре, не предвещает ничего хорошего.
Подходит время, когда эти самые люди могут заменить Гитлера Герингом или кем-либо еще, после чего они явят его миру (предварительно взяв с него полное одобрение их планам) как человека, который покончит с гитлеризмом, который предотвратит хаос, возможно — как человека, который вернет к власти династию Гогенцоллернов, и — почти наверняка — как человека, который спасет мир от большевизма. В результате все прочие «измы» вернутся на круги своя и мрачное коловращение дисциплины, милитаризма и войны начнется с новой силой.
Вот этого-то шулерства Штрассер боится больше всего. «Произносить слова «после Гитлера наступит хаос» — значит говорить ерунду, потому что Гитлер сам и есть хаос, и конец Гитлера будет означать конец хаоса, — говорит Штрассер. — Мир находится в опасности, ибо, боясь будущего, он может вернуться в прошлое, то самое прошлое, которое должно было исчезнуть с Первой мировой войной — к Гогенцоллернам, Габсбургам, Герингу, прусским генералам. И это неправильно. Сегодня нужно смело смотреть вперед и строить что-то новое.
Именно по этой причине, — продолжает Отто Штрассер, — я не буду предлагать вернуться к прошлому ни по одному из параметров, ни по колониальному вопросу, никак. Я предложу конструктивный план по построению нового порядка. Эта война стала порождением той войны; и Гитлер, и вообще, все наши страдания — родом оттуда, поэтому убегать в прошлое — это значит ничего не исправить и ничего не решить. И в такой ситуации говорить о мире, безопасности или спокойной жизни просто глупо. Возвращение в 1913 год означает возвращение к Первой мировой войне. Конечно, сама эта идея на первый взгляд может показаться и привлекательной, потому что те люди, которых очень легко напугать, обычно склонны принять то зло, которое они знают, чем то, которое им неизвестно. Используя силу — внутри Германии это немецкая армия, за ее пределами — войска союзников, — вполне возможно установить на немецкой земле именно такой порядок. Но он не принесет удовлетворения Германии ни в вопросах внутренней политики, ни, тем более, не обеспечит мира странам Европы. Ибо новый кайзер или новый правитель будет означать возврат в 1914 год, когда социальное Sehnsucht впервые резко проявило себя, сегодня существуя в гораздо более многочисленных и острых формах. И, желая направить умы людей на другие вещи, эта новая гогенцоллерновская Германия неизбежно, и в очередной раз, вернется к своей империалистической политике — большому флоту, колониям и так далее. Аналогичная ситуация будет с Габсбургами и на юге Германии. Любой представитель этой династии не сможет отказаться от претензий Габсбургов на Словакию, Хорватию, Галицию, Триест, Львов. В Будапеште им пришлось сразу согласиться, что они не имеют тут притязаний. Именно потому, что они водворились на месте после проигранной или наполовину проигранной войны, они будут энергично защищаться от всяких упреков, которыми их будут осыпать их же подданные, что, мол, они стали правителями по воле Лондона и Парижа. Они сразу же начнут доказывать, насколько они патриотичны и верны империи — как, впрочем, они всегда и делали. Любой такой маневр будет означать, что наследие этой войны будет гораздо хуже, чем наследие предыдущей. Она нанесет поражение единственной цели, за которую стоит сражаться — настоящему умиротворению Европы».
Эти слова Штрассера абсолютно справедливы. Я достаточно долго прожил в этих странах и при монархии Гогенцоллернов, и при Габсбургах, чтобы понимать, что Штрассер действительно прав. Я не знаю, сможет ли кто-нибудь в Великобритании понять справедливость этих слов… Недавно я прочел одну книгу, в которой некий якобы эксперт по вопросам международных отношений упрекает президента Чехословакии Бенеша в глупости, поскольку тот выступил против восстановления Австро-Венгерской монархии. Так что, пока Британия, обладая достаточным авторитетом, чтобы авторитетно заявить о себе в межевропейских делах, будет при этом оставаться вот на таком уровне знания вопросов европейской политики, я даже представить не могу, каким образом можно будет обеспечить мир в Европе.
