ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В своем знаменитом приказе №32 от 11 июня 1941 года Гитлер отводил на войну с Советским Союзом всего шесть недель, и пока его прогнозы оправдывались. Немцы проходили через бескрайние русские равнины словно нож сквозь масло, фюрер, а вместе с ним и вся Германия пребывали в состоянии вполне понятной эйфории. Но это вовсе не означало отсутствия противоречий между Гитлером и генералами, и в то время когда военные видели своей целью захват Москвы, сам Гитлер требовал прежде всего окружить советские войска до того, как они начнут отступать. А потому и сказал Гальдеру:

— Только полностью окостеневшие мозги, полные идей, устаревших в прошлом веке, могут видеть какой-то прок в захвате столицы!

После этих слов Гальдер записал в своем дневнике: «Гитлер питает инстинктивное отвращение к тому, чтобы идти по стопам Наполеона. Москва навевает на него мрачные настроения. Он опасается борьбы с большевизмом не на жизнь, а на смерть».

Тем не менее оглушительные успехи первых недель войны Гитлер воспринял не только как должное, но и как окончательную победу в войне. И уже 7 июля 1941 года он говорил о том, что Советский Союз войну проигрывает. А 3 октября он уже объявил о своей победе. «Я говорю об этом теперь потому, — вещал он, — что знаю точно: этот наш противник уже сломлен и никогда больше не поднимется!»

Еще через шесть дней начальник отдела печати правительства Отто Дитрих по указанию фюрера устроил пресс-конференцию, на которой повторил слова Гитлера о том, что «с точки зрения военной с Советским Союзом покончено». Даже в ноябре, когда немецкие солдаты уже начинали замерзать под Москвой, Гитлер в разговоре с министром иностранных дел Италии Чиано привел статистику первых месяцев войны и с необыкновенной уверенностью воскликнул:

— От таких ударов Россия уже никогда не оправится!

Успехи вермахта на самом деле были ошеломляющими, и даже весьма скептически смотревший на планы Гитлера генерал Гальдер записал в своем дневнике весьма знаменательную фразу: «Не будет преувеличением сказать, что война с Россией будет выиграна в течение двух недель».

Тем временем Сталин вернул отправленного сгоряча на фронт Жукова в Ставку и решил сделать выводы из первых поражений. Свои выводы. Для разбора полетов в конце июня в Москву был вызван уже бывший командующий Западным фронтом генерал Павлов. И, как вспоминал Жуков, к которому Павлов явился прямо с аэродрома, он даже не узнал его, настолько тот осунулся и похудел за эту страшную для всей страны неделю.

Это был непростой разговор двух генералов. Павлов оправдывался как мог и во многом, надо заметить, был прав. Но… Жуков почти не слушал его. Да и зачем? Несколько дней назад Сталин приказал назначенному новым командующим Западным фронтом Тимошенко и члену Военного совета Мехлису выявить всех, кто помимо Павлова был виноват в том, что произошло, и примерно наказать всех. Как и в перегибах с коллективизацией, в катастрофе первых недель войны Сталину нужны были очередные «стрелочники». Найти их в такой обстановке было делом нетрудным, и первым таким «стрелочником» оказался командующий Западным округом комкор Дмитрий Григорьевич Павлов.

В 1937 году герой Испании и «выдающийся советский военный деятель», как назвала его Долорес Ибаррури, был назначен начальником Автобронетанкового управления РККА и членом Главного Военного Совета. После одного из фильмов о Великой Отечественной войне, в котором было показано, как «умный» Жуков без особого труда в пух и прах разбивает в штабной игре «самоуверенного и недалекого» Павлова, у очень многих создалось впечатление, что Павлов в самом деле слабо разбирался в тактике.

Но это было далеко не так. Павлов являлся одним из лучших теоретиков танковых сражений и в военном искусстве разбирался не хуже Жукова. Именно поэтому Сталин поставил Павлова на самое ответственное стратегическое направление — Белорусское.

Конечно, Мехлис постарался как можно сильнее скомпрометировать Павлова и его окружение, благо опыт в этом далеко не самом благородном деле у него имелся огромный — компрометацией военачальников всех уровней он отличался в годы репрессий. Никогда не бывавший в боях, он обвинил Павлова и его ближайших помощников в «трусости», «развале управления», «сдаче оружия противнику», «самовольном оставлении боевых позиций» и во всех других смертных грехах. Его гневные формулировки легли в основу того самого Постановления, которое унесло жизнь семи генералов.

