Советский человек

Советский человек

Следствие по «делу врачей» приняло в последние месяцы перед смертью Сталина лихорадочный характер. Это наводит на мысль о том, что была установлена какая-то дата открытого судебного процесса. Одному из арестованных профессоров следователь с профессиональной обидой в голосе говорил:

— Ну что же вы даете такие показания? С ними же нельзя выйти на открытый процесс!

Следователи МГБ спешили с врачами: скорее надо было получить сведения, на какую разведку они работали. Похоже, на процессе обвиняемые должны были признаться в связи с Молотовым и Микояном, что придало бы делу масштабность.

Сталин хотел повторить ту схему, которая, с его точки зрения, обеспечила ему успех большой чистки 1937 года. Как он тогда действовал? Сменил кадрового чекиста Ягоду на секретаря ЦК Ежова, очистил аппарат госбезопасности от старых работников и направил туда профессиональных партийных сотрудников. А людей, которых арестовывали, зачисляли в немецкие шпионы, потому что народ чувствовал угрозу со стороны Германии.

Теперь чекиста Абакумова сменил заведующий отделом ЦК КПСС Игнатьев, в министерство госбезопасности мобилизовали партийно-комсомольскую молодежь. Арестованных назвали американскими шпионами. Но поскольку настроения в обществе в 1952 году отличались от того, что было в 1937-м, нужны были открытые процессы. Они бы подняли накал ненависти в стране, создали необходимый фон для массовой чистки.

Подлинная причина преследования советских евреев, столь неожиданного для страны, разгромившей нацистскую Германию, убийства художественного руководителя Государственного еврейского театра Соломона Михоэлса, процесса над членами Еврейского антифашистского комитета, ареста «врачей-убийц» состоит в том, что Сталин решил объявить евреев американскими шпионами.

На совещаниях армейских политработников прямо объяснялось, что следующая война будет с Соединенными Штатами. А в Америке тон задают евреи, значит, советские евреи — это пятая колонна, будущие предатели. Они уже и сейчас шпионят на американцев или занимаются подрывной работой. Подготовку к большой войне следует начать с уничтожения внутреннего врага. Это сплотит народ.

Страну охватила настоящая истерия. Люди отказывались лечиться, принимать лекарства. Каждый врач был под подозрением.

В советском представительстве в Париже посольского врача (русскую женщину) посадили под домашний арест, хотя ее муж был сотрудником госбезопасности. А тут, как назло, заболел заместитель министра иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, который был в Париже проездом. Пришлось все-таки позвать врача. Она осмотрела больного, диагностировала грипп и предложила Громыко лекарство. Будущий министр резко отстранил ее руку:

— Вашего лекарства я принимать не буду!

После смерти Сталина история с врачами благополучно завершилась, медиков выпустили, сообщив, что их оклеветали. Многие в стране вздохнули. В те дни Корней Чуковский беседовал с женой классика советской литературы Леонида Максимовича Леонова Татьяной Михайловной. Она жаловалась, что невозможно было обратиться к врачам:

— Вы же понимаете, когда врачи были объявлены отравителями… Не было и доверия к аптекам; особенно к Кремлевской аптеке: что, если все лекарства отравлены?!

Чуковский ошеломленно записал: «Оказывается, были даже в литературной среде люди, которые верили, что врачи — отравители!!!»

Наступили особые времена. Наблюдательный Корней Чуковский обратил внимание на то, что даже обычные человеческие эмоции и то стали опасны. Люди старались не реагировать, не показывать своего отношения! Вместо лиц — маски.

«У руководителей Союза писателей — очень неподвижные лица, — записывал в дневнике Чуковский. — Застывшие. Самое неподвижное — у Тихонова. Он может слушать вас часами и не выражать на лице ничего. Очень неподвижное у Соболева. У Фадеева, у Симонова. Должно быть, это — от привычки председательствовать. Впрочем, я заметил, что в нынешнюю волевую эпоху вообще лица русских людей менее склонны к мимике, чем в прежние времена. Мое, например, лицо во всяком нынешнем общественном собрании кажется чересчур подвижным, ежеминутно меняющимся, и это отчуждает от меня, делает меня несолидным…»

Чем дальше, тем серьезнее мы обращаемся к историческому опыту, размышляем о том, каким был Советский Союз, что представлял собой советский строй и что такое советский человек… Ну, если только это человек, который жил при советской власти, тогда, выходит, раньше был «царский человек», а ныне существует какой-нибудь «антисоветский человек» или «капиталистический человек». Но ведь не было «царского человека» и нет «капиталистического». А советский человек точно есть.

