Батум. Первый арест

Батум. Первый арест

Задание было не очень сложным, однако все же не каждому по плечу. Этот город, лишь в 1878 году отвоеванный у турок, крупный промышленный и портовый город с достаточно развитым рабочим классом, был важен для социал-демократов. К тому времени там существовала воскресная школа для рабочих, и этим бы вся работа эсдеков в Батуме, пожалуй, и ограничилась, если бы делу не помогли сами власти: в 1900 году здесь появились тифлисские рабочие, высланные за участие в железнодорожной стачке. (Отлично, кстати, придумано — высылать из охваченных волнениями городов в еще мирные места активистов-забастовщиков. Нет лучшего способа разгонять крамолу по стране.) Вокруг высланных быстро стали складываться кружки недовольных. Теперь, чтобы поставить работу, требовался сильный и энергичный организатор, и тифлисцам поневоле пришлось поделиться — туда отправили Coco, которому, кстати, надо было на время, пока полиция не угомонится, исчезнуть из города.

В Батуме, как уже было сказано, имелись стихийно возникшие рабочие кружки, так что Иосифу было на кого опереться, и он уже привычно начал сколачивать заводские организации. Первыми, с кем он встретился, были рабочие завода Ротшильда, где имелся небольшой рабочий кружок. «Каждый из вас, — сказал Иосиф после небольшой речи о задачах организации, — должен привести к нам еще хотя бы по одному человеку». Затем — завод Манташева. Там один из рабочих, Дементий Вадачкория, организовал у себя дома собрание, пригласив семерых рабочих ненадежнее. Когда все собрались, появился руководитель кружка завода Ротшильда Канделаки с неизвестным молодым человеком в черной рубахе, длинном летнем пальто и мягкой черной шляпе — это и был пропагандист из Тифлиса Coco. Коротко и доступно он рассказал о цели собрания, о том, чем занимаются социал-демократы, а в конце беседы сказал: «Вас семь человек, соберите каждый по семи человек у себя на предприятии и передайте им нашу беседу». Так он работал — достаточно просто, но эффективно. Уже через месяц, в новогоднюю ночь, состоялось собрание новой организации, где присутствовали 25 человек.

Но это не был бы Иосиф, если бы тут же не начались забастовки — по любому случаю, который мог стать поводом для того, чтобы рабочие выставили претензии хозяевам. «Проба пера» состоялась на заводе Ротшильда, где за участие в ликвидации пожара выплатили премии только мастерам и бригадирам, обойдя тушивших огонь рабочих. Те возмутились, Иосиф подсказал, что и как делать, — и вспыхнула стачка. Однако кроме восстановления справедливости забастовщики попутно потребовали еще и отмены работы в воскресные дни. Поскольку работа по воскресеньям и так была с 1897 года запрещена законом, то администрации ничего не оставалось, кроме как удовлетворить требования.

Более серьезная забастовка произошла на заводе Манташева — уже через неделю после первой. Во-первых, это было ничем не спровоцированное выступление. Во-вторых, и требований выставили больше. В «первой серии» было: отмена ночных работ и работы в воскресные дни и вежливое обращение со стороны мастеров и администрации. Но, поскольку хозяева не спешили идти на уступки и даже вызвали полицию, то последовала и «вторая серия» с требованием повышения заработной платы, отмены штрафов. В конце концов и эта забастовка закончилась победой рабочих. Да, опытный организатор — половина победы!

Между тем Иосиф оставался и членом Тифлисского комитета РСДРП. Энергии у него было на несколько человек. Он все время ездил в Тифлис, на обратном пути привозя оттуда необходимое оборудование для типографии, так что вскоре она была создана и в Батуме. Правда, по уровню технического прогресса батумские печатники недалеко ушли от Гутенберга. Типография расположилась в той же комнатке, где жил Coco. Он писал листовки, и наборщики тут же набирали их вручную — шрифт был разложен в спичечных и папиросных коробках. Затем набор готовили к печати, смазывали краской, клали сверху лист бумаги и вращали винт станка до тех пор, пока лист плотно не прижимался к набору, так что получался оттиск. После чего все сооружение развинчивали, брали новый лист, и все начиналось сначала. Работа была тяжелой и требовала много сил и времени, тем более что вскоре типография стала кочевать по городу, пока не обрела наконец пристанище… на городском кладбище, в одном из склепов. Удобств меньше, но зато есть и преимущество: гарантирована полная безопасность для хозяина конспиративной квартиры!

