Брошены и забыты

Брошены и забыты

Эйген Отт был возмущен до глубины души. Едва узнав об аресте своего друга и помощника, он 23 октября отправляет в Берлин сообщение: «Здешний многолетний представитель „Франктуртер цайтунг“ Рихард Зорге и другой подданный германского рейха Макс Клаузен арестованы японской полицией по подозрению в поддержании будто бы враждебных государству связей. Одновременно арестовано некоторое число японцев, один из которых якобы близко стоял к кругу сторонников бывшего премьер-министра князя Коноэ… Можно предположить, что речь идет об акте мести или об интриге, в которую оказался запутан Зорге. Как здесь известно, относящаяся к нам враждебно группа все еще обладает большим влиянием в полиции и в среде чиновничьего аппарата министерства внутренних дел и министерства юстиции, в связи с чем в обстоятельствах дела Зорге нельзя исключать враждебных Германии намерений».

Он подозревал провокацию и требовал свидания с Рихардом, а также чтобы его ознакомили с материалами предварительного следствия. Свидание было получено – правда, всего на пять минут. Арестованному категорически запретили касаться в разговоре обстоятельств его дела – впрочем, едва ли он сам стал бы об этом говорить с немецким послом. Вопросы посетителей сначала переводились на японский, а уж потом, с разрешения следователя, Зорге мог отвечать. «Он был плохо выбрит, – вспоминал впоследствии Отт, – одет в куртку заключенного и производил ужасающее впечатление». Присутствовавшему на свидании посланнику Кордту запомнилось другое: «Он держался прямо и производил впечатление человека, владеющего собой. „Мне запрещено давать вам разъяснения“, – ответил он на наш вопрос. Он не высказал никаких желаний, отказался также и от услуг адвоката…» В самом деле, можно себе представить адвоката, предоставленного посольством германского рейха, который защищает в судебном процессе коммуниста, обвиняемого в шпионаже на Советский Союз!

В конце ноября Отт получил и письмо из прокуратуры с кратким резюме данных следствия. Лучше бы он его не получал! «Находящийся под подозрением Рихард Зорге, – говорилось там, – в ноябре 1919 года в Гамбурге вступил в германскую коммунистическую партию…» – и так далее, все, о чем уже говорилось в этой книге, с одной лишь разницей. Зорге почему-то упорно утверждал, что работал не на военную разведку, а на Коминтерн. Совершенно отрицать контакты с Четвертым управлением было невозможно, и он путал, говоря, что точно не знает, к какой структуре относится организационно, что Четвертое управление обеспечивало его работу только технически. Вряд ли он на самом деле не знал, на кого работал – скорее делал вид, что не знает, чтобы избежать передачи в ведение военной контрразведки.

Отт, все еще находясь в состоянии шока от сделанного открытия и втайне надеясь, что это, все-таки, провокация, потребовал предоставить «вещественные доказательства», известил представителя гестапо и отправил приведенные японцами данные в Берлин, естественно, умолчав о степени откровенности, с которой обсуждал со своим другом Рихардом дела посольства. Началось расследование «дела Зорге» в Германии.

Пока шла вся эта бюрократическая канитель, Отт оставался германским послом, чего никак не могли понять имевшие восточные представления о чести японцы – ведь он, как говорят на Востоке, «потерял лицо». Нет, никто не ожидал, конечно, что генерал сделает себе харакири или же застрелится, до такой степени уважение к европейцам в Японии не простиралось – но все же ожидали, что посол после такого скандала подаст в отставку, потом – что его снимут.

