ЛЖЕДМИТРИЙ I

ЛЖЕДМИТРИЙ I

Русский царь Иван Грозный имел от своих пяти жён восемь детей, но, умирая, оставил после себя лишь двух сыновей: слабоумного Фёдора от первой жены Анастасии Романовой и маленького Димитрия от последней — Марии Нагой. Судьба обоих наследников решилась в первые дни после погребения Ивана IV: Фёдора, поддержанного большинством бояр, посадили править в Москве, а Димитрия с матерью и дядьями сослали на житьё в Углич. Здесь 15 мая 1591 года царевич при загадочных обстоятельствах погиб. Спустя семь лет — в январе 1598 года — Фёдор Иванович умер. Собравшийся в феврале Земский собор избрал новым царём Бориса Годунова. И хотя всё сложилось так, как он хотел, основать новой династии Борису не удалось. С первых лет его царствования стал распространяться упорный слух о том, что царевич Димитрий не погиб в Угличе и теперь скрывается в Польше. В 1604 году, когда о Димитрии заговорили в полный голос во всех уголках России, человек, выдававший себя за сына Грозного, действительно объявился в Кракове.

Кто был этот неизвестный, теперь установить трудно. Некоторые историки полагают, что он вполне мог быть настоящим Димитрием. Другие считают его самозванцем (называют и подлинное имя ловкого авантюриста — Григорий Отрепьев), однако и в этом случае нельзя не увидеть во многих его поступках несомненной внутренней убеждённости в том, что он именно тот, за кого себя выдаёт. В 1603 году будущий претендент на русский престол поселился в Брагине, где поступил на службу к князю Адаму Вишневецкому. Опасно заболев, юноша открылся духовнику и назвался царевичем Димитрием, чудесным образом избежавшим смерти от рук подосланных Годуновым убийц. Вишневецкие стали покровительствовать изгнаннику. Большую поддержку молодому человеку оказал также их родственник Юрий Мнишек, в дочь которого Марину Дмитрий страстно влюбился. В конце марта 1604 года царевича привезли в Краков и представили королю Сигизмунду III, который позволил своим вельможам частным образом, неофициально содействовать его воцарению в России. За эту незначительную помощь Дмитрий обещал, по восшествию на престол возвратить польской короне Смоленск и Северскую землю, дозволить сооружать в своём государстве костёлы, ввести иезуитов, помогать Сигизмунду в приобретении шведской короны и содействовать соединению Московского государства с Польским. Мнишек собрал в польских владениях для будущего зятя 1600 человек всякого сброда. Донские казаки прислали в его войско ещё 2 тысячи человек, таким образом, общие силы претендента составляли 4 тысячи человек.

15 августа Дмитрий выступил в поход, а в октябре 1604 года вошёл в область Московского государства. Моравск и Чернигов перешли на его сторону. Их примеру последовали некоторые другие укреплённые города. Но в январе 1605 года царевич потерпел сильное поражение при Добрыничах, после чего отступил в Путивль. В апреле того же года внезапно скончался Борис Годунов. Его юный сын Фёдор II не пользовался авторитетом, и дела царевича сразу пошли на лад. Царские войска, стоявшие под Кромами, присягнули на верность Дмитрию. В июне в результате народного восстания Фёдор II был свергнут с престола и вскоре задушен. 20 июня претендент торжественно въехал в столицу, приветствуемый радостными восклицаниями народа. 30 июля Дмитрий венчался царским венцом.

Было дано прощение всем опальным прежнего царствования. Всем служилым людям удвоили содержание; помещикам увеличили их земельные наделы; всё судопроизводство объявлено было бесплатным. Для того чтобы пресечь злоупотребления при сборе податей, землям предоставили самим доставлять собираемые налоги в Москву. Дмитрий запретил давать потомственные кабалы, крестьянам разрешено было уходить от помещиков, если те не кормили их во время голода. Уничтожены были всякие препятствия к выезду из государства, а также к переездам внутри него. «Я не хочу никого стеснять, — говорил Дмитрий, — пусть мои владения будут во всём свободны. Я обогащу своё государство свободной торговлей».

Новый государь был человек деятельный и смышлёный. Не проходило дня, в который бы царь не присутствовал в Думе. Иногда, слушая долговременные бесплодные споры думных людей о делах, он смеялся и говорил: «Столько часов вы рассуждаете и всё без толку!» — и в минуту ко всеобщему удивлению решал такие дела, над которыми бояре долго думали. Он любил и умел поговорить; как все тогдашние грамотеи любил приводить примеры из истории разных народов, рассказывал и случаи из собственной жизни. По средам и субботам он сам принимал челобитные и всем предоставлял возможность объясняться с ним по своим делам. Вопреки обычаю прежних царей, Дмитрий, пообедав, ходил пешком по городу, заходил в разные мастерские, толковал с мастерами, заговаривал со встречными на улицах. Без посторонней помощи вскакивал он на горячего коня и изумлял подданных своим искусством верховой езды. Подобно Грозному Дмитрий любил поговорить о религии. Но речи его были новы для московских и звучали соблазнительно. «У нас, — говорил он духовным и мирянам, — только одни обряды, а смысл их укрыт. Вы поставляете благочестие только в том, что сохраняете посты, а никакого понятия не имеете о существе веры… Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое латинская, лютеранская вера? Все такие же христианские, как и греческая. И они в Христа веруют». Когда ему говорили о семи соборах и о неизменности их постановлений, он на это отвечал: «Если было семь соборов, то отчего же не может быть и восьмого, и десятого, и более? Пусть всякий верит по своей совести. Я хочу, чтобы в моём государстве все отправляли богослужение по своему обряду». Монахов он определённо не любил, называя их тунеядцами и лицемерами.