Конечно, было в высшей степени несправедливым сваливать всю вину на одного Павлова. Но… дело было уже не в нем. В свое время Сталин заявил, что если его собственная жена будет вредить делу, он не пощадит и ее. Так что же говорить о Павлове, который вместе с другими военачальниками должен был прикрыть собой все того же Сталина?

Мог ли Сталин найти более мягкие меры для наказания Павлова и всех, кто оказался в конце концов виновен в страшных поражениях в первые дни войны? Наверное, уже нет. Это был урок не только Павлову, но и своеобразное предупреждение всем другим: кто бы ни был виноват в поражениях, отвечать будете вы!

Даже в эти трагические для страны дни он остался Сталиным, и вместо того чтобы по-настоящему разобраться в причине всех бед, занялся поисками козлов отпущения и нашел их в лице генерала Павлова и его командиров. Как всегда в таких случаях, их истязали до тех пор, пока они не сознались в участии в военном заговоре против Сталина. В середине июля Сталину принесли на подпись «Постановление государственного Комитета обороны СССР», согласно которому командующий Западным фронтом и его пятеро ближайших помощников были приговорены судом Военного трибунала к расстрелу.

Прочитав его, Сталин взглянул на застывшего рядом Постышева.

— Я одобряю приговор, — произнес он, — но скажи Ульриху, пускай он выбросит весь этот хлам о «заговоре». Никаких апелляций. Потом сообщите по всем фронтам…

Мог ли Сталин поступить иначе? Сказать невозможно. К войне, да еще такой страшной, нельзя подходить с позиций мирного времени. И привыкший к крови Сталин прекрасно знал: панику можно было остановить только крутыми мерами.

3 июля 1941 года Верховный главнокомандующий наконец-то выступил по радио с той самой речью, которую от него вот почти две недели ждала огромная страна. На этот раз он отбросил всех официальных «товарищей» и обратился к людям по-христиански: «Братья и сестры!» Понимал: сейчас не до идеологий, и надо затронуть в душах самое сокровенное. Назвав военные успехи Германии «непродолжительным военным выигрышем», он призвал понять всю глубину нависшей над страной опасности, полностью отрешиться от беспечности и перестроить всю работу на военный лад.

Не обошлось, мягко говоря, и без преувеличений. Как иначе оценить заявление Сталина, в котором, напомнив о славных победах русского оружия над Наполеоном и Вильгельмом II, он поведал о том самом немецком тыле, который якобы представлял собой вулкан, «готовый взорваться и похоронить гитлеровских авантюристов». А чего стоило его заявление о том, что теперь СССР имеет верного союзника в… «лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами». Слушая Сталина, можно было подумать, что речь шла не о том самом «германце», который всегда рвался завоевывать другие страны и всегда мечтал о порабощенной России, а о ком-то другом.

На самом деле это было далеко не так. «Они (немцы. — А.У.), — писал известный немецкий историк Себастиан Хаффнер в 1971 году, — ничего не имели против создания Великой германской империи… Однако… они не видели пути, обещающего успех в достижении этой заветной цели. Но его видел Гитлер. И когда позже этот путь, казалось, стал реальным, в Германии не было почти никого, кто не был бы готов идти по нему». И достаточно посмотреть хронику конца тридцатых годов и ту истерию, с какой «порабощенные гитлеровскими заправилами» немцы приветствовал своего фюрера, чтобы понять всю справедливость этих слов. Да, потом Гитлера будут проклинать многие, но отнюдь не из-за того, что он пошел на Россию, а потому, что не смог завоевать ее.

Поведал Сталин и о том, что «лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения…»

Да, все это было не так, но… это была святая ложь. Но что было делать Сталину? Заявить на всю страну, что немцы продолжают свое победоносное продвижение в глубь советских территорий и успешно громят Красную Армию, которая толком еще не опомнилась от неожиданного, а потому вдвойне сокрушительного удара?

