X Завоевание Армении и финансовый кризис в Италии

X

Завоевание Армении и финансовый кризис в Италии

Кризис народной партии в конце 70 г. — Вражда между Крассом и Помпеем. — Лукулл завоевывает Армению. — Битва при Тигре. — Лукулл и Александр Великий. — Бюджет римской республики. — Страсть к спекуляциям в Италии. — Злоупотребление кредитом. — Общая задолженность. — Первое появление демагогии в Риме. — Помпей, финансисты и демагоги соединяются против Лукулла. — Намерение Лукулла идти в Персию. — Первый бунт его легионов.

Кризис новой народной партии

В Риме 70 г. дурно закончился для народной партии. Помпей был до такой степени захвачен врасплох, смущен и приведен в отчаяние интригами Красса, что отказался от своего намерения заместить Лукулла и объявил, что после своего консульства он возвращается к частной жизни,[426] не принимая никакой провинции. Красс, довольный, что расстроил замыслы Помпея, также остался в Риме, отказавшись от провинции, которая дала бы ему гораздо менее, чем его спекуляции. Консерваторы, несколько успокоенные неудачей Помпея и магистратурами, которыми они овладели, оправились от своих беспокойств предыдущего года. Впрочем, со времени поражения Митридата империя была спокойна. Единственной войной, которая велась в этот момент, была война с критскими пиратами, после поражения Митридата напрасно отправлявшими послов в Рим с просьбой о мире.[427]

Лукулл вторгается в Армению

Один Лукулл не знал никакого отдыха. Весною 69 г. он предпринял завоевание Армении с двумя легионами и несколькими вспомогательным отрядами, азиатскими, фракийскими и галатскими, едва достигавшими в общей сложности 20 000 человек.[428] Он имел очень смутные представления о стране, где Митридат и Тигран, сделавишеся друзьями вследствие требований Лукулла, готовили против него сильную армию. Если, начиная завоевание Понта, Лукулл толковал в широком смысле приказания сената, то, вторгаясь в Армению, он окончательно открывал на свой собственный риск политику личной инициативы полководцев. Делая остановки только на ночь, не давая никакого отдыха своей армии, он быстро спустился к Евфрату по большой караванной дороге, пересекающей Митилену.

Он перешел Евфрат, двинулся на Тигранокерту и с такой стремительностью опрокинул армию армянского полководца Митробарзана, что Тигран в страхе стремительно отступил на север Армении, оставив в Тигранокерте своего генерала со всеми своими сокровищами и гаремом.[429] Лукулл осадил Тигранокерту. Но Тигран, имевший восьмидесятитысячную армию,[430] скоро оправился от своего испуга, возвратился, как предвидел Лукулл,[431] к своему прежнему решению и в нетерпении двинулся на помощь к осажденному городу, даже не дожидаясь Митридата, бывшего уже в пути с большим корпусом кавалерии. Лукулл оставил тогда в траншеях 6000 солдат под начальством Мурены,[432] а сам с 14 000 всадников и пехотинцев двинулся навстречу армии, шедшей на освобождение города. Когда обе армии увидали друг друга на берегах Тигра, Тигран и его главный штаб, исключая нескольких генералов, лучше знавших римлян, думали, что враг отступит перед армией, в пять раз превосходившей его по численности. Но Лукулл, которого победы сделали еще более смелым, не колебался. Утром он перешел вброд Тигр и двинул на армян свою небольшую армию, как свору собак на огромное стадо овец. Армянская армия была обращена в бегство, сам царь спасся только с небольшой свитой. Избавившись от Тиграна, Лукулл вернулся к осаде Тигранокерты, которую и не замедлил взять.

Лукулл и эллинизм

И тогда, в радости от такого великого успеха, этот горячий и нервный человек внезапно отдался своим великодушным инстинктам, до сих лор задушенным его раздражительностью, его нетерпением и крайним напряжением его духа. Он хотел показать актами высокого великодушия свое почтительное уважение к эллинизму. Он приказал уважать женщин и имущество греков. Он отослал на родину жителей греческих городов и варваров, которых Тигран переселил для заселения города. Он признал на этот раз, что легионы имеют право получить часть из тех восьми тысяч талантов (около 48 миллионов франков), которые он нашел в царской сокровищнице, другие 2700 талантов он получил от продажи захваченных вещей. Каждый солдат получил, как приятный подарок после стольких строгостей, восемьсот драхм.[433] Прежние данники Тиграна, сдавшиеся Лукуллу, были милостиво приняты. Антиох Азиатский был признан царем Сирии. Армия была отведена на зимние квартиры в Гордиену. В этой прекрасной стране в продолжение зимы Лукулл, уже господин армянских провинций к югу от Тигра, задумал на следующий год еще более великое предприятие. Он решил повторить предприятие Александра Великого, захватив Персию, завоевать парфянскую империю. Он уже отправил к их царю посла, чтобы отвратить его от союза с Тиграном.

