Глава 9 Армия Монгольской империи

Глава 9

Армия Монгольской империи

Монгольская армия эпохи Чингисхана и его преемников — явление в мировой истории совершенно исключительное. Строго говоря, это относится не только к собственно армии: вообще вся организация военного дела в Монгольской державе поистине уникальна. Вышедшая из недр родового общества и упорядоченная гением Чингисхана, эта армия по своим боевым качествам далеко превосходила войска стран с тысячелетней историей. А многие элементы организации, стратегии, воинской дисциплины опередили свое время на столетия и лишь в XIX–XX веках вошли в практику искусства войны. Так что же представляла собой в XIII веке армия Монгольской империи?

Писать об этом и легко и сложно. Легко потому, что из всего комплекса наших знаний о державе Чингизидов львиную долю составляют сведения о ее военных достижениях. Десятки, если не сотни авторов, очевидцев монгольских завоеваний, оставили нам тысячи страниц текстов. Но тут и начинаются сложности. Во-первых, практически все эти тексты написаны противниками монголов или, во всяком случае, людьми чрезвычайно далекими от монгольского менталитета. Отсюда и необъективность, ошибки, порой намеренная ложь. Пожалуй, ни одна армия в истории не окружена таким количеством мифов, притом чаще всего мифов враждебных, как монгольская армия. И, к сожалению, эти вымыслы о монголах оказались на редкость живучими, а сто раз повторенная ложь стала восприниматься как истинная правда. Она вошла в учебники истории, по которым учились и учимся до сих пор и мы с вами. Можно привести два примера, с которыми знаком, наверное, каждый.

Дворец богдо-хана в Улан-Баторе

С легкой руки русских историков XIX века закрепилось утверждение о том, что дисциплина в монгольской армии поддерживалась невероятными по жестокости мерами: если в бою два-три человека из десятка отступили — казнят весь десяток. Таких методов устрашения не знала действительно ни одна армия (децимация в древнем Риме — лишь казнь каждого десятого труса, бежавшего с поля боя). Но… не знала их и монгольская армия. Весь этот миф основан на недоразумении, точнее — на неверном прочтении того отрывка из Плано Карпини, на который ссылались русские историки. Видимо, знание латинского языка тогда было все же не на той высоте, какую мы привыкли предполагать. Что же на самом деле пишет Плано Карпини? «Если из десяти человек бежит один, или двое, или трое, или даже больше, то все они умерщвляются, и если бегут все десять, а не бегут другие сто, то все умерщвляются; и, говоря кратко, если они не отступают сообща, то все бегущие (курсив мой — авт.) умерщвляются».{Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. С.49.} Иными словами, Карпини прямо говорит: казни подлежали именно трусы, бежавшие с поля боя, но никак не их соратники-храбрецы. Разумеется, и эта мера была весьма жестокой, хотя бы в сравнении с той же децимацией, но она абсолютно логически и морально оправданна. Но казнь смельчаков, державших строй, да еще при явно очень тяжелой боевой обстановке — это уж ни в какие ворота не лезет! Тем не менее, легенда распространилась — и вот мы видим, что, оказывается, монголы занимались бессмысленными (а с военной точки зрения — абсурдными, находящимися за пределами здравого смысла) убийствами.

Другой миф: якобы монголы, захватывая так называемые цивилизованные страны, уничтожали все на своем пути: этакая стихийная сила, разрушающая из любви к самому процессу разрушения. Эта точка зрения базируется на тех сведениях, которые дают нам персидские и арабские авторы той эпохи. И тоже верна лишь в малой степени. Так, например, сообщается, что после взятия Мерва все его население было убито или уведено в рабство. А через год Мерв восстал против захватчиков, и снова пришли монголы, и снова всех убили. Кого? К этой же категории относятся и рассказы о сотнях тысяч и миллионах жертв монголов при захвате иранских городов. Да, монголы отнюдь не были ангелами; да, их жестокость, вероятно, превосходила нормы того времени. Но вот бессмысленной ее назвать никак нельзя. Больше того, система репрессий была тщательно продумана и направлялась она против тех, кто оказывал монгольской армии наибольшее сопротивление. Террор был одной из составляющих военной стратегии монголов, заметно облегчавшей им завоевания. Активно сопротивлявшихся уничтожали, отдавшихся на волю победителя только облагали десятиной и — живите, как жили. И такая тактика давала огромный успех: десятки и сотни городов, которые могли всерьез задержать или сильно раздробить силы монголов, сдавались без боя, что позволяло сохранить темп наступления и, заметим, сберегало жизни тысячам монгольских воинов.

Таковы только два примера мифов о монгольской армии — мифов, утвердившихся в массовом сознании вплоть до настоящего времени. А ими список нелепостей и прямого вранья далеко не исчерпывается. Между тем, эти ложные сведения ведут к очень серьезному искажению и нашего представления о монголах как народе, показывая их в совершенно неверном свете, и вообще о характере эпохи монгольских завоеваний. А только объективный взгляд на происходящее позволяет понять, как мог возникнуть и уверенно развиваться такой феномен, как мировая империя монголов.

Вторая трудность в рассказе о монгольской армии состоит в том, что в созданной гением Чингисхана державе армия, войны были не просто важным элементом; нет, они составляли самую сущность империи Чингизидов. Вся держава строилась на военных принципах, все мужчины были воинами, вся структура империи работала только на войну. В определенном смысле, собственно держава Чингисхана и армия Монгольской империи составляли единое целое, и отделить одно от другого — вот это относится к армии, а то уже к самому государству — не всегда представляется возможным. Попробуем все же разобраться в этих непростых вопросах. И первым из них будет вопрос о численности монгольской армии в разные периоды и на разных направлениях экспансии империи Чингизидов.

