7. Еще раз о гетерах

7. Еще раз о гетерах

То же самое могло происходить и в Древней Греции. О том, что жизнь гетер не могла определяться только сводничеством и необходимостью зарабатывать на пропитание, исполняя эротические желания любовников, но ей был присущ и тяжелый труд и испытания, как всякой другой профессии, – и вместе с тем чувство собственного достоинства, – свидетельствует то обстоятельство, что праздники, посвященные Афродите, отмечались гетерами во многих местах Греции. Афиней описывает некоторые детали, которые были бы излишни после всего, что уже было сказано, но о том же говорит и огромное множество очаровательных любовных историй, в которых участвуют гетеры. Одну из них мы приведем, взяв из десятой книги «Истории об Александре» Хареда Митиленского (Аф., xiii, 575б): «Однажды Одатида увидела во сне Зариадра, и они полюбили друг друга. И так они тосковали друг о друге, поскольку обоим привиделся один и тот же сон. Одатида была самой красивой женщиной в Азии, Зариадр также был красив. И вот Зариадр посылает поверенного к ее отцу Хомарту и просит руки его дочери. Отец отказывает, поскольку из-за недостатка потомства он намеревается выдать дочь замуж за кого-нибудь из своего племени. Немного спустя Хомарт пригласил царских детей вместе с их друзьями и родственниками на свадебный пир дочери, не говоря о том, за кого он намерен ее отдать. Когда собравшиеся на пиру были уже пьяны, он пригласил в зал свою дочь Одатиду и сказал, так, чтобы все гости могли слышать: «Теперь мы желаем, дочь моя, отдать тебя замуж. Огляди зал и всех гостей, потом возьми этот золотой кубок, полный вина, и дай его тому, кого ты хотела бы видеть своим мужем, женой того ты и станешь». Когда Одатида оглядела всех, она выбежала из зала, рыдая, потому что не увидела Зариадра среди гостей, а накануне она послала ему весточку, что на этом пиру должна состояться ее свадьба. В это время он находился в военном походе на Дону, но тайно пересек реку в сопровождении одного только возничего и преодолел на колеснице расстояние около 800 стадий. Когда он прибыл к дворцу, где происходил пир, он оставил колесничего у ворот, а сам вошел во дворец в скифском платье. Войдя во дворец, он увидел, что Одатида стоит у бочки с вином и, рыдая, медленно заполняет кубок. Подойдя к ней, он сказал: «Я здесь, Одатида, если ты еще любишь меня; я – Зариадр». Она взглянула на незнакомца и поняла, что тот красив и похож на человека, виденного ею во сне. Она обрадовалась и протянула ему кубок с вином, тогда он увлек ее в колесницу и увез. А рабы, которые знали об этой страсти, ничего не сказали; а когда отец приказал им говорить, они отвечали, что не знают, где Одатида». Эту историю с гордостью рассказывали жители Малой Азии, и ее изображали художники в храмах, в царских дворцах и даже в частных домах, а многие выдающиеся граждане называли своих дочерей Одатидами.

Хотя в этой истории не участвуют гетеры, мы привели ее здесь, поскольку она относится к жанру «любовных историй», которые пересказывали гетеры своим любовникам, стремясь сделать их более верными или, сообразуясь с обстоятельствами, более щедрыми. Я закончу главу о гетерах, о которых было сказано все наиболее важное, добавив несколько замечаний, собранных из разных старых источников.

Идоменей, ученик Эпикура, которого можно считать неоспоримым авторитетом во всем, что касается великих политиков Афин, рассказывает о них в своем труде «О демагогах, скандальная хроника». Фемистокл, еще в те времена, когда напивались редко, при свете дня проехал через рыночную площадь, заполненную толпой народа, на повозке, запряженной вместо лошадей четырьмя самыми известными в городе гетерами. К сожалению, мы не знаем, что за наряды были на этих «кобылках Афродиты». В соответствии с другим источником, гетеры не везли повозку, а сидели в ней в компании Фемистокла. В этой связи нелишне вспомнить, что сам Фемистокл был сыном гетеры-фраки-янки Абротоны, на которую Амфикрат в своей книге «О знаменитых людях» написал эпиграмму о том, что хотя Абротона и была лишь фракийской гетерой, а все-таки родила великого Фемистокла.

