ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. Вьетнам: окончательный уход; Никсон

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. Вьетнам: окончательный уход; Никсон

На долю администрации Никсона пришлось выводить Америку из первой на ее счету неудачной войны и освобождать от первых в истории внешнеполитических обязательств, при осуществлении которых американские моральные убеждения вступили в противоречие с ее возможностями. Немногие внешнеполитические задачи оказались столь заковыристыми; ни одной стране не удавалось совершить подобный переход, не претерпев душевных страданий.

Хотя уход Франции из Алжира неоднократно предлагался Америке в качестве примера для подражания, де Голлю на деле потребовалось несколько больше, чем четыре года, понадобившиеся Никсону для прекращения американской вовлеченности в Индокитае. Организуя уход Франции из Алжира, де Голль вынужден был взвалить себе на плечи бремя оставления на произвол судьбы миллиона французских поселенцев, причем семьи многих из них жили там уже не одно поколение. Выводя американские войска из Вьетнама, Никсон обязан был свести к нулю обязательство, которое четыре американских президента на протяжении двух десятилетий объявляли жизненно важным для безопасности всех свободных народов.

Никсон принял на себя столь душераздирающую обязанность при наличии самого значительного внутреннего раскола в стране со времен гражданской войны. Даже теперь, обращаясь к событиям двадцатипятилетней давности, испытываешь шок, вспоминая, как в Америке разом рухнул общенациональный консенсус по Вьетнаму. В 1965 году Америка посвятила себя, при наличии всеобщего на то одобрения, делу победы в партизанской войне, воспринимавшейся тогда как глобальный коммунистический заговор, и строительства институтов свободного мира в Юго-Восточной Азии; двумя годами позже, в 1967 году, эта же самая деятельность стала восприниматься не только как ошибочная и обреченная на проигрыш, но и как плод вздорной политики помешанных на войне политиканов. В какой-то момент интеллектуальное сообщество праздновало приход молодого, прогрессивного президента; почти сразу же оно осуждало его преемника, обвиняя в зверствах, систематической лжи и воинственности, невзирая на то, что стратегия нового президента, или, по крайней мере, его стратегов, была в основном той же самой, что и у его оплакиваемого предшественника. В 1968 году, к концу своего президентского срока, Джонсон не мог более появляться на публике, разве что на военных базах и в прочих подобных местах, где приверженцы методов буйного протеста могли быть отстранены физически. Несмотря на то, что Джонсон был законно выдвинутым и избранным президентом, он даже не счел для себя возможным появиться в 1968 году на съезде собственной партии.

После паузы, длившейся всего несколько месяцев, возобновилась яростная оппозиция войне, которая даже усилилась при преемнике Джонсона Ричарде Никсоне. Внутриполитические споры становились особенно горькими и трудноразрешимыми еще и потому, что обнародованные разногласия были лишь ширмой глубинных философских противоречий. Никсон готов был вести переговоры о почетном уходе, и этот уход мог заключать в себе все, только не передачу северовьетнамским коммунистам миллионов людей, которым его предшественники внушали веру в Америку. Он воспринимал понятия доверия и чести всерьез, поскольку они предопределяли способность Америки формировать мирный международный порядок.

С другой стороны, лидеры движения за мир считали войну до такой степени отвратительной, что почетный уход из Вьетнама звучал для них как абсурд. То, что администрация Никсона воспринимала как потенциальное национальное унижение, протестующие по поводу Вьетнама трактовали как желаемый национальный катарсис. Администрация искала выход, который позволил бы Америке продолжать играть свою послевоенную международную роль опоры и защиты свободных народов, то есть ту самую роль, с которой хотело бы покончить движение за мир, рассматривая ее как бахвальство и самодовольство со стороны погрязшего в пороках общества.

На протяжении одного поколения Америка прошла через вторую мировую войну, войну в Koрeи и полтора десятилетия кризисов «холодной войны». Вьетнам оказался в смысле напряжения сил лишним, в смысле жертв непереносимым, поскольку все это противоречило традиционным американским ценностям и ожиданиям. В 20 - 30-х годах, когда поколение Никсона и Джонсона вступало в пору юношества, американцы полагали себя выше макиавеллистских деяний европейцев. В 40 — 50-е годы, когда это поколение вступило в сознательный возраст, Америка верила в то, что призвана выполнять праведную глобальную миссию. И действительно, она стала бесспорным лидером свободного мира. К тому времени как эти люди в 60-е годы достигли пика политической карьеры, движение за мир во Вьетнаме ставило эту глобальную миссию под сомнение. В 70-е годы на сцену вышло новое поколение американцев, которое более не считало Америку воплощением святости. Чтобы заслужить право действовать в мировом масштабе, Америке, по его мнению, требовалось в течение определенного периода сосредоточиться на внутренних проблемах и их разрешении.

Таким образом, смена поколений произошла в тот самый момент, когда Америка оказалась перед лицом самого спорного по содержанию морального вызова за весь послевоенный период. Критики были потрясены графическим отражением на телевидении жестокостей войны и были все более и более неуверены в отношении морального статуса союзника Америки. Будучи убеждены, что просто-напросто не может не существовать хотя бы какой-то выход, способный немедленно положить конец убийствам, они сразу же прониклись пессимизмом. Американская исключительность легла в основу одной из самых великих эпох в истории американской политики благодаря своему идеализму, первозданное и самоотверженности; теперь она породила непреклонность в требовании того же самого морального совершенства у союзников Америки. И никаких двусмысленных критериев при их выборе! В отсутствие этого в перспективе виделся лишь позор для Америки и роковая обреченность для ее союзника.