И своей цели Сталин добился: его обращение всколыхнуло всю страну. Хотя были и такие, кто обреченно заявлял: «Поздно говорить о добровольцах, поздно обращаться к народу, когда немцы уже подходят к Москве». Добровольцы и советский народ показали, кто был прав…

Тем временем отступление советских войск продолжалось. На шестой день войны был взят Минск, 11 июля танковые армии Гудериана форсировали Днепр и устремились к Смоленску, где через несколько дней советские войска оказались в окружении. Здесь как под микроскопом стало очевидно полнейшее неумение воевать многих наших военачальников. Вместо того чтобы атаковать наступавшего противника с флангов, они с какой-то непонятной тупостью отходили вдоль тех самых дорог, по которым рвались к Москве гитлеровцы.

Делалось это только для того, чтобы опередить противника и выстроить оборону. Однако ничего из этого не получилось, поскольку наши войска все время опаздывали, и уже 16 июля Гудериан контролировал часть Смоленска.

Сталин в жесткой форме потребовал от Тимошенко во что бы то ни стало вернуть легендарный русский город, который всегда принимал на себя самые мощные удары врага. Тимошенко не справился, и разгневанный Сталин решил назначить вместо него Жукова. Однако тот уговорил вождя не делать этого. Когда военачальники вышли от Сталина, Тимошенко недовольно взглянул на Жукова.

— Ты зря отговорил его, — тяжело вздохнул он, — я устал от его упреков…

Вернувшись на фронт, Тимошенко делал все возможное, чтобы оправдать доверие вождя, и в какой-то степени ему удалось приостановить продвижение немцев к Москве. Но в конце концов он был снят, и Западный фронт возглавил генерал-лейтенант А.И. Еременко.

В самый разгар наступления Гитлер заболел дизентерией, а когда поправился, то узнал, что уже в конце июля немецкая армия остановила свое продвижение для ремонта техники и пополнения личного состава. Несмотря на значительные успехи, основные задачи — Ленинград, Москва и Донецкий бассейн — так пока и не были выполнены. Снова пришлось корректировать планы группы «Центр» фон Бока до того, как обе танковые армии закончат ремонт. Однако после того как армии достигли Смоленска, фон Бок и командиры танковых групп вернулись к тому, чтобы, согласно классической военной доктрине, разгромить главные силы русских там, где они были сконцентрированы, — на подходах к столице. А вовсе не для того, чтобы взять Москву, как они сами утверждали. Гитлер же склонялся в первую очередь к освобождению прибалтийских государств и захвату Ленинграда и усилению натиска на юго-востоке в направлении Киева и Днепра, намереваясь лишить СССР сельскохозяйственных и промышленных ресурсов и открыть таким образом путь на Кавказ.

— Вы, — заявил фюрер группе генералов в августе 1941 года, — если и читали Клаузевица, то все равно не поняли военной экономики. Я тоже читал его и помню аксиому — «сначала уничтожьте армию противника, а потом захватывайте его столицу».

Возражения военных еще больше разозлили Гитлера, и все его недоверие к генералам, которое он испытывал еще с западной кампании, вспыхнуло с новой силой. Споры с генералами стоили ему немалых нервов, но в конце концов компромисс был достигнут, и наступление на Москву должно было возобновиться после того, как будет совершен прорыв на Украине.

Удар немцев был страшен и поставил советские войска на грань катастрофы, но… не сломил их. В результате споров Гитлера с генералами время было упущено, и советское командование получило возможность передышки, которой оно сумело прекрасно воспользоваться. Тем не менее под Москвой, на Украине и под Ленинградом сложилась трагическая обстановка. 2 декабря Гальдер записал в своем дневнике, что русская оборона достигла высшей точки напряжения и что у русских не осталось больше свежих сил.

Но это было далеко не так: когда 5 декабря столбик ртути в термометре упал за отметку 30 градусов, главный немецкий танкист Гудериан вдруг понял, что это у его войск нет больше сил продолжать наступление, и их надо как можно скорее отвести на другой рубеж. Особенно это стало ясно после начала в тот же день советского контрнаступления, и более привычные к страшным морозам советские войска, включавшие в себя значительные силы, выведенные с Дальнего Востока, впервые заставили немцев отступать.

«Только тот, кто видел бесконечные, заснеженные поля России в ту зиму наших бед, — писал позже Гудериан, — кто чувствовал на лице тот ледяной ветер, может правдиво судить о тех событиях».

Тем не менее Гитлер отступать запретил и снял фон Бока, а когда тот попытался было в беседе с ним объяснить отчаянное положение его войск, тот пожал плечами.