Антифан в своей книге о гетерах рассказывает, что у гетеры Наннии было прозвище «Маска», так как она имела прекрасное лицо и носила золотые украшения и дорогие одежды, но в обнаженном виде была совершенно уродливой. Она была дочерью Короне, которая была дочерью Наннии, поэтому ее называли «бабушкой» династии трех поколений гетер.

Ксенофонт писал в «Воспоминаниях о Сократе»: «Одно время в Афинах жила женщина по имени Феодота, которая отдавалась всякому, кто искал ее любви. Кто-то в присутствии Сократа упомянул о ней и сказал, что красота ее выше всякого описания и что живописцы приходят к ней писать с нее и она показывает им себя настолько, насколько дозволяет приличие. «Надо бы и нам сходить посмотреть, – сказал Сократ, – ведь по одним слухам не представишь того, что выше описания». – «Пойдемте со мною сейчас», – отвечал рассказчик. Так они пошли к Феодоте и застали ее позировавшей какому-то живописцу, с которым она сожительствовала. Они стали смотреть на нее». Ксенофонт дальше рассказывает о том, что Сократ завел с нею разговор о том, каким способом лучше всего привлекать друзей. Одной красотой этого не добиться, сказал он, доброжелательность, скромность также необходимы в этом деле.

Если здесь речь идет лишь о посещении великим мудрецом и учителем молодежи проститутки и встреча не заканчивается более интимной связью, что, учитывая эротический подход Сократа (о чем мы будем говорить позже), маловероятно, то пусть читатель постарается перенести описанную сцену в наше время, чтобы ощутить огромную разницу в подходах. В те времена такая встреча ни для кого не была оскорбительна: о ней открыто говорили, и даже такой щепетильный автор, как Ксенофонт, ни минуты не усомнился, поместив эту сцену в свои «Воспоминания о Сократе». Другие интеллектуальные греческие авторы пошли еще дальше.

У Афинея мы читаем (xiii, 589с): «У Аристотеля был сын Никомах от гетеры Герпеллиды, и он любил ее до самой смерти, поскольку, как говорит Гермипп, он находил у нее полное удовлетворение своих нужд, и разве красивый Платон не любил Арханассу, гетеру из Колофона, как он сам признался в эпиграмме, ей посвященной?»

После того как он привел эту эпиграмму, Афиней говорит о любви Перикла, уже упомянутой, к гетере Аспасии, с которой был также знаком и Сократ. Затем он продолжает: «Перикл вообще был склонен к чувственным наслаждениям». Он также состоял в интимных отношениях с женой своего сына, о чем свидетельствует его современник Стесимброт. Антисфен добавляет, что Перикл входил и выходил из дому Аспасии дважды в день. Когда ее позже обвинили в отсутствии благочестия, ее защищал Перикл, который пытался вынудить судей сочувствовать ей, проливая слезы и причитая, как если бы на кону стояла его собственная жизнь. А когда Кимон имел незаконную связь со своей сестрой Елпиникой и вынужден был отправиться в изгнание, Перикл, в награду за его возвращение, попросил разрешения взять его любовницу.

Естественно, сегодня не представляется возможным установить, какая из этих историй, рассказанная о многих других людях, является правдой; тем не менее остается истиной то, что – и именно поэтому я здесь говорю об этом – в то время никто не считал зазорным иметь незаконные сексуальные связи, но смотрели на это как на дело обыкновенное и говорили об этом предельно искренне. Представления античности относительно этого едва ли можно лучше выразить, чем словами Демосфена (Против Неэры, 122): «Мужчина имеет гетеру для эротического удовольствия, любовницу – для повседневного пользования, а жену, равную себе по положению, – чтобы та рожала ему детей и была верной хранительницей домашнего очага».

Сам Демосфен также, говорят, был довольно беспутным, если можно верить следующему высказыванию Афинея: «Говорят, что у оратора Демосфена также были дети от гетеры. Сам он привел в суд детей, чтобы вызвать у судей к ним симпатию, но не их мать, что позволялось законами того времени».

О других любовных похождениях великого оратора мы будем говорить позже, поскольку он любил мальчиков, то есть был педерастом.