Моральная праведность Америки мешала гибкой дипломатии. Вьетнам, в лучшем случае, предлагал несовершенные альтернативы и душераздирающие варианты выбора. Интуитивным импульсом движения за мир был отход от реальностей этого мира, так хотелось найти опору в первоначальном видении Америкой самой себя как неколебимого столпа добродетели! Возможно, харизматический лидер наподобие Франклина Рузвельта, Джона Кеннеди или Рональда Рейгана нашел бы способ справиться с подобного рода ностальгией. Но даже исключительных талантов Ричарда Никсона для этого оказалось недостаточно. В отличие от Джонсона Никсон был в высшей степени искушен в международных делах. Он вступил в должность президента, будучи убежден, как и многие противники войны, что победа во Вьетнаме практически невозможна. С самого начала Никсон понимал, что судьба втянула его в неблагодарную игру, где выигрышем был бы любой выход из деморализующего конфликта. Понятно, что он хотел выполнить задачу отступления с честью, на то он и президент. Но как смириться с тем фактом, что выпускники лучших учебных заведений и члены истэблишмента, кем он восхищался и кому завидовал, настойчиво рекомендовали такой образ действий, который, с его точки зрения, приводил к унизительному краху для Америки и предательству ею своего союзника? Душа протестовала, разум отказывался понимать...

Никсон предпочитал истолковывать протесты, часто бурные, со стороны «цвета общества», как он считал, против его политики, как кульминацию личной неприязни к нему. В его представлении это переносило вопрос о Вьетнаме из внешней сферы во внутреннюю. И тут проницательный и тонкий в вопросах дипломатии Никсон становился настоящим уличным бойцом, едва дело касалось внутренней политики. Все шло в ход — он брал на вооружение приемы и методы своих предшественников и пользовался этим профессиональным «арсеналом» мастерски.

Неизвестно, впрочем: будь он и поуступчивее, смогла бы подобная снисходительность президента успокоить яростное возмущение, которое стало нарастать задолго до вступления Никсона в должность? К концу 60-х годов бурные протесты студенчества превратились в глобальный феномен. Помимо Америки они охватили Францию, Нидерланды и Германию, причем ни одна из этих стран не сталкивалась с ситуацией наподобие Вьетнама или с расовыми проблемами в американском смысле. Во всяком случае, положение Никсона было слишком непрочно и слишком уязвимо, чтобы на данном этапе попытаться реально осуществить план достойного отступления.

Да и как бы он мог это сделать, если истэблишмент, когда все уже было сказано и сделано, оставил его лицом к лицу с проблемой? Высшие руководители предыдущих администраций, вовлекших Америку во вьетнамскую войну, разделяли многие из убеждений администрации Никсона. Люди, подобные Авереллу Гарриману или бывшему министру обороны Кларку Клиффорду, были в числе главных проводников послевоенной идеи двухпартийного консенсуса по вопросам внешней политики. При обычных обстоятельствах они бы и рады были сохранять определенную степень национального единства во времена кризиса и выработать какую-нибудь взаимоприемлемую мирную программу-минимум. Но обстоятельства-то, вот именно, были не совсем обычны!

И потому создатели послевоенного внешнеполитического консенсуса не смогли обрести уверенности поддержать своего президента. Они сами оказались первыми мишенями демонстраций в защиту мира — и это событие воспринималось ими с особой горечью, ибо в авангарде движения за мир находились люди, которыми они восхищались и которых давно считали своей надеждой и опорой. Высшие руководители были когда-то рядовыми движения к «новым рубежам» и метафорически, если не реально, видели в протестующих своих последователей. Не одобряя методов движения за мир, ключевые фигуры администрации Джонсона скатились к союзу «де-факто» с наиболее радикальными из его участников. Что, естественно, усиливало недовольство президента: ведь подобная двойственность делала общенациональный консенсус невозможным.

Никсон решил биться ради достижения почетного мира. И поскольку я был его главным помощником в осуществлении этих усилий на практике, на мой рассказ об этом неизбежно оказывает влияние та роль, которую я играл, и мое согласие с основными ее предпосылками.

В промежутке между выборами и инаугурацией Никсон попросил меня проинформировать северовьетнамцев о своей преданности делу мира, который мог бы быть достигнут путем переговоров. Ответом было предъявление нам стандартного с того времени требования Ханоя: безоговорочный уход Америки, сопряженный со свержением правительства Нгуена Ван Тхиеу в Сайгоне.

Ханой даже не задался целью проверить искренность заявлений Никсона. Не успели пройти три недели с момента инаугурации Никсона, как он начал новое наступление — так называемое мини-наступление праздника Тэт, — по ходу которого в продолжение четырех месяцев каждый месяц убивали в среднем по тысяче американцев. Ясно, что компромиссное предложение Никсона не вызвало у этих непреклонных лидеров ни малейшего желания пойти ему навстречу. И Ханой ни в малейшей степени не чувствовал себя связанным достигнутым в 1968 году «взаимопониманием» с администрацией Джонсона: что он-де не воспользуется в своих целях перерывом в бомбардировках.

