6

6

Чешское восстание потерпело поражение в битве на Белой Горе, и ни одно протестантское государство не протянуло руку помощи. Война закончилась. Фридриху ничего не оставалось, кроме как просить прощения; испанцы должны были уйти из Пфальца, Мансфельд — распустить армию, а Фердинанд — оплатить долги. Однако осуществить эти четыре простейших действия было затруднительно.

Все вокруг рушилось, но Фридрих и его супруга старались не замечать катастрофы. Королева обосновалась в Бранденбурге, где родила сына, назвав его Морицем — явный намек на принца Оранского, — и беззаботно писала подругам о «beau voyage», который ей с мужем пришлось неожиданно совершить из Праги[302]. Фридрих в это время с удовольствием отдыхал у герцога Саксен-Лауэнбургского, потратив там около трехсот флоринов на жемчуга для трехлетней дочери[303].

Легкомысленность поведения вызывалась не столько недостатком совестливости, сколько ее избытком. Когда Фридрих пришел к власти, он был слабодушен и смущен новыми обстоятельствами. Утрата власти укрепила его характер. Несмотря на поражение, он не потерял веру в правоту своего дела. Ему не хватало не только безумства смелости и лидерских качеств, которые могли бы спасти Богемию, но и элементарного эгоизма, который помог бы сохранить хотя бы часть состояния. Поражение многое упростило, ярче высветило разницу между тем, что верно, и тем, что неверно. Теперь Фридрих четче понимал справедливость своей борьбы, временно потерпевшей неудачу, и готов был доказать это, невзирая на предательства. «Нас привели в Богемию не алчность и не амбиции, — писал он Турну. — Ни в бедности, ни в отчаянии мы не восстанем против нашего возлюбленного Господа и не поступимся нашей честью и совестью»[304]. Со времени битвы на Белой Горе и до самой смерти Фридрих следовал этим принципам со всей твердостью и со всеми прискорбными последствиями.

Фердинанд потребовал беспрекословного повиновения и извинений. Фридрих ответил простодушно, что человеку, если он прав, не в чем каяться. Если же император гарантирует неприкосновенность чешской конституции, заплатит армии новобранцев и компенсирует все его расходы, то тогда подумает об отречении[305]. Это было не только непослушание, но и вызов всем германским князьям. Они еще в Мюльхаузе не объявили противозаконным захват чешской короны. Сомневаясь в правильности их суждения, Фридрих дал понять, что император вынудил князей так поступить либо подкупил. До конца жизни Фридрих заявлял, что не нарушил мир в империи и восстал не против императора, а против эрцгерцога Австрии. Это убеждение лежало в основе всей его политики, и он считал себя законным королем Богемии, подвергшимся вероломному нападению как в самой Богемии, так и на своих землях.

Если Фридрих не подчинится воле Фердинанда, то войска Спинолы останутся в Пфальце. Два условия восстановления мира оказались невыполнимыми. А как же обстояли дела с армией Мансфельда и долгами Фердинанда?

Безработная армия Мансфельда томилась в Пильзене, император предал его анафеме, а за голову командующего обещал заплатить триста тысяч талеров. На ближайшее будущее Мансфельд должен был решить две задачи: найти для своих людей пропитание и поступать таким образом, чтобы представлять собой особую ценность для одной стороны или опасность для другой: тогда ему предложат новое дело либо выкупят из войны. Пока же он занимался тем, что восполнял поредевшие ряды, набирая рекрутов, с разрешения и без разрешения властей, по всей Южной Германии.

Под его началом была не только армия, но и целое государство. Обыкновенно у каждого солдата имелись женщина и мальчик на побегушках. В армии Тилли на каждого лейтенанта приходилось пять слуг, на полковника — до восемнадцати. Обрастая награбленным добром, воины нанимали носильщиков. Мушкетеры брали с собой оружейных мастеров. Все эти люди вкупе с конюхами и женами составляли значительный контингент, обременяющий, но необходимый для армии[306]. Она разрасталась и за счет крестьянских девушек, уведенных из разграбленных и сожженных деревень, детей, выкраденных с целью получить за них выкуп, всякого рода коробейников, целителей-шарлатанов, мошенников и бродяг. В армии Бюкуа каждую неделю рождалось шесть-семь детей[307]. Женщины в войске Мансфельда были не менее плодовиты.

Главарь наемников должен был держать в узде и заботиться об этой разношерстной толпе, если не хотел подвергать еще большей опасности и себя, и землю, на которой находился. «И люди, и их лошади не могут питаться одним воздухом, — писал Мансфельд. — Оружие имеет привычку ломаться, а одежда изнашивается и приходит в негодность.