Лукулл и Александр

Сенатор, который в Риме с большим трудом и только по интригам прекрасной куртизанки получил командование небольшой провинцией и который высадился в Азии с незначительной, поспешно набранной армией, теперь на Востоке к концу шести лет и с несколькими легионами сделался соперником Александра Великого. Отважный, неутомимый, самоуверенный, не знающий колебаний, постоянно следующий своим мечтам, как будто бы сенат вовсе не существовал, он не отступал ни перед каким препятствием, ни перед неизмеримыми равнинами, ни перед покрытыми снегом горами, ни перед армиями, в пять раз превышавшими его собственную, ни перед неприступными крепостями. Он постоянно шел вперед, двигаясь после каждого успеха к новому, более отдаленному предприятию, как бы не будучи в состоянии видеть последний предел своего честолюбия. Повсюду он разграблял великие сокровища, наслаждался ролью великого покровителя эллинизма, по-своему выказывая капризные выходки великодушия, беспримерного в военной истории Рима.

Приток денег в Италию

В то время как суеверные восточные народы почитали его почти как воплощение божества, Италия не должна ли была по крайней мере удивляться ему, как создателю новой, так долго желанной политики? К несчастью, Италию начинал волновать тот социальный и экономический кризис, которому суждено было глубоко возмутить общественное мнение и изменить суждения о людях и событиях. В Италию приливало золото и серебро. К сокровищам, уже собранным предшествующими поколениями, присоединялись новые сокровища, приобретенные силой оружия или уже ранее собранных денег: капиталы, присланные Марком Лукуллом после разрушения фракийских деревень и греческих городов на Черном море; капиталы, присланные его братом Луцием; проценты с капиталов, отданных в рост или пущенных в оборот в разных частях империи; личная добыча, которую приносили по возвращении с войны солдаты и офицеры; подати, платимые государству. Республика имела тогда годовой бюджет в 50 миллионов драхм,[434] который соответствовал (если предположить между золотом и серебром отношение 15 к 1, какое мы имели в Европе до последнего понижения стоимости серебра) сумме от 38 до 39 миллионов франков, большая часть которой поступила из провинций.[435] Но нужда в деньгах росла еще быстрее. Деньги требовались, и притом все в большем количестве, для покупки по всей империи хлеба, нужного для пропитания Рима. Деньги требовались для ведения войн, для жалованья и содержания армий в Испании, Македонии, нарбонской Галлии. Деньги нужны были для того, чтобы давать их в долг частным лицам, городам и иностранным государям. Нужны были деньги для удовлетворения возраставшего и повсюду распространявшегося вкуса к роскоши.

Земельная спекуляция

Наконец, нужны были деньги, и большие, для спекуляций, безумие которых делалось заразительным и которые теперь поглощали всю Италию. В немного лет ход дел, начавшийся вместе с восстановлением порядка, приобрел головокружительную быстроту.

Мужчины и женщины, знатные и плебеи, богатые капиталисты и собственники из мелких городов, скромные торговцы, ремесленники, вольноотпущенники, все охваченные лихорадкой горячих и обманчивых надежд, оспаривали друг у друга италийские земли, продавая и покупая их в мании быстрых и постоянных аграрных спекуляций. Эти спекуляции были результатом трех главных фактов: закона Спурия Тория, обратившего большую часть территории в частную собственность и увеличившего простанство покупаемой и продаваемой земли; торгового духа, возросшего за полтора столетия, и, наконец, права гражданства, предоставившего всем италикам права римских граждан.