Афиней рассказывает следующую историю о знаменитой гетере Фланге: «Поскольку она была невероятно красива, в нее влюбился юноша из Колофона, хотя он уже любит Вакхиду с Самоса. Молодой человек беседовал с Флангой о красоте Вакхиды, и, поскольку она хотела избавиться от него, она потребовала в подарок знаменитое ожерелье Вакхиды. Вакхида уступила его настойчивым просьбам и отдала ему ожерелье, которое тот передал Фланге. Последняя, тронутая такой щедростью Вакхиды, отослала ей ожерелье обратно и позволила молодому человеку пользоваться своим благорасположением. С тех времен обе гетеры стали неразлучными подругами, и молодой человек счастливо пользовался любовью обеих». Ионийцы гордились таким великодушием и даже впоследствии окрестили Флангу Пасифилой (подругой всех), как утверждает Архилох в эпиграмме, в которой сравнил Пасифилу с фиговым деревом, которое своими плодами кормит множество ворон.

Некоторые подробности из жизни гетер можно почерпнуть из «Палатинской антологии», о содержании которой мы уже говорили подробно. Как сказано в эпиграмме Руфина, две особенно опасные гетеры по имени Лембия и Керкира сделали гавань Самоса небезопасной; поэт выразительно остерегает молодых людей от этих женщин – «пиратов».

Павел Силенциарий с комической серьезностью рассказывает, как однажды, после сильной попойки, он отправился к дому гетеры Гермонассы и стал украшать ее дверь цветами. Но она оказалась не слишком добра и окатила его водой из верхнего окна. С комическим пафосом он жалуется, что она совершенно растрепала его красиво уложенные волосы. Надменная женщина не добилась результата, так как она окатила его водой из кубка, к которому прикасались ее сладкие губки, и, следовательно, вода из этого сосуда лишь воспламенила страсть любовника.

Простота в отношении проституток доходила до того, что даже надписи на надгробных камнях не скрывали ее прошлого, и из нескольких таких эпиграмм одна, посвященная проститутке Агафии, может служить тому примером. Надпись гласит: «Я была проституткой в городе Византии и продавала свою любовь. Я – Каллироя, искусная во всех видах сладострастия; настигнутый стрелой любви, Фома поместил эту эпитафию на мою могилу и показал, какая страсть живет в его душе; его сердце растаяло и стало мягким, как воск».

Даже если это невозможно и весьма допустимо, что эта «эпитафия» VI в. Агафии вымышленная, все же она дает представление о том, насколько почиталась эта умершая гетера в древнегреческой античности. Афиней пишет (xiii, 594е): «Македонец Гарпал, правитель Вавилона при Александре Великом, увезя с собой много золота, прибыл в Афины и там влюбился в гетеру Пифионику, которая постепенно освободила его от богатства. После ее смерти он воздвиг на ее могиле великолепный памятник; в соответствии со свидетельством Посидония, ее тело было предано земле под хоралы знаменитых певцов и в сопровождении всевозможных музыкальных инструментов».

Дикеарх в своей книге «Схождение в пещеру Трофония» (знаменитый подземный оракул Трофония в Беотии, срв. Павсаний, ix, 39) пишет: «Путник, прибывающий из Элевсина в Афины по так называемой Священной дороге, однажды столкнулся с настоящим чудом. Когда он подошел к тому месту, откуда открывался вид на храм Афины и на город, он увидел надгробный памятник, более впечатляющий, чем другие, находящиеся по соседству. Сначала он подумал, что это могила Мильтиада или Кимона, или кого-нибудь из великих мужей Афин и памятник возведен за счет государства. Но потом он услышал, что это памятник гетере Пифионике. Чего же было ожидать от этого города в будущем?»