Администрация Никсона приступила к исполнению своих обязанностей в надежде достичь национального консенсуса посредством разумных компромиссных предложений и тем самым выступить перед Ханоем, как объединенная по существу нация. Вскоре стало ясно, что, подобно своим предшественникам, Никсон недооценил упорство и решимость Ханоя. Хо Ши Мин все более утверждался в том, что при наличии бессильного руководства в Сайгоне и в отсутствие нарастания американской вовлеченности силы Ханоя способны одержать безоговорочную победу. Приверженец «Realpolitik» на практике, Хо не собирался отдавать за столом переговоров то, что, как он ожидал, способен был завоевать на поле боя.

Не могло быть менее подходящих адресатов для предложений о компромиссном мире, чем суровые и непреклонные герои, из которых состояло ханойское руководство. Когда администрация Никсона приступила к исполнению своих обязанностей, в демократической партии, запустившей вьетнамскую авантюру, произошел решительный раскол между официальной платформой и позицией «голубей», оказавшихся в меньшинстве (но получивших поддержку от таких руководителей, как сенаторы Тед Кеннеди, Джордж Макговерн и Юджин Маккарти), ибо национальный съезд демократической партии эту позицию отверг. Через девять месяцев после вступления в должность республиканская администрация Никсона превзошла даже платформу «голубей» в демократической партии. Ханой беззастенчиво клал в карман каждую из американских уступок без малейшего намека на взаимность и неуклонно требовал безоговорочного вывода американских сил и замены сайгонского правительства коммунистическим режимом. Ханой настаивал на том, что иначе американские пленные так и не будут освобождены. По существу, Ханой требовал капитуляции, сопряженной с бесчестьем.

Президенты, однако, не могут отказаться от выполнения задачи по той только причине, что она оказалась более трудной, чем ожидалось. Еще до инаугурации Никсон распорядился подготовить систематический обзор на тему, как можно привести войну к завершению. Были проанализированы три варианта: односторонний уход; столкновение с Ханоем посредством сочетания военного и политического давления; а также поэтапный перенос ответственности за ведение войны на сайгонское правительство, с тем чтобы позволить Соединенным Штатам постепенно самоустраниться.

Первый вариант, а именно односторонний уход, позднее станет предметом множества рассуждений ревизионистского характера. Последуют утверждения, будто по вступлении в должность Никсон должен был объявить дату ухода и кончить войну посредством одностороннего американского решения[938].

Но это чистейшей воды журнализм. Хотя президенты имеют достаточную возможность держать свои намерения в секрете, они связаны политическим окружением и находятся под давлением существующей реальности. Когда Никсон вступил в должность в 1969 году, ни одна из политических партий не пропагандировала одностороннего ухода и ни один опрос общественного мнения не выступил в его пользу. Платформа «голубей», отвергнутая в 1968 году национальным съездом демократической партии, призывала к ограничению проводимых Соединенными Штатами наступательных операций, взаимному выводу посторонних сил (включая северовьетнамские) и поощрению политики взаимного примирения между сайгонским правительством и Фронтом национального освобождения. В основе ее лежал принцип взаимности, и об одностороннем выводе сил не было ни единого упоминания.

Мирная программа администрации Джонсона была выражена в «манильской формуле», в которой предлагалось начать вывод американских войск только через шесть месяцев после ухода северовьетнамцев и лишь тогда, когда резко снизится уровень насилия. Причем даже в этом случае во Вьетнаме должны были остаться значительные американские силы по образцу Кореи. Официальная демократическая платформа призывала к свободному политическому состязанию в Южном Вьетнаме, но лишь после окончания военных операций. Наконец, республиканская платформа призывала к «деамериканизации» войны, перемене военной стратегии и переговорам, базой которых не будет служить «мир любой ценой». Во всех случаях без исключений настоятельно предлагались условия, которые Ханой обязан был выполнить еще до того, как Соединенные Штаты совершат уход. Все это предполагало компромисс, а не капитуляцию.

Немедленный, безоговорочный и односторонний уход поставил бы перед Америкой неразрешимые в практическом плане проблемы. Более полумиллиона американцев воевали на стороне южновьетнамской армии, насчитывавшей около 700 тыс. человек, им же противостояли по меньшей мере 250 тыс. военнослужащих регулярной северовьетнамской армии и аналогичное количество партизан. В начальный период деятельности администрации Никсона принятие обязательства по немедленному одностороннему уходу из Вьетнама загнало бы обширный американский экспедиционный корпус в ловушку, причем он оказался бы между двух огней: гневом южновьетнамцев, очутившихся в положении преданных Америкой союзников, и неизбежным натиском северовьетнамцев.

Министерство обороны произвело расчет, согласно которому получалось, что упорядоченный вывод войск может быть организован самое меньшее в течение пятнадцати месяцев, причем в продолжение этого периода позиции американских войск будут постепенно ослабевать, так что последние группы могут стать заложниками обеих вьетнамских сторон. Даже если предположить, что южновьетнамская армия скорее будет разбита, чем обернется против своего американского союзника, результатом все равно будет уход посреди неописуемого хаоса, тем более что Ханой обязательно постарается воспользоваться своим господствующим положением, чтобы навязать как можно более жесткие условия мира. Односторонний уход грозил обернуться трагическим и кровавым фиаско.