Эта тема, как и многие другие, касающиеся военного устройства Монгольской державы, тоже не избежала деформаций и в массовом сознании, и в сведениях, предоставленных авторами первоисточников, и в трудах историков-монголоведов. Есть, например, устоявшееся мнение об огромной численности монгольских армий, об их значительном количественном превосходстве над своими противниками. А отсюда часто следует и вывод, что именно за счет этого численного перевеса монголами и одерживались их постоянные победы. Между тем, это мнение абсолютно неверно. Наоборот, войска государств, на которых обрушивалось монгольское нашествие, как правило, превосходили своей численностью, и порой весьма значительно, наступавшие монгольские армии. Цзиньский Китай накануне вторжения Чингисхана располагал почти миллионной армией; от четырехсот до пятисот тысяч человек могла выставить на поле боя огромная держава Хорезмшахов. Средневековая Русь располагала мобилизационными возможностями в двести_двести пятьдесят тысяч вооруженных воинов. В то время как все население восточной части Великой степи, которая с 1206 года и составляла собственно державу монголов (во всяком случае, знаменитая войсковая разверстка Чингисхана включала в себя только эту часть) едва ли намного превышало миллион человек. А это значит, что даже максимально возможная мобилизация могла дать немногим более двухсот тысяч воинов. На практике же, даже при том высочайшем уровне милитаризации общества, который существовал при Чингисхане и его преемниках, армии были значительно меньше, так как существовал еще и мобилизационный резерв из старших сыновей.

Обе стороны монгольской пайцзы

Появление версии об огромном количественном превосходстве монголов, безусловно, лежит на совести многочисленных авторов того времени, представляющих противников монголов. Китайские, арабские, персидские, русские, западноевропейские хроники и летописи пестрят сообщениями о бесчисленных монгольских ордах, о том, что монголов было «как звезд на небе» (к слову, на небе невооруженным взглядом можно разглядеть только три тысячи звезд — не возникала ли такая аберрация и у описывающих монгольские армии?). Такие свидетельства противников монголов вполне понятны с психологической точки зрения. Ведь им необходимо было объяснить, как их, такие замечательные, цивилизованные и могучие державы могли рухнуть под ударами диких необразованных варваров, какими они считали монголов. Численное превосходство врага и давало такое объяснение, льющееся как бальзам на души проигравших: «Наши воины бились как герои, но монголов было в пять (десять, двадцать) раз больше, и мы проиграли». Нет нужды говорить, насколько такая пропаганда, хорошо известная по тысячам других примеров из разных эпох и стран, соответствует реальной действительности. Наверное, если бы держава Дария не была полностью покорена Александром Македонским, то персидские авторы того времени с удовольствием писали бы о миллионных македонских армиях. Между тем, армия Александра Великого никогда не превышала пятидесяти тысяч человек, и количественно значительно уступала персидской, в той же мере превосходя ее качественно. С полным основанием этот вывод можно отнести и к монгольской армии. В конце концов, как это ни обидно звучит для нашего уха, но восьмидесятитысячная русско-половецкая армия была на Калке наголову разгромлена двадцатитысячным (!) корпусом Субэдэя и Джебэ.{Спор о том, был ли в корпусе Субэдэя и Джебэ третий, дополнительный тумен, историки ведут до сих пор, но принципиально это ничего не меняет — монгольская армия на Калке в несколько раз (!) численно уступала русско-половецкому войску.}

Преувеличенные данные о численном составе монгольских армий, приводимые нашими источниками, могут объясняться и другими причинами. Они связаны и со спецификой самого монгольского войска, и с особенностями военной стратегии монголов. Так, известно, что в походе у каждого монгольского воина было от одного до четырех запасных коней: обычной нормой считались две запасные лошади); кроме того, с войском шли многочисленные табуны «центрального резерва». Поэтому армия монголов всегда казалась намного большей, чем она была на самом деле. У страха глаза велики, и пятидесятитысячное войско с двумя сотнями тысяч лошадей превращалось в двухсоттысячную армию. Зачастую же монголы, с целью запугать противника перед сражением, применяли военную хитрость. Ночью на походе, перед лицом врага, они разжигали в несколько раз больше костров, чем требовалось, и тем самым создавали иллюзию бесчисленности своих полчищ. Такой метод дезинформации и запугивания противника был у монголов широко распространен и применялся довольно часто: например, он сыграл огромную роль в уже описанном найманском походе. Ради объективности следует сказать, что при необходимости, когда нужно было, наоборот, успокоить врага, заставить его поверить в свое кажущееся превосходство (с тем, чтобы отпала нужда в дополнительных военных приготовлениях), монгольские полководцы, и в особенности Чингисхан, стремились всячески преуменьшить свои силы. Это еще до начала войны значительно демобилизовывало противника, и тем страшнее на него действовало, когда он сталкивался с реальной мощью монгольских армий. Самый известный пример такого рода дезинформации — сведения о монгольском войске, сообщенные знаменитым монгольским шпионом и дипломатом (в ту эпоху эти понятия были почти равнозначны) Махмудом Ялавачем хорезмшаху Мухаммеду ибн Текешу. Махмуд Ялавач, говоря о численности монгольского войска в сравнении с войском хорезмшаха, уподобил монгольскую армию струйке дыма в ночи. Хорезмшах поверил в свое полное превосходство над возможным противником, и… результат известен.