Пока все шло хорошо, но вскоре интересы трудящихся и хозяев столкнулись всерьез. В конце февраля дирекция завода Ротшильда объявила о намерении провести массовые увольнения — более чем массовые, ибо увольнению подлежали около 40% работающих на заводе. В ответ вспыхнула забастовка, но теперь хозяева чувствовали себя уверенно и ответили на все требования отказом. Рабочие уперлись, администрация отреагировала обращением в полицию, которая арестовала зачинщиков, чем забастовка, по идее, и должна была закончиться. Однако не те времена стояли на дворе, и вместо финала все это стало прологом.

Арестованных заперли в пересыльной тюрьме. Вечером у тюрьмы собралась толпа в несколько сот человек — рабочие требовали или освободить товарищей, или арестовать всех. Требование было явно демагогическим — всех, мол, не пересажаешь! Однако на сей раз полиция решила пойти навстречу пожеланиям народа, и в здание пересылки затолкали всю толпу — мол, ночку посидят, охолонут, успокоятся и утром спокойно пойдут по домам. Однако утром выручать арестованных явилась вторая половина трудового коллектива завода Ротшильда. Вновь пришедшие решили штурмовать здание, чтобы освободить товарищей, а те, услышав, что их пришли выручать, попросту вынесли двери пересылки и вырвались наружу. Все бы ничего, но городские власти для охраны тюрьмы вызвали войска. Оказавшись между двух возбужденных толп, растерявшиеся солдаты открыли огонь. Итог стачки в Батуме: 20 раненых и 13 убитых. Это было самое крупное по числу жертв столкновение рабочих с полицией после стачки на Обуховском заводе в Петербурге. Полиция начала расследование и довольно скоро выяснила, что одним из организаторов забастовки был некто Иосиф Джугашвили. Его выследили и 5 апреля 1902 года арестовали.

Для революционера тюрьма — дело, в общем-то, житейское. Рано или поздно туда попадал всякий. Сидели эсдеки много и часто и умели организовать тюремную жизнь с пользой для себя и своей партии. Не зря у них в ходу был термин «тюремные университеты». На воле подпольщики всегда были заняты, а в тюрьме уж чего-чего, а свободного времени сколько угодно, и его умели использовать с толком. «Политические» читали в камерах лекции, устраивали диспуты, обсуждения книг, а к ним внимательно прислушивались прочие арестанты, и часто бывало так, что молодой человек, попавший в тюрьму по какому-нибудь пустячному делу, выходил оттуда убежденным социал-демократом или эсером.

Арестовать-то Иосифа арестовали, но дальше у полиции не очень-то получалось. Его пытались привлечь к делу о забастовке, однако доказательств — тех, которые мог принять во внимание суд, — не было, а агентурные донесения к делу не подошьешь. Сам он, естественно, полностью отрицал свою причастность к этому инциденту. Около трех месяцев его содержали под стражей, однако толку так и не добились. Полиция оказалась в трудном положении, но тут батумским следакам повезло. Еще в самом начале следствия они снеслись с Тифлисом. Бюрократическая машина в царской России работала медленно и со скрипом, а в этом случае создается впечатление, что кто-то в Тифлисском жандармском управлении еще и умышленно все запутывал (ничего удивительного, эсдеки имели своих людей повсюду, в том числе и там). Но все же машина работала, и к концу батумского следствия выяснилось, что в столице подследственный Джугашвили тоже был известен не с лучшей стороны, проходя по делу о Тифлисском социал-демократическом кружке. Так что его продолжали держать в тюрьме — теперь уже по новому делу.

