Владимир Дягилев АЛЕКСАНДР КАДАЧИГОВ И ДРУГИЕ
Владимир Дягилев
АЛЕКСАНДР КАДАЧИГОВ И ДРУГИЕ
1. ЗАТЯНУВШИЙСЯ ПРЫЖОК
Этой ночи ждали долго. Трижды получали парашюты. Трижды приезжали на аэродром. И трижды возвращались на базу. В районе выброски рыскали карательные отряды.
Группа состояла из девяти человек. Чекисты были из разных мест, в Валдае встретились впервые. Александр Филиппович Кадачигов, старший опергруппы, присматривался к товарищам, прикидывал в уме: «Годятся ли?» Зюков, здоровый, высокий, носатый, больше все молчит. Ни словечка лишнего, ни шуточки, ни смешка. Бесчастнов исполнителен, аккуратен, любит порядочек. Тимоненко молодцеват, с выправкой, рвется к работе. Мусин какой-то не такой, все чего-то не понимает, переспрашивает. Пуховиков болеет, фурункулы беднягу замучили. Пуговкин замкнут, но сметлив. Мальцев крепок, надежен, сразу вызывает симпатию. Ваня Гусев — радист, совсем еще мальчишка, восемнадцать лет. Романтик, в тыл стремится, как на футбол… «Поживем — увидим», — думал Кадачигов.
Выброска намечалась в Карамышевские леса, в район партизанской бригады Германа.
С каждым возвращением на базу настроение все заметнее портилось. Кадачигов понимал: еще одна ночь ожидания — и нервы не выдержат.
Выбросили их на шестнадцатые сутки. На костры они не попали. Приземлились довольно близко от врага. Фашисты открыли огонь. Хорошо, что лес укрыл чекистов.
2. ГОЛОДАЙ
Спалось плохо. Забылся Александр Филиппович только под утро. Разбудили чьи-то голоса. В землянке было мрачно. Вскочил, быстро обулся. Что такое? А где ремень? Ремня не было. Вышел из землянки, невольно поежился от утренней свежести. Неподалеку горел костер. Человек шесть, щурясь от дыма, сидели над ведром. Лица у всех были серые, большеглазые. Такие лица знакомы Александру Филипповичу по блокаде.
В ведре пузырилась вода и плавали кусочки какой-то бурой приправы. «Грибы, наверно», — подумал Александр Филиппович и тут же заметил блеснувшую в траве пряжку своего ремня. Один из партизан — брови словно усы — перехватил его взгляд.
— Копыто варим, — сказал он, оправдываясь.
На дорожке показался Бесчастнов, поманил Александра Филипповича.
— Парашюты с грузом накрылись…
— А батареи?
— В порядке. Зато и продукты и табак растащены… Александр Филиппович покосился на костер, где разваривался его ремень, вздохнул и пошел знакомиться с командованием бригады.
С первых часов пребывания в тылу врага опергруппа оказалась без своих запасов на островке с довольно точным названием — Голодай.
Голодай — это клочок суши среди труднопроходимых болот. Он укрыл партизан от карателей. Бригада переживала тяжелые дни после трехнедельных изнурительных боев. Не было хлеба. Не было боеприпасов. Не было и аэродрома, на который мог бы сесть самолет. Лишь одно оставалось на вооружении людей: высокий боевой дух и ненависть к захватчикам. Это Александра Филипповича обрадовало.
На небольшой полянке шли военные занятия.
Худые, измотавшиеся бойцы с трудом перебегали от кочки к кочке, падали, стараясь укрыться от воображаемого противника. Бежали они с натугой, падали с удовольствием. Александр Филиппович чувствовал, как им не хочется снова подниматься, но голос командира был неумолим:
— Не отставай! Не отставай!
3. ИСАЕВ И ГЕРМАН
Еще в Валдае Александр Филиппович старался побольше узнать о командовании бригады.
О комиссаре Исаеве ему сказали коротко: «Стоящий человек». Сложнее было с комбригом Германом. Александр Викторович — ленинградец. Окончил военное училище в Барнауле. Войну начал старшим лейтенантом в должности офицера связи при разведывательном отделе фронта. Был переведен в Партизанский край сначала заместителем комбрига по разведке, а затем, когда создали третью бригаду, стал ее командиром. Герман, как говорили знающие его люди, командир боевой, требовательный, но с некоторым гонором.
Вот этого-то и опасался Александр Филиппович. Нужно было сработаться, найти общий язык.
По дороге Александр Филиппович спросил Бесчастнова:
— У тебя ремня нет запасного? Моим позавтракали…
Бесчастнов достал из вещевого мешка широкий офицерский ремень с надраенной бляхой:
— У меня все есть.
Александр Филиппович к Герману все-таки не пошел. Решил прежде зайти к комиссару. Исаев принял его, как старого знакомого.
— Слышал, рад. Теперь и мне легче будет…
— Постараемся, чтоб было легче. За тем и прилетели. И еще кое за чем. У нас и свои задания есть…
— Понятно. Информирован.
— Мне говорили, что комбриг…
— Ничего, — опередил его Исаев. — Идите к нему, я подойду.
В землянке комбрига сидели двое. Со света лиц не разобрать.
— Разрешите? Мне бы товарища Германа…
— Я— Герман.
— Старший опергруппы Кадачигов. Прибыли сегодня ночью…
— Мне доложили, — перебил Герман и знаком велел второму выйти из землянки. — Сколько вас?
— Девять человек. Мы со специальным заданием…
— Что значит со специальным? — набычился Герман. — У всех у нас одно задание: фашистов бить…
Александр Филиппович промолчал. И как раз в этот момент в землянке появился Исаев.
— Договорились? Вот и хорошо. Надежные люди прибыли, чекисты. — Комиссар сделал вид, что не замечает рассерженного лица комбрига. — Давайте хоть чайку попьем. Больше, к сожалению, угощать нечем.
4. ГНИЛЬ
Из центра пришла радиограмма: «Железняку. Приступайте выполнению задания. Ждем донесений. Укажите координаты сбрасывания взрывчатки».
Железняк — это псевдоним Александра Филипповича. Когда-то, еще в юности, увлек его образ героя-матроса. Мечтал и сам стать моряком. А стал вот чекистом. И в такие условия попал, что ни о каком выполнении задания пока и речи быть не могло.
