Бег

Бег

А сейчас начинаю обильно цитировать. Ибо гениально.

«8 ноября 1710 года Турция, поддерживая гетмана Орлика, объявляет войну России. В начале 1711 года Орлик начинает общий поход запорожцев и татар против россиян на Украине. В походе приняли участие Турция, Крымское Ханство, Швеция и часть польского войска, которая поддерживала Лещинского». Это официальная «оранжевая» характеристика Русско-турецкой войны 1710–1713 годов. Согласитесь, интереснейшая интерпретация причин и не менее интересное видение соотношения сил. Войско Орлика и, понимаешь, примкнувшие к нему турки, татары, шведы и польские «патриоты». Впрочем, уважая вас, дорогие друзья и читатели, комментировать сей шедевр не стану. Ограничусь констатацией: начиная очередную войну с Россией, султан, как всегда, отправил татарскую конницу в глубокий рейд по российским тылам, разрешив (а почему нет?) отряду Орлика примкнуть к буджакам и ногайцам. Несколько сотен сабель, конечно, не бог весть что, но в плане политики («Duх et Exercitus» вовсю строчил универсалы, призывая население Малой Руси восстать против «варваров» за «волю», гарантированную «конституцией») вдруг да сработает? Формально, по настоянию Карла, еще не совсем понимающего, где находится и с кем имеет дело, был даже оформлен союз с Крымом, и сам Девлет-Герай посетил Бендеры. Правда, финансовое вспомоществование, которое по султанскому приказу должен был выдать, не привез, на что Орлик горько жаловался в Стамбул, но подпись поставил. Хотя никакой координации военных действий так и не случилось: орда Герая двинулась на левый берег, целясь на Слобожанщину а буджаки и ногайцы, подчинявшиеся непосредственной Стамбулу, вместе с приданным им отрядом Орлика — на Правобережье.

Вновь цитата, отмеченная печатью истинного гения. «Гетмана поддержал восставший украинский народ. Города друг за другом переходили под его власть. Орлик послал письма с призывом к борьбе Ивану Скоропадскому, что очень испугало российское правительство и Петра І, который собрал полковничьи семьи в Глухове как заложников». Что самое интересное, тут все правда, но подкрашенная в оранжевое. Действительно, полковничьи жены, с началом войны почему-то не захотев сидеть на хуторах, дожидаясь дружелюбных крымских джигитов, съехались в хорошо укрепленный Глухов. Действительно, Орлик писал гетману, а что ответа не получил, неважно, главное же, что писал все-таки. Действительно, на зов Орлика, вдвое увеличив его отряд, откликнулось большинство бывших казаков упраздненного поляками «нового реестра», после подавления «Палиивщины» бродивших в лесах, гайдамача польских и еврейских поселенцев. Действительно, только-только отстроенные и никем не охраняемые (у поляков нет сил, а русские войска ушли во исполнение Гродненского мемориала) местечки Правобережья встречали Орлика хлебом-солью, надеясь хоть на какую-то защиту. Действительно, наконец, что около Лисянки, атаковав отряд генерального есаула Бутовича (2000 сабель), посланного Скоропадским останавливать вторжение, почти 20-тысячная орда разбила его и вышла на подступы к Белой Церкви — единственному населенному пункту правого берега, где еще находился небольшой российский гарнизон. И все. К великому удивлению мифологов, гарнизон имел «достаточное количество боеприпасов и сильную артиллерию», так что осада затянулась на полтора месяца, и ни один из десятка штурмов успеха не имел (вспомним в связи с этим Батурин, взятый за два часа). Отсутствие лавров ордынцы, огорченные потерями, восполняли сбором «живой добычи» в окрестных селах. Орлик — отдадим ему должное — протестовал. Но тихо-тихо. Цивилизованные турки были далеко, а сердить татар он опасался. Да и его собственные «воины-освободители» занимались примерно тем же, разве что не на людей охотились, а тюки паковали. Нетрудно понять, что популярность «конституционного гетмана» росла с каждым днем. В мае же, когда российские войска под командованием Шереметева начали контрнаступление, Девлет-Герай развернул орду на Крым, поляки Лещинского делись неизвестно куда, буджаки с ногайцами просто побежали, уводя на пути все живое. Правда, обратно в Бендеры Орлик привел то ли на тысячу, то ли на полторы сабель больше, чем повел в поход, но пополнение быстро рассосалось — гайдамаки, увязавшиеся вслед за отступающим воинством, не нуждались в неудачнике.

С этого момента «гетман в экзиле» всерьез не рассматривался никем.

