Контуры реформы политической системы

Контуры реформы политической системы

Намечавшаяся Ю. В. Андроповым программа реформ предполагала радикальную перестройку не только экономики, но и политической системы.

«По мнению отца, – вспоминал И. Ю. Андропов, – преобразования следовало сначала произвести в промышленности и сельском хозяйстве и только потом – взвешенно, осторожно – перестройка должна была распространиться на политические институты, постепенно подвигая их в сторону демократизации. Любой разрыв между этими процессами отец считал гибельным».

«Большие надежды» он возлагал «на демократизацию внутрипартийной жизни»[1303].

Выступая на июньском Пленуме ЦК КПСС 1983 г. Ю. В. Андропов заявил: «Мы в своем общественном развитии подошли сейчас к такому историческому рубежу, когда не только назрели, но и стали неизбежными глубокие качественные изменения в производительных силах и соответствующее этому совершенствование производственных отношений», а также «во всех тех формах общественной жизни, которые принято называть надстройкой»[1304].

Вспоминая свои беседы с Ю. В. Андроповым, Г. А Арбатов писал, что он «считал необходимым развитие демократии»: «по тогдашним временам идеи, которые он высказывал, были смелыми, хотя сейчас показались бы очень скромными»[1305].

Об этом же вспоминает и Ханс Модров. В одном из разговоров с членом ЦК СЕПГ Бруно Маловым Г. Х. Шахназаров «поведал, что получил предложение Андропова разработать предложения, каким образом можно было бы демократизировать общество и партию. Шахназаров изложил кое-что на бумаге и подал это Андропову. Тот внимательно изучил эти идеи, но отложил их в сторону, заметив, что людей надо сначала накормить и одеть, прежде чем они смогут заниматься политикой»[1306].

Это значит, что Ю. В. Андропов не отверг предложения Г.иХ. Шахнозарова, но признал их несвоевременными. Г. Х. Шахнозаров издал две книги воспоминаний, однако содержание своих предложений, к сожалению, не раскрыл.

Однако имеющиеся воспоминания позволяют судить, в каком направлении работала мысль генсека. По свидетельству В. М. Чебрикова, Ю. В. Андропов вполне серьезно рассматривал проблему альтернативности выборов. «Еще в середине 70-х, – вспоминал В. М. Чебриков, – Юрий Владимирович часто и подробно рассуждал о необходимости демократизации…Он, например, считал, что на выборах в Верховный Совет должен быть не один, а несколько кандидатов»[1307]. «А почему бы не проводить выборы в Верховный Совет по-настоящему, – заявил он однажды, – чтобы можно было выбрать среди нескольких кандидатов»[1308].

12 октября 1983 г. Ю. В. Андропов дал поручение продумать вопрос об усовершенствовании системы выборов[1309]. Причем он допускал «возможность расширения некоторых «демократических процедур» уже на ближайших выборах в Верховный Совет СССР[1310].

В связи с этим следует обратить внимание также на то, что при Л. И. Брежневе возродилась идея о «необходимости разграничения функций партийных и государственно-хозяйственных органов», идея, которая, как мы помним, возникла еще при И. В. Сталине[1311].

«На каждом съезде партии и почти на каждом Пленуме, – пишет В. А. Медведев, – говорилось о необходимости решительной борьбы с подменой государственных и хозяйственных органов партией, но сдвиги если и происходили, то в сторону усиления партийного контроля и диктата»[1312].

Говоря о позиции Ю. В. Андропова по этому вопросу, В. В. Шарапов пишет: «Его беспокоило, что партия из политического органа превращается в хозяйственный механизм, подменяя тем самым Советскую власть. Но ведь еще Ленин предупреждал, что самая страшная беда будет, если партия превратится в государственный аппарат»[1313].

О том, что Ю. В. Андропов считал необходимым изменить роль партии в обществе, пишет и другой член его команды А. Г. Сидоренко: «Он считал необходимым, чтобы «она постепенно освобождалась от несвойственных ей функций»[1314].

«Большинство из нас, – пишет Н. И. Рыжков, – не очень понимало, почему партийные комитеты должны безраздельно руководить экономикой»[1315].