Это обсуждает еще и Феопомп в письме к Александру, в котором он подвергает резкой критике вольности правителя Гарпала: «Подтвердилось то, о чем говорили вавилоняне: о великолепии, с которым он обустроил могилу гетеры Пифионики. Она поначалу была служанкой флейтистки Вакхиды, которая, в свою очередь, была служанкой фракиянки Синопы, перенесшей занятия проституцией из Эгины в Афины, поэтому первую можно назвать служанкой трижды, а также и трижды проституткой. Он воздвиг ей памятник ценою более 200 талантов. Что более всего удивляет: тем, кто пал в Киликии, сражаясь за твое царство и за свободу Греции – ни этот блестящий правитель и никто другой, – памятника не поставили, но воздвиг он памятники проститутке Пифионике, и один из них мы увидим в Афинах, а другой – в Вавилоне. Подруга этой проститутки, о которой известно, что она отдавалась всякому за ничтожную сумму, хвастающая тем, что она является и твоей подругой, осмелилась посвятить ей святилище и храм, тем самым оскорбив храм и алтарь, назвав их в ее честь Пифионикой Афродитой. Таким образом она не только выказала презрение к божьей каре, но и пыталась растоптать твою репутацию».

Афиней продолжает: «После смерти Пифионики Гарпал послал за Гликерой, которая, по утверждению Феопомпа, тоже была гетерой», он также передает, что «Гарпал не желал принять венок в качестве отличительной награды, пока таким же венком не будет увенчана и эта гетера. Он воздвиг бронзовую статую Гликере в сирийском городе Росс, в том самом месте, где теперь он вознамерился поставить статую тебе и ему самому. Он позволил ей жить в царском дворце в Тарсе, имея в виду, что ей будут оказывать там царские почести, что ее будут называть царицей, и наделяет всеми причитающими привилегиями, которыми пользуются твои мать и жена». Этому вторит и автор сатирической драмы Аген; Аген был представлен во время Дионисий на Гидаспе, когда Гарпал был уже изгнан и отплыл за море. Здесь поэт говорит о Пифионике как об очень красивой женщине, уже покойной, но полагает, что Гликера все еще живет с Гарпалом и что благодаря ей афиняне получали роскошные подарки.

Афиней приводит несколько строк из этой сатиры, в которой уже упоминается «знаменитый храм проституток». В этом же пассаже некоторые маги предлагают Гарпалу возвратить Пифионику из подземного царства.

Далее Афиней пишет: «Были также знаменитые гетеры, прославленные своей красотой, в Навкратисе, в Египте». Например, Дориха, которую проклинала прекрасная Сапфо за то, что та совершенно пленила и отдалила от нее ее брата, который приехал по делам в Навкратис и влюбился, застряв там на долгое время. У Геродота Дориха называется Родопидой, и историк, кажется, не знает, что так называли другую знаменитую гетеру, которая в Дельфах, как замечал Кратин, установила так называемые «обелиски», в действительности представлявшие собой железные вертелы. Об этом ясно сказал Геродот, который среди других упоминаний о Дорихе пишет: «Родопида пожелала оставить о себе память в Элладе и придумала послать в Дельфы такой посвятительный дар, какого еще никто не придумал ни в одном храме. На десятую долю своих денег она заказала (насколько хватило этой десятой части) множество железных вертелов, столь больших, чтобы жарить целых быков, и отослала их в Дельфы. Еще и поныне эти вертелы лежат в куче за алтарем, воздвигнутым хиосцами, как раз против храма»[124].

Афиней приводит эпиграмму Посидония о Дорихе, которая высказывалась в том смысле, что ее всегда будут вспоминать в Навкратисе, пока корабли будут выходить из устья Нила в море.

Далее Афиней сообщает: «Архедика, красавица гетера, также была родом из Навкратиса». Столь же знаменитой была гетера из Эреса, которую звали так же, как поэтессу Сапфо, и которая влюбилась в красивого Фаона, о чем рассказывает Нимфидис в его «Путешествии вокруг Азии».

Гетера Никарета из Мегары происходила из блестящей семьи, давшей ей хорошее образование: она была ученицей философа Стилпона. Также известна была гетера Билистиха, которая возводила свой род к Атридам, а также гетера Леэна, которая была возлюбленной тирана Гармодия и которая впоследствии, когда ее подвергли пыткам близкие тирана Гиппия, погибла, не выдав ни одного государственного секрета.

Гетера Лерне, которую также называли Парорама, была любовницей оратора Стратокла. Ее иногда еще называли Двудрахмой, поскольку она отдавалась любому желающему за две драхмы.