Многих начинающих революционеров тюрьма пугала и навсегда отталкивала от революции. Многих, но не Иосифа — к такому повороту событий он был готов с самого начала: для революционера арест — дело времени. Свое заключение он использовал для самообразования. Товарищи по камере вспоминают, что Coco был всегда с книжкой, а в бесконечных диспутах оттачивался его полемический талант. Кроме того, некоторые, хотя и усеченные, возможности для борьбы имелись и в тюрьме, так что сидеть было не скучно.

Осенью 1903 года Батум посетил экзарх Грузии. Узнав, что высокий гость пожелал осмотреть тюрьму, Иосиф устраивает приуроченную к этому событию демонстрацию заключенных. После этой истории его переводят в Кутаиси, и, оставив в наследство тюремному начальству организацию заключенных в Батуме, он принимается за то же самое уже в новой тюрьме. Там в июле 1904 года Иосиф устраивает бунт заключенных, избрав в качестве меры воздействия на власти… металлические тюремные ворота. Гулкие удары переполошили весь город, в тюрьму срочно приехали губернатор и прокурор. Требования у заключенных были самые простые: построить нары, два раза в месяц устраивать банный день, содержать политических отдельно от уголовных, вежливо обращаться и пр. Ошарашенное начальство удовлетворило требования, в отместку согнав политических в самую худшую камеру. Впрочем, даже худшая камера была не настолько плоха, чтобы испортить удовольствие от отсутствия уголовных соседей. Разве что для Иосифа это ухудшение условий было ощутимо. В тюрьме его и без того слабое здоровье серьезно пошатнулось, вплотную приблизился бич Кавказа — туберкулез.

…И так вот он, нисколько не скучая, сидел в кутаисской тюрьме. Ну, естественно, перевод подследственного из одной тюрьмы в другую для полицейской бюрократии был операцией непосильной — в Тифлисе, где решалась его судьба, Джугашвили «потеряли». Когда следствие было окончено, местное жандармское управление, которому надоело возиться со столь беспокойным заключенным, предложило выпустить его до решения дела под особый надзор полиции. Тифлис отказал, Иосиф остался в тюрьме, однако кто-то в каких-то бумажках что-то не то написал, и к тому моменту, когда дело Джугашвили решилось, Тифлисское жандармское управление почему-то было уверено, что он выпущен под надзор полиции. Его стали искать и, естественно, нигде не нашли, после чего объявили розыск по всей Грузии. На протяжении всей этой суматохи разыскиваемый преспокойно сидел себе в кутаисской тюрьме.

Полиция так и не смогла довести дело до суда, и после года с лишним ареста по делу Джугашвили было принято решение, специально придуманное как раз для таких случаев — когда все известно, а доказать ничего не получается. Орган, также специально созданный как раз для таких случаев, — Особое совещание при Министерстве внутренних дел (и вовсе не большевики его придумали, они просто повторили опыт царской России) постановило: выслать в Восточную Сибирь сроком на три года. После этого его полтора месяца искали, еще два месяца готовили к этапу, и к месту ссылки он отправился только в конце ноября — в демисезонном пальто и легких ботинках. Ну, а кого это волновало — правительство брало на себя расходы по транспортировке заключенных, но снабжать их еще и теплой одеждой оно было не обязано. Между тем имущества у Иосифа было, как и всегда, только то, что на нем. И денег столько же, сколько всегда, — ни рубля. Небольшую сумму выдал отправляемым по этапу товарищам комитет РСДРП, да батумские рабочие собрали около 10 рублей и немного провизии. С чем он и отправился в сибирскую зиму…

…Конечно, Иркутск не Якутск, есть в Российской империи места и подальше. Но Восточная Сибирь — это очень далеко, и там очень холодно. Из Иркутска путь лежал дальше, в уездный город Балаганск, а оттуда — в селение Новая Уда. Как Иосиф в декабре, не имея теплой одежды, доехал до Новой Уды, история умалчивает. Зато стражники могли быть спокойны за нового ссыльного — зимой он никуда не денется, в Сибири без шубы не побегаешь. Точнее, они так думали, что могут быть спокойны…