Именно такие аргументы выдвигает Отто Штрассер против заключения подобной сделки с отдельными людьми или целыми группами людей в Германии, которая на деле вполне может случиться в ближайшем будущем. Она может быть заключена на почве реставрации монархии, на создании общего фронта для борьбы с большевизмом, но ничего хорошего из этого не выйдет — только новые кризисы, новые войны, новое повсеместное и всеобщее ухудшение жизни. И мы снова увидим, что нас в очередной раз обвели вокруг пальца.
Так в чем же заключается тогда концепция самого Отто Штрассера? Какой выход из этой войны, по его мнению, будет благом как для Германии, так и для остальной Европы?
Практически открыто (хотя для немца это было не просто сделать) он говорит о том, что, до тех пор пока Германия не испытает всю крайнюю нужду и превратности войны, надеяться абсолютно не на что. Но вот когда она дойдет «до точки», то, как я и говорил, он думает, что Гитлер, да и не только он, но и те опасные люди, которые стоят вокруг него, будут низвергнуты движением, выражающим интересы всех немцев — а ведь только его «Черный фронт» имеет своих людей во всех слоях немецкого общества, в том числе и среди нацистов (за исключением одних лишь коммунистов).
Коалиция, которая могла бы спасти Германию и Европу 30 января 1933 года, но потерпела фиаско из-за происков Папена, Геринга и ударившихся в панику богатых дельцов, была коалицией рейхсвера, социалистически настроенных национал-социалистов и представителей профсоюзов. Ее олицетворяли три человека — генерал Шлейхер, Грегор Штрассер и Лейпарт. После полутора лет пребывания Гитлера у власти, разочарования, охватившего общество, эта коалиция получила новую возможность проявить себя, но и на этот раз она была сокрушена — Геринг со товарищи просто убили ее лидеров. Но вот теперь, в разгар войны, она вновь поднимает голову — теперь она называется просто: «Черный фронт». Ее главным врагом остается Геринг — ибо с Гитлером практически покончено.
Отто Штрассер уверен, что на этот раз будет выбрано правильное решение, что такая комбинация сил внутри Германии сможет уничтожить гитлеризм и, в конце концов, действительно построить новую Германию. Но — уж немцев-то он знает хорошо — для этого нужно, чтобы всех этих людей кто-то объединил. Им нужен командир. И вот для этого-то, говорит он, нужно создать из числа изгнанников Немецкий национальный совет. Это крайне необходимо. Но пока еще сделать этого он не смог. Он — одиночка, у него нет мощной финансовой поддержки, которую с легкостью может снискать любой, кто признает себя орудием в руках той или иной заинтересованной группы, но только вот группы эти, как я уже говорил, которые преследуют свои личные интересы, а отнюдь не интересы Европы или Германии, в настоящее время гораздо более симпатизируют Герману Герингу.
Немецкий национальный совет, который хочет создать Штрассер (дабы каждый немец, ожидающий соответствующего приказа, знал, куда ему обращать взор), должен быть готовым отдать приказы и взять на себя всю полноту ответственности, когда вся гитлеровская структура начнет рушиться, так вот, этот совет будет сформирован из людей, о которых я уже много раз говорил в этой книге. Людей, похожих на него, на Грегора Штрассера, на Рудольфа Формиса, трех лейтенантов рейхсвера, членов «Черного фронта» — иначе говоря, патриотов, христиан и социалистов по духу.
Среди тех, кого Отто Штрассер (по мере развития войны) хотел бы видеть в числе членов Немецкого национального совета, можно назвать следующие имена: Генрих Брюнинг, бывший немецкий офицер и канцлер, католик, который пытался удержать Гитлера и не дать ему прорваться к власти, но не смог этого сделать; доктор Герман Раушнинг, бывший человек Гитлера во главе данцигского сената, бывший офицер и политик-консерватор, который, подобно Штрассеру, сначала был с Гитлером, но впоследствии порвал с ним; Вильгельм Зольман, один из немногих вменяемых людей, светлых голов из числа немецких социалистов времен прежнего рейха; капитан-лейтенант Тревиранус, политик консервативного толка, бывший одним из главных сподвижников Брюнинга. Все эти люди доказали, что у них есть три общих качества: человечность, ненависть к гитлеризму, немецкий патриотизм во время войны и мира.