Ничего подобного! Уже в самый разгар скандала Отт писал Риббентропу, доказывая, что в высоких кругах Японии к нему относятся по-прежнему: «Премьер-министр пригласил меня, когда я передал ему мои новогодние поздравления, на семейную встречу; его супруга по-прежнему тесно сотрудничает с моей женой в организации помощи японским солдатам. Меня, как и раньше, приглашают члены кабинета на ужины в узком кругу…» – и так далее… но все это была только видимость, восточная вежливость, не более… По мере выявления того, какое количество информации получала советская разведка через посла Германии и военных атташе, японские чиновники и дипломаты становились все осторожнее в контактах с немецкими коллегами. Посольство было основным инструментом, с помощью которого германское правительство могло влиять на правительство Японии, и этот инструмент катастрофически быстро переставал быть эффективным. Японо-германские отношения начали ухудшаться. Конечно, не следует считать, что причина тому – одно лишь «дело Зорге». К тому времени стало ясно, что Германия безнадежно увязла в войне с Советским Союзом, и это также не вдохновляло японцев на сотрудничество. Но и это дело сыграло свою роль. Отта отозвали через год, когда этот шаг уже не мог поправить дело. Так Рихард, уже находясь в тюрьме, в последний раз стал агентом влияния.

…Их содержали в тюрьме Сугамо. Врач Токутаро Ясуда, арестованный по этому же делу, оставил описание тюремных порядков. «В шесть часов утра – подъем. Через час – проверка. Дверь камер открывается. Трое тюремщиков спрашивают: жив? Заключенный должен встретить их, распластавшись в поклоне на полу. Далее – завтрак: горстка риса или ячменя, чашка супа. Обед и ужин из прогнивших продуктов приходилось покупать за свои деньги. Если родственники заключенного были бедны, он не получал ничего. Днем – прогулка…» В общем, обычный тюремный режим с некоторой восточной спецификой, в виде поклонов и питания за свои деньги. С заключенными в то время нигде не церемонились.

Впрочем, возможно, европейцам делались некоторые послабления. Так, Макс Клаузен вспоминал, что, когда их возили на допрос, то японцам надевали кандалы, а его удостаивали наручников.

После растерянности и отчаяния первых недель Рихард держался мужественно. Переводил на допросах Иоситоси Икома, профессор германистики. Режим проведения допросов был либеральным, и в перерывах подследственный мог спокойно общаться с переводчиком. Тот вспоминает: «Мы беседовали с доктором Зорге на самые разные темы, но главным образом – о войне Германии с Советским Союзом; как видно, это интересовало его больше всего. Если советские войска одерживали верх, как это было на заключительной стадии Сталинградской битвы, он приходил в хорошее расположение духа, становился разговорчивее. В противном случае он выглядел разбитым и был очень скуп на слова. Он был большим другом Советского Союза. Доктор Зорге был прирожденным журналистом с характером искателя приключений… Мне точно известно, что уже после оглашения смертного приговора он писал в дневнике: „Я умру как верный солдат Красной Армии“».

Процесс против группы «Рамзай» начался в сентябре 1941 года.

Зорге предъявили обвинение в шпионаже, которое он отрицал, аргументируя это так: «Советский Союз не желает никаких политических конфликтов или военных столкновений с другими странами, и в первую очередь – с Японией. Он также не намеревается нападать на Японию. Следовательно, мы – я и члены моей группы – приехали в Японию не врагами этой страны. Смысл, который обычно вкладывается в слово „шпион“, не имеет к нам никакого отношения. Шпионы таких стран, как Англия или США, пытаются выявить слабые места в политике, экономике и обороноспособности Японии и соответствующим образом их атаковать. Мы же, напротив, в процессе сбора информации в Японии совершенно не имели подобных намерений…» Впрочем, суть их работы от этой казуистики не менялась…

На суде Рихард полностью брал на себя ответственность за свои действия и за действия своих людей – может быть, именно благодаря этому по «делу Зорге» были вынесены довольно мягкие приговоры. В январе 1943 года они были оглашены. Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки приговаривались к смертной казни, Макс Клаузен и Бранко Вукелич – к пожизненному заключению. Сначала Зорге не хотел подавать апелляцию, но потом все же сделал это, равно как и Одзаки. По делу Клаузена апелляцию подал прокурор, требовавший для радиста смертной казни. Еще через год состоялось решение – приговоры утвердить. Японцы – народ, который ценит мужество. Адвокат Асанума, защищавший Рихарда на процессе, вспоминал: «Зорге – героический мужчина. Он ничего не говорил без юмора, был очень отзывчивым, а когда смеялся, то был похож на любящего отца».

