Глава 16 Убежавшие «киевцы»

Глава 16

Убежавшие «киевцы»

Итак, после 375 года гунны покоряют черняховскую культуру и устремляются на Римскую империю. И устраивают обеим ее частям адскую жизнь. Но цивилизация оказалась сильнее. И в конечном итоге гунны терпят поражение от коалиции других племен в знаменитой «Битве народов» на Каталаунских полях — почти случайное, надо признать!

После этого интервенты еще могли оправиться и даже затеяли новый большой поход на Рим. Но однажды одна из новых жен вождя гуннов Аттилы убивает его прямо во время брачной ночи.

Судя по имени — Ильдико (гот. *Hildik? — уменьшительная форма от имени с *hildi), — готкою была эта девушка. И коли так, то еще более интересной становится история. Приобретает оттенок мелодрамы. Готия женской рукою рабы отправила в небытие уничтожившую ее хищную силу…

Битва на Каталаунских полях. Средневековая миниатюра

Ибо в схватке за наследие Аттилы — и его наследство — схлестнулись очень многие силы. И покоренные, а теперь восставшие народы. И сыновья-племянники-прочие родственники. И оставшиеся без верховного главнокомандующего генералы.

В общем, можно представить себе Золотую Орду, которая рухнула лет на 200 раньше, чем в нашей реальности. И сыновей-внуков Батыя, режущих друг друга. В то время как от Орды отпадают кусок за куском, и покоренные народы начинают гнать восвояси монголо-татарские тумены…

Как следствие, в 454 году в битве при Недао (ныне река Недава, приток Савы) сошлись гепиды и их союзники под предводительством короля гепидов Ардариха, который командовал правым флангом войск Аттилы в битве на Каталаунских полях. И с другой стороны — их теперь уже бывшие покорители гунны и оставшиеся в их подчинении племена. Кто на чьей стороне был конкретно, неясно. Трудно понять что-либо из вот этого описания Иордана:

…можно было видеть и гота, сражающегося копьями, и гепида, безумствующего мечом, и руга, переламывающего дротики в его ране, и свева, отважно действующего дубинкой, а гунна — стрелой, и алана, строящего ряды с тяжелым, а герула — с легким оружием.

В итоге гепидская коалиция в этом сражении гуннскую разгромила. И выгнала ее в Причерноморье. Где распад гуннского образования продолжился, и на арене истории стали появляться новые народы. Например, болгары.

Очень трогательно это описал Иордан:

…отпадают друг от друга королевства с их племенами, единое тело обращается в разрозненные члены; однако они не сострадают страданию целого, но, по отсечении главы, неистовствуют друг против друга.

Но основные проблемы вновь испытали уцелевшие — или вернувшиеся — жители лесостепей. Вассалитет их, данничество кончились. Хозяин исчез. Но зато по степям стали рыскать тысячи, если не десятки тысяч, «басмачей». Убивая и грабя. Образуя банды и шайки. Войска и орды. А то и племена. Утигуры, кутригуры, оногуры, савиры… —

— забурлила Степь.

Ну и, естественно, земледельцы лесостепной — а то и лесной — полосы без внимания этих банд не остались. С ним ведь легко бороться, с пахарем. Это тебе не в степи, где охотник на охотника охотится. Не огляделся вовремя, не просканировал заросли ковыля, не услышал конного топота по балке — и свистнет стрела, и ворон летит, и дружок в бурьяне неживой лежит. А то — и сам… С оседлым же совсем другое дело! Подобрался тайно, дождался, когда мужики в поле уйдут — гикнул, свистнул, и —

— кто-то с раскроенным черепом на пороге дома лежит, бабы визжат, что-то уже загорелось. И вскоре ты, довольный, сытый и сексуально удовлетворенный, гонишь стайку девок и молодых ребят на продажу…

Показательна в этом смысле прослеживаемая археологически судьба городища Демидовка в верховьях Днепра. Оно возникло во времена первого нашествия гуннов и дальнейших освободительных войн с готами — в конце IV века. А в середине V века оно уже погибает —

— как и ряд укреплений Прибалтики.

Это когда остатки гуннов начали бесконтрольный террор и грабеж.

Следствие нам уже известно:

племена, жившие в лесостепной зоне, спаслись от нашествия, спрятавшись в лесах.

Вернуться назад суждено было не всем. Не только потому, что —

— археология, хоть и смутно, но разгром поселений киевской культуры нам показывает.

Но и потому, что и после вторжения гуннов, и после их ухода на запад, и после их ликвидации ситуация в лесостепном земледельческом пространстве не стабилизировалась. Она осложнялась еще и заметными климатическими аномалиями. В начале нашей эры в Европе было относительно тепло и умеренно влажно. Для сельского хозяйства условия райские. И, соответственно, для жизни людей тоже. В ту эпоху от сельского хозяйства зависевших полностью.