Если бы всех этих людей можно было собрать в Немецком национальном совете, то они смогли бы стать тем центром, из которого, по мере продолжения войны, можно было управлять антигитлеровским процессом на территории Германии. Другими его членами, так сказать, непосредственным орудием на территории Германии стали бы другие люди, которые, подобно штрассеровским членам «Черного фронта», жаждали и ожидали создания подобной альтернативной власти.
В настоящее время создание этого органа несколько отложено — во-первых, по причине явно затянувшейся прелюдии к войне, а во-вторых, из-за противоречий и расхождений во мнениях, наблюдающихся среди самих эмигрантов. Хотя бы, например, потому, что среди этих самых эмигрантов есть еще одна антигитлеровская группа, которая также претендует на преемственность — группа, состоящая из международных социалистов, коммунистов, евреев и разномастной интеллигенции. Они предпочитают полное, даже можно сказать сокрушительное поражение Германии в этой войне, ее разделение на две или даже несколько частей и будут не против хаотичной, советской Германии. Эти две группы разделяет огромная пропасть, но их чаяния и интересы то переплетаются, то вступают в конфликт друг с другом, мешая тем самым возникновению четко оформленного Немецкого национального совета. Более того, пара человек из числа тех, с кем хотел бы объединить свои усилия Отто Штрассер, еще не определились в своем отношении по вопросу заключения мира с Герингом. Вид Германии, которая по-прежнему обладает всем тем, что Гитлер нажил нечестным путем, с нетронутой армией и ВВС, да еще под руководством Геринга, может и вправду ослепить любого немца. Ну, скажет он, если уж мировое сообщество не понимает, что к чему, то к чему мне сражаться против этого?
Вот почему Отто Штрассеру приходится сегодня, уже в изгнании, бороться со всем этим, как когда-то он боролся еще в Германии. Но если он добьется успеха, то на какой мир он будет работать? Вот что он сам говорит по этому поводу:
«Незамедлительная — в качестве жеста доброй воли — эвакуация с польских и чехословацких земель, занятых Гитлером, за исключением Судет и северной части Польского коридора. Затем — мирные переговоры, новый Венский конгресс. И следующие предложения для этой конференции:
Непризнание в принципе всех актов аннексий, совершенных Гитлером, и как следствие проведение референдума на двух территориях, которые были им захвачены, но с которых не была осуществлена незамедлительная и автоматическая эвакуация — Судеты и Австрия. Прямое соглашение между Германией и Польшей по Польскому коридору И по Гданьску. Помощь немецкой армии в деле освобождения востока Польши от большевиков в обмен на сохранение за Германией северной части коридора. Германия предлагает изгнать большевиков из Финляндии и Прибалтики, а также из Белоруссии и Украины силами немецко-польской армии при участии командного состава из Франции и Великобритании. Военные компенсации Польше и Чехословакии. Признание всех старых внешних займов Германии за исключением процентов по ним. Сокращение размеров основного долга путем ежегодных выплат, гарантированных передачей в аренду немецкой табачной монополии в руки международной компании».
Из всех этих пунктов дополнительных комментариев требуют только два.
Отто Штрассер рассматривает — в качестве жеста доброй воли, осуществляемого еще до начала мирных переговоров, — немедленную передачу территорий, которые Гитлер аннексировал вопреки часто провозглашавшейся им самим теории национальной независимости, а именно Чехословакии и польских земель. Речь идет здесь о землях, населенных чехами, словаками и поляками, но отнюдь не о тех регионах бывших чешского и польского государств, где большую часть населения составляли немцы — о Судетах и верхней части того самого неверно названного коридора. В этом вопросе, а также в том, что касается Австрии и Гданьска, он в известной степени выступает за то, чтобы сохранить часть из приобретенного Гитлером, тем самым противореча заявлению, что в Австрии и в Судетах нужно провести референдум и что полякам нужно помочь вернуть их восточные территории в обмен на разрешение Германии сохранить за собой коридор.
В отношении последнего вопроса Отто Штрассер всегда занимал четкую и бескомпромиссную позицию. Он всегда выступал против предложений воевать с большевистской Россией при условии, что она не занимается расширением собственных границ и не нарушает условий мирных договоров. Он считает, что своими последними действиями она лишила себя статуса «врага агрессии» и что она, в частности, зашла на территорию Европы дальше, чем это необходимо для поддержания мира в Европе, так что ее нужно оттеснить назад.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.