Бригада увязла на Голодае. Положение ухудшалось с каждым днем. Таяли скудные запасы патронов. Ели преимущественно клюкву. Боевых операций не проводили. Лишь разведчики бывали в соседних деревнях, возвращаясь иногда с небольшими запасами пищи, но чаще — с ранеными.
— Что ответить Центру? — спросил Ваня Гусев.
— Пока ничего, — сказал Железняк.
Вскоре он начал замечать, что в бригаде появилась гниль. Встретил партизан, возвращавшихся с разведки. Они несли раненого товарища.
— Как это случилось?
Бойцы не ответили. Железняк пошел с ними в лазарет, присел возле раненого. Дождавшись, когда его перебинтуют, повторил свой вопрос. Боец облизал сухие губы. Железняк подал ему кружку с водой.
— Если бы не побежали, — сказал раненый. — А то как рванули, так и ударили по нам с чердака из пулемета.
— Зачем же бежали?
— Пчелы… Мы пасеку… Мигров приказал…
В следующий раз Железняк узнал, что разведчики утащили у крестьян хлеб, и снова услышал:
— Мигров приказал…
Мигров был начальником разведки — любимцем комбрига.
Железняк рассказал обо всем комбригу. Герман недовольно поднялся, накинул на плечи ватник.
— Наговор это… Мигров не может. Я его знаю…
— Данные проверены…
— Ладно, сам разберусь.
Через час из землянки комбрига пулей вылетел весь красный и взлохмаченный Мигров.
Построили бригаду. Комиссар произнес коротенькую речь. Зачитали приказ. Грабежи после этого прекратились.
Мигров тяжело пережил свою ошибку и в дальнейшем воевал хорошо, имел награды.
5. ГЛУБОКАЯ РАЗВЕДКА
Среди тех, кто в эти тяжелые дни пришел в партизанский лагерь, был человек, не похожий на остальных: крепкий, упитанный, в добротной одежде. Рассказал о себе: ленинградец, шофер, попал в плен, был в лагере, дважды пытался бежать, но все неудачно. Сейчас бежит в третий раз.
Железняк занялся Калинкиным. Разговор у них шел начистоту. Интуицией Железняк чувствовал: свой это, наш человек. Но вид?! Совсем не похож на пленного. Слишком уж сытый.
Герман в Калинкина не поверил.
— Смотри, — предупредил Железняка. — Он нас всех подведет.
После истории с Метровым комбриг стал мягче, не лез больше на острые объяснения.
— Ладно, — сказал Железняк, — возьму его с собой, хорошая будет проверка…
Еще в Ленинграде ему сказали: «Вам лично не разрешается участвовать в операциях». В Валдае это подтвердил полковник Осмолов: «Вы, Александр Филиппович, сами в бой не лезьте. Ваша обязанность — организовать дело». Но то были указания Кадачигову, а Железняк не мог не пойти. Сама жизнь вынуждала нарушить приказ. Или бригада погибнет от голода, или надо с боями выходить с Голодая. Но выйти можно, лишь разведав обстановку в соседних районах. Каковы там силы противника? Нужна была глубокая разведка. Ее Железняк взял на себя.
Пошли двумя группами. С Железняком были Бесчастнов, ординарец Горбунов, Калинкин и еще двое партизан. Из лагеря вышли днем. Пройдя болото, обсушились на опушке, поели клюквы и вечером зашли в ближайшую деревеньку, где немцев — они это знали— не было. На улочке было пустынно. Появившаяся на дороге девчонка с хворостинкой, завидев партизан, скрылась в сенях. Из окон выглядывали старухи.
— Напиться бы, мамаша, — попросил Железняк. Старуха не ответила. Молча ушла и молча вернулась с ведром воды.
— Мы никого не тронем, — успокоил ее Железняк. — И ничего у вас не возьмем. Не бойтесь.
Старуха опять ушла в избу. Через несколько минут на крыльце появилась молодая женщина в белом выцветшем платке:
— Заходите.
Войдя вместе с разведчиками в избу, она сказала:
— Маманя, хоть чайком-то угостите…
Вскоре на столе появились самовар, картошка, огурцы.
Железняк предупредил:
— Только платить нам нечем.
— Ладно, — оборвала его молодая женщина. — Придет время — расплатитесь.
Поблагодарив душевных хозяев, разведчики ночью вышли из дома и направились к железной дороге. Здесь, по сведениям, которые были у Железняка, жил на разъезде наш разведчик.
Разведчик удивился приходу незнакомых людей, замкнулся. Каким образом очутились здесь? Кто такие? Лишь услышав пароль, заговорил, коротко доложил обстановку.
Неподалеку от разъезда был курорт, где отдыхали вражеские офицеры. У Железняка сразу возникла мысль: а нельзя ли туда проникнуть?
— Кроме мельника, помочь некому, — сказал разведчик. — Мельница на этой стороне реки, а на той — курорт. Правда, мельник немцам прислуживает. Так что семи глядите…
Первым пошел Калинкин. Уже выяснилось, что кроме большой физической силы и смелости обладает он очень важным для разведчика свойством: умеет двигаться почти бесшумно.
Холодно блеснула река. На той стороне перекликались часовые врага.
Подошли к мельнице, постучали.
— Кто там?
— Шнель! Шнель! — поторапливал Калинкин. Мельник открыл дверь. В избу вошли Железняк,
Бесчастнов, Калинкин.
— Ну, господин хороший, выкладывай все начистоту, — сказал Железняк. — Как живется при немцах? Кого успел предать?
Мельник сразу все понял. Стоял перед ними в одном белье, и лицо было белым, как рубаха.
— Выкладывай все! Я и пистолета твоего из-под подушки доставать не стану…
Калинкин подскочил к кровати, отшвырнул подушки. Там действительно оказался пистолет.
— Кого успел предать?
— Никого не предавал…
— Ну тогда счастье твое. Поможешь нам, надо будет кое-что сделать на курорте…
— Сделаем, все сделаем, — бормотал мельник, еще не веря, что угрозу пронесло.
В другой деревне, неподалеку от курорта, разведчики решили провести сход. Днем скрывались в лесу, а к вечеру, выставив дозорных, Железняк и Бесчастнов направились в деревню. Люди собрались возле сельсовета. Настороженно ждали.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал Железняк, подойдя к толпе. — Разговор у нас с вами короткий. Знайте и запомните крепко: как бы там ни было, а победа все равно, будет за нами. Вернется Красная Армия, и вся земля эта, как была, так и будет советской…
Толпа одобрительно зашумела.