Не тот, правда, о котором говорили руководители партии. В документах ЦК КПСС говорилось: «Советский человек горячо любит свою социалистическую Родину, содержанием всей его жизни стал вдохновенный труд во имя коммунизма». Такие роботы, к счастью, не появились. Но что есть советский человек?

Вероятно, это все люди, без различия этнического происхождения, которые жили на территории Советского Союза в условиях социалистической системы. И поскольку это была особая система, впервые в истории осуществлявшая целенаправленное воздействие на личность, то человек вынужденно приспосабливался к советскому образу жизни. Вырабатывались черты мировоззрения, взгляды на жизнь, привычки, традиции, которые за многие десятилетия закрепились. И в определенном смысле существуют по сей день…

Большевики мечтали о появлении «нового советского человека», который поставит общественные интересы выше личных.

А что произошло? Сначала четыре года Первой мировой. Теперь только осознано, каким страшным бедствием она стала для человека, как легко слетел покров цивилизованности, как люди превращались в убийц. И с этим страшным, тяжелым опытом человек вернулся домой. Что он здесь застает?

Постреволюционную Гражданскую войну, которая в какой-то степени, может быть, была самым страшным бедствием для России в XX столетии. В обычной войне есть фронт и тыл, а здесь война проходит через семьи, через каждый дом, рассекает и разламывает всю жизнь! И уж вообще остатки всей цивилизованности слетают! Несколько лет люди живут в таком бедственном положении, которое нам сейчас даже трудно представить! Сейчас воду горячую отключили на несколько часов — уже некомфортно. А если воды нет четыре года подряд? Если четыре года нельзя разбитое стекло вставить, если четыре года в любой момент открывается дверь, кто-то входит с винтовкой и стреляет в первого, кто попадется на глаза?..

Что происходит с человеком, в которого стреляли и который стрелял? С каким опытом он вступает в мирную советскую жизнь, причем без всякого, как сказали бы древние, катарсиса, то есть без очищения, без переосмысления того, что испытано и пережито? Вступает в эпоху, куда нравы Гражданской войны с этой формулой «враг — рядом» переходят автоматически. Войны уже нет, а враг есть. Если его нет в реальности, его придумывают. Как только враг находится, его уничтожают. А врагом может оказаться любой.

«Сталинщина смертельно боялась нормальных человеческих эмоций, — пишет известный философ Юрий Федорович Карякин, — а потому их вытравляла, убивала, извращала, обесчеловечивала, заменяя их все на одну — стадную — эмоцию, на патологическую любовь к “вождю”, на слепую веру в его абсолютную правоту и гениальность, на патологический же страх изменить этой любви, этой вере».

Человек сидит на партсобрании, слушает радио, читает газеты — и что он видит? Лицемерие и откровенное вранье. И что он делает? Он начинает приспосабливаться. Вот так формируется советский человек… Он постоянно ходил в маске. Иногда маска прирастала к лицу. А под маской скрывались цинизм, голый расчет и равнодушие. Все это помогало выжить — в лагере, в колхозе, в конторе.