Более того, администрация Никсона была убеждена в том, что односторонний уход способен превратиться в геополитическую катастрофу. Вера в надежность Америки с муками создавалась на протяжении двадцати лет. Она была ключевым компонентом структуры свободного мира. Поворот на сто восемьдесят градусов в отношении главного американского обязательства, принятого на себя последовательно четырьмя администрациями, причем со стороны президента, до того отождествлявшегося с консервативным курсом в области внешней политики, вызвал бы глубочайшее разочарование среди союзников Америки. Особенно среди тех, кто в наибольшей степени зависел от американской поддержки вне связи с тем, согласны ли они с деталями американской политики во Вьетнаме.

При данных обстоятельствах администрация Никсона пришла к выводу, что ей требуется выработать стратегию, которая поколебала бы уверенность Ханоя в полной победе и не позволила бы ему навязать американцам односторонний уход. Поэтому рассматриваемый второй вариант предполагал добиться быстрого завершения войны посредством сочетания политических и военных мер. Эта стратегия была мне лично по душе, поскольку я полагал, что она положит конец изнуряющей внутренней борьбе и позволит администрации перейти к выполнению в большей степени объединяющих нацию задач. Этот вариант включал в себя три компонента: (1) согласие Конгресса на продолжение войны; (2) крупномасштабные усилия на переговорах, где Америка будет вправе делать любые возможные уступки, за исключением прямого содействия захвату власти коммунистами; и (3) смена военной стратегии, которая в пределах Южного Вьетнама сведется к защите густонаселенных районов и к стремлению нарушить линии снабжения Ханоя путем прекращения движения по «тропе Хо Ши Мина» в Лаосе. Предполагалась и ликвидация районов баз на территории Камбоджи и минирования северовьетнамских портов. В течение четырех лет все эти меры были последовательно приняты, что заставило Ханой согласиться в 1972 году на те условия, которые он последовательно отвергал в течение десятилетия. Если бы все эти меры были осуществлены одновременно, причем тогда, когда у Америки во Вьетнаме еще были крупные наземные силы, воздействие их могло бы оказаться решающим.

В самом начале своего президентского срока Никсон, возможно, и обратился бы к Конгрессу, очертил бы свои идеи относительно почетного окончания войны во Вьетнаме и попросил бы их одобрения, подчеркнув, что в его отсутствие у него не останется иного выхода, как пойти на односторонний уход, какими бы печальными ни были последствия. Однако Никсон отказался от подобного шага, отклонив рекомендации на этот счет, причем по двум причинам. Во-первых, он рассматривал такой шаг как отказ от возложенной на него, как на президента, ответственности. Во-вторых, будучи в течение шести лет членом Конгресса, он был убежден в том — и наверняка был прав, — что Конгресс обязательно уйдет от четкого решения и сделает свое одобрение весьма двусмысленным по содержанию, отяготив его таким количеством условий, что лишь усугубит проблему.

Поначалу Никсон не решался нанести удар по вьетнамской системе снабжения. Отношения с Советским Союзом и Китаем, носившие в те времена весьма напряженный характер, могли еще более ухудшиться, и взаимоотношения по принципу треугольника, которые позднее придали американской внешней политике столь необходимую гибкость, родились бы гораздо позже или бы вовсе не появились на свет. Обманутые надежды на ослабление напряженности во Вьетнаме могли бы далее воспламенить пыл участников движения за мир. Результат военных действий выглядел слишком неопределенным, а внутренние последствия могли оказаться неуправляемыми. При этом «стратегия прорыва» могла встретить столь сильное сопротивление со стороны ближайших советников Никсона, что ее можно было бы претворить в жизнь только после перетряски кабинета, а такого рода трата президентской энергии могла бы лишь помешать осуществлению жизненно важных инициатив долгосрочного характера.

Американский народ, похоже, требовал от правительства одновременного достижения двух несовместимых друг с другом целей: им хотелось, чтобы война окончилась и чтобы Америка не капитулировала. Эти двойственные чувства разделялись также и Никсоном, и его советниками. Стремясь провести американскую политику через это море противоречий, Никсон избрал третий вариант — так называемый путь «вьетнамизации», не потому, что он считал это блестящим выходом из положения, но потому, что согласно его суждению это был относительно безопасный способ сохранить равновесие между тремя ключевыми составляющими американского ухода из Вьетнама: поддержанием морального состояния внутри Америки на должном уровне, предоставлением Сайгону честного шанса самостоятельно встать на ноги и обеспечением для Ханоя стимула к урегулированию. Поддержание всех этих трех сложно сочетающихся политических факторов стало бы решающей проверкой умения Америки претворить в жизнь решение уйти из Вьетнама.

Американская публика была бы успокоена выводом американских войск и серьезностью усилий по организации переговоров; Южный Вьетнам смог бы защищать себя при наличии массированной американской помощи и обученного персонала; Ханою же были бы предложены и пряник — в виде мирных инициатив, и кнут — в форме периодических акций возмездия с расчетом на истощение. Комплексная стратегия «вьетнамизации» тем не менее заключала в себе огромный риск того, что резерва времени может уже не оказаться, и проводящий подобную политику с треском провалится между двух, а тем паче — трех стульев. Само предприятие было в лучшем случае ненадежным, ибо каждое отступление поощряло бы Ханой в его агрессивных действиях, а каждый прощальный выстрел доводил бы до точки кипения движение за мир.

