Кликушество и беснование

Кликушество и беснование

Всего чаще наблюдалось кликушество, которое поражало почти всегда только женщин. Особенно много кликуш было в Московской, Смоленской, Тульской, Новгородской, Вологодской и Курской губерниях. В юго-западном и северо-западном краях России кликушество в чистой форме почти не встречалось. Зато по всему Русскому Северу и по всей Сибири оно было обычным явлением народной жизни, причем там была распространена особая форма кликушества — в виде «томительной икоты». Чем объясняется такое географическое распространение болезни, совершенно непонятно.

Кликушеству были подвержены все возрасты — от 12 лет и до глубокой старости, как девочки, так замужние и вдовы. В некоторых местностях население было уверено, что кликушество может передаваться по наследству.

«Бесноватость» собственно встречалась, по-видимому, гораздо реже кликушества и икоты. Кликушество проявляется приступами, «припадками» с более или менее продолжительными, свободными от них перерывами.

Первому приступу обыкновенно предшествует «период предвестников». Он начинается расстройством у будущей кликуши ее характера: она делается печальной, раздражительной, беспокойной, легко поддается влиянию ничем не объяснимого страха, тоскует, испытывает беспричинную ненависть и отвращение к людям, которых прежде могла даже любить. Будущая кликуша часто страдает головокружениями, тяжестью в голове, бессонницей, слабостью, потемнением в глазах, сердцебиением, стеснением в груди, болью в желудке. К этим расстройствам вскоре присоединяются другие явления: часто наступающие вздутия живота, бурчания и странные ощущения в нем, трепетание под ложечкой и наконец чувство — как будто что-то «подкатывается под сердце и ложится тут, как пирог».

Последние ощущения имеют страшное влияние на рассудок больной, и без того уже расстроенный. Под воздействием общераспространенных и твердо держащихся в народе поверий у больной возникает подозрение, что она «испорчена», что на нее «напущено» злым человеком. Начинаются догадки о том: кто испортил? Происходят совещания с родными, соседками, приятельницами. Припоминают и перебирают все ссоры, недоразумения, неприятности, которые имела больная с кем-либо. В конце концов «бабье совещание» открывает, что больная испорчена таким-то или такой-то. Для этого достаточно «злого, косого взгляда», брошенного во время ссоры, злого пожелания, вроде «Игрец тебя подыграй! Пусто те будь!».

Раз данное лицо заподозрено, за ним устанавливается неусыпный надзор: сотни глаз наблюдают за каждым его движением, подслушивают его речи. Предубежденные наблюдатели перетолковывают каждое слово в дурную сторону, каждый совершенно безразличный и даже вполне благонамеренный поступок объясняется злостными целями. Но вот у испорченной наступает первый приступ болезни, во время которого она «выкликает» имя испортившей ее. После этого уже все сомнения исчезают и приговор, что порча сделана Феклой, Марьей или Дарьей, устанавливается окончательно и безапелляционно.

Первый кликушный приступ вызывается каким-ни-будь случайным душевным волнением: испугом, гневом, но всего чаще наступает в церкви. Убедившись в присутствии в себе злого духа, больная начинает испытывать страх ко всему религиозному и потому избегает церковных служб. Случается, однако, что под влиянием увещаний родных, знакомых она решается пересилить себя и идет в церковь. Здесь, мучимая неодолимым страхом, ждет несчастная той роковой минуты, когда запоют «Иже херувимы»[27] Когда настанет она — напряженные душевные силы не выдерживают и болезнь проявляется в бурном приступе.

Прежде всего больная чувствует: то, что у нее прежде подкатывалось под сердце и что она принимала за беса, начинает волноваться, опускаться вниз, подниматься вверх, давит грудь, горло, у кликуши захватывает дух, мутится в глазах, голова кружится, и она с воплями падает на землю. Вопли эти дики, продолжительны, состоят из ряда криков, прерываемых ускоренным дыханием; в них слышатся рев, мычание, вой, собачий лай, рыдания. Вместе с этим больная судорожно бьется руками и ногами, колотит себя и окружающих, иногда кусает, скрежещет зубами, закидывает голову назад, беспрестанно приподнимает и опускает туловище или кидается из стороны в сторону, и все это иногда с такой силой, что ее не в состоянии удержать даже самые сильные мужчины. Суставы больной трещат, живот то раздувается, то опадает, дыхание прерывается, крики чередуются со всхлипываниями, иногда хохотом или икотой. Глаза закрыты, лицо то бледнеет, то краснеет, часто больная приходит в бешенство, изрыгает проклятия, повторяет одно какое-нибудь слово, фразу, выкрикивает имя испортившего ее лица. Благодаря этим крикам больные и названы «кликушами».