— Вернется к вам Советская власть, — продолжал Железняк. — Ваши дети пойдут в школу, а вы будете свободно передвигаться по своей земле, без пропусков, без опаски, будете петь свои советские песни, праздновать свои праздники. И знайте, товарищи, все тогда припомнится, хорошее и плохое. Нам известно, что большинство из вас — преданные люди, патриоты, но есть и предатели… Знайте, не уйдут они от расплаты. Старайтесь на немцев не работать. Помогайте партизанам. Они за вас кровь свою проливают… Им нужна ваша помощь…
Никогда не был Железняк оратором, но тут его слова дошли до людей, задели за живое. Партизан обступили, завязались оживленные разговоры. Особенно наседали две девушки. Они, как выяснилось, работали на курорте и рвались хоть чем-нибудь помочь партизанам.
— Найдем дело, — сказал Железняк.
Группа его обошла более десяти деревень. В бригаду возвращались на четвертые сутки. До самых болот сопровождал их небольшой обоз с хлебом, картошкой и мясом.
6. ДЕРЗКИЙ ВЫХОД
Железняк даже не предполагал, что Герман так обрадуется его возвращению.
— Филиппыч?! Живой?
— Живой, как видишь, да еще с приданым…
После первых объятий и расспросов зашли в землянку комбрига. Собрались Герман, Исаев, начштаба, новый начальник разведки. Железняк доложил о результатах похода.
Герман встал, при всех пожал ему руку.
— Я ж говорил — настоящая помощь прибыла, — заметил комиссар.
Попрощавшись с комбригом, Железняк остановился у порога землянки:
— Да, относительно Калинкина… По-моему, стоящий парень. Отлично себя вел…
— Что же, я рад, — сказал Герман. — Думаешь, мне приятно возиться с предателями? Куда приятней, когда надежные парни…
К вечеру комбриг собрал командирский совет.
— Надо выходить с Голодая, — сказал Герман. — По достоверным сведениям, — он покосился на Железняка, — немцев кругом немного. Поддержка населения нам обеспечена. На подготовку, думаю, хватит суток. Медлить нельзя.
Решение было дерзким: выходить под самым носом у немцев, открыто показывая свою слабость, с разутыми, истощенными, плохо вооруженными людьми. Но другого решения не было.
Вышли на рассвете, рассчитывая засветло выбраться из болот. Однако расчет этот не оправдался. Хотя высланными вперед людьми были выложены гати, все равно дорога оказалась очень трудной. Истощенные и раненые задерживали движение. Их несли на руках. Лишь к вечеру следующего дня партизаны добрались до деревни Красные Щеки.
Перед тем как разместиться по избам, Герман приказал обеспечить усиленное охранение. Без спроса ничего не брать, ни грамма, ни капельки. За нарушение — расстрел.
Ночью Железняку донесли: фашисты встревожены, на борьбу с партизанами выступают карательные отряды.
Так и не отдохнув, бригада вынуждена была сниматься и уходить в Громулинские леса. Все, кто мог держать оружие, в том числе, конечно, и чекисты, взяли на себя прикрытие отхода. Бои начались вечером, возобновились на следующее утро.
Силы заслона таяли. Боеприпасы кончались. Выручило местное население. Окольными путями партизанам доставлялись патроны и, что особенно важно, сведения о каждом шаге карателей.
Лишь через несколько дней группа прикрытия получила приказ отходить. Ночью, бесшумно снявшись со своих позиций, люди исчезли в лесах, будто растворились в тумане.
7. ЗЮКОВ
Железняк решил «побеспокоить» фашистских офицеров, отдыхавших на курорте. Операция была неплохо подготовлена: активно помогали мельник и его жена, знакомые девушки-официантки. Руководство операцией Железняк возложил на чекистов: Мальцев был старшим, Зюков — его помощником.
Вечером, накануне выхода бригады с Голодая, эта группа незаметно отправилась на задание. Удачно прошли болота, вышли к железной дороге, встретились с разведчиком, жившим на разъезде. Удачно добрались до мельницы. И тут почти в упор столкнулись с карателями. Началась перестрелка; перескакивая с кочки на кочку, они кинулись к заболоченному леску. Еще бы минута — и скрылись, но у самого леса их настигли пули. Мальцев был убит наповал, Зюков тяжело ранен. Упал он с разбегу на мягкий, податливый мох, и высокая болотная трава его тотчас накрыла.
Сгоряча Зюков не почувствовал боли, только страшную слабость и сонливость, точно не спал несколько ночей. Но тут же острая мысль заставила его напрячься: «Каратели сейчас подойдут». Зюков еще не знал, что скрыт от людских глаз. Хотел приподняться, отползти, но сил хватило лишь взвести курок пистолета. «Живым не дамся», — решил он.
Послышались голоса. Каратели приближались.
— Ага! Вот один.
Зюков затаил дыхание, замер и почти одновременно почувствовал боль. «Не застонать бы. Не застонать».
— Где же второй?
Вокруг него хлюпали сапоги карателей. Он готов был стрелять, но цели не видел. Над ним голубело небо.
— Может, утащили второго?
— Не должно…
Потом все утихло. Зюков как бы попал в ванну, провалился в приятную теплоту. Несколько раз открывал глаза, видел кусок неба над головой и опять проваливался. Потом его кто-то тихо позвал, словно боялись разбудить:
— Зюков!
Он хотел ответить, но лишь застонал, протяжно и несдержанно. Очнулся он от боли. Теперь боль была во всем теле, в руках, груди, в сердце. И было темно. И перед ним темнела чья-то спина. И он покачивался, как в вагоне. «Кто это? Где я? Куда меня несут?» В руках не было пистолета, он вздрогнул.
— Ну что ты, Саша! Это я, Горбунов.
Зюков не знал, сколько прошло времени. Услышал знакомый голос:
— Саша, ну как ты?
Над ним склонился Кадачигов.
— Бой идет. Мы вынуждены тебя временно оставить. Иначе никак нельзя. Иначе…
— Оставляйте, — тихо ответил Зюков и сам не услышал своего голоса.
— Вот возьми мою плащ-палатку. Давай укрою, а то дождь…
Зюков остался один на один со своей болью. Она все нарастала, казалось, все тело — сплошная рана.
Дождь прекратился, потом опять стал моросить. Темнело и вновь светлело небо. Но боль все не отпускала его. Потом как-то сразу исчезла. И почти в тот же миг заработало сознание: «Я должен выжить. Они придут. Железняк не обманет».