В меморандуме от 10 сентября 1969 года, значительная часть которого была подготовлена Энтони Лейком, тогда являвшимся моим ответственным помощником, а ныне занимающим пост советника при президенте Клинтоне, я высказал Никсону все опасения, связанные с «вьетнамизацией»[939]. Если «вьетнамизация» потребует слишком много времени, утверждалось в меморандуме, общественное недовольство скорее усилится, чем сойдет на нет. Тогда администрация очутится в «мертвой зоне» между «ястребами» и «голубями»: чересчур угодливая с точки зрения «ястребов», чересчур воинственная с точки зрения «голубей». Правительственные заявления, рассчитанные на то, чтобы расположить в свою пользу обе эти группы, возможно, и собьют с толку Ханой, но также и усилят его желание нас выпроводить.

Далее утверждалось следующее:

«...„Вьетнамизация" создаст всевозрастающие по своей серьезности проблемы, если мы будем следовать в ее направлении.

Вывод войск США превратится в нечто, подобное соленому арахису для жаждущей американской публики: чем больше американских войск отправится домой, тем больше будут требовать возврата остальных. На деле это может привести к требованиям одностороннего ухода — возможно, в течение года.

Чем больше войск будет выведено, тем более это поощрит Ханой...

Каждый выводимый американский солдат будет в относительном плане представлять все большую важность для осуществления усилий на Юге, поскольку будет представлять собой более значительный процент сил США, чем его предшественник...

Станет все труднее и труднее поддерживать моральный уровень тех, кто остается, не говоря уже об их матерях.

„Вьетнамизация" может и не привести к снижению потерь в войсках США вплоть до самых окончательных этапов, ибо наш уровень потерь может не соотноситься с общей численностью американских войск в Южном Вьетнаме. Чтобы убить примерно 150 американских солдат за неделю, враг может атаковать лишь незначительное количество наших сил...»[940]

Если все это так, говорилось в меморандуме, то Ханой сосредоточит свои усилия на том, чтобы нанести Соединенным Штатам не военное, а психологическое поражение; он будет затягивать войну, загонять переговоры в тупик и выжидать, как будет разворачиваться ситуация внутри Америки. В общем и целом эта предсказание оказалось верным.

Меморандум предвидел многие из наших будущих трудностей; но вдобавок он был обречен на невнимание. С одной стороны, хотя он и был передан президенту, я не ходил в Овальный кабинет, чтобы подкрепить его действенность. В Вашингтоне идеи не пропагандируют сами себя. Авторы меморандумов, не желающие за них бороться, скорее всего увидят потом в своих словах оправдания задним числом, а не руководство к действию. Отступив перед возможностью решительного противостояния и внутренних беспорядков, которые могла бы повлечь за собой попытка силового противостояния Ханою, я так и не настоял на тщательном рассмотрении этого варианта. Да и президент не вдавался в подробности, думаю, что по этой же самой причине. У Никсона не было стимула пересматривать ранее принятое решение в пользу «вьетнамизации», коль скоро ни одно из государственных учреждений, имеющих отношение к Вьетнаму, не высказало оговорок или возражений. А их не последовало в первую очередь потому, что они были до такой степени контужены демонстрациями, что были не в силах добровольно выйти на линию огня.

Я напоминаю о душевных страданиях, связанных с подобным выбором, чтобы показать: к тому времени, как Никсон вступил в должность, во Вьетнаме можно было выбирать только среди равновеликих зол. Тот факт, что «вьетнамизация» может оказаться мучительно трудной, не делал другие варианты выбора более привлекательными. Эта фундаментальная истина ускользала от внимания критиков войны в Корее. Ускользала она от внимания значительной части американского общества и в других обстоятельствах: внешнеполитическая деятельность часто влечет за собой принятие решений при недостаточности возможностей выбора. И выбор, перед лицом которого стоял Никсон во Вьетнаме, надо было делать между вовсе несъедобным и неудобоваримым. После двадцати лет «сдерживания» Америка платила свою цену за перенапряжение.

Хотя «вьетнамизация» была рискованным курсом, по здравом рассуждении она оказалась наилучшим из всех имеющихся вариантов. Она имела то преимущество, что постепенно приучала американский и южновьетнамский народы к неизбежности ухода Америки. И если бы в процессе неумолимого сокращения численности американских сил Америке удалось бы укрепить Южный Вьетнам — а администрация Никсона надеялась именно на это, — цели Америки были бы достигнуты. Ну а если бы так не получилось и единственным оставшимся вариантом был бы односторонний уход, то все-таки к тому времени американские силы во Вьетнаме уменьшились бы до такой степени, что риск хаоса и унижения был бы сведен к минимуму.

По мере претворения этой политики в жизнь Никсон преисполнился решимости сделать крупное усилие в направлении переговоров и попросил меня заняться этим делом. Французский президент Жорж Помпиду дал краткое резюме того, что меня ожидало впереди. Поскольку его аппарат взял на себя организационные мероприятия, связанные с моими секретными переговорами в Париже с северовьетнамцами, я вводил его в курс дела после каждого заседания. Однажды, когда я был в совершеннейшем отчаянии по поводу, казалось, непреодолимого тупика, Помпиду заметил, словно это было нечто само собой разумеющееся: «Вы обречены на успех».