Наряду с преувеличением численности монгольских армий и господством такого взгляда на протяжении долгих столетий, уже в XX веке проявилась и обратная тенденция — всячески преуменьшать силы монголов. Историки-монголоведы так называемой «евразийской школы» этим особенно увлекались и тоже порой доводили ситуацию до абсурда. С их легкой руки, например, пошла гулять версия, что все войско Батыя, ушедшее в Великий Западный поход, насчитывало, якобы, не более тридцати тысяч человек, а собственно монголов среди них вообще было только четыре тысячи (!). Но аргументация «евразийцев» при этом совершенно невразумительна и служит, по существу, одной цели: показать, какими крутыми, великими и непревзойденными воинами были монголы Чингисхана. Однако, ни гений Чингисхана, ни действительно выдающиеся боевые качества монгольских армий не нуждаются в таких сомнительных обоснованиях.

Перейдем теперь, с учетом вышесказанного, к оценке реальной численности монгольских войск в эпоху Чингисхана и его преемников.{Довольно качественный анализ этой проблемы произведен российским исследователем Р.П. Храпачевским в книге «Военная держава Чингисхана». Большинство его выводов достаточно объективны, однако с некоторыми оценками трудно согласиться.} Уже было сказано, что даже максимально возможная мобилизация всех сил Йеке Монгол Улус могла дать только двести, в самом крайнем случае — двести пятьдесят тысяч воинов. Однако такая сверхтотальная мобилизация полностью подорвала бы всю систему хозяйства кочевников Великой степи и никогда не применялась на практике. Чингисхан, конечно, строил свое «всенародное государство» в первую очередь как военную державу, но в его планы не входила безудержная экспансия ценой гибели кочевого образа жизни и разрушения базовых основ существования монгольского народа. Монгольский владыка, не забывая, разумеется, про себя и свой «алтан уруг», хотел все же сделать своих кочевников богатыми, довольными и счастливыми. Но и расширение «монголосферы» до максимально возможных пределов также входило в его планы. Некоторое противоречие, существовавшее между этими двумя целями, заставило его искать золотую середину, которая позволила бы и кочевой быт не разрушить, и иметь армию, способную выполнять любые боевые задачи. Такой золотой серединой стала разверстка всего кочевого населения империи на «тысячи», которые делились на сотни и десятки, а сами, в свою очередь, объединялись в тумены.

Монгол в чешуйчатом доспехе. Персидский рисунок XIV в.

Насколько можно судить, именно «тысяча» составляла главную структурную единицу Монгольской империи. В гражданской жизни это была тысяча кибиток как крупное кочевое образование под общим управлением начальника, поставленного ханом. В военной — просто тысяча (арифметическая) воинов, которую эта тысяча кибиток обязана была поставить в случае войны. Впервые такое четкое разделение монгольского народа и войска было произведено уже в момент создания Монгольской империи, в 1206 году. На великом курултае Чингисхан разверстал все свое войско на тысячи и назначил начальствовать над ними девяносто пять нойонов-тысячников. Восемьдесят шесть тысяч были собственно монгольскими, и тысячники в них были назначены из числа сподвижников хана; в двух сравнительно небольших подразделениях — три тысячи икиресов и шесть тысяч онгутов — еще сохранялись некоторая автономия и родовой принцип организации. Кроме того, вне этих девяноста пяти тысяч находился отдельный корпус кешиктенов, набиравшийся из сыновей нойонов, воинов-багатуров и людей свободного состояния. Корпус этот тогда же был расширен до полноценного тумена, то есть десяти тысяч человек, и, таким образом, вся монгольская армия перед началом завоевательных походов Чингисхана насчитывала сто пять тысяч конных воинов.

Позднее, с включением в орбиту империи еще нескольких народов степи, Чингисханом была произведена вторая, и последняя, разверстка монгольского народа и армии, в которую теперь включили племена лесных кочевников, енисейских кыргызов и некоторые другие. Окончательный количественный состав монгольской армии был определен в сто двадцать девять тысяч воинов (а соответственно, все население делилось на сто двадцать девять тысяч кибиток) и больше уже никогда не пересматривался, поскольку решения Чингисхана были неотменяемы на протяжении всей истории Монгольской империи. Добавим к этому десять тысяч кешиктенов, стоявших вне этой основополагающей структуры, и получим приблизительно стосорокатысячную армию. И это уже объективный факт — собственно монгольская армия при Чингисхане и его наследниках и вплоть до раскола державы не превышала ста сорока тысяч воинов.

Но слова «собственно монгольская» выделены здесь не случайно. После гигантских завоеваний на востоке и западе в состав армии на правах вспомогательных сил (но не в число упомянутых ста двадцати девяти тысяч) вошли отряды уйгуров, карлуков, чжурчжэней, китайцев и так далее. Наши источники насчитывают сорок шесть таких вспомогательных отрядов. Их численность, к сожалению, неизвестна, но далеко не тайна то, что они никогда не составляли боевую основу монгольской армии, и лишь при Угедэе, с присоединением к Йеке Монгол Улус чрезвычайно многочисленного кыпчакского народа (половцев), число немонгольских воинов по меньшей мере сравнялось с числом монгольских. Сами кыпчаки, кстати, на тысячи разверстаны не были, а вошли в состав тысяч, созданных Чингисханом. Отчего, кстати, некоторые формальные «тысячи», особенно в улусе Джучи после похода Батыя, могли насчитывать три, пять, а то и десять тысяч кибиток. Тем не менее, войско, выставляемое ими, по-прежнему равнялось тысяче и, хотя в поздний период Империи, вероятно, значительно превышало это число, по названию оставалось пресловутой «тысячей».