Зюков приподнялся на руках, огляделся. Вокруг рос густой кустарник. Прямо над ним были высокие сосны. Пахло прелыми листьями и еще чем-то острым. Вначале Зюков не понял — чем. Потом догадался: это его рана. «Надо что-то делать», — подумал он и размотал тряпки. Достал нож, начал отрезать куски собственных мышц. Несколько раз ему становилось плохо, он откидывался на спину, набирался сил и заставлял себя продолжать операцию. Проделав это, Зюков нарвал травы, закрутил тряпицей, нарвал мягкий мох и тоже приложил к ране. Стало как будто легче.
Лежал он до тех пор, пока не почувствовал голода. Тогда начал ползать вокруг, обдирая листья, траву, выдергивая корешки.
Когда за ним пришли, кустарник вокруг был голым, все ветви обглоданы.
— Я вернулся, Саша, — сказал Железняк, приподнимая товарища за плечи.
— А-а, — протянул Зюков и закрыл глаза, Железняк отправил его первым же прилетевшим к партизанам самолетом.
8. ЦЕЛЬ — ПСКОВ
За короткое время бригада окрепла, пополнилась. Шире стал радиус ее действий. Теперь чекистам можно было приступать к выполнению основных своих задач, и в первую очередь к организации разведки. Результатов ждал Центр.
Важнейшим объектом, требующим постоянного наблюдения, был Псков — узел коммуникаций. Здесь формировались эшелоны с войсками, сюда прибывали оружие и боеприпасы.
Нужно было найти ключи к Пскову. Но как это сделать?
Железняк беседовал с людьми, знающими Псков и его окрестности. Особенно интересовался теми, у кого там родственники. Узнал, что все основные поезда с грузами в сторону фронта проходят со станции Торошино, неподалеку от Пскова. Еще узнал, как легче всего попасть в Псков без пропуска.
Первой в Псков направилась Полина Черная.
9. ПОЛИНА ЧЕРНАЯ
В бригаде было две Полины. Одну звали Полиной Черной, другую — Полиной Белой. Обе оказались находчивыми разведчицами.
Полина Черная до войны была сельской учительницей, любила свою работу, своих учеников, жила весело и легко.
Все было хорошо. И вдруг — война, деревню заняли немцы, из школы вышвырнули парты, вырубили школьный сад.
И тогда Полина Михайловна пошла к партизанам и стала бойцом, мстителем, разведчицей. Она уже была проверена во многих операциях, и потому на нее пал выбор Железняка.
Вышла она из лагеря на рассвете, когда птицы только-только начинали свою утреннюю песню. В лесу вкусно пахло сосной. Роса приятно освежала ноги.
Путь предстоял неблизкий, окольный. Железняк специально разработал ей маршрут, приказав зайти в деревню Семенково, где можно отдохнуть и переночевать. Велел отыскать Егора Борисовича Кутузова, спросить: «Вам работницы не надо?» — на что последний должен был ответить: «Только на временную работу».
На всей дороге до самого Семенкова никого она не встретила. Лишь заяц перебежал дорогу, остановился, навострил уши.
— Серенький! — позвала она.
Зайчишка подскочил и кинулся вдоль дороги.
— Вот дурачок. Сверни в лес, сверни…
В деревне было пусто. С огородов доносились мальчишечьи голоса, но самих ребятишек не видно. К ней подошла старуха — сухая, костлявая, прямая как палка.
— Бабушка, где Кутузов живет, Егор Борисович? Старуха смотрела на нее, часто мигая белесыми ресницами.
— Кутузов, говорю, — повторила она погромче.
— Староста это наш, — сердито сказала старуха и отвернулась.
У Полины Черной екнуло сердце. «Староста? Как же так? А Железняк велел к нему зайти. Может, не знал?»
Она брела вдоль деревни, боясь постучаться в избы. «Быть может, и мне, как зайчишке, в лес?» Вышла за деревню, свернула с дороги, села на пригорок. Теплый ветер налетел на нее, поиграл концами платка. Облачко проплыло над головой и на глазах изменило форму, сделалось похожим на Африку, какой ее рисуют на картах.
— Тетенька! — послышался мальчишечий голос. К ней бежал белобрысый парнишка.
— Пошли, тетенька.
— Куда?
— К старосте.
«В конце концов он не знает о моем задании, — рассудила она. — Ну иду и иду. Горожанка. Вещи вот меняю».
Староста оказался высоким, костистым мужиком. Сидел у окна и деревянной ложкой хлебал из миски похлебку. Тут же на столе лежал каравай черного хлеба.
Она поздоровалась, с минуту раздумывала, говорить ли пароль.
— Вам работницы не надо?
Староста уронил ложку, а потом начал хлебать еще быстрее. Она видела, как ходит у него челюсть, а под рубахой двигается острая лопатка.
— Только на временную работу, — наконец произнес староста и без слов пододвинул к ней все, что было на столе.
Она облегченно вздохнула, сняла заплечный мешок, села. Некоторое время они молча ели, приглядываясь друг к другу.
— Мои все на поле, — объяснил староста свое одиночество, — А тебе спокойно будет идти. Чтоб веселее было, двух девок приставлю. Как раз спозаранку уходят.
Уловив ее настороженность, успокоил:
— Ничего. Не впервой…
И верно, попутчицы у нее оказались хорошие (одну — повыше ростом — звали Лизой, вторую — Липой). Лишних вопросов не задавали, спросили только, есть ли у нее самогон, чтобы угостить в случае чего немцев.
К окраине города они подошли как добрые знакомые.
— Фриц нынче дежурит! — воскликнула Лиза и будто даже обрадовалась.
— Пошли, пошли, — ободрила Липа.
Возле шлагбаума прохаживался автоматчик. Чуть в сторонке, на каком-то ящике, сидел толстомордый Фриц и уплетал вареные яйца.
— Гутен морген, Фриц! — закричали Липа и Лиза.
Немец, не переставая жевать, улыбнулся и неторопливо пошел навстречу девушкам. А они уже протягивали ему гостинцы.
— Дай чего-нибудь, дай, — шепнула Липа. Полина через силу улыбнулась.
— Самогончика не желаете?
— О-о! Гут!
Немец засмеялся и ткнул пальцем сперва себя в живот, затем Полину в грудь и захохотал еще сильнее. Потом взял из рук Полины бутылку.