Государственные служащие не выбирают конкретное время служения своей стране и стоящие перед ними задачи. Если бы я обладал в данном вопросе правом выбора, я бы, безусловно, предпочел более покладистого партнера по переговорам, чем Ле Дык Тхо. Опыт подтвердил верность идеологического учения и мнения коллег по ханойскому политбюро — а именно того, что партизанская война знает только победу или поражение, но не компромисс. На ранних этапах «вьетнамизация» не производила на него никакого впечатления. «Как вы предполагаете взять верх при помощи одной только южновьетнамской армии, если она не смогла победить при содействии 500 тыс. американцев?» — спрашивал до предела уверенный в себе Ле Дык Тхо в 1970 году. Этот мучительный по смыслу вопрос доводил нас до белого каления. Правда, за четыре года усиление Сайгона в сочетании с ослаблением Ханоя сделало положительный ответ в пределах досягаемости. Но даже при этих обстоятельствах потребовались блокада, провал северовьетнамского наступления и интенсивные бомбардировки, чтобы вынудить Ханой заключить соглашение.

Феномен абсолютно неколебимого противника, незаинтересованного в компромиссе, более того, превращающего тупиковую ситуацию в оружие, был чужд американскому опыту. Все большее число американцев жаждало компромисса. Но ханойские лидеры развязали войну, чтобы победить, а не чтобы заключить сделку. Поэтому категории, которыми оперировали во время внутриамериканских дебатов — множество предложений о прекращении бомбардировок, о перемириях, о назначении крайнего срока вывода американских сил, о создании коалиционного правительства, — никогда не входили в расчеты Ханоя. Ханой начинал торговаться только тогда, когда на него оказывалось серьезное давление, — в частности, когда Америка возобновила бомбардировки, и в наибольшей степени тогда, когда были заминированы северовьетнамские порты. Однако возврат к оказанию давления более всего воспламенял критиков внутри страны.

Переговоры с северовьетнамцами шли на двух уровнях. Были официальные встречи четырех сторон конфликта в отеле «Мажестик» в Париже, в которых участвовали Соединенные Штаты, правительство Тхиеу, ФНО (ханойская южновьетнамская организация-ширма) и ханойское правительство. В продолжение месяцев время уходило на то. чтобы выяснить, какой должна быть форма стола, чтобы предоставление места ФНО не влекло за собой признания его Сайгоном, так что официальные переговоры немедленно ушли в песок. Форум оказался слишком велик, общественное внимание — слишком безжалостно, а Ханой проявил полнейшее нежелание предоставить равный статус не только Сайгону, но в данном случае даже собственному сателлиту, ФНО.

Поэтому администрация Никсона продолжала вести так называемые переговоры частного характера, то есть секретные, в которых принимали участие только американская и северовьетнамская делегации и которые были начаты еще Авереллом Гар-риманом и Сайрусом Вэнсом в последние месяцы деятельности администрации Джонсона. Характерно то, что прибытие Ле Дык Тхо в Париж означало готовность Ханоя к данному раунду переговоров. Хотя в ханойской иерархии он занимал пятое место, Ле Дык Тхо из соображения маскировки называл себя специальным советником Зуана Тхи, функционера из министерства иностранных дел, который формально являлся главой северовьетнамской делегации в отеле «Мажестик».

Американская позиция на переговорах заключалась в том, чтобы отделять друг от друга военный и политический аспекты, и она оставалась неизменной вплоть до 1971 года. Эта программа призывала к прекращению огня, за которым последовал бы полный вывод американских войск. Никакого снабжения, никакой живой силы с Севера. Политическое будущее Южного Вьетнама вверялось свободному политическому состязанию. Ханой вплоть до прорыва в октябре 1972 года требовал одного: установить срок безоговорочного вывода всех американских сил и ликвидации правительства Тхиеу. Установление этого срока было своего рода входной платой для начала переговоров по всем другим вопросам, причем он обязан был бы соблюдаться независимо от успеха дискуссий на другие темы. Америка рассчитывала на компромисс; Ханой — на капитуляцию. Срединного пути не было до тех пор, пока соотношение сил в наземных сражениях не сделало соглашение временно возможным.

На встречах неизменно настаивала американская сторона, при этом в роли посредника выступал генерал Верной Уолтере, военный атташе посольства Соединенных Штатов в Париже. (Уолтере затем сделал заметную карьеру в качестве заместителя директора Центрального разведывательного управления, постоянного представителя в Организации Объединенных Наций и посла в Германии, кроме того, ему доверялись весьма деликатные президентские миссии.) Маневрировать Соединенными Штатами, с тем чтобы заставить их сделать первый шаг, было одним из излюбленных приемов Ханоя, — таким образом они обеспечивали себе психологическое превосходство. Эта тактика показывает, как ловко сумел Ханой использовать внутриамериканский кризис. Если бы во время продолжительного пребывания Ле Дык Тхо в Париже с ним бы не вступило в контакт правительство Соединенных Штатов, он бы наверняка намекнул разок-другой журналистам или приезжающим туда членам Конгресса на неспособность администрации Никсона воспользоваться откровенно миролюбивыми намерениями Ханоя. С учетом американских внутриполитических противоречий такого рода намеки принимались бы за чистую монету даже тогда, когда переговоры уже велись по существу. Во время каждого из приездов Ле Дык Тхо в Париж в промежутке между 1970 и 1972 годами за шестимесячный отрезок времени состоялось пять или шесть встреч. (Имел место также ряд встреч с Зуаном Тхи. В отсутствие Ле Дык Тхо они оказались пустой тратой времени.)