Дмитрий внёс свежую струю не только в церемониальный дворцовый обряд, но и в политику. Наслушавшись в Польше толков о всеобщем христианском ополчении против турок, о котором во всей Европе говорили, не приступая к делу, Дмитрий хотел привести эту мысль в исполнение, тем более что русских она касалась ближе, чем другие народы, во-первых, по духовному родству с порабощёнными греками, а во-вторых, по соседству с крымскими татарами. С самого приезда в Москву намерение воевать с турками и татарами не сходило с языка у Дмитрия. На Пушечном дворе лили новые пушки, мортиры, ружья. Царь часто ездил туда, сам испытывал новые пушки, стреляя из них замечательно метко, сам учил ратных людей в примерных приступах к земляным крепостям, лез в толпе на валы, несмотря на то что иногда его толкали, сшибали с ног и давили.

Готовившаяся война с Турцией побуждала Дмитрия поддерживать дружеские отношения с папой, но он не поддавался папским уловкам о соединении церквей и в своих посланиях искусно обходил этот вопрос. В дошедших до нас письмах Дмитрия нет даже намёка, похожего на прежние обещания ввести католичество в Русской земле. Он толковал с папой о союзе против турок, и вскоре иезуиты совершенно разочаровались насчёт своих блестящих надежд. Предоставив католикам свободу совести в своём государстве, Дмитрий равным образом предоставил её протестантам всех толков. Ясно было, что он не думал исполнять тех обещаний иезуитам, которые он поневоле давал, будучи в Польше (хотя, несомненно, что в душе он был всецело за соединение церквей, но вовсе не из религиозных, а из прагматических целей). Так же мало расположен он был исполнить свои вынужденные обещания отдать Польше Смоленск и Северскую область. Польскому послу Корвин-Гонсевскому Дмитрий напрямик объявил, что отдача русских земель решительно невозможна. Он отказал Сигизмунду в требовании заводить костёлы и вводить римско-католическое духовенство, особенно иезуитов, во вред православной вере.

С деятельностью Дмитрий соединял любовь к весёлой жизни и забавам. Ему не по душе был старый дворец с его мрачными воспоминаниями. Он приказал построить в Кремле для себя и для будущей жены два деревянных дворца. За обедом у Дмитрия была музыка, что не делалось при прежних царях. Вообще Дмитрий часто говорил, что желает, чтобы все кругом веселились. Но современники рассказывают, что благодушный царь был слишком падок до женщин: обольщал боярских жён, дочерей и даже молоденьких монахинь. Дочь Бориса Годунова Ксения была его первой любовницей, и он, кажется, совершенно не стремился этого скрывать. Об этой связи знали не только в Москве, но и в Польше, и Мнишек в своих письмах вынужден был намекнуть, что ему неприлично везти дочь в Россию, пока Дмитрий держит при себе любовницу. Только тогда Дмитрий отослал Ксению в монастырь, где, по некоторым источникам, она родила сына.

Исполняя обещание вступить в брак с Мариной, Дмитрий отправил в Краков послом дьяка Афанасия Власьева, который, представляя лицо своего государя, 12 ноября совершил за него акт обручения в присутствии Сигизмунда. Дмитрий настойчиво звал невесту в Москву, но будущий тесть долго медлил с отъездом, выжидая, как сложится судьба его протеже. В Польшу приходили противоречивые слухи о новом государе. С одной стороны, говорили, что народ его любит и ласкает, а с другой — что не доверяет ему вполне и подозревает в самозванстве. И то и другое было верно. Почти что с первого дня по столице пошёл ропот недовольных. Говорили, что царь любит иноземцев, ест и пьёт с ними, не соблюдает постов, ходит в иноземном платье, завёл музыку, хочет от монастырей отобрать достояние, тратит без толку казну, затевая войну с турками, раздражает шведов в угоду Сигизмунду и намерен жениться на поганой полячке. В числе недовольных был князь Василий Шуйский.