Через некоторое время приступ проходит, судороги прекращаются, больная вытягивается неподвижно, как бы деревенеет, при этом зубы стиснуты с необыкновенной силой; иногда судороги сменяются дрожью всего тела. Приступ кончается слезами, отрыжкой, страшным бурчанием в животе, иногда обмороком или глубоким сном, чаще слабостью, которая быстро проходит. Вскоре кликуша приходит в себя, причем обыкновенно не помнит ничего, что с ней было во время припадка.

Подобные приступы повторяются в неопределенные промежутки времени. Сначала они вызываются теми же причинами, какие вызвали первый приступ: впоследствии у больных все более и более укореняется «боязнь святостей» и приступы вызываются попытками принятия Святых Тайн, святой воды, запахом ладана, помазанием освященным маслом, поклонением мощам или чудотворным иконам.

Затем у большинства кликуш поводом к развитию припадков служит все то, что относится к истории их воображаемой порчи. Они не могут не только видеть человека, их испортившего, но даже слышать его имя. При всякой даже непреднамеренной встрече с ними случается припадок.

Продолжительность припадков различна: от 10–15 минут до нескольких часов. В промежутки между ними у кликуши все больше и больше развиваются беспокойство, раздражительность, бессонница, апатия, потеря воли, равнодушие к прежним привычкам, наклонность к лени, отвращение к движению, сонливость. Кликуша ищет к себе участия и для возбуждения его часто преувеличивает свои страдания, перестает заботиться о себе, становится неряшливой и неопрятной.

Редко болезнь бывала непродолжительной и проходила бесследно. Выздоровление наблюдалось лишь в 20–30 процентах случаев, в остальных же — болезнь длилась много лет и даже целую жизнь.

Угнетаемые своей тяжкой «скорбью», занятые постоянно мыслями о способах излечения ее, кликуши забывали все остальное. Они забрасывали семью, дом, хозяйство, странствовали по различным знахарям, святым местам — монастырям, чудотворным иконам, тратили на это последние средства и становились тяжелой обузой для своих родных.

Картина тяжелого кликушного приступа невольно вселяла какой-то суеверный страх даже и в интеллигентного человека, знающего, что она является лишь вполне естественным выражением известного болезненного состояния. Нетрудно представить себе, какое ужасающее впечатление должны были производить эти припадки на народ и легко понять, почему крестьянство объясняло их действиями бесов.

Кликушество проявлялось и в виде отдельных случаев, и в виде эпидемий. В отдельных случаях кликушества часто встречается притворство.

Какая болезнь «лежит» в основе кликушества, в точности неизвестно. Профессор Бехтерев считал «основой» кликушества истерию, а известный русский психиатр Краинский — сомнамбулизм. Несомненно только, что все истинные кликуши отличаются ярко выраженной склонностью к гипнозу, внушению и подражанию.

Бесноватые отличаются от кликуш главным образом тем, что во время припадков ни на кого не «выкликают», не обвиняют в порче, а кричат от имени третьего лица — сидящего в них беса. Припадки случаются чаще всего во время церковных служб, причем бесноватые богохульствуют, произносят самые отвратительные ругательства, плюют на священные изображения и предметы. Большинство бесноватых, по-видимому, — истерички, убежденные в том, что они одержимы дьяволом. По существу русская бесноватость (как явление) — аналог эпидемий демономании, которые почти в течение трех веков (XV, XVI и XVII) господствовали в большей части Западной Европы.