Оценить в этой ситуации полную численность армий Монгольской империи в период ее наивысшего расцвета достаточно сложно. С уверенностью можно говорить лишь, что эти дополнительные контингента, вне установленных Чингисханом, насчитывали не менее шестидесяти тысяч и вряд ли более тех же ста сорока тысяч человек. Таким образом, общая численность всех армий монголов к середине XIII века составляла от двухсот до двухсот восьмидесяти тысяч воинов, из которых «реестровыми» монголами числились сто сорок тысяч человек, а собственно монголов, или монголов-нирун, насчитывалась едва ли четверть, то есть пятьдесят-шестьдесят тысяч.

Такова оценка численности всех монгольских армий в разные периоды существования империи. Но не меньший интерес вызывает и то, какими силами располагали монголы в своих знаменитых завоевательных походах при Чингисхане и его преемниках. Ясно, что, за исключением похода на Цзиньский Китай в 1211 году, монголы никогда больше не имели возможности бросить на врага всю свою армию: после этого война уже всегда шла на нескольких фронтах. И чем больше расширялась монгольская экспансия, тем соответственно меньшие контингента они могли выставить на новых направлениях своего перманентного наступления. И действительно, хотя и несколько снивелированная постоянным включением в войско людей из покоренных народов, такая тенденция вполне прослеживается.

Самым, пожалуй, крупным по числу задействованных в нем воинов стал поход на государство Хорезмшахов в 1219 году. К этому моменту завоевание Цзиньского Китая — главного врага монголов — далеко еще не закончилось, и потому Чингисхан вынужден был раздробить свои силы. Очень значительный воинский контингент был им оставлен в Китае, под общим командованием Мухали. По оценкам историков, это войско насчитывало от шестидесяти до ста тысяч солдат; однако в оценке того, сколько же воинов относилось к собственно монголам, мнения резко расходятся. Р.П. Храпачевский, например, считает, что подавляющее большинство в армии Мухали составляли вспомогательные войска из числа бывших противников, перешедших на сторону Чингисхана. Собственно же монголов было только тринадцать тысяч, притом пять тысяч из них использовались лишь для охраны коренного юрта — то есть в войне как таковой участия не принимали. С такой оценкой, хотя бы из военно-стратегических соображений, невозможно согласиться.

В самом деле, при таком раскладе получается, что Мухали реально располагал лишь восемью тысячами монгольских конников и едва ли не вдесятеро большей армией из вчерашних противников, передавшихся монголам. И это во враждебной стране, далеко еще не покоренной и располагающей на тот момент превосходящими силами, хотя и деморализованными предыдущими поражениями. Что же могло помешать этим новоявленным союзникам предать своих новых хозяев и с легкостью уничтожить столь небольшую армию (в сущности, отряд) Мухали? История знает немало подобных примеров. Поверить в столь явную стратегическую недальновидность Чингисхана никак нельзя. Монгольский хан и до, и после не раз показывал свои возможности как мастера стратегического планирования. Но получается, что в этом случае он пошел на ничем не оправданный риск, грозивший чрезвычайно опасными последствиями. И это тот хитрый и осторожный полководец, который в своих наставлениях специально подчеркивал, как необходимы в военных делах осторожность и осмотрительность. Следовательно, в подобном раскладе явно прослеживается ошибка.

В своем анализе численности войск, которые Чингисхан оставил Мухали для ведения войны в Китае, Р.П. Храпачевский опирается на свидетельство Рашид ад-Дина. Рассмотрим его и мы. Рашид ад-Дин пишет: «Он (Чингисхан) дал ему (Мухали) один тумен войска из племени онгут, одну тысячу сборную, четыре тысячи из племени икирас…одну тысячу мангутов…три тысячи из кунгиратов…две тысячи джалаиров».{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С.179.} И далее: «Он вверил ему также то, что было покорено из областей Хитая и владений Джурджэ с тем, чтобы он их охранял и завоевал бы по мере возможности то, что не подчинилось».{Там же.}

Вначале отметим, что в этом отрывке нигде не говорится, что пять тысяч воинов из указанного числа предназначались для охраны коренного монгольского юрта. Наоборот, с полной ясностью утверждается, что все эти войска должны были воевать именно в Китае и других задач перед ними не ставилось. Таким образом, эти полтумена смело можно добавлять к военной группировке монголов в Китае. Далее. По непонятным причинам российский исследователь исключает из числа собственно монгольских воинов целый тумен (то есть десять тысяч бойцов) онгутов, давних и верных союзников Чингисхана, оказывавших ему поддержку еще до судьбоносной войны с найманами. Между тем, онгуты еще с 1206 года входили в число девяноста пяти реестровых тысяч всемонгольского войска, хотя и имели некоторую внутреннюю автономию. В этом смысле они ничем не отличались от тех же икиресов, также переданных Мухали. Но икиресов наш автор почему-то уверенно относит к монголам, а такой же монголоязычный народ онгутов, к тому же связанный с Борджигинами и родственными узами, — почему-то нет. Так что добавляем к монголам Мухали еще десять тысяч первоклассных воинов.