На вольных хлебах люди активно последовали библейскому завету «плодиться и размножаться». Археология свидетельствует —

— о значительном росте народонаселения в то время, заметном увеличении числа поселений и развитии техники земледелия.

Собственно, и германский натиск на Римскую империю шел оттуда же — от хороших условий для жизни, соответствующего роста населения и исходящей из этого необходимости просить подвинуться того, кто раньше занял нужные тебе земли. Не случайно и многие «варварские» войны заканчивались тем, что ценою жертв и крови некое племя выцарапывало у Империи право на получение именно пахотных площадей. После чего без паузы переходило к мирному сельскохозяйственному труду и созиданию материальных ценностей.

Но в конце IV века в Европу пришло резкое похолодание. Как утверждают климатологи, в V столетии наблюдались —

— самые низкие температуры за последние 2000 лет.

Стало увеличиваться количество осадков. Повысился уровень рек и озер, поднялись грунтовые воды, разрослись болота. В целом возросла увлажненность почвы. Особенно запустел Висло-Одерский регион: там к тому же отмечалась и трансгрессия Балтийского моря.

С точки зрения тогдашних людей, эти аномалии ощущались как большое ухудшение климата. И значит, боги тем самым хотели пояснить, что необходимо переселяться. Чтобы выжить.

И вот теперь представим выбор «киевцев». С юга давят гунны. Договориться с ними не удается: они народ не договороспособный. Еще и не единый, скрепленный, как обручем, лишь административной беспощадностью вождя. Да только сам этот вождь где-то далеко на Западе бьется, а то и — слух верный прошел — вовсе помер. То есть пощады от степняков вообще не жди, а ныне в особенности.

В знакомые леса пойти — так не прокормят они всех. Плохо там стало. Мокро. Недород каждый год. К тому же там и так нашего языка люди долю свою мыкают. А тут еще балты подвинулись. Финны тоже оголодали и озлобились, волшбу свою мрачную творят…

На запад — по волынским рекам те же гунны шарят. А дальше — болота полесские, едва ли не в одно большое озеро превратившиеся.

На восток пойти — так и там наши сидят и землю скудную с финнами делят…

Конечно, не было какого-то общеплеменного собрания с подобной повесткой дня. Но что перед каждым родом, перед каждой весью эти вопросы возникали — вне сомнений.

И в итоге двинулись «избыточные» для оскудевшей родины «киевцы» по разным азимутам… Во что это воплощалось на деле?

Раз уж дождик заливает порог твоей землянки, а болото поглощает плоды твоего труда на поле, ты неизбежно отправишься искать лучшую долю там, где посуше. Что ты возьмешь с собою?

Все необходимое. И все родное.

Дом? Нет, конечно. Это чисто временное пристанище. Дом и на новом месте построишь. Но для этого ты возьмешь с собою знакомое тебе планировочное решение. В силу того обстоятельства, что иных ты пока не знаешь, а в твоей местности это было самым прагматичным и экономичным.

И однотипные дома-полуземлянки мы вскоре начинаем находить на широких пространствах Восточной и Центральной Европы.

Посуду? Да, ты возьмешь с собою необходимый набор горшков. Чтобы было в чем нести и готовить продукты. Но именно самое необходимое. Остальное можно вылепить на первом же стационарном месте поселения.

И эту посуду мы вскоре находим на пространстве от Эльбы до Черного моря — «культура горшков» заменяет в этой зоне «культуры мисок».

Обычаи? Да, вот их-то ты возьмешь непременно. Потому что они — часть твоей личности, твоего самоощущения в этом мире, твоего «я». И часть твоей самоидентификации и идентификации с людьми единого с тобою «свычая и обычая». И, в частности, ты возьмешь с собою своих мертвых. Ибо они — твоя почва, твоя база в мире, где нынешнее существование — лишь мимолетный эпизод перед неизбежным отправлением в Мир Нави. Конечно, ты не станешь эксгумировать покойников. Да и где тут собрать весь тот пепел из тысяч лесных ямок, где упокоилось то, что осталось после отлета душ твоих предков на небеса… Нет, ты возьмешь религиозные ритуалы, как возьмешь свою веру и самого себя.

И вскоре мы находим ямки с трупосожжениями от Десны до Дуная.

Вот тут и появляется ответ на столь мучающий археологов вопрос: отчего же столь крайняя бедность отмечает славянские ранние культуры? Почему материальная их основа сведена к minimum minimorum? Словно эти люди целенаправленно оставили только то, что необходимо для базового жизнеобеспечения, подчеркнуто игнорируя все прочее. Славяне не пользуются культурными достижениями чужаков. Они не продолжают предыдущих культур. Они приносят, прежде всего в головах, свои горшки, землянки, пашенные орудия… И начинают жить в скромной бедности. Отчего?