Но наши бесы — это грубые, глупые черти, умеющие только корчить и мучить больных, кричать разными голосами и изрыгать площадные ругательства. Они даже не знают ничего о себе самих. Иными представляются европейские демоны. Устами одержимых, во время припадков, они сообщали массу сведений о своей природе, занятиях, развлечениях, отношениях друг к другу и к одержимым. Сведения эти были настолько подробны и обстоятельны, что на основании их написаны целые демонологии различными учеными докторами, судьями и духовными лицами.

Таков, например, знаменитый «Молот ведьм», изданный в 1484 году монахами Генрихом Инститорисом и Яковом Шпренгером. Эпидемии демономании были особенно часты в XVII веке. Развивались они главным образом в женских католических монастырях Франции, Испании, Германии и Швейцарии, которые затем нередко являлись центрами распространения болезни в окружающем населении.

Эпидемии кликушества у нас наблюдались не часто: ограничивались обыкновенно небольшим районом — селом, деревней и никогда не имели повального распространения. Число заболевавших, по отношению к числу населения пораженных местностей, было незначительно. Доктор Краинский, имевший возможность наблюдать две эпидемии кликушества в 1899 и 1900 годах, одну в деревне Ащепкове Смоленской губернии, другую — в деревне Большой Двор Новгородской губернии, нашел в первой 13 кликуш на 400 душ населения, а во второй девять кликуш на 150 душ.

Соответственно этому казни колдунов и бесноватых на Руси были единичными, исключительными явлениями. Едва ли не чаще наблюдались случаи самосуда, при котором люди, заподозренные в колдовстве и порче, избивались самим населением.

В журнале «Неделя» (1879. № 7–8) рассказывалось о случае наведения порчи, случившемся в 1824 году.

Тогда общество крестьян деревни Аксеновки через своего выборного донесло управляющему местной удельной конторой, что крестьянин Андрей Копалин, мельник, по народным слухам, «имея за собою колдовство», портит людей, «садит икоты под названием кликуш и впускает другие болезни, как то: грыжи, вздутие живота, боль в пояснице и прочее». Управляющий конторой, «принимая в уважение рапорт крестьян», просил суд произвести законное расследование возводимого на Копалина подозрения.

Копалин в колдовстве не признался. На повальном обыске крестьяне показали, что Копалин «имеет за собою колдовство и чародеяние» и впускает порчи под названием кликушества и грыжи, отчего в волости будто бы многие крестьяне уже померли и что поэтому держать в селении Копалина они не согласны.

В числе обвинителей Копалина явился, между прочим, родной его племянник Евдоким, «одержимый болезнью и не в полном разуме». Когда с ним «случалось», он кидался при людях на своего дядю мельника, называл его отцом и «выговаривал», что тот впустил ему в утробу воробья с золотыми перышками.

Крестьянин Иван Мысов уверял, что мельник напустил ему на правую ногу болезнь с большой опухолью, под названием «грыжа».

Крестьянин Рычков удостоверил, что жена его от порчи Копалина «подвержена такой икоте, что почасту и вовсе ума лишалась». Во время припадков она бьется об землю, не щадя жизни своей. При встречах с мельником порченая кидается ему в ноги и вопит, обнимая его колена: «Не троньте моего батюшку!»

Таких больных, кликуш, испорченных Копалиным, оказалось в волости не менее семнадцати. Каждая из них заявляла, что Копалин испортил ее по злобе на мужа, брата или отца.

Молодой крестьянин Уронтов показал, что вскоре после свадьбы его 17-летняя жена Марья сделалась больна икотой и со временем эта болезнь стала так тяжела, что она уже более не встает с постели. Порчу эту Копалин напустил на нее единственно за то, что на свадьбе молодая не подала ему вина.

Старуха Ларионова жаловалась, что ее 23-летний сын «с глазу» Копалина «начал скучать и болеть сердцем и расходится оная болезнь по всей его утробе». У других также «с глазу» оказывается ломота во всех членах, в руках и в ногах.

Вологодский советный суд первоначально порешил, «передав дело воле Божией, наказать Копалина в селении прутьями, дав ему 70 ударов».