Но и это не все. Рашид ад-Дин говорит, что Чингисхан «дал» Мухали воинов-монголов для войны в Китае. Но не забудем, что и сам Мухали был тысячником с 1206 года, а позднее — темником-нойоном, и его собственную тысячу (а может быть и целый тумен) ему не нужно было «давать», она у него уже имелась, причем тысяча Мухали была отборной, первой в войске левого крыла армии Чингисхана. Наконец, обратим внимание на свойственные Рашид ад-Дину ошибки и противоречия: в другом месте он говорит, что в Китае с Мухали осталось все левое крыло монгольского войска,{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С. 256.} то есть шестьдесят две тысячи человек, что, конечно, не соответствует действительности. К тому же, согласно другому реестру, приведенному в китайской рукописи «Шэн-у цинь-чжэн лу» («Описание личных походов священно-воинственного»), Мухали была оставлена не одна, а четыре тысячи мангутов, то есть столько же, сколько их старых друзей и воинских соперников (в хорошем смысле) урутов. В эти сведения верится больше: в конце концов, кому как не китайцам лучше знать, сколько войск действовало именно на китайском фронте (тем более, что, по некоторым данным, первоначально автором книги был видный монгольский полководец Чаган).

Итак, если подвести итог этого анализа, то получится, что реально Мухали имел в Китае от двадцати четырех до тридцати шести тысяч воинов из собственно монгольского войска плюс дальний резерв в пять тысяч, стоявший в коренной Монголии. Вот против такой монгольской армии даже пятьдесят-шестьдесят тысяч новых союзников вряд ли посмели бы выступить, памятуя о высочайших боевых возможностях монголов.

А из этих расчетов уже нетрудно выяснить и численность войска монголов, которое отправилось в поход на государство Хорезмшахов. Из ста двадцати девяти реестровых тысяч от двадцати девяти до сорока одной тысячи оставались в Китае и Монголии, остальные, без сомнения, были направлены в Среднюю Азию. Прибавим к ним полный тумен кешиктенов Чингисхана, поскольку в этом походе участвовал и сам хан. Итого получается сто — сто десять тысяч только собственно монголов. Труднее оценить число вспомогательных войск, но известно, что в этом походе участвовал один тумен уйгуров, шесть тысяч карлуков, один сборный тумен из восточнотуркестанских воинов, специальный технический корпус (осадных машин) из китайцев и чжурчжэней и, видимо, еще некоторое число более мелких отрядов. Эти силы примерно можно оценить в сорок-пятьдесят тысяч человек, и, таким образом, все войско Чингисхана, двинувшееся в среднеазиатский поход, насчитывало около ста пятидесяти тысяч воинов. А мобилизационные возможности хорезмшахов, по самым минимальным оценкам, составляли четыреста тысяч солдат только регулярной армии. Вот вам и «бесчисленные монгольские орды», которые якобы брали верх за счет количественного превосходства!

Аналогичный подсчет, основанный на тщательном анализе источников, можно сделать и по самой, пожалуй, знаменитой военной кампании монголов — Великому Западному походу 1236–1242 годов. Здесь также не обошлось без излишне эмоциональных и, мягко говоря, сомнительных оценок. Русская летопись повествует о несметной силе войск Батыя, приведенных на Русь, так что под ними «дрожала и стонала земля». Но это явное поэтическое преувеличение привело к тому, что некоторые русские историки оценили численность Батыевых туменов умопомрачительной цифрой в шестьсот тысяч человек. Такое количество воинов не могла дать даже вся Великая степь вместе взятая. А чем кормить почти два миллиона (!) лошадей? В такой оценке явно отсутствует элементарный здравый смысл, и с ней можно сравнить только указание древнегреческих историков о пяти с половиной миллионах персидских воинов, направленных Ксерксом на завоевание Эллады. С военной точки зрения и то, и другое — полный бред. Но нельзя согласиться и с противоположным, уже упомянутым, мнением некоторых историков-евразийцев, утверждающих, что регулярная армия Батыя насчитывала только тридцать тысяч бойцов. Данные наших источников никак не позволяют примириться с такой оценкой.

Итак, мнения монголоведов, как мы видим, расходятся в целых двадцать раз, и истину, как всегда, стоит искать посередине. Тем более, что и первоисточники вполне позволяют дать более справедливую оценку. Мы знаем, что в походе участвовало одиннадцать (или двенадцать) царевичей Чингизидов, у каждого из которых имелся собственный тумен. Тумен формально равнялся десяти тысячам воинов, но, даже несмотря на стремление самого Чингисхана максимально упорядочить структуру войска, тумены оставались самыми нечеткими в количественном исчислении армейскими единицами. Десять тысяч солдат — это был тумен идеальный, но чаще тумены были меньше, особенно когда к реестровым монгольским тысячам механически присоединялись союзники из числа других кочевников. А именно так обстояло дело в Великом Западном походе. По реестру же эти монгольские царевичи владели примерно сорока тысячами монгольских воинов, приписанных к Чингисхановым тысячам. Вероятно, притом, что некоторая часть монгольских воинов оставалась для охраны собственных юртов царевичей Чингизидов. Так что цифра в тридцать — тридцать пять тысяч монголов, участвовавших в походе, представляется наиболее достоверной. А по свидетельству венгерского монаха Юлиана (1236 год), монголы составляли примерно одну треть всего войска Чингизидов. То есть все войско перед началом похода оценивается в сто тысяч регулярных конных бойцов. Несомненно, участвовали в походе и вспомогательные части, например, инженерные; примыкали к походу и разного рода искатели приключений и любители пограбить. Но их сложно оценивать как настоящую военную силу. И, видимо, самой верной оценкой численности монгольского войска в Великом Западном походе, возможной при сегодняшнем уровне изученности вопроса, будет число в сто — сто двадцать тысяч воинов. Отметим здесь, что мобилизационные возможности одной только Руси превышали эти цифры, как минимум, в два раза. Так что и здесь не приходится говорить о колоссальном численном превосходстве, хотя во многих отдельных случаях войска монголов превосходили противника и количественно.