Как мы помним, Ю. В. Андропов с этой идеей выступал еще в 60-е годы. В 70-е годы этот вопрос попытался поднять А. Н. Косыгин. Однако встретил серьезное сопротивление со стороны Л. И. Брежнева и его ближайшего окружения.

Между тем позиции А. Н. Косыгина и Ю. В. Андропова в этом вопросе существенно расходились. Если первый выступал за ликвидацию отраслевых отделов ЦК и перенесение центра руководства экономикой из Центрального Комитета в Совет Министров, то второй шел в этом отношении значительно дальше.

«Он, – вспоминал об Ю. В. Андропове Е. И. Синицын, – приходил к выводу, что промышленностью должны управлять не отделы ЦК КПСС, параллельные им отделы Совмина и Госплана, а отраслевые банки… Юрий Владимирович полагал, что его план идет дальше реформы Косыгина, выводит предприятия из-под мелочной опеки райкомов, обкомов и отделов ЦК»[1316]

Став генсеком, Ю. В. Андропов уже 7 декабря 1982 г. выразил тревогу по поводу «срастания ответственных работников аппарата ЦК с министерствами»[1317]. Но когда он попытался поставить вопрос о необходимости практического решения данного вопроса, то столкнулся с сильным сопротивлением. Ему возражали: «Если первые секретари партийных комитетов отдадут экономику на откуп хозяйственникам – у нас все развалится»[1318].

Считая необходимым освобождение партии от руководства экономикой, Ю. В. Андропов понимал, что «подобная реформа не стыкуется с «руководящей ролью КПСС»[1319]. Со ссылкой на В. А. Крючкова М. Вольф утверждал, что при Ю. В. Андропове «обсуждалась даже возможность допустить существование других партий»[1320]. «Думаю, – заявил позднее В. А. Крючков, – что при Андропове или позже мы ввели бы также плюрализм мнений, множественность партий (которую мы ввели в 1990 году, отменив статью 6 Конституции СССР о руководящей роли КПСС)»[1321].

«Беспокоило его, – пишет о Ю. В. Андропове Г. А. Арбатов, – и состояние межнациональных отношений в стране – видимо, еще работая в КГБ, он лучше других знал, насколько оно опасно»[1322].

Для того чтобы понять, о чем идет речь, следует учесть, что в дореволюционной России правящая элита в основном была русской. Революция способствовала развитию национальных окраин и впервые привела здесь к власти так называемых «инородцев». Экономический и культурный подъем, имевший место в союзных республиках, сопровождался консолидацией национальных элит и стремлением их к самостоятельности.

«Отличие нынешнего национализма в том, – писал A. C. Черняев, – что его главным носителем является именно республиканский аппарат, а истоки его в том, что «бывшие колониальные окраины» живут много лучше, чем российская «метрополия», они богаче и чувствуют свои возможности»[1323].

И далее: «Нелюбовь и даже ненависть к русским растет на почве распространения убеждения (которое, кстати, широко внедряют сами местные партийный и государственный аппараты – как алиби для себя), что все идет плохо потому, что все сверху зажато, а там – вверху сидят русские и руководят некомпетентно, неграмотно, глупо»[1324].

В 1983 г. Э. Баграмов направил Андропову записку «О некоторых вопросах национальной политики», в которой затрагивал грузинский, абхазкий, осетино-ингушский, армяно-азербайджанский (Карабах), карачаево-черкесский, эстонский вопросы. В августе П. Лаптев сообщил, что записка понравилась Андропову[1325].

О том, что Ю. В. Андропова действительно серьезно занимал национальный вопрос, явствует из воспоминаний А. Е. Бовина, А. И. Вольского, Н. И. Рыжкова, Г. Х. Шахназарова[1326].

По свидетельству Н. И. Рыжкова, Юрий Владимирович обращал внимание на то, что до революции в России на официальном уровне не использовалось понятие «национальность», а использовалось понятие «вероисповедание». Обращал он внимание и на то, что понятие «национальность» не существовало в США. Поэтому обдумывал возможность отменить его и в СССР[1327].