Анна Клаузен получила семь лет тюрьмы. Иотоку Мияги умер во время следствия. Еще 11 японцев получили разные сроки заключения, а 18 из 35 арестованных по делу были признаны «пособниками» и вскоре освобождены. Члены семей тоже остались на свободе. Ни в СССР, ни в Германии участники шпионской группы так легко бы не отделались.

Больше девяти месяцев Рихарда и Одзаки продержали в камере смертников. Им разрешили писать, «что они захотят», и Зорге оставил после себя «Тюремные записки» – рассказ о своей жизни, политических взглядах и работе. Рихард ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел. Он не был рефлексирующим интеллигентом – а перед смертью в нем окончательно проснулся древний воин-германец, варвар, для которого все просто: бери от жизни, что можешь, а пришло время умирать – умри, не показывая страха. Усталость, отчаяние – все было позади. Он выбрал свою линию поведения и следовал ей до конца – превыше всего в этом характере была гордость…

Утром 7 ноября 1944 года дверь камеры смертников открылась. Вошел начальник тюрьмы, отдал официальный поклон и спросил, действительно ли заключенного зовут Рихард Зорге.

– Да, это мое имя.

– Сколько вам лет?

– Сорок девять.

– Ваш адрес?

Удостоверившись, что перед ним тот самый человек, тюремщик снова поклонился.

– Мне поручено сообщить, что по распоряжению министра юстиции барона Ивамура зачитанный вам приговор сегодня будет приведен в исполнение. От вас ждут, что вы умрете спокойно.

Снова поклон, на который Зорге отвечает вежливым кивком.

– Имеете ли вы какие-нибудь желания?

– Нет, свою последнюю волю я уже изложил письменно.

– В таком случае прошу вас следовать за мной.

– Я готов.

Они вышли во двор и направились к небольшому каменному домику, где уже ждали, прокурор, палач и священник – правда, буддийский, но Рихард все равно был неверующим. Он, не повернув головы, прошел мимо статуи Будды в первой комнате домика для казней, и сам ступил на крышку люка под виселицей, сжал кулак в традиционном приветствии немецких коммунистов. Говорят, перед смертью он воскликнул: «Да здравствует Советский Союз!» «Да здравствует Красная Армия!»

Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!

А как вел себя «цезарь»? В нашем консульстве узнали о провале почти сразу. Арестовав Макса Клаузена, полицейские оставили дома его жену в качестве живой приманки. Ее даже особо не охраняли – все равно бежать некуда. И вот как-то раз, когда охранники отлучились перекусить, в дверь постучали. Вошел незнакомый человек, европеец, отличавшийся от других не совсем обычной одеждой и произношением английских слов, сказал, что хочет снять комнату. Анна тут же поняла, что перед ней русский. Она быстро выпроводила гостя, сказав: «Идите, идите, здесь случилось большое несчастье». Это был сотрудник посольства, разведчик Михаил Иванов. В Центр ушло срочное сообщение: «По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы Инсон и Жиголо за шпионаж, в чью пользу, неизвестно. Данные проверяю».

Долго проверять не пришлось.

Взятый в плен в Маньчжурии японский генерал-майор Томинага Кёдзи рассказывал, что японцы через советских представителей в Токио трижды предлагали обменять Зорге на кого-либо из провалившихся в СССР японских разведчиков. И трижды получали ответ, что такой человек нашим представителям неизвестен.