— А разве гренадерам Фридриха Великого, — сказал он, — нравилось умирать за свою страну?

Вместе с Гудерианом Гитлер снял с должности и другого выдающегося танкиста Хёпнера и, отобрав у него все награды и льготы, запретил ему носить военную форму. Был отправлен в отставку и командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лейб. Вслед за ним после отхода из Ростова последовал и Рундштедт. Но ничто уже не могло спасти положение, и непобедимый до сих пор вермахт потерпел жесточайшее поражение под Москвой.

Сказать, что фюрер был убит таким исходом, — значит не сказать ничего. Он то и дело впадал в истерику, рвал и метал, обвиняя всех и вся, но так и не подумал трезво взглянуть на причины своего первого поражения. А в том, что по сути дела «победоносная» война была уже проиграна, больше всех был виноват именно он. Точно так же, как и Сталин, фюрер мало что понимал в военном деле и гораздо чаще руководствовался политическими интересами, нежели реальной обстановкой на фронтах. Иначе вряд ли он без особых раздумий предпринял бы военные действия на Балканах и в Северной Африке как раз в период наращивания сил на Востоке. В результате война с Советским Союзом началась на полтора месяца позже, что, конечно же, сказалось на ней самым отрицательным образом.

Впрочем, дело было не только в отсрочке, которая подвергла операцию «Барбаросса» значительному риску. Она-то как раз была оправдана затянувшейся зимой 1941 года в России; весенняя распутица в любом случае не позволила бы немцам начать наступление раньше. Куда хуже было то, что операции в Югославии, Греции и на Крите привели к тому, что на горных дорогах многие танки и транспортные средства получили серьезные повреждения; в свою очередь это означало, что группа армии «Центр» начала наступление на Украину, лишенная трети своей танковой мощи.

Кроме того, те потери, которые немцы потерпели при нападении на Крит, заставили Гитлера отказаться от мысли использовать воздушно-десантные войска при проведении крупномасштабных операций в СССР. Таким образом, решение Гитлера предпринять наступление на Балканы во время наращивания сил по плану «Барбаросса» в известной степени привело к неуспеху «блицкрига» на Востоке.

Гитлер пошел по стопам Сталина — приказал своим генералам стоять насмерть. И те стояли, еще больше укрепив убеждение фюрера в том, что может совершить его непреклонная воля вопреки мнению специалистов. Но это был сиюминутный успех. Воля волей, но в современной войне на первое место уже выходили стратегический план и правильная оценка ситуации, чего Гитлер не желал понимать. Он и слышать не хотел о том, что из-за больших расстояний в России и отвратительных дорог немецкая армия уже не могла показать всего того, на что она была способна, и «блицкриг» был обречен. Да и о каком «блицкриге» могла идти речь, если только группе армий «Центр» на удовлетворение ее каждодневных потребностей требовалось 25 (!) товарных поездов, тогда как нормой для нее всего было 8 поездов. Полагая, что война уже выиграна, Гитлер приказал сократить вооружение и техническое оснащение войск «до размеров, необходимых для продолжения еще не законченных полевых операций». И плоды этих самых «размеров» Германия начала пожинать уже через год после начала войны.

Став преемником фон Гинденбурга в качестве Верховного главнокомандующего, Гитлер взял на себя непосредственное командование вермахтом. Пост военного министра он упразднил, а бывший отдел вермахта в военном министерстве был преобразован в ОКВ, по сути, военный штаб Гитлера. Само собой разумеется, что этот самый штаб сразу же стал соперничать с Верховным командованием армии (ОКХ), по традиции выступавшим в качестве советника правителей Пруссии, а затем и всей Германии. Тем не менее создание ОКВ отнюдь не означало, что Гитлер дал ему полную независимость и завоевал тот престиж, каким когда-то пользовались ОКХ и его Генеральный штаб. Избрав начальником ОКВ генерала Вильгельма Кейтеля, который не смел даже возразить фюреру, он ясно дал понять, кто в доме хозяин. Когда бывшего военного министра фон Бломберга спросили, способен ли Кейтель занять столь ответственное место, тот только махнул рукой.

— О нем и говорить нечего, — пренебрежительно заметил фон Бломберг. — Он просто заведующий моей канцелярией.

На что Гитлер тут же ответил:

— Этот как раз тот человек, который мне нужен!