Некий Гераклид написал письмо царю Птолемею IV Филопатеру, в котором он жалуется на поведение гетеры Псенобастиды. Когда он подошел к ее дому, она лежала на подоконнике и пригласила его войти, а когда ей не удалось его заманить, она вышла из дому и хватала его за руки. Когда же он окончательно отверг ее притязания, она разорвала его одежду и плюнула в лицо. Когда прохожие пытались вступиться за пожилого человека, она вернулась в дом и помочилась на него из окна.

Из комедии Плавта «Менехмы» мы знаем, что гетеры посылали своих рабынь или служанок на пристань, чтобы те приглашали странников к ним в дом, можно утверждать, что такая практика была распространена в портовых городах.

То, что гетеры всегда были готовы получать подарки, было в порядке вещей, и мы уже показали это на примерах из античных авторов. Подобные ситуации подтверждаются и вазовой живописью. Например, на краснофигурной шкатулке мы видим изображение юноши, предлагающего ожерелье гетере, сидящей перед ним на стуле, и можно несомневаться, что она примет подарок и положит его в шкатулку, изображенную позади нее. «Кто влюблен, поражают, как стрелы, его поцелуи, и из дому деньги текут, так и тают», – говорит Плавт в комедии «Три монеты»[125]. У Алкифрона гетера Петала пишет своему любовнику: «Хотела бы я, чтобы гетера могла иметь дом благодаря слезам. Я бы в этом преуспела, ведь я имела от тебя столько слез. Но поскольку это не так, мне нужны деньги, и одежда, и мебель, и слуги. От этого зависит вся моя жизнь. К сожалению, я не унаследовала состояние на Миррине и не имею доли от разработки серебряных рудников. У меня есть только те деньги, которые я зарабатываю, и те жалкие подарки, которыми меня одаряют мои глупые любовники».

Даже в примитивных борделях не было бань, хотя греки их очень любили, однако это подтверждает Плавт. Еще более непонятным нам может показаться обычай умащать тело оливковым маслом перед соитием, как это опять-таки видно из Плавта. Кажется, это делалось скорее в целях гигиены, а не для усиления чувственного удовольствия, поскольку известный врач Гален более двух глав посвятил методу смазывания тела оливковым маслом перед соитием в своем трактате «Об охране здоровья» (iii, 11).

Об искусстве пользоваться этим средством уже писали многие авторы, однако можно добавить, что Плавт в своей комедии «Привидение» заставляет говорить старуху служанку гетеры Филематии, что «лучший запах в женщине – без запаху / Вовсе быть. Когда старухи дряхлые, беззубые, / Мажутся, порок телесный пряча под прикрасою, / То, как только пот сольется с мазями, получится, / Точно повар много разных соусов послил в одно: / И не разберешь, чем пахнет, только чуешь скверный дух»[126].

Автор произведения «Боги любви» (ошибочно приписываемого Лукиану) еще более высмеивает искусство женского туалета: «Тот, кто взглянул бы на женщин, когда они только что встали с ночного ложа, решил бы, что они противнее тех зверей, которых и назвать утром – дурная примета. Поэтому и запираются они так тщательно дома, чтобы никто из мужчин их не увидел. Толпа старух и служанок, похожих на них самих, обступает их кругом и натирает изысканными притираниями их бледные лица. Вместо того чтобы, смыв чистой струей воды сонное оцепенение, тотчас взяться за какое-нибудь важное дело, женщина разными сочетаниями присыпок делает светлой и блестящей кожу лица; как во время торжественного народного шествия подходят к ней одна за другой прислужницы, и у каждой что-нибудь в руках: серебряные блюда, кружки, зеркала, целая куча склянок, как в лавке торговцев снадобьями, полные всякой дряни банки, в которых, как сокровища, хранятся зелья для отбеливания зубов или средства для окраски ресниц.

Но больше всего времени и сил тратят они на укладку волос. Одни женщины прибегают к средствам, которые могут сделать их волосы светлыми, словно полуденное солнце: как овечью шерсть, они купают волосы в желтой краске, вынося суровый приговор их естественному цвету. Другие, которые довольствуются черной гривой, тратят все богатства своих супругов: ведь от их волос несутся чуть ли не все ароматы Аравии. Железными орудиями, нагретыми на медленном огне, женщины закручивают в колечки свои локоны; излишек волос спускается до самых бровей, оставляя открытым лишь маленький кусочек лба, или пышными завитками падает сзади до самых плеч.