Монгольские воины в доспехах. Персидский рисунок XIV в.

Такова наша оценка численности монгольских армий периода империи. А теперь перейдем к вопросам, связанным со структурой, управлением, дисциплиной и иными элементами военной организации у монголов. И здесь представляется важным еще раз сказать, что все основы военного дела в Монгольской империи были заложены и разработаны Чингисханом, которого отнюдь нельзя назвать великим полководцем (на поле боя), но можно с уверенностью говорить о нем как об истинном военном гении.

Уже начиная с великого курултая 1206 года, на котором Темучин был провозглашен Чингисханом созданной им Монгольской империи, в основу организации войска была положена строгая десятичная система. В самом принципе деления армии на десятки, сотни и тысячи ничего нового для кочевников не было. Еще за полтора тысячелетия до Чингисхана в Хуннской державе Модэ это правило стало основополагающим. Однако Чингисхан сделал этот принцип поистине всеобъемлющим, разверстав на подобные структурные единицы не только армию, но и все монгольское общество. Следование системе было чрезвычайно жестким: ни один воин не имел права ни при каких обстоятельствах покинуть свой десяток, и ни один десятник не мог принять в десяток кого бы то ни было. Единственным исключением из этого правила мог быть приказ самого хана; в редких случаях, вызываемых военной необходимостью, — приказ автономно действующего полководца или же решение великого курултая нойонов. Такая схема делала десяток или сотню действительно сплоченной боевой единицей: солдаты годами и даже десятилетиями действовали в едином составе, прекрасно зная способности, плюсы и минусы своих соратников. Кроме того, этот принцип чрезвычайно затруднял проникновение в собственно монгольскую армию вражеских лазутчиков и просто случайных людей.

Чингисхан отказался и от родового принципа построения армии — точнее, от того, чтобы этот принцип оставался основным, как это было при Модэ или в Вечном Эле тюрок. Родоплеменной способ организации войска не был полностью отменен, как считают некоторые монголоведы, но носил теперь явно зависимый характер. В некоторых подразделениях — уруты, мангуты, икиресы, онгуты — он еще сохранялся, но в основных боевых частях применялся лишь от случая к случаю. Нормой стало составление десятка или сотни из воинов разных родов и племен, а во главе каждого такого подразделения, как правило, стоял проверенный ветеран из числа старых сподвижников Темучина — балджунахцев, выслужившихся кешиктенов или ханских нукеров. И в армии полностью отменялся принцип родового подчинения: указания родовых вождей не имели для воинов никакой силы; приказы военного начальника — десятника, сотника, тысячника — должны были выполняться беспрекословно, под угрозой немедленной казни за невыполнение.

Первоначально основной воинской единицей монгольской армии была тысяча — об этом говорит и «Сокровенное Сказание», согласно которому в 1206 году Чингисхан назначил девяносто пять тысячников из числа самых проверенных и преданных людей. Среди этих тысячников были и очень известные имена: Мунлик, Боорчу, Мухали, Джелмэ, Субэдэй, Джебэ, Сорганшира; есть и такие, о которых мы не знаем ничего. Уже вскоре после великого курултая, исходя из военной целесообразности, Чингисхан сделал лучших своих тысячников темниками, а два старых соратника — Боорчу и Мухали — возглавили, соответственно, правое и левое крылья монгольского войска.

Макроструктура монгольской армии, включавшая в себя войска правой и левой руки, а также центр, была утверждена все в том же 1206 году. Подобное деление тоже шло из глубины веков: так строилась еще армия Модэ. Однако позднее, в 1220-е годы, стратегическая необходимость, вызванная ростом количества театров военных действий, заставила Чингисхана фактически отказаться от этого принципа. Старый тип организации в наиболее четком виде фиксируется накануне похода на государство Хорезмшахов. Из общего числа в сто тридцать девять тысяч воинов шестьдесят две тысячи входили в левое крыло, тридцать восемь тысяч составляли правое, корпус кешиктенов и войска братьев, сыновей и племянников Чингисхана — всего тридцать восемь тысяч человек — образовывали центр. Недостающей тысячей была, видимо, та специальная тысяча урянхайцев, которая охраняла священную гору монголов Бурхан-Халдун. После смерти Чингисхана эти урянхайцы стали хранителями могилы своего великого вождя и никогда не принимали участия в военных действиях.