М. И. Иванов в то время находился в Токио. «Меня часто спрашивают, можно ли было спасти Зорге, – пишет он. – Мое мнение – да. Ведь вызволили же, правда, после смерти Сталина, советских разведчиков Джорджа Блейка, приговоренного британским судом к сорока двум годам тюремного заключения, и Хайнца Вольфе, получившего 12-летний срок в ФРГ, или Рудольфа Абеля, отбывающего пожизненное заключение в США. Думаю, мы имели такую возможность в отношении Рихарда Зорге даже в день, предшествовавший казни…

6 ноября 1944 года наше посольство в Токио давало прием по случаю октябрьских торжеств, и впервые за дни войны на него явился высокий чиновник – министр иностранных дел Мамору Сигэмицу, лис, каких свет не видывал. Во время беседы с советским послом Я. А. Маликом, рядом с которым стоял я, он пространно говорил о том, что-де между нашими странами никогда, кроме 1904–1905 годов, не было военных конфликтов, всячески выказывал дружелюбие, витиевато рассуждал о японском благородстве. Он чего-то ждал от нас, я это явно ощущал. Замолви мы слово за Зорге – и казнь бы на следующий день, скорее всего, не состоялась. Но кто нас уполномачивал? А ведь варианты имелись. В Советском Союзе было арестовано несколько японских шпионов… Да и японская сторона, похоже, этого желала и ждала: два с лишним года она не приводила в исполнение смертный приговор, вынесенный Рихарду еще в 1942 году. Но НКИД СССР и посольство в Токио отмалчивались…

Сигэмицу озадаченно потоптался и раскланялся с нами. На другой день – в 10 часов утра 7 ноября 1944 года – Зорге был казнен…»

Трудно сказать, чего ждал от советского посла министр иностранных дел Японии – может быть, и чего-то иного, а не просьбы о помиловании советского разведчика. Но, в самом деле – почему Зорге не обменяли? Неужели он не заслужил этого?

«Он погиб, поскольку мы не поставили вопрос о его выдаче или обмене, – считает генерал Павел Судоплатов. – Такая практика вообще была. И, как правило, мы выручали своих людей, например, Федичкина в Польше в 1934 году, Вольвебера, будущего министра госбезопасности ГДР, в 1938 году в Швеции. Я помню, что Фитин… писал запрос в Коминтерн о Зорге в 1941 году. Но Зорге нарушил правила, он начал давать показания, рассказывать о своей работе на СССР».

Да, это правило соблюдалось непреложно – арестованный разведчик должен был молчать. Правда, Зорге не получил инструкций на случай провала – но кого это интересовало?

Но тут опять же есть один нюанс, который почему-то всегда опускается. Говорят, что Сталин не захотел обменять Зорге. Должно быть, видится это так: на каком-нибудь из заседаний он должен был вынуть изо рта трубку и сказать: «А не обменять ли нам этого немца из Токио на какого-нибудь японца?» Но, чтобы захотеть, он для начала должен был знать, что японцы предлагают такой обмен. Кто-то должен был доложить ему, попросить за Рихарда – мол, человек столько сделал для Советского Союза, вы сами говорили, что он стоил целой армии, он заслужил жизнь… Вопрос только: кто конкретно должен был это сделать? Зорге относился к Разведупру, а значит, и выйти с этим ходатайством следовало начальнику Разведупра.

Наверное, будь на этом месте Берзин, он бы так и поступил. И, должно быть, так же поступил бы боевой летчик Проскуров. Да и танковый генерал Голиков тоже, может быть, не оплошал. Но ни того, ни другого, ни третьего к тому времени уже не было в разведуправлении. Первые два – расстреляны, последний командовал фронтом и давно забыл обо всех на свете агентах и резидентах. После Голикова многострадальный Разведупр принял еще один танкист – генерал-майор Панфилов, через девять месяцев тоже убывший на фронт. А управлять разведкой пришел генерал-майор Ильичев, профессиональный политрук, за ним – генерал-лейтенант Кузнецов, тоже политрук. «Комиссарское» начальство прославилось тем, что безропотно сдавало своих разведчиков госбезопасности, едва оное ведомство проявит к ним интерес, даже не пытаясь их отстоять. Сколько надо выпить, чтобы предполагать, что это руководство поставит вопрос об обмене «политически сомнительного» провалившегося разведчика, да еще признавшегося в работе на СССР?