Вскоре после возвращения от него ушел и увел «лыцарей» кошевой Гордиенко, получивший от Девлет-Герая землю под новую Сечь. Плюнув на все, уехал на север Дмитро Горленко, принесший очередную повинную и, естественно, прощенный. Правда, как дважды предатель, имения на родине не получил, а был отправлен в Москву, где получил дом, впоследствии прозванный «Гетманским», и солидную пенсию, а в 1731-м, исхлопотав дозволение, вернулся домой и остаток жизни прожил на покое, тешась сочинением дум, самой известной из которых считается «Гой, як тяжко на Москвi».

Примеру Горленко последовали многие. Орлика же жестокая Порта сняла с довольствия, и если бы не король-рыцарь, никогда не бросавший верных людей в беде и выделявший гетману часть турецкого пенсиона, семейству (жена, две дочери, три сына, два шурина и домашний попик отец Парфений) пришлось бы совсем худо.

Коротая дни, Duх et Exercitus писал. Писал много. Создал, в частности, трактат «Вывод прав Украины», доказывающий, что демократичнее его конституции просто придумать невозможно. А также «Манифест к европейским правительствам», призывающий монархов Великобритании, Франции, Австрии, Голландии и Дании, забыв противоречия, объединиться ради спасения «милой Украйны» от «варваров» и обещая за это массу преференций после совместной победы. Писал, натурально, и панегирики. Султану, хану, местному паше. Но в основном письма, и в первую очередь — Войнаровскому, ставшему к тому времени общепризнанным паневропейским денди и завсегдатаем модных салонов, напоминая clair et clair monsieur Andrй о «неких известных кондициях». На что «ясный и светлый месье» изредка откликался в том смысле, что «некие известные кондиции» помнит, но времена сейчас трудные, так что пусть пан гетман подождет. Duх et Exercitus, видимо, сердился, но ждал. Однако через три года и ждать стало нечего: Войнаровский, не удовлетворившись салонной жизнью, занялся политикой, завел игру с британской разведкой и, в конце концов, изъятый ее российскими конкурентами в Гамбурге, уехал в Якутию, что, надо думать, согрело гетману душу, но рассеяло всякую надежду на транши, даже с запозданием.

В 1715 году, покидая Бендеры, шведский король пригласил своего личного гетмана в Стокгольм, где выделил ему стипендию, которой, однако, большому семейству, где никто из мужчин, кроме Орлика, не умел работать, очень и очень не хватало, а редкие приработки главы клана (репетиторство, переводы) мало что меняли. «Ни хлеба, ни дров, ни света», — жаловался Орлик в письмах. Понемногу были заложены и пропали бесследно гетманские клейноды (булава, бунчук и прочее), а также подарки Мазепы — бриллиантовый перстень и золотой крест. Еще хуже стало после гибели в Норвегии покровителя. Наследовавшая брату королева знать о причудах брата не хотела. Орлика в очередной раз сняли с пансиона, и он перебирается во Францию, надеясь, что там к титулованной (князь все-таки) особе отнесутся с большим пониманием.

В чем-то он прав. Французское правительство пристраивает старшего сына, 17-летнего Григория, в престижное военное училище, а семье содержание. Но опять-таки совсем незавидное. А дети растут, жена хворает, да и шурьям с отцом Парфением кушать надо. Именно в это время Duх et Exercitus в полном отчаянии пишет письмо любимому учителю, другу дяди Стефану Яворскому, сделавшему ослепительную карьеру в РПЦ и лично огласившему анафему Мазепе. Письмо странное. Гетман подробнейше разъясняет, как его обвели-запутали, клянется, что сам ни сном ни духом, но конкретно ничего не просит. И ответа не получает (символы прощению не подлежат, о чем вообще-то надо было думать раньше). Зато вокруг его домика вскоре начинают бродить хмурые верзилы, чьи камзолы, хоть и сшитые по последней парижской моде, все равно напоминают русские мундиры.

Доведенный до последней степени, Орлик, бросив семью, бежит в Турцию, где уже не просит ничего (много ли одному надо?), кроме крыши над головой, куска хлеба и — главное — защиты. Турки жалостливы. Они заступаются, и Петербург милостиво позволяет «гетману в экзиле» жить спокойно, при условии, что о нем не будет ни слуху ни духу. Остаток жизни беглец проводит на глухой периферии Порты, то в Салониках, то в Валахии, сочиняя «Дневник странника» и утешаясь тем, что бытие далекой семьи понемногу улучшается благодаря жалованью быстро растущего по службе шевалье Грегуара д’Орли — молодого перспективного офицера, в будущем графа и маршала Франции. Но это уже совсем другая история, к Гопакиаде, вопреки мнению мифологов, отношения не имеющая.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.