VI

VI

12 октября Наполеон проводил перед своим дворцом в Шенбрунне смотр гвардии. Собственно, дворец был не его, а императора Франца, но у победителя есть известное еще с античных времен «…право копья…», достигаемое завоеванием. Доступ для публики был по теперешним временам обставлен очень либерально – и к императору протолкался какой-то молодой человек с прошением в руках. Дело было вполне обыкновенное – примерно при таких же обстоятельствах Наполеон впервые встретился в Польше с Марией Валевской.

Однако в данном случае речь шла не о петиции и не о выражении благодарности за освобождение отечества. У молодого человека за пазухой оказался хорошо отточенный кинжал – но, на счастье, охрана успела все-таки схватить его раньше, чем он успел кинжалом воспользоваться. Студент Штапс из Наумбурга был родом из вполне добропорядочной семьи, и было ему всего 18 лет.

Наполеон пожелал с ним говорить. И спросил – почему молодой человек задумал убить его? И тот ответил ему следующее:

«Я считаю, что, пока вы живы, моя родина и весь мир не будут знать свободы и покоя».

Наполеон спросил: что он будет делать, если он его простит и отпустит? Будет ли он все еще пытаться убить его? Студент подумал и сказал, что да, будет. Штапса судил военный трибунал, и на следующий день его расстреляли.

Как утверждают все те, кто знал о происшествии – писать в газетах о нем запретили, – след это оставило глубокий. Ну, вообще-то, когда вас норовят зарезать, это оставляет глубокое впечатление – но Наполеон был профессиональным солдатом с 16 лет, участвовал во многих кампаниях и рисковал своей жизнью не раз и не два. Да и покушение это было далеко не первым и далеко не самым опасным. Студент Штапс был, в конце концов, Жоржу Кадудалю нe чета…

Тем не менее Наполеону было о чем подумать. Студент был примерно из тех же мест, что и Веймар, где собирался кружок интеллектуалов, на которых Наполеон так хотел «…произвести впечатление…». A освобождать Штапс собирался не Саксонию и не Тюрингию, а, по-видимому, всю Германию, которая совсем недавно рассматривалась как понятие сугубо географическое. И примерно то же самое говорил своим солдатам эрцгерцог Карл под Ваграмом – битва должна была освободить «…германских братьев, стонущих под игом завоевателя…».

И в Пруссии нашлось немало военных, так называемых «сверхпатриотов», которые оставили прусскую службу и перешли на службу в Россию, где их ласково приняли. И была Испания, где особых лекций об «…освобождении угнетенных братьев…» не читали, а просто свирепо и до последнего, не щадя ни себя, ни противника, вели против французов войну на истребление, в самом буквальном смысле этого слова. В этом смысле показательна осада Сарагосы.

Когда в середине 1808 года французские войска подошли к городу, его гарнизон составлял только 9 тысяч солдат, но прямо тут же, на месте, было организовано ополчение в 40 тысяч – по-видимому, из всех мужчин, способных носить оружие.

Попытка взять город штурмом не удалась. Генерал Лефевр-Денуэт 2 июля предпринял новый штурм, опять окончившийся неудачно. Сарагосу осадили, начался голод. В начале августа французы наконец ворвались в город, но после 10-дневных боев и страшной резни их выбили оттуда. В декабре осада возобновилась. К концу января 1809 года маршал Ланн, принявший командование осадой, провел штурм и прорвался за кольцо городских укреплений – но осажденные не сдались, а продолжали драться за каждый дом, и бои шли еще добрый месяц, вплоть до 20 февраля. Французы убивали всех подряд, без различия пола и возраста, но и их при случае резали все, кто мог дотянуться до стилета, даже женщины. Французы брали монастыри штурмом и насиловали монахинь. А потом закалывали их штыками.

Испанцы не оставались в долгу: захваченных в плен французских солдат или офицеров убивали и мучили самым зверским образом: могли кастрировать, выколоть глаза и отпустить к своим, могли поджарить на медленном огне, подвесив над углями головой вниз, был случай, когда пленного офицера заживо сварили в котле.

Даже оставляя в стороне все эти чудовищные жестокости, война создавала огромную системную проблему для Империи. Испания требовала присутствия армии числом в 250–300 тысяч человек, из которых до 40 тысяч ежегодно погибали. Это было эквивалентно потерям Франции в двух крупных сражениях, размеров Ваграма или Эйлау.

А хуже всего было то, что конца войне даже и не предвиделось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.