Да оттого же, почему не совершенствовали свой быт раньше. Когда были венедами. Бронзовая фибула не нужна в лесной жизни. Полушубок, что ли, волчий ею скреплять? И лишний пуд зерна, который весною спасет от голода тебя и детей, фибула тебе вырастить не поможет. И купить его в тех лесных условиях, когда лишнего пуда нет ни у кого, не поможет тоже.

И совершенно очевидно, какой психологический тип человека выкристаллизовался в тех условиях, в которых жили венеды.

Осторожный, мягко говоря, по отношению ко всему новому.

Прагматичный: то, чего нельзя немедленно употребить в дело, лишнее.

Автаркический: никто мне не поможет лучше, чем я сам себе.

Подозрительный: все зло всегда приходило от пришельцев, так с чего бы от их вещей должно прийти добро?

Ксенофобный: кто живет не по-нашему, тот чужак, а поскольку (аксиоматично) от чужаков все зло, то лучше держаться от них подальше. А если чужак будет навязываться — ликвидировать его. Чтобы худа не было.

Наконец, гордый — на почве смиренности.

Отсюда, кстати, и еще две особенности славянских культур: унитарность и открытость. Унитарность — а почему бы быту и вещам, разделенным тысячами километров, не быть похожими, коли они сведены до универсальной, базовой основы? А открытость — как раз потому, что на эту универсальную основу можно, как на пылесос, навешивать любые насадки.

Вот, к примеру, вышли лесные неофиты в Европу и увидели, что пахать можно не только сучковатой орясиной, но с помощью «обутого» в железо плуга. Это — не злая вещь, хоть и чужая. И тут же усвоили и переняли новую технологию.

Зато от лошади как тягловой силы при пахоте не отказались. Мало ли что в Европах пашут на волах! Ведь использование лошади при пахоте втрое эффективнее! Кстати, умные среди европейцев уже у славян позаимствовали эту технологию. Например, скандинавы.

Конечно же, универсализм славянских культур тоже не стоит преувеличивать. Эти культуры изначально не были чем-то единым, впоследствии разделившимся. Они уже начинали свое развитие в разных географических зонах и разных этнографических особенностях восточноевропейского арийского субстрата. Потому различия видны и на уровне посткиевских культур. Не говоря уже о «лесных» венедах, а также балто-венедских и финно-венедских метисных образованиях, об атрибуции которых не смолкают споры историков.

И вот где-то в ходе этого большого путешествия и происходит трансформация. Тогда и стали возникать новые культуры. Очень интересные хотя бы тем, что подводят нас к концу цепочки потомков первобытного «Адама», что пережили оледенение, гуннов, фашистов и первыми вынесли свою гаплогруппу в космос.

Появляются, например, —

— культуры восточнолитовских курганов с их княжескими погребениями типа Таурапилса, длинных курганов Псковщины.

Отмечается —

— трансформация среднетушемлинской культуры в позднетушемлинскую, конец мощинской культуры и пр.

В рамках этих процессов и идет перетекание киевской культуры в посткиевские. А их, в свою очередь, вполне авторитетные ученые (например, М. В. Щукин) уже причисляют к раннеславянским.

В Восточной Европе — на «нашей» территории — из остатков киевской культуры археологически образуются по меньшей мере две новых. На базе —

— памятников, входивших в зону киевско-черняховской чересполосицы, возникла пеньковская культура.

А севернее —

— в местах расселения носителей «чистой» киевской культуры —

— возникла так называемая колочинская.

Так что кое-кто, как видим, все же остался на месте. Как всегда, впрочем.

«Киевские» корни обеих общностей несомненны:

У исследователей, специально занимающихся изучением славянских древностей Днепровского Левобережья, нет особых сомнений, что и колочинская, и пеньковская культуры сложились на базе разных групп предшествующей киевской культуры… Сходство памятников столь велико, что возникают споры терминологического порядка: относить ли, скажем, поселение Ульяновка к киевской культуре или уже к колочинской, а поселение Роище — к киевской или пеньковской.

Мы в эти споры вдаваться не будем, поскольку не специалисты. Да и задача наша другая — пунктир исторический проследить. В данном случае с удовлетворением отметим, что тут даже не пунктир получается, а могучая рейсфедерная прямая.

Впрочем, рядом с нею стоит очень интересный и очень важный для нашей темы знак вопроса.

Примечание про височные кольца и неизвестное славянское племя

Оказывается, не только две названные посткиевские культуры образовались в Восточной Европе.