Войск у Гитлера хватало, но их оказалось явно недостаточно для широкомасштабной войны. Военно-воздушные силы должны были вести боевые действия на огромном протяжении от Ленинграда до Черного моря, что уже заранее предопределяло их неудачу. Асы Геринга даже при всем своем желании не могли воевать с такой же эффективностью, с какой они сражались в Польше, Франции и той же Югославии. Отрицательную роль сыграло и то, что, сделав из фон Браухича козла отпущения, Гитлер, подобно Сталину первых месяцев войны, начал осуществлять личный контроль за операциями на Восточном фронте из своей штаб-квартиры в Растенбурге, (Восточная Пруссия). Подобно красному вождю, Гитлер выслушивал лишь те донесения разведки, в которых речь шла только о том, что хотел слышать он сам. И в то же время он был убежден, что исход будет определяться не столько материальными ресурсами, сколько волей к победе. Он так и не смог (или не захотел) осознать той простой вещи, что любая война есть категория экономическая, и никакая сверхволя к победе не могла компенсировать Германии отсутствие собственных сырьевых ресурсов, и что даже при всем желании его страна не способна соперничать с объединенными ресурсами СССР, США и Британского содружества наций.

В отличие от Сталина Гитлеру приходилось думать не только о Восточном фронте, но и о других театрах военных действий. И именно здесь проявились его полнейшее неумение видеть всю войну в ее целостности и полнейшее пренебрежение Средиземноморьем и Атлантикой, что выразилось в его не слишком серьезном отношении к военно-морскому флоту и сражению за обладание последней. А когда он все-таки спохватился, было уже слишком поздно.

Словно заведенный, он продолжал трещать о скорой победе даже в те дни, когда солдаты его пока еще непобедимой армии уже вовсю замерзали под Москвой. По чьей вине? Да все того же Гитлера, поскольку именно его идея молниеносной войны лежала в основе всех военных и хозяйственных планов и солдатам даже не выдали теплую одежду, посчитав, что она им не пригодится.

Дело было уже не только в Гитлере. Упоенные легкостью, с какой вермахт завоевал Европу, а теперь и Советский Союз, многие генералы поверили в военный гений фюрера и его фантастические планы. Тот же Гальдер писал о том, что «поход против России выигран за 14 дней». Еще через несколько дней он убедил фюрера в том, что у Советов осталось всего 46 дивизий, а все остальные разбиты. Те, кто слышал подобные заверения, даже не сомневались: 190 вооруженных до зубов германских дивизий в считанные дни раздавят жалкие остатки Красной Армии. А раз так, то вопрос о победе был уже действительно предрешен…

Однако ничего этого не произошло. Когда советские войска разбили немцев под Москвой и перешли в контрнаступление, сразу же стали видны просчеты немецких военачальников. Они не только недооценили силу русских, но и не разгадали намерений Ставки. Авантюризм военных наложился на авантюризм Гитлера и в конце концов дал закономерные результаты. Не последнюю роль сыграло и то, что вермахт, как в свое время Красная Армия, был ослаблен постоянными чистками. И хотя они не шли ни в какое сравнение с тем, что творил со своей армией Сталин, известный ущерб бесконечные перетряски кадров, во время которых убирались самые способные, но строптивые, вермахту нанесли. Да и многие генералы, видя, как практически все их возражения фюреру опровергаются самим ходом событий, стали бояться возражать ему.

Сказалась на общем положении дел и та не совсем объективная информация о состоянии дел на фронтах и духе Красной Армии, которая шла на самый «верх». Проходя через многочисленные инстанции, она постепенно смягчалась и доходила до Гитлера в гораздо более удобоваримом виде, нежели это было на самом деле. Иначе тот же Гальдер вряд ли бы записал всего за две недели до начала советского контрнаступления в своем дневнике: «Восток: Россия как военная сила не представляет более опасности для строительства Европы. Противник потерпел решающее поражение». И это писал не какой-нибудь отравленный пропагандой Геббельса гауптман, а начальник Генерального штаба, обладавший огромными возможностями для выяснения истинного положения дел на фронте.

Только после того как немцы потерпели первое поражение под Москвой, многие генералы задумались над его причинами. Но было уже поздно. Предоставленный Германии шанс был упущен, и под Москвой немцы получили уже никогда не зажившую рану.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.