«Подавись, сволочь», — подумала Полина. Но Фриц не подавился, с сожалением вернул ей бутылку и опять ткнул пальцем.
— Отчен карош!
— Она спеть может, — сказали девушки. — О-ля-ля-ля! Концерт!
— О-о! — удивился Фриц.
— Спой ему — подобреет, — зашептали девушки. Полина откинула косу за спину, вскинула голову:
Синенький, скромный платочек…
К шлагбауму подходили люди с котомками и мешками, откуда-то появилась старуха в черном платке.
Порой ночной
Мы расставались с тобой…
Полина видела потеплевшие глаза людей. Теперь она пела для них. На секунду представилось, что она, как бывало, поет в своем клубе, для односельчан. Голос набрал силу:
Мелькнет как цветочек,
Синий платочек…
Плакала старуха в черном. Благодарно и молчаливо слушала толпа. Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы на дороге не показалась немецкая штабная машина. Фриц первым ее заметил:
— Шнель! Шнель!
В городе девчата сказали Полине:
— Послезавтра встретимся у церкви. Утром, ровно в девять.
Они явно хотели уйти, и Полина не стала их задерживать. Ей нужно было отыскать сапожника Ермолина и передать «привет от Федора». Ермолин жил возле базара, в домике с красной крышей. К нему Железняк рекомендовал прийти вечером, чтобы не столкнуться с заказчиками.
По улицам шататься было опасно, и Полина свернула к подружке, которая жила как раз неподалеку, на Советской улице. Еще во время учебы в педучилище Полина ездила к ней на каникулы, гостила целую неделю. У Лариных был свой домик, небольшой сад и огород. Жила подружка с мамой — тихой, приветливой женщиной.
Полина легко отыскала их дом. Ее узнали, приняли хорошо. Евдокия Дмитриевна очень изменилась, постарела, а Нина хоть и похудела, но выглядела неплохо, да еще постриглась под мальчишку. Полина вспомнила, что в училище ока дружила с мальчишками, выкидывая иногда такие номера, над которыми смеялся весь курс.
— Я шмутки поменять, — объяснила Полина свой приход. — Можно у вас остановиться?
— О чем ты спрашиваешь?! — воскликнула Нинка и потянула ее в комнату. — Мама, дай нам поесть…
За столом Евдокия Дмитриевна всплакнула:
— Витенька наш пропал без вести…
Полина и забыла, что у Евдокии Дмитриевны был сын. В то время когда она гостила у Париных, Виктор служил в армии.
После ужина Полина засобиралась.
— Куда? — спросила Нинка.
— Нужно… Ненадолго.
— Скоро комендантский час… И вообще…
— Не бойся. Я город знаю.
На обратном пути от сапожника Ермолина, который передал Полине чистые бланки пропусков, она столкнулась с Нинкой.
— Ты чего? Я ж говорила, что город знаю. Пошли молча. У самого дома Нинка сказала:
— Не считай меня дурой. Понятно? Когда легли спать, она зашептала:
— Полинка… Я сразу почувствовала. Какая ты счастливая. Возьми и меня.
Полина подумала, потом сказала:
— Там видно будет.
— Не веришь? Хочешь, клятву лам. Полине пришла неожиданная мысль:
— У тебя никого нет на станции Торошино?
— Есть. Если надо, могу сходить…
Утром Нинка махнула на станцию Торошино. Там жил дальний ее родственник, работал путевым обходчиком на железной дороге.
— Я его сагитирую, — заверила она Полину. Вернулась Нинка поздно, усталая и злая.
— Ты подумай, — зашептала она, — не поверил. Доказательства велел принести.
10. НИНКА БЕЛОВА
С детства Нинка считала, что ей не повезло: родилась почему-то девчонкой. Как могла, она исправляла эту ошибку природы: гоняла футбольный мяч, каталась на лыжах с самых высоких гор, ни в чем не отставала от мальчишек.
Когда началась война, Нинка еще раз погоревала, что не родилась парнем. Никуда ее не брали, хотя была она «ворошиловским стрелком».
Жизнь заставила ее устроиться в офицерскую столовую. Работала она легко, никогда не терялась и с немцами держала себя гордо, недоступно. Так все устроила, что не приставали к ней офицеры, не пытались ухаживать, как за другими. Влепила раз псщечину одному лейтенанту. Тот было схватился за парабеллум, а Нинка крикнула на всю столовую звонко, хлестко: «Что же, стреляйте, если ничего другого не умеете!» И лейтенант опустил пистолет.
Нинка презирала и ненавидела фашистов. Ненавидела за то, что ворвались в ее город, лишили людей счастья, нагло ходят по чужой земле, громко смеются, жадно жрут. Будь это в ее силах, всех бы перестреляла. Не напрасно звали ее бедовой. Не испугалась бы, не дрогнула.
Но ничего она сделать не могла. Мучилась своим бессилием, мечтала о подвиге. И когда пришла к ней Полина, это было счастьем. Обрадовалась, а потом и расстроилась. Первое же простенькое поручение не выполнила, не сумела уговорить дядю Пашу.
Вскоре Полина опять пришла в Псков и передала ей задание. Железняк так и сказал: особое это задание, очень важное. Немцы будто бы собирались применить отравляющие вещества. Весь свой личный состав спешно вооружают новыми противогазами. Центр потребовал срочно достать образец.
— И это все-е?.. — разочарованно протянула Нинка.
— Во-первых, это непросто. Во-вторых, срочно.
— Через три дня будет тебе противогаз, — сказала Нинка.
Путь был один: познакомиться с немецким офицером, войти в доверие, побывать в его доме. О, как презирала она всех этих нагловатых молодчиков! Но пришлось сдерживать себя, пришлось играть и притворяться.
Явившись в столовую, Нинка отыскала Раечку, черноглазую красавицу. Раечка давно уже водилась с немецкими офицерами.
— Как дела, подружка? Все гуляешь?
— А что же! — вызывающе ответила Раечка. — Жизнь не в грош, день, да хорош…
— Не очень-то я согласна с тобой.
— Ну и живи как знаешь.
— Ладно, ладно, не сердись. Скажи лучше, чем сегодня занята после работы?
— А что?
— Да скучно что-то.
Раечка недоверчиво оглядела Нинку.