Для того чтобы покупать, им нужны деньги. Если не дать им денег, то они возьмут их там, где найдут, и не потому, что они им якобы принадлежат, а по своей воле, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь. Дверь в эту вольницу открылась давно, и они к ней привыкли… Они не щадят никого, для них нет ничего святого, ни церквей, ни алтарей, ни склепов, ни могил, ни мертвецов, лежащих в них»[308]. Таким было «государство», которым правил Мансфельд, и можно лишь догадываться о том, какая анархия началась бы, если бы он отпустил вожжи.

Всю зиму Мансфельд баламутил Европу, предлагая свои услуги то Савойе, то Венеции, то Соединенным провинциям. Ранней весной он поспешил в Хайльбронн, где собрались князья унии, надеясь подписать с ними контракт. Его ожидания не оправдались, а на обратном пути к чешской границе ему встретился гарнизон Пильзена, покинувший город в его отсутствие за сто пятьдесят тысяч гульденов[309]. Деньги пригодились, войско было нужнее, чем город, и Мансфельд не стал возражать.

Вскоре он узнал, что голландцы изъявляют готовность субсидировать его прежнего хозяина Фридриха, и Мансфельд делает красивый жест, подписывая договор с посрамленным князем. Он ставил на карту судьбу своей армии, но наемный генерал знал, что делал: при любом раскладе Мансфельд не проигрывал. Либо он восстанавливал Фридриха силой оружия, либо — и это выглядело наиболее вероятным — создавал для католических командиров такую угрозу, что им ничего не оставалось, как перекупить его на предложенных им условиях. Мансфельд, без клочка земли, но с головой, оцененной в триста тысяч талеров, надеялся получить амнистию, большую сумму денег и скромное, но достойное княжество. Всего этого он мог добиться лишь в том случае, если будет продолжать войну в сердцевине Германии. Он таким образом преграждал и третий путь к миру.

И наконец, проблема выплат долга Максимилиану. Герцог занимал Верхнюю Австрию до тех пор, пока Фердинанд не возместит ему военные расходы. С наступлением 1621 года такая возможность казалась весьма отдаленной. Личные ресурсы Фердинанда никогда не бывали большими, а Богемия, самая богатая провинция среди владений Габсбургов, откуда они черпали свои доходы, после двух лет войны превратилась в порушенную и нищую страну.

Более солидно выглядело обещание Фердинанда отдать победителю курфюршеский титул Фридриха. Но Фридрих не мог лишиться титула без согласия других князей. В прошлом году в Мюльхаузене Фердинанд попробовал их уговорить, однако они проявили в этом вопросе редкое упорство. Кроме Максимилиана Баварского, никто из князей, настаивавших на удалении Фридриха из Богемии, не хотел, чтобы у него отбирали титулы и земли в Германии. Они выступили и против того, чтобы объявить его вне закона в империи[310]. Фердинанд не мог удовлетворить желания Максимилиана, не оскорбив большинство своих влиятельных подданных, и не мог наказать Фридриха, не нарушив решения, принятые в Мюльхаузене.

Низложить Фридриха означало пойти на конфликт с князьями, и Фердинанд мудро решил действовать постепенно: сначала предать его опале, посмотреть на реакцию, а затем отдать титул курфюрста Максимилиану. Какими бы оговорками он ни прикрывал свои действия, Фердинанд должен был предпринимать их единолично, данной ему властью, и, по сути, проверялась на прочность приверженность князей либо императору, либо конституции.

По мнению современников, Максимилиан Баварский был умнее Фердинанда. Кроме того, богатство и армия давали ему дополнительные рычаги давления. Однако Фердинанд умел направлять амбиции своих более состоятельных союзников в нужное ему русло. Его жалели за то, что он связал себя договором с Максимилианом, но это соглашение, из-за которого война и не могла прекратиться, Фердинанд использовал в свое оправдание, а амбиции Максимилиана служили ему прикрытием собственных властолюбивых устремлений. Фердинанд готовил почву для усиления императорской власти перераспределением земель. Максимилиан предоставлял ему такую возможность.

29 января 1621 года Фердинанд объявил об опале Фридриха[311]. Спустя восемь дней князья и представители городов — членов Протестантской унии собрались в Хайльбронне. Если Фридрих нарушил конституцию захватом чешской короны, то Фердинанд переступил через нее опалой Фридриха. Он пренебрег собственной клятвой, данной во время коронации, и напрямую связал проблему германских свобод с делом низложенного короля Богемии.