«Мне кажется, что огромное большинство студентов нашего курса было настроено конформистски, — вспоминает профессор Московского университета Владислав Павлович Смирнов, — диссидентов я тогда не встречал. Мы не просто думали, а твердо “знали”, что наша страна является авангардом человечества, вызывающим восхищение и зависть всего мира…

Способность обобщать и анализировать события встречается редко. Далеко не все могут самостоятельно преодолевать “мифологическое сознание” и трезво оценивать общество, в котором они живут… Сильно влиял на наше поведение страх. Подобно большинству советских людей я как-то интуитивно знал, что у нас могут “посадить” за какой-нибудь анекдот или разговор…»

После войны встретились сослуживцы — Герой Советского Союза генерал-полковник Василий Николаевич Гордов, бывший командующий Сталинградским фронтом, и его бывший начальник штаба генерал-майор Филипп Трофимович Рыбальченко. Они крепко выпили, вспомнили войну, заговорили о Сталине…

А квартира генерала Гордова, говоря чекистским языком, была оснащена техническими средствами контроля. Они с Рыбальченко и не подозревали, что за ними следят. Наверное, думали, что отставники никого не интересуют. Или не понимали масштабов слежки военной контрразведки за командным составом вооруженных сил. Поскольку речь касалась самого вождя, то запись бесед министр госбезопасности отправил Сталину:

«Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Гордова со своей женой и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Гордова с Рыбальченко. Из этих разговоров видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами Советской власти».

Василий Николаевич говорил жене Татьяне Владимировне:

— Ты все время говоришь — иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: «Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно». Кому? Подлости буду честно служить, дикости? Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут… Не могу я! Что меня погубило — то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель. Я поехал по районам, и когда я все это увидел, все это страшное, — тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это. Отсюда у меня пошли настроения, я стал высказывать их тебе, еще кое-кому… Я сейчас говорю, что если сегодня снимут колхозы, то завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!

Приехавший навестить Гордова Рыбальченко остановился на его квартире, и они поговорили откровенно — по душам.

— Нет самого необходимого, — делился наболевшим Рыбальченко. — Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут.

— Он все видит, все знает, — бросил Гордов.

— Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?.. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает… Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.

— Но народ молчит, боится.

— И никаких перспектив, полная изоляция.

— Нам нужно было иметь настоящую демократию, — сказал Гордов.

— Именно — настоящую демократию, — согласился Рыбальченко.

По указанию Сталина обоих арестовали. Следствие шло долго. 24 августа 1950 года генералов расстреляли… Эти генеральские разговоры свидетельствуют о том, что и в те свинцовые годы находились люди, которые понимали, что происходит.

Большинство же предпочитало ничего не замечать и лишнего не говорить: главное не попасть под подозрение. Такая жизнь формировала привычку к двоемыслию и полнейшее равнодушие ко всему, что тебя лично не касается.

Конечно, желание изменить природу человека присутствовало всегда, но то, что творилось после прихода к власти большевиков, — это особый случай. Такого целенаправленного воздействия на личность в условиях полной изоляции страны никогда и нигде не происходило, не вижу аналогов в мировой истории. И последствий таких чудовищных тоже нигде и никогда не было. Советские люди несли в себе огромный запас заблуждений, фобий, предрассудков, сохраняемых в неприкосновенности внушенной им уверенностью в собственной правоте.

«Народ несет свою ответственность, хотя нам по старой прогрессистской традиции кажется: народ всегда прав, — пишет Юрий Карякин. — Глас народа бывает не то что гласом Божьим, но и гласом дьявола — и даже большей частию! Народ должен нести ответственность. Личную. Достоевский говорил, что народ — это большая личность…

Народ не ошибается? Боже, как еще ошибается!»

Все то, что происходило, начиная с 1917 года, искорежило, искалечило души всех народов, населявших нашу землю, всех людей на территории Советского Союза. «Советский человек произошел от человека», — шутил мой остроумный коллега. И эта мутация была связана с утратой важнейших человеческих качеств или, во всяком случае, с их редуцированием, уменьшением, оскоплением. Все, что было хорошего в русском народе, как и в других народах, уничтожалось режимом.

«Большевики неумолимо и последовательно выкорчевывали все то, что мир считал типично русскими чертами характера, — отметил немецкий ученый Клаус Менерт, еще в пятидесятые годы

XX столетия написавший книгу «Советский человек». — Сталин пустил в ход все средства террора, экономической и финансовой политики, пропаганды и воспитания, чтобы силой укротить своенравную русскую натуру.

Изменились как раз те черты в облике русского человека, которые были наиболее импонирующими: бесхитростная простота и откровенность. Режим заставил его быть расчетливым, притворяться и даже предавать ближнего ради собственной безопасности».