После среднеазиатского похода и появления нескольких фронтов эта структура была изменена. Чингисхан был вынужден отказаться от принципа единого войска. Формально крупнейшей воинской единицей оставался тумен, но для выполнения самых важных стратегических задач создавались крупные армейские группы, как правило, из двух-трех, реже из четырех туменов, и действующие как автономные боевые единицы. Общее командование такой группой — сегодня мы назвали бы ее экспедиционным корпусом — получал наиболее подготовленный темник, который в этой ситуации становился как бы заместителем самого хана. Такими автономными армиями являлись корпус Мухали в Китае, а также корпуса Чормагана и Джебэ. Военачальники таких обособленных групп — а ими могли быть и отдельный тумен, и даже тысяча — имели очень широкий спектр полномочий и пользовались большой свободой действий, с тем, чтобы не сковывать инициативу начальника в непредсказуемых условиях боевого похода. В целом, такая ситуация, казалось бы, весьма нехарактерна для монгольского войска с его железной дисциплиной, которой в полной мере подчинялись и темники, и тысячники. Но это только доказывает, что для Чингисхана принцип военно-стратегической целесообразности стоял выше принципа формального подчинения. Но в то же время и спрос с военачальника за выполнение боевых заданий был велик. Даже своего любимца Шиги-Хутуху, после того, как тот потерпел неожиданное поражение от Джелаль ад-Дина при Перване, Чингисхан навсегда отстранил от высшего военного командования, сохранив за ним только его личную тысячу.

Вообще, принципы формирования командного состава армии, установленные Чингисханом, чрезвычайно любопытны. Отдавая безусловное предпочтение своим проверенным соратникам, Чингисхан, тем не менее, ясно давал понять, что для любого его воина карьера открыта, вплоть до самых высоких должностей. Об этом он недвусмысленно говорит в своем наставлении (билике), что фактически делало такую практику законом государства: «Всякий, кто может вести верно дом свой, может вести и владение; всякий, кто может устроить десять человек согласно условию, прилично дать тому и тысячу, и тумен, и он может устроить хорошо». И наоборот, всякого не справляющегося со своими обязанностями командира ждало разжалование, а то и смертная казнь; новым начальником назначался человек из той же войсковой единицы, наиболее подходящий для этой командной должности. И эта система действовала не только среди низшего командного состава: то же правило было установлено и для тысячников и темников. Заметим, что Чингисхан ввел и еще один важный принцип командования — принцип, который в современной армии является основополагающим, но в полном объеме вошедший в уставы европейских армий только к XIX веку. А именно, в случае отсутствия командира по какой-либо, даже самой незначительной причине, вместо него тут же ставился временный командир. Это правило действовало даже если начальник отсутствовал всего несколько часов. Такая система четко работала на постоянное поддержание боевой готовности и была весьма эффективна в непредсказуемых условиях военных действий.

Совершенно уникальным для средневековья, с его безудержным восхвалением индивидуальных боевых качеств воина, выглядит еще один принцип отбора командного состава. Правило это настолько удивительно и столь явно доказывает военно-организаторский талант Чингисхана, что его стоит привести здесь полностью. Чингисхан сказал: «Нет бахадура, подобного Есунбаю, и нет человека, подобного ему по дарованиям. Но так как он не страдает от тягот похода и не ведает голода и жажды, то считает всех прочих людей, нукеров и ратников подобными себе в перенесении тягот, они же не в силах [их переносить]. По этой причине он не годен быть начальником (курсив мой — авт.). Достоин же быть таковым тот человек, который сам знает, что такое голод и жажда, и судит по этому о состоянии других, тот, который в пути идет с расчетом и не допускает, чтобы войско голодало и испытывало жажду, а скот отощал».{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С. 261–262.} И это слова необразованного дикого варвара?! Читатели, служившие в армии, снимите шляпу перед военным гением!

Таким образом, ответственность, налагаемая на командиров войска, была весьма высокой. Помимо всего прочего, каждый начальник младшего и среднего звена отвечал за функциональную готовность своих воинов: им проверялось перед походом все снаряжение каждого солдата — от комплекта вооружения до иголки с ниткой. Недоукомплектованный солдат наказывался командиром, но если осмотр производился поверхностно, то наказанию подлежал уже не только простой воин, но и сам командир. Одна из статей Великой Ясы, пусть и несколько туманно, утверждает, что за проступки своих солдат — расхлябанность, плохую готовность, тем более воинское преступление — командир наказывался одной мерой с ними: то есть, если солдат подлежал смертной казни, то мог быть казнен и командир. Об этом знал каждый представитель начальствующего состава, и можно представить, какой небывалый уровень порядка царил в монгольском войске — от самого низшего его подразделения до армии в целом.

Велик был спрос с командира, но не менее велика была и та власть, которой он пользовался в своем подразделении. Приказ любого начальника должен был выполняться беспрекословно. Не за всякий проступок, конечно, следовала смертная казнь, как иногда утверждают историки, плохо знакомые с реальными принципами дисциплины в монгольской армии. Но наказание следовало за любой, даже самый невинный проступок: солдат били бамбуковыми палками, а за более серьезное или повторное нарушение — батогами. Постоянных нарушителей воинской дисциплины и совершивших воинские преступления в обстановке боевого похода действительно казнили. Между прочим, серьезным военным преступлением считалось начинать грабеж неприятеля, даже уже побежденного, без разрешения воинского начальника. Эти поразительные порядки чрезвычайно удивляли многих авторов — свидетелей монгольских завоеваний. На фоне их собственных «цивилизованных» воинов, удержать которых от безудержного грабежа не мог ни один полководец, такая дисциплина в монгольском войске производила на персидских и западноевропейских летописцев потрясающее впечатление. К слову, заметим, что, когда грабеж побежденных разрешался, никто из монгольских воинов не получал изначального преимущества; значение имели лишь личные способности: тот, кто первым занял дом, автоматически получал все в нем содержавшееся, а опоздавший — будь он хоть тысячником — никаких прав на это имущество уже не имел (выделялась только особая ханская доля — десятина).