Затем пестрые сандалии затягивают ногу так, что ремни врезаются в тело. Для приличия надевают они тонкотканую одежду, чтобы не казаться совсем обнаженными. Все, что под этой одеждой, более открыто, чем лицо, – кроме безобразно отвисающих грудей, которые женщины всегда стягивают повязками. Зачем распространяться и о других негодных вещах, которые стоят еще дороже? С мочек свисают грузом во много талантов эритрейские камни; запястья рук обвиты змеями – если бы это были настоящие змеи, а не золотые! Диадема обегает вокруг головы, сверкая индийскими камнями, как звездами; на шее висят драгоценные ожерелья, и до самых ступней спускается несчастное золото, закрывая каждый оставшийся обнаженным кусочек голени. А по заслугам было бы железными путами связать им ноги у лодыжек! Потом, заколдовав себе все тело обманчивой привлекательностью поддельной красоты, они румянят бесстыдныещеки, натирая их морской травой, чтобы на бледной и жирной коже заалел пурпурный цветок»[127].

Специальная одежда для проститутки или гетеры, возможно, и существовала в некоторых местах Греции, однако вряд ли это было общим правилом, как показывают рисунки вазовой живописи; однако по ним можно сказать, что наряд гетер изменялся в соответствии с модой.

Знаменитые гетеры обычно имели прозвища, например:

Антикира (чемерица) – означало средство, которое древние употребляли против душевного возбуждения; гетера Хойа была названа Антикирой потому, что имела привычку водить дружбу с любовниками в возбужденном состоянии ума либо просто с ненормальными, или – как потом говорили – потому, что ее покровитель врач Никострат после своей смерти оставил ей только пучок травы чемерицы.

Прозвищем Лаиды было Аксина (колкая, колючка) – игла из-за остроты или колкости ее запросов.

Афиями (анчоусами) было прозвище нескольких гетер из-за цвета кожи, утонченности форм и больших глаз.

Кюнамией (собачья морда) называли гетеру Никию из-за выражения ее лица.

Люхнос (светильник) называли гетеры Синориды, возможно, потому, что она вечно испытывала жажду и выпивала все вино, как светильник выпивает масло.

Пагида (ловушка) – так прозывалась гетера Филематия, которая улавливала мужчин в сети своего очарования.

Проскенией (передней частью сцены) называли гетеру Наннию, у которой было прелестное лицо и дорогие туалеты, но уродливое тело.

Птоххеленой (нищенкой Еленой) называли Каллистию из-за бедного одеяния. Афиней сообщает, что однажды ее нанял один бездельник, и, когда он лежал возле нее голым, она заметила на его теле следы недавних побоев и спросила, откуда они. Он отвечал, что еще мальчиком он пролил на себя горячую мясную похлебку; тогда она насмешливо заметила, что «это, должно быть, была телячья похлебка»[128].

Хюс (свинья) было прозвищем Каллистии, которое могло относиться к ее жадности или привычкам этого животного или просто говорило о ее нечистоплотности.

Фтейропюле было прозвище Фаностраты, которую однажды видели у дверей ее дома избавлявшейся от вшей.

Много было и ласковых прозвищ, которыми любовники называли своих гетер, о чем свидетельствуют следующие: Сестричка, Соловей, Золотая Рыбка, Виноградинка, Пучина, Ракушка, Коровушка, Ласточка, Матка, Газель, Олень, Слоновая Кость, Лапочка, Низинка (по-гречески hippafesis, то есть то место, с которого лошади начинают свой бег в конном ристалище), Финик, Дорогуша, Зайчик, Зайчонок, Светлячок, Львица, Малышка, Блюдечко, Лютня, Мамочка, Любовь Мальчика, Пчелка, Теленочек, Мушка, Куколка, Ладья, Любимая, Хозяюшка, Бодрствование, Огонек, Поцелуйчик, Лизунчик, Воробей, Курносик, Тигрица.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.