— Верно тебе говорю, — подтвердила Нинка. — Познакомила бы с кем…
В обед Раечка специально прошла с пустым подносом мимо Нинки:
— За третьим столиком у окна…
За третьим столиком сидели четверо: три обер-лейтенанта и капитан. Нинка выбрала одного из оберов, самого крупного и самого некрасивого. Подумала: «Этот обязательно клюнет».
Вновь встретив Раечку, прошептала:
— Самый крупный, самый рыжий…
Рыжего звали Гансом, и был он удивительно тихим, не давал волю рукам, мало говорил, больше все слушал. Зато товарищи его вели себя нахально. Весь вечер просидели они в ресторане, слушали визгливый джазик, танцевали. Раечка много пила, смеялась.
Ганс пошел провожать Нинку. Когда выходили из ресторана, Нинка услышала фразу, резанувшую ее по сердцу: «Новая сучка объявилась».
Сказал это один из швейцаров, седоголовый инвалид без руки. Нинка его знала. Он жил по соседству, на их улице.
Наутро Нинка проснулась от странного звука: кто-то всхлипывал у ее кровати. Открыла глаза. Перед ней сидела мать. По щекам текли слезы.
— Ты что, мама?
— Нет, ты что? Стыдобушка наша…
Нинка догадалась: седоголовый все рассказал.
— Ничего не думай плохого, мама…
В столовой она отыскала Раечку, отвела в посудомойку:
— Что я тебе хочу сказать. Не пей ты так много. Ты же теряешь голову…
— Ах, все равно!
— Нет, не все равно. Я прошу тебя сегодня, чтобы вела себя умненько…
— Значит, понравилось?
— Конечно. Только не в ресторане устрой…
Раечка устроила. Правда, сперва они пошли в ресторан, но затем направились к офицерам, которые жили в доме райисполкома. У входа стоял часовой, документы проверяли строго.
В комнате Нинка обратила внимание на окно. Выходило оно в сад.
Начали пить. Нинка все следила, чтобы Раечка не перепивала. От очередной рюмки она, гримасничая, отказалась, сделав вид, будто задыхается от запаха алкоголя. Хитрость ее удалась. Один из оберов полез под кровать и вытянул оттуда, как кошку за хвост, противогаз. Нинка, преодолевая брезгливость, надела его, взялась за стакан.
Оберы ржали. Даже капитан улыбался одними губами.
Закончились эти встречи просто. Нинка все высмотрела и на другое утро, отпросившись на часок, отправилась в исполкомовский сад. Убедилась, что офицеров дома нет, залезла в окно, вытащила противогаз и незаметно ушла.
— Выполнила, — доложила она Полине Черной. Та обняла подругу, поцеловала.
Секретный немецкий противогаз был немедленно, первым же самолетом отправлен в Ленинград.
11. ДЯДЯ ПАША
На вид дяде Паше можно было дать все пятьдесят, а на самом деле не было и сорока. Старила его борода и заметная проседь. Был он кряжист, приземист, кривоног, ходил вразвалочку. В армию его не взяли по состоянию здоровья, а работал он не хуже здоровых. Характера был строптивого, своенравного. Начальства не признавал, на собрания ходил редко и на заем, бывало, подписывался со скрипом.
Жил дядя Паша на втором километре от Торошина, в желтом домике с огородом. Была у него семья: двое мальчишек-близнецов, жена Марья Яковлевна. Было хозяйство: коза, два поросенка, куры. Из-за хозяйства этого больше всего и невзлюбил он немцев. Пришли, забрали поросят, кур. Козу еле-еле отбил.
— Это, знашь-понимашь, не пойдет такое дело, — только и сказал он Марье Яковлевне и опять стал работать, обходить свой участок, как обходил его почти двадцать лет.
Служба его и подняла авторитет дяди Паши в глазах немцев, потому что мало кто соглашался тогда работать на них. Потом-то нужда многих заставила, а поначалу лишь единицы служили с охотой. Дядя Паша стал вроде бы лояльным человеком. Сам хозкомендант станции Торошино господин Хазлов ставил его в пример другим.
Дяде Паше и в голову не приходило, что работает он на врага. А кто же будет наблюдать его участок, если он не станет этого делать? Немцы пришли и уйдут, а дорога останется. И, стало быть, надо ее держать в порядке.
Так он думал поначалу. Но постепенно стало в нем расти чувство протеста, Дядя Паша видел, как шли эшелоны с награбленным добром, и все больше понимал, что фашисты — закоренелые воры. Видел он и как везли наших пленных, как издевались над ними. Обходя свой участок, нередко подбирал записки, в которых неизвестные ему люди просили сообщить о них родственникам. Дядя Паша складывал их в потайное место, под камень за сарайчиком, потому что не знал, куда направить.
Когда пришла Нинка, дальняя его родственница, он ей не поверил, хотя внутренне был подготовлен к борьбе. Потом они встретились еще раз и обо всем договорились.
Дядя Паша направился в Торошино. Шел он по шпалам и ко всему приглядывался, все запоминал. Паровозы гудели, стрелки пощелкивали. Дяде Паше это было не в новинку. Бросалось ему в глаза скопление техники. Станция была забита эшелонами.
Его все знали, и шел он беспрепятственно. Только у входа в полуразбитый вокзальчик остановил часовой.
— Я, знашь-понимашь, к господину Хазлову. По делу, стало быть…
Господин Хазлов стоял в окружении немецких офицеров, которые все разом орали на него, а он только кивал головой да прищелкивал каблуками. Завидев дядю Пашу, шагнул к нему:
— В чем дело, дядя Паша?
— Я, знашь-понимашь, насчет костылей… А то участок не тово. Движение усиливается.
— Да, да, — подтвердил Хазлов. — Нагрузка большая. И еще увеличится…
Он распорядился выдать дяде Паше все, что тот просил. Теперь дядя Паша заспешил домой. Шел и думал: надо как-то сообщить, пусть авиацию присылают.
Вечером появилась у него Нинка.
— А я тебя жду, — обрадовался дядя Паша и пересказал ей все, что видел.
— Самолеты бы! А то вся техника на наших двинется…
Нинка, прихватив для маскировки крынку с козьим молоком, бросилась домой, где ждала ее Полина Черная.
12. ВАСЯ ТРОЯКОВ
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Железняк и его группа приступили к выполнению заданий Центра. Они уже знали своих врагов и друзей. Немало советских патриотов, волею судьбы оставшихся на оккупированной территории, с охотой работали на нашу разведку.