— Мое отношение к советскому человеку? — говорит академик Юрий Сергеевич Пивоваров, один из самых интересно мыслящих российских историков. — Это антропологическая катастрофа.

От марксистских идей в Советском Союзе, особенно после войны, не осталось практически ничего, кроме набора догм, которые твердили профессиональные начетчики. Молодежь зазубривала их, не вникая в содержание. Поэтому, кстати, осложнилось общение с иностранными коммунистами, особенно с теми, кто верил искреннее. Они чем дальше, тем больше ужасались увиденному в стране победившего социализма.

«Коммунизм — это заблуждение, — считает поэт Наум Коржа-вин, — а сталинизм — не заблуждение. Сталинщина — добровольное рабство. Всестороннее. И — оглупление народа».

Ревностное служение режиму, следование всем, даже самым нелепым догмам почти всегда имели весьма циничное объяснение.

«Одна из замечательных особенностей советской системы в том, что в ней была масса маленьких начальников, — отмечает известный социолог Владимир Эммануилович Шляпентох. — Она культивировала маленьких начальников, вручая огромному количеству людей какой-либо элемент власти над другими людьми. Пусть человек даже будет агитатором — он уже приобретал какой-то маленький рычаг воздействия на других людей. Это было мощным цементирующим фактором системы».

Член ЦК и глава Союза советских писателей Александр Александрович Фадеев был просто влюблен в Сталина, восхищался им. Возможно, в определенном смысле вождь заменил ему отца, о котором Фадеев никогда не вспоминал, обиженный его уходом из семьи. Сталин выделял литературного начальника, благоволил к нему.

Его вдова, актриса МХАТ Ангелина Степанова, рассказывала, как Сталин позвонил Александру Александровичу, который недели две отсутствовал на работе.

— Где вы пропадали, товарищ Фадеев?

— Был в запое, — честно ответил Фадеев.

— А сколько у вас длится такой запой?

— Дней десять-двенадцать, товарищ Сталин.

— А не можете ли вы, как коммунист, проводить это мероприятие дня в три-четыре? — поинтересовался вождь.

Это, конечно, байка, но какие-то особые отношения между ними существовали. Вождь подарил Александру Александровичу должность генерального секретаря, сделал его «писательским Сталиным». Фадееву сходило с рук то, что другим стоило бы жизни. Дарованное Сталиным положение сделало Фадеева одним из самых заметных людей в стране. Он был окружен почетом, ему разрешалось ездить за границу.

Фадеев рассказывал поэту Евгению Долматовскому:

— Я как-то в присутствии самого расчихался ужасно. Сталин даже всерьез спросил: не надо ли врача?

Однажды писательского генсека вызвали наверх, когда он мыл голову.

«Седина Фадеева, — писал Долматовский, — имела одну особенность — она быстро приобретала неровный желтый оттенок. Почему-то Фадеев очень стеснялся этого. Борьба с желтизной его седины велась при помощи обыкновенной хозяйственной синьки».

Он не успел домыть голову и предстал перед Сталиным с волосами синего цвета. Вождь ничего не сказал, но все время посматривал на Фадеева с ухмылкой. Хрущева поражало то, что Фадеев приходил пьяный на заседания комитета по сталинским премиям. Сталин говорил членам политбюро:

— Еле держится на ногах, совершенно пьян.

И все сходило Фадееву с рук!

Пристрастие к алкоголю Александр Александрович объяснял так:

— Когда люди поднимаются очень высоко, там холодно и нужно выпить, спросите об этом летчиков-испытателей.

Фадеев достиг таких высот, где страшно было находиться. За все следовало платить, и он подписывал бумаги, которые обрекали на смерть подведомственных ему писателей. Иногда и сам натравливал ЦК и госбезопасность на писателей, которых уничтожали.