Переговоры следовали стереотипной процедуре. Будучи формально главой вьетнамской делегации на переговорах, Зуан Тхи имел обыкновение начинать встречу бесконечным повторением вьетнамской позиции, знакомой нам по встречам в отеле «Мажестик». Затем он «предоставлял слово специальному советнику Ле Дык Тхо». Одетый в безупречную коричневую или черную «маоцзедуновку», Ле Дык Тхо произносил столь же длинную речь, нацеленную на философские вопросы в его представлении и насыщенную эпическими повествованиями на тему предшествовавших войн вьетнамцев за независимость.

Почти до самого конца переговоров тема высказываний Ле Дык Тхо оказывалась неизменной: соотношение сил сложилось в пользу Ханоя и во все большей степени будет таковым; войны ведутся ради достижения политических целей, и потому американское предложение о прекращении огня и обмене пленными является абсурдным и неприемлемым; а политическое решение следует начать со свержения Соединенными Штатами южновьетнамского правительства. (В какой-то момент Ле Дык Тхо даже услужливо предложил метод осуществления выполнения этой задачи — убийство Тхиеу.)

Все это с безупречной вежливостью, замороженным высокомерием, несущим в себе осознание морального превосходства, подавалось при помощи марксистского словаря, заведомо непонятного непросвещенным империалистам, то и дело вставляющим свои реплики. Ле Дык Тхо не упускал ни малейшей возможности заняться по любому, даже самому пустяковому, поводу идеологическим просвещением. Как-то раз мне надо было сделать перерыв в переговорах, и я для этого воспользовался достаточно, по моему мнению, тактичной марксистской формулировкой: «объективная необходимость» делает перерыв необходимым. Это, однако, побудило Ле Дык Тхо прочесть очередную десятиминутную лекцию на тему недопустимости для империалиста вроде меня использования марксистской терминологии.

Фундаментальной стратегией, лежащей в основе ледяной холодности Ле Дык Тхо во время переговоров, было желание довести до нашего сведения, что время работает на него, поскольку он в состоянии использовать внутренний раскол американского общества себе на благо. В ходе первых встреч в период с февраля по апрель 1970 года он отвергал прекращение огня, пятнадцатимесячный график вывода войск[941], деэскалацию боевых действий и обеспечение нейтралитета Камбоджи. (Весьма интересно то, что в перечне обид, подробном до невозможности, Ле Дык Тхо ни разу не упомянул «тайные» бомбардировки лагерей-убежищ на территории Камбоджи.)

Во время второго тура переговоров, с мая по июль 1971 года, Ле Дык Тхо достиг незаурядного уровня низости и цинизма. На открытом заседании ФИО объявил о плане, состоящем из семи пунктов. Ле Дык Тхо предложил несколько отличную от этого плана и более конкретную схему из девяти пунктов и специально подчеркнул, что именно она послужит основой для настоящих переговоров. В то же время представители коммунистов требовали ответа на публично объявленный план из семи пунктов, и администрация Никсона оказалась под обстрелом в связи с тем, что не отвечает на предложение, по поводу которого сами вьетнамские участники переговоров четко и ясно заявили, что обсуждать его не собираются. Головоломная шарада занимала умы до тех пор, пока Никсон публично не разоблачил этот маневр, после чего Ханой обнародовал состоящее из двух пунктов «уточнение» к состоящему из семи пунктов плану. Это вызвало очередную волну общественного давления на Никсона. По окончательному завершению переговоров я спросил Ле Дык Тхо, что именно уточняли эти два пункта. «Ничего», — ответил тот с улыбкой.

Во время третьего раунда переговоров, проходившего с августа 1972 года по январь 1973 года, произошел прорыв. 8 октября Ле Дык Тхо отказался от стандартного требования к Америке свергнуть сайгонское правительство и согласился на прекращение огня. С этого момента дело стало быстро двигаться к завершению. Ле Дык Тхо продемонстрировал, что он так же изобретателен в поиске решений, как он был упрям в период жесткого противостояния. Этот хитроумец даже изменил содержание вступительной речи, — при всей ее пространности, в ней зазвучало слово «вперед». Однако начало серьезных переговоров не помешало наклонности Ле Дык Тхо к чтению нравоучений. Каждое утро он, как начало новой молитвы, произносил одну и ту же фразу: «Вы делаете большое усилие, и мы сделаем большое усилие». Однажды, впрочем, он опустил прилагательное, заявив, что Америке следует сделать «большое усилие», на которое будет отвечено просто «усилием». Для того, чтобы нарушить монотонность этой речи, я обратил внимание Ле Дык Тхо на отсутствие определения. «Рад, что вы это заметили, — проговорил мой невозмутимый собеседник. — Ведь вчера мы сделали большое усилие, а вы сделали просто усилие. Так что сегодня мы поступим наоборот: вам следует сделать большое усилие, мы же сделаем просто усилие».

Беда отчасти заключалась в том, что Ле Дык Тхо преследовал одну-единственную цель, в то время как Америка, будучи сверхдержавой, не могла не иметь их много. Ле Дык Тхо хотел завершить свою карьеру революционера победой; Америка же должна была находить равновесие между соображениями внутреннего и международного порядка и учитывать проблемы будущего Вьетнама применительно к сохранению глобальной роли Америки. Ле Дык Тхо последовательно бил в одну точку; администрация же Никсона была обязана вести бой на таком множестве фронтов, что весьма редко ей представлялась возможность вести дипломатическую деятельность наступательного характера.