Но спустя восемь лет дело это опять было возбуждено по следующему поводу. Крестьяне нескольких смежных волостей, как видно, неудовлетворенные взглядом суда на дело, составили приговоры об удалении из общества, со ссылкою на поселение в Сибирь, Андрея Копалина, его свояченицу, жену Прасковью Копалину и еще троих крестьян, водившихся с ними, «за зловредные действия их порчею людей, напусканием кликуши или икоты, от которой порчи страждут люди». Департамент уделов, не утвердив эти приговоры, передал дело для нового судебного расследования.

Ведьма и колдун. Книжная иллюстрация. Начало XX в.

Ночное.

В. Е. Маковский. 1879 г.

Полевик. И. Я. Бччибин. 1934 г.

Залом ржи. В. М. Максимов. 1903 г.

Пасека в лесу. И. И. Шишкин. 1876 г.

Ведьма. И. Я. Билибин. 1906 г.

Кузница. Л. К. Плохое. 1845 г.

Дурман обыкновенный

Колдунья. М. П. Клодт 1891 г.

Мордовник обыкновенный

Кто там? В. М. Максимов. 1879 г.

Банник. И. Я. Билибин. 1934 г.

Девичник. А. И. Корзухин. 1889 г.

Празднество свадебного договора. М. Шибанов. 1777 г.

Приход колдуна на крестьянскую свадьбу. В. М. Максимов. 1875 г.

Крестьянин в пути. (На заработки.) С. А. Коровин. Вторая половина 1890-х гг.

Прасковья Копалина, по свидетельству крестьян, кроме порчи девок и жонок, изобличалась еще в том, что «для привлечения в дом свой кого-либо из мужчин для сожития с нею источала из разных частей тела своего кровь и клала оную в муку, дабы таковою лепешкою приворожить к себе молодого мужчину».

Следователь при вторичном расследовании дела пригласил местного штаб-лекаря «для исследования в истине болезни одержимых». Врач после тщательного осмотра дал следующий отзыв: «Таковые люди одержимы истерическими припадками, а не порчею или напущением на них посредством чародейства икоты или кликуш».

Иногда колдунов, наводящих порчу, не только били или предавали суду, но даже убивали.

Так, 13 октября 1879 года временное присутствие Новгородского окружного суда в городе Тихвине, с участием присяжных заседателей, разбирало дело о сожжении солдатки Игнатьевой, считавшейся колдуньей.

Обстоятельства этого дела заключались в следующем: 4 февраля 1879 года в деревне Врачеве Деревской волости Тихвинского уезда была сожжена в своей избе солдатская вдова Аграфена Игнатьева, 50 лет, слывшая среди местного населения еще со времени своей молодости за колдунью, обладавшую способностью «портить» людей. Выйдя замуж, Игнатьева жила в Петербурге, но года за два до своей смерти возвратилась на родину. Когда крестьяне услышали, что Игнатьева переселяется в деревню Врачево, то стали говорить, что среди местного населения снова пойдет «порча». Многие утверждали, что лучше всего взять Аграфену, заколотить в сруб и сжечь.

Как колдунью Игнатьеву боялись все в деревне и старались всячески ей угождать. Так как она по своему болезненному состоянию не могла работать, то все крестьянки из страха пред ее колдовской силой старались снискать себе ее расположение и оказывали ей всякие услуги, как то: работали за нее, отдавали ей лучшие куски, мыли ее в бане, стирали ей белье, мыли пол в ее избе и т. д.

Со своей стороны Игнатьева, не уверяя, что она колдунья, тем не менее не старалась разубеждать в этом крестьян, пользуясь внушаемым ею страхом для того, чтобы жить за чужой счет.

Вера в то, что Аграфена колдунья, стала еще сильнее, когда с некоторыми крестьянками той деревни случились нервные болезни вскоре после возвращения Игнатьевой. Происхождение всякой такой болезни народ связывал с каким-нибудь случаем мелкого разлада или ссоры между заболевшей крестьянкой и Игнатьевой.