Сталин учил своего любимца:

— Имейте в виду, Фадеев, люди обкатываются, как камешки морской водой. Но вы не умеете обкатывать людей — вот ваша беда. Политик не имеет права быть чересчур впечатлительным. Мало ли какие бывают у людей острые углы, жизнь их обтачивает в интересах общего дела…

Александр Александрович старался. Писатели старшего поколения навсегда запомнили тот день, когда Фадеев на пленуме правления Союза советских писателей со свойственным ему пылом произносил обличительный доклад о «космополитах». Поэт Александр Трифонович Твардовский подметил в его ораторской манере «натужный пафос и напряженную рыдательную задушевность».

В разгар выступления в Дубовом зале Центрального дома литераторов погас свет. Внесли свечи, и Фадеев продолжил свою мрачную речь при свечах. Люди, которых он называл врагами советской литературы, были ему прекрасно известны. Еще недавно он их поддерживал как талантливых искусствоведов и знатоков театра. С некоторыми дружил. И теперь он всех предал. Такова была цена, которую он платил за свое высокое кресло и расположение вождя.

Говорят, впоследствии Фадеев каялся, что принял участие в этом позорном деле. Выпив, он говорил, что его вызвали в ЦК и заставили произнести этот доклад:

— Что я мог ответить Иосифу Виссарионовичу? Что я мог?

Но он не только исполнял указания сверху, но и проявлял инициативу. Выполняя свой партийный долг, изничтожал то, что считал политически вредным, хотя при этом прекрасно понимал, кто талантлив, а кто бездарен. И бдительно выискивал повсюду идеологическую крамолу…

Советский человек превратился вовсе не в носителя высокой морали, самоотверженного и бескорыстного труженика. Жизнь толкала его в противоположном направлении. О революционных идеалах твердили с утра до вечера. Но люди видели, что никакого равенства нет и в помине.

Иностранцам это бросалось в глаза:

«Поражает, что в стране, называющей себя социалистической, доходы отдельных слоев резко, необычайно резко различны. Налоговое законодательство Советского Союза ущемляет интересы широких масс в значительно большей степени, чем налоговое законодательство любой западной страны. Косвенные налоги потребитель выплачивает, приобретая по повышенным ценам товары ежедневного потребления. Это самые антиобщественные налоги, поскольку они неизмеримо тяжелее бьют по карману бедных, чем состоятельных. И нигде покупка продуктов не сопряжена с такими страшными трудностями, как в Советском Союзе… Наитягчайшим бременем давят на женщин жилищные условия, в которых вот уже много лет живет подавляющая часть населения… О таких вещах мы не имеем никакого представления. Только испытав все это на себе, можно понять, как неблагоприятно отражаются бытовые неудобства на семье».

А жизнь начальства была недурной даже в самые голодные времена.

В последние сталинские годы для высокопоставленных чиновников ввели доплату — так называемое денежное довольствие или, как тогда говорили, конверты. Это была, собственно, вторая зарплата. Эти деньги нигде не фиксировались, ни налоги, ни партийные взносы с них не платили. Сейчас бы их назвали «черным налом». И жены о них не знали.

Средняя заплата рабочего или городского служащего составляла в то время примерно шестьсот с небольшим рублей. Секретарю ЦК партии платили восемь тысяч рублей, и еще двадцать тысяч составляло так называемые денежное довольствие, то есть вторая зарплата в конверте. Тратить эти деньги было не на что. Поэтому Сталин складывал свои конверты в служебный сейф, не зная, что с ними делать. Все необходимое руководство получало через систему закрытых распределителей.

«Советский народ — это вовсе не бескорыстные аскеты, лишенные личных потребностей и живущие только радостью победы большевизма, — отмечал Клаус Менерт. — Бедность стала пороком. Наряду с коррупцией в Советском Союзе жива и жажда наживы».

Толстые пакеты с купюрами высшие руководители отдавали неработающим женам, которые регулярно совершали рейды по спецбазам и магазинам.

«Отправив руководящих мужей на работу, жены созванивались между собой и договаривались о поездке, — вспоминает сын генерала Николая Кузьмича Богданова, заместителя министра внутренних дел СССР. — Потом обращались к своим мужьям с просьбой прислать машину. Иногда каждая из высокопоставленных дам ехала на своей машине, порой объединялись вместе. На автомашинах ряда руководящих работников тогда имелись правительственные гудки, представлявшие собой две удлиненные хромированные дудки, устанавливавшиеся на переднем бампере перед радиатором. Они издавали низкий трубный звук. Едва завидев машину с гудками, инспектора милиции немедленно включали зеленый свет, а если был подан звуковой сигнал, то вообще сходили с ума, обеспечивая беспрепятственный проезд».