При этом речь шла не только об отмене соответствующей графы в анкетах. Как вспоминал А. И. Вольский, перед ним была поставлена совершенно конкретная задача: «ликвидировать построение СССР по национальному принципу»[1328].

Насколько удалось установить, впервые А. И. Вольский сообщил об этом в 2002 г. в интервью «Московскому комсомольцу». «Вызывает меня однажды Юрий Владимирович и говорит: "У нас слишком много субъектов СССР. Давайте сведем их все в 15–16 экономических регионов и сделаем их, как штаты в США. Ведь разделение по национальному признаку не характерно ни одной стране мира, кроме нашей! Так что вы продумайте и начертите мне карту этих регионов!"[1329].

Этот же эпизод нашел отражение в интервью А. И. Вольского, которое посмертно было опубликовано на страницах «Коммерсанта».

«Как-то генсек меня вызвал: «Давайте кончать с национальным делением страны. Представьте соображения об организации в Советском Союзе штатов на основе численности населения, производственной целесообразности, и чтобы образующая нация была погашена. Нарисуйте новую карту СССР»[1330].

По свидетельству Аркадия Ивановича, сначала он пытался решить эту задачу сам, затем привлек на помощь академика Евгения Павловича Велихова. Они «сидели почти месяц», в результате было подготовлено «15 вариантов» нового административного деления нашей страны[1331]. В одном случае А. И. Вольский утверждал, что они с Е. П. Велиховым «нарисовали» «29 округов»[1332], в другом случае, что последний вариант предполагал разделение СССР на 41 штат»[1333].

Поскольку в 1983 г. население СССР составляло около 270 млн., на каждый штат могло приходиться не более 7 млн. чел. В это время в Молдавии проживало 4 млн., в Прибалтике – 8 млн., в Закавказье – 15 млн., в Белоруссии – 10, в Казахстане – 15, в Средней Азии – 30, на Украине – 50, в Россия – 140[1334].

Следовательно, планируемая реформа должна была повести к децентрализации главным образом двух республик: Украины (7–8 штатов) и России (около 20).

«Закончили, – вспоминал А. И. Вольский, – красиво оформили, и тут Юрий Владимирович слег. Не случись этого, успей он одобрить «проект», с полной уверенностью скажу: секретари ЦК, ставшие впоследствии главами независимых государств, бурно аплодировали бы мудрому решению партии»[1335].

Что же должны были представлять эти новые административные единицы? К сожалению, А. И. Вольский оставил этот вопрос открытым. Но из его воспоминаний явствует, что Ю. В. Андропов прямо поставил перед ними задачу перекроить карту страны «по типу Штатов»[1336], что он хотел, чтобы новые административные единицы были «как штаты в США»[1337] и в окончательном варианте эти новые административные единицы прямо называл «штатами»[1338].

Если так, то «советские штаты» должны были иметь свою конституцию и свои законы, т. е. иметь такой же статус, как и союзные республики.

О том, что подобный проект мог встретить поддержку на местах, свидетельствуют воспоминания Ханса Модрова. Вспоминая о Г. В. Романове, X. Модров писал: «К началу 80-х годов он предложил концепцию «Интенсификация-90». С ее помощью он хотел для начала обеспечить динамичное развитие Ленинградской области, предоставив ей больше самостоятельности. Я думаю, он хотел поднять ее до ранга союзной республики»[1339].

Однако речь шла не только о создании на территории СССР нескольких десятков «штатов». Как утверждал А. И. Вольский, желая «провести коренную реформу госустройства СССР», Ю. В. Андропов одновременно «мечтал о межрегиональных рынках»[1340].

Какая же могла быть связь между разделением страны на «штаты» и созданием «межрегиональных рынков»? Получается, что создаваемые в результате административной реформы «штаты» должны были стать субъектами рыночных отношений. Это наводит на мысль, что Ю. В. Андропов обдумывал возможность введения так называемого регионального хозрасчета.

По утверждению бывшего директора ЦЭМИ Н. П. Федоренко, идея «регионального хозрасчета» действительно возникла «в начале 80-х годов»[1341].

Но своими корнями она уходит еще в 60-е годы, когда два новосибирских экономиста Борис Павлович Орлов и Рувин Исакович Шнипер поставили вопрос о необходимости заинтересовать в результатах труда не только предприятия, но и отдельные регионы[1342].