Так, однажды Аграфена приходила в дом Ивана Кузьмина и просила творогу, но в этом ей отказали, и вскоре после того заболела его дочь Настасья, стала кликушей и в припадках выкликивала, что испорчена Игнатьевой. Кузьмин ходил к Игнатьевой и кланялся ей в ноги, прося поправить его дочь. Но Аграфена ответила, что Настасьи не портила и помочь не может.

Такой же болезнью «кликушества с припадками» страдала и крестьянка Мария Иванова.

Наконец, в конце января 1879 года заболела дочь крестьянина Ивана Иванова, Екатерина, у которой раньше умерла от подобной же болезни родная сестра, выкликивавшая перед смертью, что она испорчена Игнатьевой. Екатерина Иванова была убеждена, что ее испортила Аграфена за то, что она однажды не позволила своему маленькому сыну идти к Игнатьевой наколоть дров.

Так как Екатерина выкликала, что испорчена Игнатьевой, то ее муж отставной рядовой Зайцев подал жалобу уряднику, который и приехал во Врачево для производства дознания за несколько дней до сожжения Игнатьевой.

В воскресенье 4 февраля в деревне Врачеве происходил в доме крестьян Гараниных семейный раздел и к Гараниным после обеда собралось много гостей. Крестьянин Никифоров обратился к собравшимся с просьбой защитить его жену от Игнатьевой, которая будто бы собирается ее испортить, как об этом выкликала больная Екатерина Иванова. Тогда Иван Коншин вызвал Ивана Никифорова в сени и о чем-то советовался с ним, а затем, возвратившись в избу, стал убеждать крестьян в необходимости, до разрешения жалобы, поданной уряднику на Игнатьеву, обыскать ее, заколотить в избе и караулить, чтобы она никуда не выходила и не бродила в народе.

Все бывшие у Гараниных крестьяне, убежденные, что Игнатьева колдунья, согласились на предложение Коншина, и для исполнения этого решения Иван Никифоров отправился домой и принес гвозди и, кроме того, несколько лучин. Затем все крестьяне в числе четырнадцати человек отправились к избе Игнатьевой.

Войдя в избу, они объявили Аграфене, что она «не ладно живет», что они пришли обыскать ее и запечатать, и потребовали от женщины ключи от клети. Когда пришли в клеть, то Игнатьева отворила сундук и стала подавать Коншину разные пузырьки и баночки с лекарствами. Эти лекарственные снадобья, найденные в сундуке Игнатьевой, окончательно убедили крестьян, что она действительно колдунья.

Ей велели идти в избу, и когда она туда направилась, то все крестьяне в один голос заговорили: «Надо покончить с нею, чтобы не шлялась по белу свету, а то выпустим — и она всех нас перепортит». Решили ее сжечь вместе с избой, заколотив окна и двери.

Никифоров взял доску и накрепко заколотил большое окно, выходившее к деревне. После этого Коншин захлопнул дверь и зажженной лучиной зажег солому, стоявшую у стены клети, другие крестьяне зажгли висевшие тут веники, и огонь сразу вспыхнул. Услышав треск загоревшейся соломы, Игнатьева стала ломиться в дверь, но ее (дверь) сначала придерживали, а потом подперли жердями и заколотили.

Дым от горевшей избы был замечен в окрестных деревнях, и на пожар стало стекаться много народу, которого собралось человек триста. Крестьяне не только не старались потушить огонь, но, напротив, говорили: «Пусть горит, долго мы промаялись с Грушкой!»

Иван Иванов, который в тот день приходил во Врачево к своей больной дочери Екатерине, узнав, что Игнатьева заколочена в горевшей избе, стал креститься и бегать около избы, говоря: «Слава богу, пусть горит; она у меня двух дочек справила».

Вскоре прибежал брат Игнатьевой, Осип. Он бросился к дверям, но сени были в огне и туда нельзя было попасть. Он кинулся к окну, желая оторвать прибитое полено, но крестьяне закричали на него, чтобы он не смел отрывать полена, потому что «миром заколочено и пусть горит».

Аграфена, видя неминуемую смерть, пробовала было спастись, вылезя в незаколоченное окно, выходившее на огород, но окно оказалось слишком узким, и крестьяне на всякий случай поспешили заколотить и его.