«Колоссальная разница в доходах и жизненном уровне верхов и низов больше всего остального бросается в глаза в советском государстве, — удивлялись иностранцы. — Здесь — роскошь, там — нищета; здесь — благоустроенные квартиры и дачи, там — битком набитые коммунальные квартиры. Элегантные лимузины — для одних и переполненные автобусы — для других».

За большими начальниками тянулись чиновники пониже рангом.

По случаю 800-летия основания Москвы осенью 1947 года хозяин города первый секретарь МК и МГК Георгий Михайлович Попов устроил прием. Иностранные гости поразились роскоши — в скудное послевоенное время! Меню сохранилось: икра зернистая, икра паюсная, расстегаи с рыбой, балык белорыбий, лососина малосоленая, раки в пиве, поросенок, галантин из пулярки, стерлядь волжская в шампанском, рябчики сибирские…

Когда Попову показали вырезки из иностранных газет, он был раздражен:

— Они что, голодают там? Только о еде и пишут. А о выставках, канале, метро, новых домах — почти не слова. Это же главное у нас!

Номенклатура обосновывалась со всеми удобствами. Вот как занимались обустройством быта руководителя Советской Украины Хрущева. В феврале 1945 года в Киеве приняли постановление политбюро ЦК Украины под грифом секретности «особая папка», в котором, в частности, давалось указание республиканскому наркомату торговли:

«а) создать спецбазу наркомторга при шестом отделе НКГБ УССР (с которой питается член политбюро ЦК ВКП(б)). Открыть для этой базы отдельный счет и выделить оборотные средства;

б) выдавать наряды на необходимый ассортимент продуктов, а также на промтовары через Совнарком УССР и наркоматы, по заявкам начальника шестого отдела НКГБ УССР;

в) при спецбазе создать подсобное хозяйство, портняжную и сапожную мастерские».

Шестой отдел наркомата госбезопасности ведал охраной члена политбюро Хрущева. Личная охрана отвечала и за продовольственное снабжение Никиты Сергеевича и его семьи, нанимала сапожников и портных, которые шили ему обувь и одежду…

Бытом первых секретарей обкомов занимались местные хозяйственные органы. Продовольствие и промтовары, как тогда говорили, полагались им бесплатно. Другое дело, что не все было на областных складах, но снабженцы знали, что хозяина надо обеспечить всем, чем только возможно.

Когда карточную систему, введенную во время войны, отменили, это сказалось и на положении номенклатурных работников. ЦК и совет министров Украины 14 января 1948 года в соответствии с указаниями Москвы приняли постановление:

«Отменить с 1 января ныне действующий порядок бесплатного отпуска продовольствия, выдачу денежно-продовольственных лимитов на промтовары руководящим советским и партийным работникам.

Установить с 1 января руководящим советским и партийным работникам УССР, которые получают в настоящее время бесплатно продовольствие, выдачу дополнительно к получаемой ими заработной плате временного денежного довольствия в размере от 2 до 3 должностных окладов в месяц».

Но партийное начальство все равно продолжали снабжать закрытым порядком. Только теперь за продукты и одежду нужно было платить. Но оклад у первого секретаря обкома и без того был высоким, а цены низкими. Вопрос о деньгах не стоял. Купить в магазинах было нечего!

«Новый верхний слой русского народа — это государственная буржуазия, — отметил Клаус Менерт. — В Советском Союзе можно обнаружить все черты буржуазного миропонимания… Если начальник может иметь автомобиль, загородный дом с садом, то почему крестьянин должен отчаянно бороться за свою корову и клочок огорода? Почти не чувствуется того глубокого уважения к слову “государственный”, которое Кремль охотно привил бы своим подданным. Постоянно слышишь и читаешь о том, что какие-то люди “организуют” в свою пользу государственное имущество».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.