И действительно, с самого начала переговоров и в течение всего времени их проведения администрация Никсона вынуждена была тратить огромное количество энергии, чтобы отбивать нападки, ставившие под сомнение добрые намерения президента. Несмотря на множество односторонних, без расчета на взаимность жестов, совершенных Никсоном в пользу Ханоя, президент почти сразу же после вступления в должность стал подвергаться критике, будто бы он недостаточно предан делу мира. В сентябре 1969 года Соединенные Штаты предложили ФНО участие в политическом процессе и смешанных избирательных комиссиях, вывели 10% своих вооруженных сил и согласились на полный вывод остальных, после урегулирования получив в ответ на эти уступки не более чем бесконечные повторения стандартных заклинаний коммунистов с требованием одностороннего ухода и свержения сайгонского правительства.

Тем не менее 25 сентября 1969 года сенатор-республиканец от штата Нью-Йорк Чарлз Гуделл объявил, что он внесет на обсуждение резолюцию, требующую вывода всех американских вооруженных сил из Вьетнама к концу 1970 года. 15 октября по всей стране состоялись так называемые демонстрации в пользу моратория. Двадцатитысячная толпа направилась на полуденный митинг в финансовом районе Нью-Йорка, чтобы послушать, как Билл Мойерс, помощник и пресс-секретарь президента Джонсона, осуждает войну. Тридцать тысяч собрались в Нью-Хэйвене. Пятьдесят тысяч заполнили пространство возле памятника Вашингтону, в поле зрения Белого дома. В Бостоне в историческом центре города 100 тыс. человек внимали речам сенатора Макговерна, в то время как самолет «нарисовал» над их головами символ мира, намекая тем самым на то, что администрация этого мира не желает.

В той форме, в какой это воплотилось в движении за мир, американская исключительность не допускала возможности обсуждения практической стороны ухода и трактовала попытки такого рода как сокровенное желание администрации продолжать войну. Превратив войну во внутренний конфликт между добром и злом в самой своей стране, движение за мир предпочло бы — по соображениям, которые оно считало высокоморальными, — разгром Америки во Вьетнаме такому «почетному» выходу, который разжег бы аппетит правительства к новым заграничным авантюрам.

Вот почему оказалось невозможным найти точки соприкосновения между движением за мир и правительством. Никсон сократил численность американских войск во Вьетнаме в продолжение трех лет с почти 550 тыс. до 20 тыс.; потери снизились с примерно 16 000, то есть 28% от общего количества, в 1968 году до примерно 600, то есть приблизительно одного процента от общего количества, в 1972 году, последнем году войны. Но это не уменьшило ни недоверия, ни боли. Ибо фундаментальные разногласия не могли быть преодолены: Никсон хотел покинуть Вьетнам с честью, а движение за мир полагало, что честь диктует Америке, по существу, безоговорочный уход из Вьетнама.

Если окончание войны становилось единственной целью, то сайгонское правительство воспринималось глазами его противников скорее как препятствие, чем как союзник. Прежнее положение, будто Южный Вьетнам является ключевым элементом американской безопасности, было давным-давно отброшено. Оставалось только ощущение того, что во Вьетнаме Америка находится в дурной компании. Новым стандартным утверждением критиков стало требование заменить правительство Тхиеу на коалиционное правительство, если надо, то путем снижения американского финансирования Южного Вьетнама. Идея коалиционного правительства превратилась в панацею, предлагаемую во время внутриполитических дебатов. Но именно тогда северовьетнамские участники переговоров дали ясно понять, что, согласно их собственному определению, коалиционное правительство — это лишь эвфемизм захвату коммунистами Юга.

Северовьетнамцы на деле разработали весьма продуманную формулу, позволившую сбить с толку американскую общественность. Они утверждали, что целью их является создание «трехстороннего» коалиционного правительства, куда вошли бы ФНО (их пешки), нейтралистские элементы и члены сайгонской администрации, стоящие за «мир, свободу и независимость». Помня все хитроумные маневры Ханоя, надо было читать между строк, чтобы понять истинный смысл подобных предложений. И только тогда становилось ясно, что этот трехсторонний орган должен был не управлять Сайгоном, но вести переговоры с ФНО об окончательном урегулировании. Иными словами, орган, подвластный коммунистам, вел бы переговоры с чисто коммунистической группировкой относительно политического будущего Южного Вьетнама. Ханой предлагал кончить войну посредством... диалога с самим собой.

Однако в ходе внутриамериканских дискуссий этот вопрос ставился вовсе не так. В книге «Гигант-калека» сенатор Дж. Уильям Фулбрайт утверждал, что речь идёт о сведении счетов между соперничающими тоталитаристами[942]. Сенатор Макговерн, который в 1971 году говорил о перспективах создания «смешанного правительства» в Сайгоне, в 1972 году, накануне выдвижения своей кандидатуры от демократической партии на пост президента, настаивал на выводе войск США и на резком сокращении военной помощи Южному Вьетнаму[943]. Администрация Никсона была готова рискнуть правительством Тхиеу ради свободных выборов под международным наблюдением. Но она отказывалась свергнуть союзное правительство, созданное при предыдущей администрации, чтобы обеспечить уход Америки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.