Вот одно из писем, полученных в то время Железняком:
«Товарищ командир! Связавшись с вами, мы вновь почувствовали себя людьми, которые имеют в жизни определенную цель. Данные нам задания выполним. Ждем вас, хотим воевать, но уйти нельзя, немцы расстреляют семью. Эх, если бы вы пришли да нас мобилизовали! С приветом. Все наши».
Кроме Пскова сильные группы удалось создать в Порхове, Дне, Острове, Новоржеве. Особенно активной была порховская группа. Здесь разведкой руководила Нина Федоровна Жадрицкая. Было ей в то время лет тридцать. Высокая, стройная, с редкой сединкой в волосах, работала она аккуратно, надежно. Активно ей помогали староста деревни Фомкина Гора Александр Иванович Кипровский, его дочь Анастасия, сестры Тахватулины, Полина Белая, почтальон Мария Арсентьевна Хрусталева, пильщик из деревни Каменка дядя Вася, повар порховского ресторана Дмитриев, Вася Троянов и многие другие.
О Васе Троянове стоит рассказать особо. Это был молодой, очень смелый и смекалистый парень. Каким-то образом очутился он в полиции, вероятно потому, что в то время начальником порховской полиции работал его родственник Розов. Наши разведчики познакомились с ним на порховском рынке. Странно даже, полицай, а всегда с улыбкой.
Полина Белая рассказала о нем Железняку. Тот дал задание:
— Рискни. Попробуем его привлечь…
Полина Белая, встретившись с Васей на рынке, назначила ему свидание.
Вася пришел, посидел, попил чаю, послушал патефон с единственной пластинкой «У самовара я и моя Маша», попел вместе с девушками.
— Вася, ты нам нужен, — прямо сказала Полина Белая.
— В женихи, что ли?
— Это само собой. Но и для дела нужен. Для борьбы с захватчиками.
Вася встал, оглядел девушек серьезным взглядом.
— Вы, что ли, придумали?
— Не мы, — сказала Полина Белая. — А кто — тебе пока знать не положено…
— Что от меня требуется?
— Списки предателей. И неплохо бы тебе к Беляеву в охранники…
Беляев был главой Дновско-Порховского уезда. Задание Вася Троянов выполнил.
— Давайте мне настоящее дело, — просил он. — Я все могу.
— Пока ничего не нужно, — сказала Полина Белая. — Ты пока смотри, слушай и нам обо всем докладывай…
И Вася Троянов начал работать на Железняка. Беляев негодовал и терялся в догадках: все его операции против партизан и подпольщиков неизменно проваливались. Каратели прибывали в указанные им места, когда партизан и след простыл. Зато сами партизаны действовали безошибочно. За короткий срок в Порхове и Дно были проведены крупные диверсии: выведены из строя овчинно-шубный завод, баня, водокачка. А когда появились маломагнитные мины, начали пылать цистерны с горючим, взлетали на воздух мосты.
Беляев организовал слежку за своими подчиненными, за своей охраной.
Тогда Железняк решил убрать этого матерого предателя. Операция была тщательно и хитро продумана. Ликвидировать Беляева решили руками врагов. Так было проще и безопаснее.
Железняк написал ему письмо, в котором благодарил за якобы оказанные партизанам услуги. Письмо это через Васю Троянова подбросили в гестапо.
Утром всех в уезде потрясла новость. Гестапо арестовало Беляева.
13. ЗАОЧНАЯ ДУЭЛЬ
Полина Черная вернулась из Пскова раньше срока. Глаза ввалились, лицо бледное.
— Нинку забрали прошлой ночью…
Она опустилась на лавку и долго смотрела в подслеповатое окошечко землянки. Железняк позвал ординарца:
— Ужин сообрази.
— Не хочу, — отказалась Полина. — И я еле выбралась. Теперь всюду двойные заслоны: немцы и полицаи.
Для Железняка эта новость была не совсем неожиданной. Он понимал, что против него работает вражеская контрразведка. Вот и первые тому доказательства. Заочный, так сказать, привет от майора Руста.
Железняк никогда не видел Руста, но знал его так, будто прожил с ним всю жизнь. Это был враг опытный, хитрый и тонкий.
Арест Нинки совпал с провалом операции на железной дороге. Минеры, вышедшие на эту операцию, натолкнулись на карателей.
Кто же их предупредил?
И новый провал. Группа, выехавшая на поимку бургомистра Сошпхинского района, неожиданно нарвалась на засаду. Двое были ранены, один убит.
Кто выдал эту группу?
Железняк наносил и ответные удары. Вот его радиограмма Центру:
«Нами задержан бывший военнопленный Белитенко. На предварительном следствии разоблачен как крупный шпион, окончивший школу в г. Витенбурге. По его показаниям, в августе и сентябре школа выпустит еще сто человек, с засылкой в Ленинградскую и Смоленскую области».
14. ЗОЛОТА ГОЛОВУШКА
В бригаде Германа было несколько девушек по имени Зоя. Одну из них звали сначала «рыженькой», потому что волосы у нее были пшеничного цвета, а позже, после славных ее подвигов, стали любовно называть Золота Головушка.
В районе действия бригады находилось несколько подразделений власовцев. Было известно, что есть среди них немалое число людей, мечтающих повернуть оружие против немцев. Центр поставил задачу: всячески разлагать части власовцев, а тех, кто готов искупить свою вину, принимать в бригаду. Эту работу взвалила на свои хрупкие плечи Золота Головушка. По совету Железняка она устроилась официанткой в столовую командного состава РОА — так называемой Русской освободительной армии. Золота Головушка обладала даром быстро сходиться с людьми. Через несколько дней она уже знала многих офицеров по имени, знала, откуда они, каково их семейное положение и даже настроение.
Никто не мог заподозрить в этой девушке разведчицу. Многим она напоминала сестренку, многим дочку, с ней охотно разговаривали, расспрашивали и о себе рассказывали. Появились у нее друзья — Анатолий и Глеб. Точнее, подружился с ней Анатолий, а Глеб был его другом.
Анатолий, бывший младший лейтенант Советской Армии, был синеглазым, высоким, не по возрасту серьезным парнем. На эту серьезность и обратила внимание Золота Головушка.
— Вы откуда, Анатолий?
— Из Омской области.
— Мы, значит, земляки! А я из Омска. На Лугу жила, за деревянным мостом…
Все свободное время они проводили теперь вместе, частенько бывал с ними и Глеб.