Деревенька была крохотная, ссыльных в ней всего четверо. На ее нижнем конце, в бедном домике из двух комнат на краю болота, у крестьянки Марфы Литвинцевой и поселился Иосиф. Стояла зима, морозы доходили до минус тридцати градусов, а он в чем приехал, в том и жил, купить зимнюю одежду было не на что. Но он все равно не собирался задерживаться в ссылке и достаточно скоро ушел в побег. Правда, в первый раз отъехал недалеко — недооценил сибирские морозы, по пути понял, что без теплой одежды не доедет, и вернулся обратно.

Зато во второй раз побег был удачным. Бежал он накануне Крещения, 5 декабря, рассчитывая, что стражники в праздник перепьются и ссыльных проверять не станут. Расчет, правда, оказался верен лишь наполовину — стражники перепились, однако дело свое и в пьяном виде знали, так что уже 6 января сообщение о побеге было разослано по всей округе. Но все же праздник дал Иосифу возможность благополучно добраться до Балаганска, а это был какой-никакой, а город — народу больше, больше и ссыльных, легче спрятаться. Товарищи укрыли его на несколько дней, снабдили теплой одеждой и отправили дальше, через Ангару, к станции Зима. К тому времени приметы беглеца были разосланы по всей округе, но его искали на путях, ведущих в Россию, а Иосиф отправился на восток, в Иркутск, где ему предстояло добыть деньги на дорогу и документы. Раздобыв и то и другое, он отправился на Кавказ.

Эта история во многих деталях загадочна. Дело в том, что побег из Сибири — дело не дешевое. Лишь в плохих фильмах ссыльные бегут «в никуда», добираясь на попутных лошадях да безбилетными пассажирами четвертого класса. На самом деле в Сибири механизм поимки беглых был отработан, так что первый же ямщик или кондуктор отвел бы такого «путешественника» в полицию и получил положенную за поимку беглеца награду. Для побега нужны были деньги, и немалые — как минимум на билет, причем желательно не третьего класса, на питание во время долгой дороги да на всякие непредвиденные расходы. Нужны были и надежные документы. И если по поводу прочих побегов Иосифа точно известно, кто их финансировал, то здесь ясно лишь одно: деньги он достал в Иркутске. Откуда? Их могли собрать ссыльные, мог помочь кто-нибудь из «спонсоров», коих везде было достаточно, «на революцию» скидывалось все образованное общество. Наконец, теоретически их могли перевести и из-за границы. Точно известно только одно: оттуда их не переводили. Батумские социал-демократы были тут ни при чем.

Однако Сталин и сам внес изрядную путаницу в историю своего побега. Позднее, уже после победы революции, он любил время от времени рассказывать истории из дореволюционного прошлого или приводить их «к слову», в качестве примеров. И уж тут-то его творческая фантазия разыгрывалась вовсю! Истории эти излагались во множестве вариантов, обрастая по пути авантюрными ходами и колоритными подробностями. Что касается первого побега из Сибири, то известны три версии того, как это было, и все три — в авторском изложении. Согласно одной версии, он заставил местного мужика везти его к ближайшей станции — 120 верст! — приставив к горлу кинжал. В другой — договорился, что на каждой станции будет выставлять ямщику «аршин водки». Что это такое? О, это он может сейчас показать! Брался деревянный аршинчик и вплотную уставлялся серебряными стаканчиками с водкой. Да если бы Иосиф имел деньги на такое количество водки, да еще и серебряные стаканы, то ему не было бы нужды ехать за деньгами в Иркутск. То он будто бы нанимался в секретные осведомители к приставу, о чем получал соответствующее удостоверение и щеголял им на всем пути из Сибири до Кавказа. В общем, фантазия работала отменно. А вот о том, что было после побега, Сталин рассказывать не любил.