Для унии наступило время выступить в защиту конституции в расчете на поддержку курфюрста Саксонии и даже некоторых католических князей. Первым актом съезда стал категорический протест Вене[312]. Действительно, состоялась проба сил, как и предвидел Фердинанд. Он не принял протест, настаивал на опале Фридриха и во имя земского мира в империи потребовал распустить войска, которые все еще были под ружьем. В это время Спинола привел в движение один из своих отрядов на Рейне. Это был блеф, до конца перемирия с Соединенными провинциями оставалось несколько недель, и правительство в Брюсселе приказывало Спиноле договориться с унией на любых условиях и немедленно вернуться в Нидерланды[313]. Тем не менее он сделал угрожающий маневр, прекрасно зная, что не доведет его до конца, и преуспел в главном. Города унии пошли на попятную, не ведая об обязательствах Спинолы и не желая подвергнуться нападению испанских армий ради каких-то конституционных софизмов. 1 апреля делегаты унии пообещали Спиноле распустить армию, если он гарантирует их нейтралитет[314]. Майнцский договор стал последним документом, подписанным Протестантской унией; 14 мая делегаты разъехались и больше никогда не собирались вместе, поставив крест на своей организации. Страх перед нависшей угрозой оказался сильнее всех других чувств, и защитники конституции безропотно предали и своего лидера, и свои принципы, отдав будущее германских свобод на откуп чужеземцам и всякого рода авантюристам.

Протестантские князья надеялись на то, что, принеся в жертву Фридриха, закончат войну. Католики хотели поддержкой Фердинанда предотвратить иностранную интервенцию. Ноте и другие не понимали одного: хотя никому и не было дела до Фридриха и Богемии, в Европе многие опасались Австрийского дома либо домогались долины Рейна. После краха Богемии эпицентр конфликта переместился на двести миль к западу. Прага отошла на задний план, и все внимание сконцентрировалось на испанских союзниках Фердинанда в Пфальце. Выражая протест Вене, король Дании указал: не побитая армия Фридриха, а испанские войска являются источником непорядка в Европе[315].

Но что до этого королю Дании? Судя по его действиям, он переживал за Богемию. Король принял Фридриха в гольштейнском Зегеберге и призвал власти округа Нижней Саксонии, в который входил Гольштейн, прийти ему на помощь. У него ничего не получилось, и датский король решил сам выступить посредником в Вене между Фридрихом и императором[316]. Чем он руководствовался? Его серьезно беспокоило то, что в результате краха протестантской оппозиции в Богемии усилится господство Габсбургов в верховьях Эльбы, после чего они будут распространять его на север, к Балтике.

Король Дании забеспокоился первым, но он не был самой важной фигурой в европейской политике. Правительства Соединенных провинций, Франции и Англии поняли, что под покровом войны в Богемии они позволили испанцам оккупировать Пфальц. Призрачная угроза, против которой они в течение последних десяти лет вступали в заговоры и подписывали соглашения, стала реальной, и они ее проглядели. Очень запоздало английское правительство отправило наконец князьям унии тридцать тысяч фунтов стерлингов[317]; горстка войск сэра Горация Вера, посланная в Пфальц, оказалась отрезанной в Мангейме и Франкентале; смешанный немецко-голландский гарнизон еще держался в Гейдельберге. Все эти гарнизоны создавали для испанцев лишь временное препятствие, но не постоянно действующий барьер. В Вене англичане попрекали французского посла — автора рокового Ульмского договора[318]. Тем временем после восстания католиков для испанцев открылась Вальтеллина, и они могли беспрепятственно переправлять из Северной Италии и войска, и материальные средства.

Над Соединенными провинциями нависла более серьезная угроза, чем над Францией, Англией или Данией. Вначале принц Оранский даже намеревался пойти на мир с Брюсселем, хотя и понимал, что ему предложат невыгодные условия. Но у него имелся и альтернативный вариант. Защищая свои границы, голландцы могли одновременно помогать Фридриху и его союзникам в возвращении Рейна. Спешно был заключен альянс с королем Дании, и к Мансфельду полетели послания с обещанием вознаграждений, если он проявит верность протестантскому делу[319]. 9 апреля 1621 года истек срок перемирия с Испанией. Через пять дней короля и королеву Богемии со всеми почестями приняли в Гааге, а 27 апреля Фридрих поставил свою подпись на договоре, по которому голландцы взялись субсидировать его в том, чтобы отвоевать земли на Рейне. Начинался второй акт великой германской трагедии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.