С этих пор все италики, нуждаясь только в присутствии при этом семи римских граждан, могли посредством mancipatio покупать и продавать италийские земли и даже производить эту продажу издалека, покупая на меру, подобно хлебу, не определенное имение с определенными границами, но столько-то югеров в такой-то области.[436] Много людей быстро покупали и продавали земли (подобно тому, как теперь это происходит в Австралии), спекулируя на повышении и понижении цен. Другие покупали рабов, способных сделаться хорошими земледельцами, и сажали виноградные лозы, оливковые и плодовые деревья, чтобы конкурировать с Востоком. Но так как большинство не обладало достаточными капиталами и так как греческий институт ипотек,[437] только что введенный, сделал кредитные операции более легкими, то не преминули злоупотреблять ими. Купивший поле закладывал его, чтобы купить рабов и насадить виноградник. Владевший землей в городе отдавал ее под заклад, чтобы иметь возможность выстроить дом. Иные закладывали свои земли, чтобы давать деньги в рост в провинциях, в Азии или в Африке, частным лицам, городам и владетельным князьям, надеясь, что такое помещение денег принесет им большую выгоду.[438] Не заботились о том, что деньги, таким путем добытые, стоят слишком дорого. Сделав легкомысленно первый заем для улучшения культур, постройки дома, роскошной жизни, скоро заключали новые займы для того, чтобы платить очень высокие проценты по первому займу, и запутывались все более и более. В постоянной надежде когда-нибудь расплатиться рисковали, напротив, все потерять.[439] Масса людей в Италии оказалась в этом затруднительном полжении.[440]

Спекуляции Красса

Наоборот, тот, кто имел капиталы и умел хорошо ими распоряжаться, действительно обогащался. Никто, однако, не обогащался быстрее Красса, с неутомимым упорством работавшего над увеличением своего состояния и своего могущества. Он не покупал, как делали многие безрассудные люди, земель по высокой цене в надежде, что она еще повысится, а, напротив, спекулировал на самих безрассудных спекулянтах, нуждавшихся в деньгах^ Он приобрел на Востоке большое число рабов, старательно выбирая умелых строителей, инженеров, архитекторов, каменщиков; он открыл у себя род школы для обучения молодых рабов строительному искусству, а затем отдавал их внаймы мелким домостроителям, слишком бедным для покупки таких ценных рабов. Частые пожары в Риме, где было много деревянных домов и где эдилы не заботились об организации пожарных команд, дали ему мысль к другой, очень остроумной спекуляции: он из своих рабов образовал отряды пожарных и построил каланчи во всех кварталах Рима. Как только показывался пожар, с каланчи давали знать пожарной команде, последняя приезжала, сопровождаемая поверенным Красса, покупавшим почти за бесценок горевший дом, а часто и соседние дома, которым угрожал огонь; по окончании сделки тушили огонь и снова строили дом. Таким способом с небольшими издержками он приобрел много домов и сделался в Риме одни из наиболее крупных домовладельцев.[441] Один из первых римских богачей, если не самый первый, этот великий делатель миллионов по мере роста нужды в деньгах властвовал в Риме, в сенате, в комициях, во главе своих казначеев, управляющих, секретарей, с помощью своих приходо-расходных книг, где фигурировали имена фермеров, купцов, строителей, которым он отдавал внаем своих рабов; бесчисленных съемщиков его домов; сенаторов, занимавших у него деньги.

Социальный вопрос снова всплывает

Возрастающий недостаток в деньгах вызвал кризис, отразившийся и на политике. Народное движение делалось более сильным и из политического превращалось в социальное. Так всегда бывает в демократиях, где немногие лица богаты, а масса живет в нужде. Никто более не занимался дальнейшим развитием демократических и конституционных реформ, начатых в 70 г.; вопрос, волновавший в течение десяти лет всю Италию, более не занимал слишком капризное общественное мнение; народная партия, казалось, снова погружалась в дезорганизацию и прежнюю слабость, не имея ни программы, ни вождей.

Исчезновение вождей демократической партии

Красс вновь вернулся в ряды консерваторов и работал вместе с ними из ненависти к Помпею. Помпей мало показывался публично, почти никогда не спускаясь на форум для произнесения речей и поддерживая близкие сношения только с небольшим числом людей.[442] Что касается Цезаря, то он, не делая ничего важного в этот период затишья, забавлялся, делал долги, пользуясь связями своей фамилии с высшей капиталистической буржуазией, старался сделаться популярным в народе своей расточительностью, своей ловкостью, своим красноречием, своими любезными манерами, а также некоторыми отважными выдумками, которые могли поразить воображение толпы. Зная, что толпа, как бы она ни была демократична, всегда восхищается знатным происхождением, он не довольствовался более быть племянником Мария; он претендовал иметь в числе своих предков с отцовской стороны царя Анка Марция, а со стороны своей матери — самое Венеру. Это была деятельность весьма слабая, но в данный момент более нечего было делать.