— Тоскуете, ребята? — как-то спросила Золота Головушка.
Оба признались, что тоскуют по родным краям, по дому.
— Что же вы не воюете за них?
— Не моя воля, — вздохнул Анатолий.
— А вот и неправда! — воскликнула Золота Головушка.
Друзья посмотрели на нее вопросительно. Но она ничего больше не прибавила.
Уходя из бригады, Золота Головушка прихватила с собой несколько листовок и газету с рассказом Алексея Толстого «Русский характер». Рассказ этот ей самой нравился, сколько ни читала его, все плакала. «Вот бы показать его ребятам, — думала Золота Головушка. — Пусть бы почитали».
Однажды она натерла на кухне глаза луком и вышла к обеду. Все заметили покрасневшие ее глаза, стали расспрашивать, что случилось. Анатолий придержал за руку.
— Да так… Рассказик один прочитала…
— Дай и нам.
Газету она обработала, срезав число, иначе поймут, что вышла она совсем недавно, и начнут доискиваться — кто принес? Отдала ее Анатолию, а у самой сердце колотится.
После работы, как всегда, Анатолий и Глеб пошли ее провожать. У калитки Анатолий сказал:
— Все понятно, девочка.
— Что понятно?
— Если знаешь выход — подскажи. Не выдадим.
— Это точно, — подтвердил Глеб. — Сами ищем выход, да не можем связаться с нужными людьми…
Таиться больше не имело смысла.
— Хорошо, — согласилась Золота Головушка. — Только действовать не в одиночку. Людей нужно готовить. А пойти можно к партизанам. Я подскажу, куда и когда двигаться.
Вскоре с помощью Анатолия и Глеба были подготовлены к уходу в партизаны семьдесят человек.
Золота Головушка выхлопотала отпуск на два дня «ввиду болезни матери», вышла на связь с Железняком. Был разработан маршрут, и вся группа благополучно выведена в Громулинские леса. Власовцы всполошились, усиленно заработало гестапо. Но все усилия отыскать виновных успеха не имели. Через месяц уже триста человек во главе с Анатолием и Глебом, прихватив оружие, ушли в лес. Перед уходом Анатолий оставил в казарме листок: «С оружием — к партизанам!»
15. ПОЧТАЛЬОНША
Каратели напали на партизанскую базу. Знали о ней немногие. Кто-то, значит, работал на немцев. Кого-то прихватил на крючок майор Руст.
Но кто? Железняк ломал голову и не мог найти ответа.
— К вам Роза, — доложил ординарец.
Вошла Роза. На лице всегдашняя полуулыбка. Собственно, она не улыбалась, просто у нее верхняя губа была вздернута, видны зубы, и казалось, что улыбается.
Роза была выброшена в тыл с полгода назад. Вначале куда-то пропала, и Железняк решил: нарвалась на немцев. Потом нашлась, рассказала, что схватили ее полицаи, но она их обманула и даже устроилась паспортисткой в Порхове, в волостном управлении. Приносила она надежные сведения. Железняк вначале придирчиво проверял, потом перестал — данные всегда были точными. И сейчас Роза явилась с важными сведениями.
— Добро, — поблагодарил Железняк. — Только не исчезай опять надолго.
В дверях Роза столкнулась с ординарцем.
— Почтальонша пришла, — доложил Горбунов.
— Давай, давай, — обрадовался Железняк.
Почтальоншей называли Марию Арсентьевну Хрусталеву. Она и впрямь работала у немцев почтальоном. «По совместительству» была и партизанской связной, тем более что передвигаться по району могла беспрепятственно.
Неспокойно было на душе у Маруси Хрусталевой. Никогда ничего не боялась, и вдруг…
И вдруг вышло такое:
«Стой! Как раз тебя-то и поджидаем».
Это случилось под Порховом. Вышли из-за угла двое, нездешние, морды жирные, аж лоснятся.
«Почтальон я. Вот мои документы».
«Двигай. А ну!»
Толкнули Марусю прикладом и на документы смотреть не стали.
«Кто-то предал!» — всю дорогу думала Маруся. Сомнений у нее не было: схватить могли только по доносу.
Привели ее в Порхов, в гестапо. В кабинет вошел начальник, уставился на Марусю бесцветными глазами:
«Партизанка?»
«Нет, я не партизанка…»
«На связи состоишь?»
«Ага, на связи. Я — почтальонша».
Маруся разыгрывала простушку. Майор ее прервал:
«Ви ни есть связь…»
И махнул рукой. Повели Марусю по темным коридорам, втолкнули в камеру. Решила: ни слова правды, притворяться, разыгрывать дурочку или молчать. «А если они все знают?..» Забылась только под утро. Подняла голову, рядом кто-то лежит.
«Кто здесь?»
«Не спится тебе? Мне тоже».
Лицо было незнакомое. Рот треугольником, будто улыбается, а глаза серьезные.
«За что тебя?» — спросила незнакомка.
«Перепутали с кем-то. Почтальонша я…»
Незнакомка вроде улыбнулась, не поверила. А Марусю кольнуло: «Неспроста она, неспроста здесь».
«Как хочешь думай, перепутали, и все».
Каждый день ее вызывали на допросы, но не били, не пытали, требовали назвать сообщников, и каждый раз, когда она возвращалась в камеру, незнакомка спрашивала:
«Ну что? Да ты говори, меня же тоже вызывают. Посоветуй».
«Что вы, тетечка. Куда мне до вас. Вы городская, образованная».
«Не придуривайся!» — крикнула незнакомка.
«А что говорить-то, — прикинулась Маруся. — Говорить-то могу, да все не по делу. Есть вот у меня один знакомый в Требёхе».
Маруся вспомнила: как раз в Требёхе появился предатель, родственник старосты. Староста сам ничего мужик, а родственник на своих доносит. Незнакомка ночью исчезла. А Марусю наутро — в закрытую черную машину.
«В Требёху!» — приказал офицер.
Ехала Маруся, и сердце замирало. «Что-то будет? А вдруг староста за родственничка заступится?» Неожиданно машина остановилась. Не слышно было ничего, только под потолком гудела муха. Потом открылась дверь.
«Выходи».
Свет полоснул Марусю по глазам, и она невольно зажмурилась.
«Расстреливать привезли», — мелькнула догадка. Ноги сделались ватными, непослушными, будто чужие.
«Быстрей», — поторапливал солдат.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.