Жесткая дисциплина имела особое значение в боевой обстановке. Но она подразумевала также и четкое управление войсками. Беспрекословное выполнение приказов делало армию непобедимой только тогда, когда военачальники были способны довести эти приказы до каждого подчиненного. Особенно важным это становилось в условиях боя, когда непрерывно меняющаяся обстановка требовала порой неожиданных, заранее не оговоренных решений. И в монгольской армии система управления и передачи приказов вышестоящих начальников также была возведена на должную высоту. Оперативное управление в условиях боевых действий осуществлялось разными способами: устным приказом командира или от его имени через посыльного, сигнализацией бунчуками и приснопамятными свистящими стрелами, четко разработанной системой звуковых сигналов, передаваемых трубами и боевыми барабанами — «накарами». И отметим, что не было ни одного случая, когда бы монгольское войско оставило поле битвы при поднятом штандарте (бунчуке) начальника. Монголы, хоть и редко, но терпели поражения, — в частности, при Перване или Айн-Джалуде, — но даже при поражении не было никакой паники, и воинская дисциплина была превыше всего. Сам Чингисхан отмечал как едва ли не важнейшее свое достижение установленные им принципы управления и порядка: «Введенными мной порядку и дисциплине обязан я тем, что могущество мое, подобно молодой луне, растет со дня на день и что я заслужил благословение Вечного Неба, уважение и покорность земли».

И все же не только (и даже не столько) порядок и дисциплина сделали монгольскую армию Чингисхана уникальным явлением в мировой истории. Мы знаем немало примеров, когда и строжайшая дисциплина, даже совмещенная с высоким боевым духом, отнюдь не обращалась в автоматическую победу. Отрежьте такую армию от источников снабжения, перережьте коммуникации, захватите обозы — и поражение, несмотря на любую дисциплину, становится почти неминуемым. Вспомним русскую армию Петра I в печальной памяти Прутском походе 1711 года или Египетскую кампанию гениального Наполеона. Блестящие полководцы, великолепные армии, но результат — полное поражение. В этом и было серьезное отличие монгольской армии от армий как прошлого, так и будущего: она не нуждалась ни в коммуникациях, ни в обозах; по сути, в боевом походе ей вообще не требовалось снабжение извне. И с полным основанием любой монгольский воин мог бы выразить это словами известной латинской поговорки (если бы знал ее): «Omnia mea mecum porto» — «Все свое ношу с собой».

В походе монгольское войско могло двигаться целые месяцы и даже годы (четырехлетний многотысячекилометровый рейд армии Субэдэя и Джебэ — самое лучшее тому подтверждение) без перевозимых за собой запасов продовольствия и фуража. Монгольский конь полностью находился на подножном корму: ему не нужны были ни конюшня, ни торба овса на ночь. Даже из-под снега он мог добывать себе пищу, и монголы никогда не знали принципа, которому подчинялись едва ли не все армии средневековья: «зимой не воюют». Специальные отряды монголов высылались на один-два дневных перехода вперед, но их задачей были не только боевое охранение и тактическая разведка; одновременно проводилась и «хозяйственная» разведка — выбирались лучшие пастбища и определялись места для водопоя.

Удивительной была и выносливость и неприхотливость монгола-воина. В походе он довольствовался тем, что удавалось добыть охотой или грабежом, при необходимости мог неделями питаться своим каменно-твердым хурутом, запасенным в седельных сумках. Но даже полное уничтожение всех запасов — ведь и хурут может когда-нибудь кончиться — вовсе не ставило армию на грань гибели от голода. Когда есть становилось уже совсем нечего, монгольский воин мог питаться… кровью собственных коней. От монгольской лошади без особого ущерба для ее здоровья можно было взять до полулитра крови. Поскольку запасных коней всегда имелось немало, — вообще, обычной нормой на походе было три коня на человека, — такой способ вполне мог обеспечить выживание. Наконец, в пищу могли идти и павшие или покалечившиеся лошади. Даже при благоприятных условиях в большой армии падеж лошадей, исходя из простой теории вероятности, составлял ежедневно несколько десятков. А это уже позволяло, пусть и скудно, но накормить армию. Ну а при первой же возможности конские стада вновь пополнялись за счет захваченного скота.

Именно такие особенности и делали монгольскую армию самой выносливой, самой мобильной, самой независимой от внешних условий из всех армий, когда-либо существовавших в истории человечества. А на это накладывались еще жесткий порядок и строгая дисциплина, хорошо организованное управление, боевая и тактическая выучка. И можно сказать без обиняков: такая армия была действительно способна завоевать весь мир: ее боевые возможности вполне позволяли это. И лишь случайности истории (такие, как смерть Угедэй-хана в декабре 1241 года) не дали свершиться превращению мира в монгольский улус. Никогда — ни до, ни после монгольских походов — такого шанса больше не было ни у самых гениальных полководцев, ни у самых великих держав (разве что неиспользованный шанс Сталина, но и он представляется весьма сомнительным). Монгольская армия таким потенциалом обладала, и это делает ее величайшим военным феноменом всех времен.

* * *

Рассмотрим теперь другие важные элементы военного дела у монголов эпохи Чингизидов, а именно — вооружение и снаряжение монгольских воинов, особенности стратегии и тактики ведения военных действий (и подготовки к ним) и принципы боевого обучения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.