В последующем эта идея разрабатывалась коллективом новосибирских экономистов во главе с Александром Григорьевичем Гранбергом, который в марте 1984 г. на семинаре «Анализ и моделирование социально-экономического развития экономических районов и их взаимодействие» выступил со специальным докладом на эту тему[1343].

«Идея, – объяснял он позднее, – состояла не в том, чтобы скопировать «хозрасчет» предприятий, а в том, чтобы расширить экономические права и ответственность региональных звеньев, сделать их экономическими субъектами», т. е. наделить их в области экономики определенными правами»[1344].

И далее: «Я со своими соратниками начинал с региональных и межрегиональных моделей централизованной экономики. Постепенно у нас созревало понимание того, что регион – это не только часть единого народнохозяйственного комплекса, что необходимо устанавливать связь между расходами и доходами на территории, между эффективностью экономики региона и тем, что он получает из центра в виде фондов для развития социальной сферы». «Проблема ставилась так: как построить экономические связи, чтобы они стали эффективными не только для страны в целом, но и для каждой республики, каждого региона»[1345].

Поиски путей решения этой проблемы привели к мысли о необходимости предоставить регионам экономическую самостоятельность, чтобы они могли рассчитывать не на средства из союзного бюджета, а на результаты своей экономической деятельности. Так родилась идея регионального хозрасчета.

Не отрицая существования сторонников этой идеи в столице, Н. П. Федоренко пишет, что ее разработка велась «главным образом за пределами Москвы». Причем «одним из ведущих «теоретиков» в данной области стал эстонский профессор Бронштейн»[1346].

Как мы уже знаем, в конце 1983 г. он познакомился с М. С. Горбачевым, когда тот по поручению Ю. В. Андропова собрал группу экономистов для обсуждения вопроса о планируемой экономической реформе. По воспоминаниям М. Л. Бронштейна, приглашенные М. С. Горбачевым экономисты были «сторонниками реформирования» экономики «с повышением степени самостоятельности и ответственности» не только «на уровне предприятий», но и «регионов»[1347].

М. Л. Бронштейн не пишет, как далеко в «повышении степени самостоятельности» отдельных регионов, они предполагали тогда идти. Но нельзя не учитывать, что в кабинете М. С. Горбачева речь шла «о введении модели нэпа»[1348], т. е. о переходе к рыночной, многоукладной экономике. Это означало, что рассматривалась возможность предоставления предприятиям полного хозяйственного расчета. Поэтому не исключено, что тогда же рассматривалась и проблема «регионального хозрасчета».

Подводя итог этого обмена мнений, М. Л. Бронштейн отмечал: «Вроде бы установилось взаимопонимание»[1349].

Однако между предприятием и регионом существует одно принципиальное различие. Предприятие – это закрытая система, огражденная «забором», имеющая вход и выход, а регион – система открытая. Следовательно, чтобы она могла более или менее самостоятельно распоряжаться своими ресурсами, ее тоже необходимо «закрыть».

Регион мог предпринимать любые меры по повышению эффективности своей экономики, но союзное правительство имело возможность использовать плоды этой эффективности в своих интересах с помощью только двух инструментов: цены и денежной эмиссии. Что можно противопоставить этому? Ничего эффективнее собственной валюты и таможенного контроля люди пока не придумали.

Но таможня и собственная валюта предполагают границы, а границы не только пограничников и собственные войска, но и собственность на землю. Все это невозможно без права устанавливать свои законы.

«Экономическая самостоятельность, – писал академик Н. П. Федоренко, – предполагает защиту регионального рынка, а защитить его можно только известными всему миру способами: собственной валютой, а значит, таможнями, а значит, границами и т. д.». «Таким образом, невинная с виду идея со скромным названием на самом деле являлась экономическим обоснованием сепаратизма»[1350].

Таким образом, в то самое время, когда А. И. Вольский готовил разделение СССР на несколько десятков штатов, М. С. Горбачев обсуждал идею расширения хозяйственной самостоятельности отдельных административных единиц и создания «межрегиональных рынков».