…Ходзуми Одзаки перед казнью повел себя совершенно иначе. О его предсмертных записках не пишут в советской печати. Он тоже написал историю своего сотрудничества с советской разведкой, но совсем в другом ключе – как историю падения. «Сейчас я ожидаю окончательного приговора. Я достаточно хорошо осведомлен о важности законов, которые я нарушил… Выйти на улицу, жить среди друзей, даже после того, как пройдет много лет, уже невозможно и с точки зрения моей совести, и с точки зрения моих возможностей и сил… Я счастлив при мысли, что родился и умру в этой, моей стране…»

Зорге остался в тюрьме таким же, каким был – или, по крайней мере, ничем не выдал происходивших в нем перемен. Одзаки же изменил свои приоритеты. В тюрьме он по-новому оценил то, что имел в жизни. За время заключения он написал 250 писем жене и дочери. 73 письма были потом изданы и составили книгу, которая вышла под названием: «Любовь подобна падающей звезде».

«Моя любовь к семье проявила себя, как неожиданно мощная сила… поначалу читать письма жены было для меня так болезненно, что я не мог взглянуть на фотографию моего ребенка. Иногда я рыдал, иногда обида переполняла меня, и я думал, насколько все было бы проще, не будь у меня семьи… Профессиональные революционеры не должны иметь семьи…»

А еще он написал: «Я не трус, и я не боюсь смерти».

Клаузена после суда продолжали содержать в тюрьме Сугамо. В то время американцы уже бомбили Токио. Японские тюремщики мстили европейцу по-своему: во время бомбежек камеры заключенных-японцев отпирали, чтобы те могли укрыться во дворе тюрьмы, а на Макса это правило не распространялось. «Во время одного из налетов я чуть было не погиб. При этом в моей камере в три часа дня было темно, как ночью… С неба градом сыпались тысячи зажигательных бомб. Едкий дым проникал в мою камеру. Сквозь решетку в окне беспрестанно влетали горящие и тлеющие куски дерева, должно быть, обломки некогда стоявших поблизости домов. Я едва успевал тушить то и дело загоравшиеся циновки на полу…» Потом Макса перевели в каторжную тюрьму на острове Хондо, в каменную одиночку под землей, где не было даже соломенных циновок. Раз в день давали по чашке риса и два раза в неделю – по кусочку хлеба. Раз в месяц – баня, всяческое общение с кем бы то ни было запрещено. Долго в таких тюрьмах не живут, особенно европейцы – но война уже близилась к концу, и Макс выжил. Из тюрьмы его освободили американцы. Он был в ужасающем состоянии, страдал от авитаминоза и фурункулеза, не говоря уже о том, что он и вообще был болен – но живой. В четвертый раз ему удалось обмануть смерть. Первое, о чем спросил Макс, – это о судьбе жены. Ему ответили, что тюрьму, где содержалась Анна, разбомбили. Но она тоже выжила.

…Женская тюрьма постепенно пустела – заключенных-японок эвакуировали. Наконец, Анна осталась одна во всем блоке. Ей стали приносить все меньше еды, а в довершение всего соседнюю камеру превратили в морг, как будто в пустой тюрьме не было другого места. Но она не жаловалась, понимая, что именно жалоб от нее и ждут. Однажды бомба упала совсем рядом, потолок частично обрушился, дверь завалило. Трое суток Анна провела в разрушенной камере, пока ее не откопали. Когда они с Максом встретились, то не узнали друг друга. Но, несмотря на все болезни и невзгоды, именно им повезло – после войны Макс и Анна Клаузены, у которых в очередной раз отняли их фамилии, под именем Кристиансенов до старости прожили в Германии.