Так как дым и огонь ветром относило на реку, в сторону от избы, на крыше которой лежал толстый слой снега, то крестьяне решили спихнуть крышу. Несколько крестьян принялись за это, и один из них разворотил жердью бревна на потолке, чтобы жар скорее проник в избу. После этого огонь охватил всю избу, потолок провалился и исчезла всякая возможность спасти Игнатьеву.

Пожар продолжался всю ночь, и на следующий день на пожарище были уже только развалившаяся печь и яма с испепелившимися остатками костей Игнатьевой.

К ответственности были привлечены 17 человек На суде подтвердились все обстоятельства дела; подсудимые и свидетели чистосердечно рассказали все подробности дела: что Аграфену все считали колдуньей, что она многих испортила и что решили ее сжечь.

Во время судебного следствия со свидетельницей Екатериной Ивановой (вышеупомянутой больной) случился ужасный припадок Она вдруг грохнулась об пол, и в течение четверти часа ее страшно ломало и поднимало от пола по крайней мере четверти на полторы. Судорожные движения были настолько сильны, что трудно было понять, как она не повредила себе руки и ноги и в особенности как осталась целой голова, которой Иванова колотилась об пол. Выражение лица у нее было страшное. Глаза то открывались, блистая каким-то адским огнем, то снова закрывались, и в это время лицо искажалось до невероятности. Крик Ивановой похож был на какой-то дикий вопль отчаяния. Эта сцена произвела весьма тяжелое впечатление как на присяжных заседателей, в ногах у которых валялась Иванова, так и на публику — крестьян.

Присяжные отнеслись весьма снисходительно к подсудимым, в которых они видели не обыкновенных преступников, а несчастных, ставших жертвой глубоко вкоренившегося в их среде предрассудка. Суд приговорил только троих к церковному покаянию, а остальных оправдал.

15 декабря 1895 года Кашинский окружной суд, с участием присяжных заседателей, разобрал в городе Мышкине Ярославской губернии дело о колдунье, подробности которого заключались в следующем.

В конце ноября 1893 года крестьянка Ольга Брюханова внезапно заболела нервным расстройством, причем стала подвергаться припадкам сильной тоски, конвульсивным судорогам и то отрывисто выкрикивала, то смеялась, то плакала. Не умея объяснить себе этих явлений, бывших последствием развитого в сильной степени состояния «большой истерии», муж Брюхановой, Петр, и мать ее, Капитолина, а равно и сама она относили причину болезни к колдовству, «порче», как они выражались, и за исцелением стали обращаться к ворожеям и бабкам.

Когда же те никакой пользы не принесли, больную стали как можно чаще водить в церковь, но от этого припадки только усиливались, больная кричала, билась, так что приходилось ее держать.

Вполне уверенная в том, что она «испорчена», Брюханова, находясь в нехороших отношениях со своей свекровью Марьей Марковой, неоднократно высказывала мужу и другим родственникам свое предположение о том, что ее «испортила» свекровь.

Чтобы с достоверностью узнать, кто «испортил» его жену, Петр Брюханов, по совету знахарок, в первый день Пасхи, 17 апреля 1894 года, облил святой водой церковный колокол и, собрав воду в пузырек, дал в тот же день из него выпить жене во время бывшего с ней припадка и решительно спросил, кто ее «испортил». Та ответила: «Твоя мать».

Тогда Брюханов отправился за соседями и пригласил к себе в дом Андрея Виноградова, Владимира и Федора Грязновых и их семейства, чтобы все убедились, кого «выкликает» его жена.

Когда все собрались, он вторично дал жене выпить воды из пузырька и, окропив всех присутствовавших святой водой, опять предложил жене тот же вопрос о «порче». Та твердо и подробно ответила, что на Введениев день (21 ноября) 1893 года свекровь дала ей в рюмке водки «порчу», которую сама она взяла от сестры своего мужа Марьи Артемьевой вместе со 100 рублями, каковые зарыла затем у себя дома в погребе. После этого решено было потребовать в избу Марью Маркову.