Но если эти две идеи (разделение СССР на несколько десятков штатов и перевод их на региональный хозрасчет) были взаимосвязаны между собой, их реализация могла не оживить, а взорвать Советский Союз. Неудивительно поэтому, что позднее М. С. Горбачев обвинял «новосибирских экономистов» в том, что они якобы «доказывали целесообразность распада Союза»[1351].

Помощник Ю. В. Андропова В. В. Шарапов утверждает, что Ю. В. Андропов первым стал употреблять не только понятие «перестройка», но и понятие «гласность»[1352].

«Важной задачей, – писал Г. А. Арбатов, – Андропов также считал улучшение отношений руководства с интеллигенцией»[1353]. В 1983 г. перед отъездом на юг он поручил Г. А. Арбатову «подготовить записку к крупному (это было его выражение) разговору об отношениях и работе с интеллигенцией… Складывалось впечатление, что он отходит от первоначального замысла «малых дел», готовится поставить крупные, жизненно важные вопросы»[1354].

«Вскоре, – пишет Г. А. Арбатов, – я отправил ему свою записку, некоторое время спустя он по телефону меня поблагодарил и сказал, что читал ее, многое в ней ему показалось интересным и он надеется вскоре со мною ее обсудить, чтобы дать поставленным вопросам ход»[1355].

В своей записке Г. А. Арбатов ставил вопрос о пересмотре роли Главлита: «Его дело – не допускать выхода в свет контрреволюции, порнографии и выдачи государственных тайн. И все»[1356].

Следовательно, речь шла об отмене цензуры, а значит, об идеологическом плюрализме, что по существу предполагало отказ партии на монополию на идеологию. И это вполне логично, если допускалась возможность демократизации общества и перехода к политическому плюрализму, т. е. многопартийности.

По всей видимости, Ю. В. Андропов планировал скорректировать политику государства и в отношении церкви. Основанием для такого предположения служит тот факт, что в 1983 г. по его распоряжению церкви вернули Свято-Данилов монастырь, который затем был отреставрирован и стал резиденцией патриарха[1357].

«Да, – пишет A. C. Грачев, – в разговорах с близкими ему сподвижниками в Кремле Андропов называл своей целью «позволить советскому обществу то, что позволяет себе Запад: большую свободу мнений, информированности, разнообразия в обществе и искусстве»[1358].

Иначе говоря, демократизация общества рассматривалась как постепенный процесс, развитие которого ставилось в зависимость от успехов в экономике.

Таким образом, Ю. В. Андропов обдумывал план радикальной перестройки советского общества, которая должна была захватить все его сферы: экономику, систему партийного и государственного управления, идеологию и т. д. Причем речь шла не о косметическом ремонте, а о создании совершенно новой модели советского общества.

Н. И. Рыжков считает, что предполагалось реформировать его по китайскому варианту[1359]. Такого же мнения придерживался и А. И. Вольский [1360]. Однако с этим трудно согласиться.

Во-первых, для китайского варианта характерно сохранение руководящей роли партии, между тем как Ю. В. Андропов имел в виду отстранение партии от власти и переход к многопартийной системе. Во-вторых, для китайского варианта характерно сохранение монополии партии на идеологию и связанной с этим цензуры, в то время, как Ю. В. Андропов предполагал отказаться от цензуры и, следовательно, перейти к идеологическому плюрализму. В-третьих, китайский вариант предполагает сохранение унитарного государства, а тот вариант преобразований, который начал разрабатывать Ю. В. Андропов, имел своей целью децентрализацию управления страной по типу США.

Поэтому в основе разрабатываемой Ю. В. Андроповым программы реформ лежала идея конвергенции. Отмечая, что новый генсек готов был пойти на конвергенцию, Ф. М. Бурлацкий приводил слова Ю. В. Андропова, что «Запад должен пройти свою часть пути навстречу нам»[1361].

Какими темпами новый генсек собирался идти к этой цели, мы не знаем. По одним воспоминаниям, планируемая перестройка должна была составить целую эпоху в истории нашей страны, охватывающую примерно 15–20 лет[1362]. По другим, хотя планы «еще только вынашивались», и «этот процесс» развивался очень медленно[1363], Ю. В. Андропов считал: «нужно ускоренно осуществить совершенствование всей политической и экономической системы»[1364].