Агитация трибунов против Лукулла

Между тем это было только кажущееся затишье. Если Помпей показывал отвращение к политике, то его удаление и молчание были лишь средствами заставить пожалеть о нем. Он хотел восторжествовать над Крассом и консервативной партией, заставив какой бы ни было ценой послать себя на Восток на место Лукулла. Так как он не мог надеяться на сенат, находившийся всецело под вилянием Красса, то он тайно вел в нороде агитацию, которая принудила бы сенат отозвать Лукулла и передать начальствование в его руки. Эта агитация началась в 69 г. ловкой кампанией против Лукулла, предпринятой во всех общественных классах. Возможно, что Помпей всеми силами поддерживал протесты богатых откупщиков против реформ, введенных в Азии Лукуллом; что он старался приобрести себе поддержку со стороны крупных финансистов, обещая уничтожить все сделанное победителем Митридата. Достоверно во всяком случае, что именно он внушал ту кампанию, которую, начиная с этого момента, повели против Лукулла народные трибуны, старавшиеся возбудить против него антиплутократическое предубеждение и злобу, всегда охватывающую массу в эпохи кризиса и нужды.

Эти трибуны повторяли, что в тот момент, когда все в Италии находятся в затруднительном положении, несколько привилегированных лиц присваивают себе огромную добычу, принадлежащую государству, т. е. всем.[443] С особенной силой они нападали на Лукулла, ведшего тогда самую прибыльную войну. Если иные богатые и выдающиеся граждане, умирая, часто оставляли ему в наследство имущество и имения,[444] чтобы засвидетельствовать свое уважение к нему, то невежественная и бедная толпа давала веру всем злонамеренным слухам, распускавшимся по поводу сокровищ, присланных им в Италию. Доходили до того, что жалели царей Армении и Востока, которых он, как говорили, грабил для собственной выгоды вместо того, чтобы вести с ними войну, исполняя приказания сената. Находили также, что его командование на Востоке продолжается уже слишком долго.[445] После битвы при Тигранокерте он был даже обвинен общественным мнением в том, что не преследовал Тиграна исключительно для того, чтобы протянуть войну и продолжать свой грабеж.[446] Почти упрекали сенат, что последний не останавливает Лукулла на дороге его побед.

Лукулл лишен управления Азией

Лукулл в глубине Азии едва обращал внимание на этот ропот, который, может быть, не имел бы больших последствий, если бы за трибунами не скрывался Помпей и богатые откупщики. Но последние были могущественны, а при поддержке общественного мнения, как тогда, делались еще могущественнее. В течение 69 г., несмотря на сильную поддержку Лукулла в сенате Крассом и консервативной партией, сенат увидал себя вынужденным общественным мнением и интригами финансистов принять некоторые меры. Стараясь возможно менее повредить Лукуллу и удовлетворить в существенном пункте финансистов, самых могущественных союзников Помпея, он удовольствовался тем, что отнял у Лукулла на 68 г. управление Азией и передал его пропретору.[447]

Первый мятеж легионов

Но немного спустя Помпей нашел союзников, на которых вовсе не рассчитывал, в лице солдат самого Лукулла. Легионы, оставленные последним в Понте, отказались выступить, когда Сорнаций, их легат, получил приказание присоединиться к Лукуллу, чтобы вместе с ним весной 68 г. напасть на Персию и двинуться на Ктесифон.[448] Его старомодная суровость положила конец терпению солдат, которые не хотели, чтобы их начальник обращался с ними так, как обращались с легионерами во время пунических войн. Пример был заразителен; даже те войска, которые находились в Гордиене под начальством самого Лукулла, высказали нежелание отправиться в Персию, и Лукулл, несмотря на свою обычную строгость, на этот раз вынужден был уступить. Он отказался от своего плана и стал думать о том, чтобы вторгнуться весной 68 г. в Армению, не замечая, что невидимая сеть интриг, мастерская которых находилась в Риме в доме Помпея, опутывает и его, и его войско. Как только это возмущение показало Помпею, насколько легионы недовольны Лукуллом, этот бессовестный честолюбец составил коварный план: заставить сместить Лукулла, сделать невозможным продолжение его власти ввиду общего восстания его армии.