Она пришла вместе с мужем своим, дряхлым стариком, Никитой Артемьевым. Петр Брюханов в третий раз дал жене «святой воды» и снова предложил вопрос о том, кто ее «испортил», на что получил такой же, как и прежде, ответ, после чего Ольга Брюханова при виде стоявшей перед ней свекрови сильно переменилась в лице, вскочила, «точно ее вихрем подняло», запела что-то и в конвульсивных судорогах бросилась на семидесятилетнюю старуху, повалила ее на землю, стала ее таскать за волосы и сильно бить, требуя, чтобы она «отделала порчу». К ней присоединился Петр Брюханов и вместе с женой стал бить свою мать ногами куда попало.

Все присутствовавшие молча смотрели на это, когда же Никита Артемьев порывался защитить свою жену, Виноградов сел к нему на колени и не позволил встать с места, а Владимир Грязнов в это время придерживал дверь.

Затем Виноградов предложил затащить Маркову в погреб, чтобы она откопала 100 рублей, в которых была «порча», и с этой целью принес веревку, надел старухе на шею и потащил ее к погребу, куда вместе с Грязновыми и втолкнул ее, после чего дали ей в руки косарь, требуя, чтобы она откопала «порчу».

Наконец, когда Маркова совершенно ослабела, ее оставили в покое.

К этому времени стал собираться народ из соседней деревни Петрушино, где уже от мальчишек узнали, что в Синицах «бьют колдунью». Из вновь пришедших кто-то посоветовал Петру Брюханову накалить железный засов, чтобы прижечь ведьме пятки. Петр разложил на дворе костер, но в это время Марья Маркова упала с завалинки, на которой сидела, и скончалась.

Ольга Брюханова, находясь все время в сильном истерическом припадке, плясала, хлопала в ладоши и кричала: «Сейчас разделают, разделают!» (снимут порчу).

Привлеченные в качестве обвиняемых все упомянутые лица, не отрицая самого факта совершения преступления, утверждали, что сами они, кроме Ольги, никаких побоев старухе не наносили, не имея намерения лишить ее жизни, а хотели лишь, чтобы она «отделала порчу», которую, по их мнению, действительно причинила Марья Маркова. Все они, по их словам, были «словно околдованные», так что совсем потеряли рассудок.

Ольга Брюханова была подвергнута судебно-меди-цинскому испытанию в Ярославской земской больнице и признана совершившей преступление в состоянии умоисступления, вследствие чего уголовное преследование ее по настоящему делу было дальнейшим производством прекращено.

На судебном следствии все свидетели единогласно показали, что побои наносила только Ольга Брюханова, остальные не помогали, но и не мешали.

Далее было установлено, что слух о «порче» Ольги Брюхановой ее свекровью держался в деревне всю зиму; что и в соседней деревне Горохове появилась «порченая» и молва приписывала порчу той же Марье Марковой; что порчи вообще случаются нередко, и, по народному верованию, кого больная выкликает, тот и «испортил».

Далее выяснилось, что Ольга Брюханова была всегда женщина здоровая, родила троих детей и сама их выкормила, но что действительно с Введениева дня она внезапно заболела.

Покойная Марья Маркова была женщина хорошая, но и Петр был хороший сын, и никто из подсудимых не был во вражде со старухой.

Эксперт, уездный врач Ковалев, признал побои тяжкими, угрожающими опасностью жизни, а смерть Марковой, по мнению эксперта, последовала от кровоизлияния в мозг, бывшего в свою очередь результатом ударов твердым предметом по голове покойной. Далее, на вопросы защиты, эксперт высказал мнение, что сильный припадок большой истерии действует заразительно на окружающих, что обвиняемые, будучи сами нормальными и здоровыми людьми, по всей вероятности, однако, находились в состоянии психического оцепенения и едва ли сознавали, что они делали.

Суд приговорил Петра Брюханова к шести годам каторжных работ, Виноградова — к четырехлетней каторге, а Грязновых — к ссылке на поселение в места не столь отдаленные — с лишением осужденных всех прав состояния.

Приговор произвел огромное впечатление. Подсудимые, бывшие на свободе, были немедленно взяты под стражу. Огромная толпа мужиков, баб и детей с рыданиями и воплями провожала их через весь город до стен тюрьмы.