Кто же прав? Для ответа на этот вопрос, прежде всего следует учесть, что начатый 1 января 1984 г. эксперимент требовал не менее двух лет. Если взять еще год на подведение итогов, получится, что экономическая реформа должна была начаться примерно в 1987 г.

К тому времени Ю. В. Андропов собирался внести некоторые коррективы в политическую систему. Так, уже в декабре 1982 г. он поднял вопрос о необходимости ограничения власти партии, а осенью 1983 г. дал указание подумать о возможности внесения коррективов в систему предстоявших в 1984 г. выборов.

Показательно, что мысль Ю. В. Андропова в отношении необходимых реформы работала в том же направлении, в котором работала и мысль американской администрации.

17 января 1983 г. Р. Рейган подписал «Директиву 75», в которой ставилась задача: «Способствовать в допустимых для нас рамках процессу перемен в Советском Союзе в направлении большего плюрализма в политической и экономической системах при постепенном сокращении власти привилегированной правящей элиты»[1365].

Мы не знаем, чем руководствовался и какие цели перед собою ставил Ю. В. Андропов. Что же касается США, то они исходили из того, что децентрализация советского общества открывает возможность для разрушения советского государства как единой корпорации.

«Экономическая децентрализация, – считал 3. Бжезинский, – будет неизбежно означать политическую децентрализации», а «децентрализовать» советскую империю «значит вызвать ее распад»[1366].

На мой вопрос, в чем они видели свою главную задачу, В. А. Медведев ответил – раскрепостить советское общество, устранить все, что связывало его внутренние силы или же, как он сам это сказал, прежде всего «развинтить» старую систему. Но ведь если «развинтить» систему, она просто развалится.

В связи с этим Н. И. Рыжкову мною был задан другой вопрос, думали ли они о возможных издержках экономической реформы. Ведь даже у лекарств есть противопоказания. Желая заострить проблему, я сформулировал ее так: создавая яд, готовили ли вы противоядие. Ответ был отрицательным[1367].

А ведь у них перед глазами был опыт Венгрии, Польши, Югославии, которые к 1985 г. имели суммарный внешний долг только по долгосрочным кредитам более 60 млрд. долл. Причем долг появился всего лишь за 10–15 лет и был связан с проведением экономических реформ. Учитывал ли Ю. В. Андропов негативный опыт «рыночного социализма»?

Собираясь реформировать советское общество, Ю. В. Андропов считал необходимым прекратить «холодную войну» и вернуться к разрядке. Среди тех идей, которые в этой связи рассматривались в ближайшем окружении генсека следует назвать идею заключения договора между ОВД и НАТО о неприменении силы: а) по отношению друг к другу, б) по отношению к участникам собственных блоков, в) по отношению к третьим странам[1368].

Подписание такого договора, писал Г. А. Арбатов, прежде всего означало бы отказ от «доктрины Брежнева»[1369], т. е. от защиты, как говорили тогда, «завоеваний социализма» в других странах военными средствами. В первую очередь это, конечно, касалось Польши, ситуация в которой по-прежнему оставалась напряженной, так как платить по внешнему долгу становилось все труднее и труднее.

Отказ от «доктрины Брежнева» в тех условиях по существу означал отказ от борьбы за сохранение своего влияния в Центральной Европе, т. е. предоставление странам этого региона возможности повернуться лицом к Западу.

Заключение договора о неприменении силы, несомненно, имело бы своим следствием вывод советских войск из Афганистана и отказ от военной помощи другим странам.

По свидетельству Н. И. Рыжкова, при Ю. В. Андропове рассматривался также вопрос о вступлении СССР в МВФ и ГАТТ[1370], т. е. вопрос об интеграции СССР в мировую экономику.

Таким образом, тот прогноз, который на рубеже 1983–1984 гг. сделал А. Голицын о будущей политике нового генсека, не был лишен оснований. А это значит, что не был лишен оснований и тот ореол «либерала», который начали создавать вокруг имени Ю. В. Андропова западные средства массовой информации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.