24 апреля 1606 года в Москву прибыл наконец Мнишек с дочерью. С ним приехало несколько знатных панов с толпою всякой челяди и шляхтичей. Всех гостей было более 2 тысяч человек. Начались роскошные обеды, балы и празднества. 8 мая Марина была предварительно коронована царицею, а потом совершилось бракосочетание. Царь в упоении любви всё забыл, предавался удовольствиям, танцевал, не уступая полякам в ловкости, и раздражал тем чопорность русских. Но к эксцентричности своего государя они уже привыкли. Гораздо более вызывало возмущение поведение приехавших гостей. Среди них было множество гайдуков-малороссиян, людей буйных и неуёмных. В пьяном разгуле они бросались на женщин на улицах, врывались даже в дома, где замечали красивую хозяйку или дочь. Марина также очень не понравилась русским как своим западным платьем, так и тем, что оставалась католичкою.

Всё это вместе — наплыв буйных иноземцев на улицах Москвы, пренебрежение к православию, выказанное царицей, а также множество нелепых слухов, усиленно разносимых врагами царя, вызвало возбуждение и брожение среди москвичей. Этим и решили воспользоваться заговорщики. Но и теперь они вовсе не были уверены в поддержке народа и избрали к своей цели лукавый и коварный путь. В ночь со вторника на среду, с 13 на 14 мая, Василий Шуйский собрал к себе единомышленников, между которыми были и служилые и торговые люди, раздражённые поступками поляков. Положили сначала отметить дома, в которых стоят поляки, а утром рано в субботу ударить в набат и закричать народу, будто те хотят убить царя и перебить думных людей: народ бросится бить поляков, а заговорщики покончат с царём. В четверг 15 мая какие-то русские донесли о заговоре царскому любимцу Басманову. Басманов доложил Дмитрию. «Я этого слышать не хочу, — отвечал тот, — не терплю доносчиков и буду наказывать их самих». И Мнишек, и Басманов советовали не пренебрегать предостережениями. Дмитрий ничему не верил и вечером созвал гостей в свой новый, красиво украшенный дворец. Заиграло сорок музыкантов, начались танцы; царь был особенно весел, танцевал и веселился. По окончании бала Дмитрий ушёл к жене в её новопостроенный и ещё неоконченный дворец, а в сенях царского дворца расположилось несколько человек прислуги и музыкантов.

Рано утром он был разбужен набатным звоном. Дмитрий побежал в свой дворец и встретил там Дмитрия Шуйского, который сказал ему, что в городе пожар. Дмитрий хотел вернуться к жене, чтоб успокоить её, а после ехать на пожар, как вдруг неистовые крики раздались у самого дворца.

Басманов отворил окно и спросил: «Что вам надобно? Что за тревога?» Ему отвечали: «Отдай нам твоего вора, тогда поговоришь с нами». — «Ахти, государь, — сказал Басманов царю, — не верили мне, а вся Москва собралась на тебя». Алебардщики стали было у входа, но по ним дали несколько выстрелов. Они увидели, что ничего не могут сделать, и пропустили толпу. Дмитрий выхватил у одного из них алебарду, подступил к дверям и крикнул: «Прочь! Я вам не Борис!» Басманов выступил вперёд царя, сошёл вниз и стал уговаривать бояр, но тут один из заговорщиков ударил его ножом в сердце. Дмитрий захлопнул дверь и побежал по переходам в маленький дворец, но выхода не было ниоткуда. Он глянул в окно, увидел вдали стрельцов и решил выскочить в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для иллюминации, но оступился, упал с высоты 15 сажен на житный двор, вывихнул себе ногу и разбил грудь.

Стрельцы, державшие караул, подбежали к нему, облили водой и положили на каменный фундамент сломанного Борисова дома. Дмитрий, придя в чувство, стал упрашивать стрельцов, чтоб они приняли его сторону, обещая им в награду жён и имения изменников-бояр. Стрельцы внесли его снова во дворец, уже опустошённый и разграбленный. Когда заговорщики попытались отнять раненого, стрельцы начали стрелять из ружей. Тогда те закричали: «Пойдём в Стрелецкую слободу, истребим их жён и детей, если они не хотят нам выдать изменника, плута и обманщика». Стрельцы заколебались. Из толпы выскочил сын боярский Григорий Валуев и выстрелил в Дмитрия. Другие дорубили несчастного и бросили труп его с крыльца на тело Басманова. Чернь, овладевши трупами и обнажив их, вытащила через Спасские ворота на Красную площадь. Тело умерщвлённого царя положили на маленьком столике. К ногам его приволокли тело Басманова. На грудь мёртвому Дмитрию положили маску, а в рот воткнули дудку. В продолжение двух дней москвичи ругались над его телом. Потом Басманова погребли у церкви Николы Мокрого, а Дмитрия — на убогом кладбище за Серпуховскими воротами. Но пошли разные слухи: говорили, что сильные морозы стоят благодаря волшебству расстриги, что над его могилой делаются чудеса. Тогда труп его вырыли, сожгли на Котлах и, смешав пепел с порохом, выстрелили из пушки в ту сторону, откуда он пришёл.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.