Бранко Вукелича отправили в концлагерь Абасири на острове Хоккайдо – самое холодное место Японских островов. Летом 1944 года он еще раз увидел жену и сына. Потом были только письма… «В отношении моего здоровья не беспокойся, – писал он 8 января 1945 года, за несколько дней до смерти. – Я переношу холод гораздо лучше, чем ожидал. (Вот только мой почерк становится от него хуже, чем обычно.) Печка, которую я так долго ждал, наконец, установлена; с ее появлением я сразу же вообразил себе картину: „Мы вдвоем. Жарится сукияки. Ребенок спит. В печке огонек… тепло также, как сейчас…“ Пожалуйста, расскажи нашему маленькому мальчику, как я был рад его письму.» 13 января Бранко Вукелич умер в лагере от воспаления легких. Его кремировали, урну с прахом прислали с Хоккайдо жене. Исико решила похоронить ее в православной церкви, где они с Бранко венчались. Священник согласился, а пока унес урну домой. На следующий день домик священника смела очередная бомбежка.

…Рихард внезапно вошел в жизнь Ханако Исии и так же внезапно исчез из нее. До лета 1942 года она не знала, где человек, которого она считала мужем. Летом женщину арестовали. Ее недолго держали в полиции, потому что ясно было, что Зорге говорил правду – «девушка из кафе» ничего не знала о его работе. Но теперь она поняла, что случилось с Рихардом. Однако все просьбы о свидании, все попытки выяснить его судьбу были безуспешны.

Время шло. Закончилась война. И вот как-то раз она увидела статью в японской газете: «Тайны дела Зорге – Одзаки». Из нее Ханако узнала, что оба разведчика были повешены. Тело Одзаки отдали его жене, а Зорге похоронили на тюремном кладбище, поскольку официальных родственников у него не было, а любовница – не в счет… Американские оккупационные власти пытались найти могилу, но не сумели. И тогда Ханако решила найти своего Рихарда.

Легко сказать – найти! Бомбежки превратили тюрьму в развалины, а кладбище – в перепаханный бомбами пустырь. Нужны были деньги, и Ханако написала воспоминания: «Зорге как человек». Интерес к разведчику был по-прежнему велик, воспоминания напечатали в популярном журнале, а полученный гонорар Ханако употребила на то, чтобы организовать поиски. Но безуспешно.

И вот как-то раз к ней наведался один из рабочих, занимавшихся какими-то земляными работами на месте кладбища, – многие знали о поисках этой женщины и сочувствовали ей. Рабочий рассказал, что они обнаружили останки какого-то человека, слишком высокого, чтобы быть японцем. Может быть, это тот, кого она ищет?

Да, это был он – несомненно, это Рихард. На одной из берцовых костей след перелома – это память о войне. Знакомая пряжка от ремня. Знакомые коричневые ботинки. Зубной протез, появившийся после аварии. Очки… Откуда тут очки – ведь у Зорге было превосходное зрение. Впрочем, может быть, в тюрьме оно испортилось? Она вспомнила описание казни – там говорилось, что осужденный был в очках… Да, это он!

В тот же день останки Рихарда сожгли в крематории, пепел ссыпали в специальную деревянную коробочку и вручили Ханако. Она завернула коробочку в специальный платок. Теперь никто не мог отнять у нее Рихарда. На оставшиеся деньги она купила участок земли на кладбище Тама в пригороде Токио и похоронила там урну с пеплом. Себе она оставила на память очки, пряжку от ремня и протез, из золотых коронок заказала себе обручальное кольцо. «Через землю венчанная», – сказали бы в России…

…Еще одна легенда гласит о том, что признание пришло к Рихарду Зорге не через Францию, а через Токио. В мае 1962 года, во время своего триумфального турне по миру, в Японии побывал Юрий Гагарин. Там он услышал историю Рихарда Зорге и был потрясен тем, что в СССР о нем никто не знает. И будто бы сообщил о разведчике в своем докладе Хрущеву. Через семнадцать дней после награждения Зорге было пересмотрено дело Екатерины Максимовой, и ее посмертно реабилитировали. На могилу разведчика три раза в год – 23 февраля, 9 мая и 7 ноября – приходят сотрудники российского посольства. Сейчас стали даже говорить о переносе его праха на российскую землю. Но все это уже совсем другая история и к советскому разведчику Рихарду Зорге отношения не имеет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.