Пеньковская, как мы видели, идет на юго-запад, где упирается в Дунай и Римскую империю. Колочинская начинается от восточной границы пеньковской в левобережье Днепра и тянется на северо-восток, где доходит до Подесенья.

Но есть еще одна культура, которая граничит с колочинской на севере. Она называется культурой типа Тушемли-Банцеровщина и, в свою очередь, распространяется по всей Белоруссии и Смоленщине вплоть до Псковской области.

И это не финны. И не балты.

Потому что женщины этой культуры носили височные кольца.

Височные кольца…

Такое женское украшение характерно только для восточных славян — и еще киммерийцев, помните? И оно дает очень надежное свидетельство племенной принадлежности той или иной группы славянского населения:

Височные кольца — одно из важнейших и наиболее характерных головных украшений средневекового славянского мира. Еще в прошлом столетии исследователи обратили внимание на возможности на основании височных колец, в частности эсоконечных, выделять славянские древности среди иноэтничных, определять места обитания славян, разграничивать их земли от территорий соседних германских и иных племен.

Эти женские украшения, хоть и вряд ли их хозяйки задавались такой целью, сегодня играют роль опознавательного знака того или иного племени. Семилучевые и семилопастные кольца прочно ассоциируются с летописными радимичами и вятичами (кстати, потом пригодится, отметим — эти два племени фиксируются вместе); спиральные — с северянами, браслетообразные — с кривичами, ромбощитковые — со словенами и т. д.

Как утверждают археологи, в самом начале славянской эры наибольшее распространение на славянских территориях получили эсоконечные кольца. В свою очередь, они делятся на две группы:

1) проволочные (или дротовые) кольца разного диаметра, один конец которых завит в виде латинской буквы S.

2) более массивные, полые, часто орнаментированные, завершающиеся таким же завитком.

Эти группы имеют различные ареалы. Вторая тяготеет больше к балтийскому Поморью и, собственно, поморской часто и называется.

А вот первая имеет больше отношения к нашей теме «русских» славян:

Анализ территориального размещения находок рассматриваемых украшений дает все основания связывать их с пражско-корчакской культурно-племенной группой славян… Наибольший сгусток эсоконечных проволочных колец приходится на области расселения этих славян. При этом немалое число находок сделано в землях южных славян, но исключительно в тех местностях, в освоении которых участвовали славяне рассматриваемой… группы.

Еще более отчетливо это видно в восточноевропейском ареале. Здесь основная масса эсоконечных украшений встречена в пражско-корчакском регионе и в землях, заселенных потомками дулебов — волынянами, дреговичами и полянами. За пределами этой территории зафиксированы лишь единичные, разрозненные находки таких колец, которые можно связывать с древнерусскими переселенцами из областей проживания славян, вышедших из пражско-корчакского ареала. [303]

Однако торопиться с утверждением, что волыняне и прочие — потомки дулебов, мы пока не будем. Расследование покажет. Пока что мы видим лишь прямую связь между наиболее популярным украшением пражско-корчакских женщин и женщин тех мест, где впоследствии фиксируются исторические «русские» славянские племена.

Самое интересное: первоначально славяне колец этих, похоже, не знали. Первые эсоконечные проволочные височные кольца появились в среде славянского населения Среднедунайского региона в VIII веке. На протяжении столетия-двух этот элемент женского украшения распространялся по ареалу связанных со славянами племен, пока лишь к X–XI векам не стал общим их украшением. И тем самым этносимвольным признаком.

Что опять же говорит о том, что височные кольца распространялись вместе с модой на них среди расходящихся по Русской равнине пражско-корчакских славянских племен.

Любопытно, что они часто встречаются в поздних славяно-аварских захоронениях. Здесь снова возникает аллюзия на эти самые игры в «понигелз» — словно муж-аварин вносил в облик жены некий элемент, символизирующий ее покорность ему. Как покорность лошадки, на которую надеты трензеля. Не отсюда ли и мода пошла? — доблестным славянским мужам, что на протяжении аварской эры участвовали в боевых походах, включая такой героический эпизод, как штурм Константинополя, тоже, поди, лестно было укрепить на своих женах знак покорности…

Но еще более любопытно, что, судя по археологии, до славян височные кольца носили балты. По данным Е. А. Шмидта, который сам участвовал в раскопках балтских поселений, —

— на юго-востоке Литвы височные кольца известны еще до эпохи великого переселения народов — с самого начала I тыс. н. э. Таковыми являются плоские височные кольца I–II вв. н. э., бывшие частью женского убора, который в целом характерен для балтских племен того времени. Кстати, такое же височное кольцо найдено и в восточной части этого ареала на городище Холмец в верховьях р. Десны в пределах расселения днепро-двинских племен. Во II в. н. э. опять-таки в западной части ареала вошли в моду проволочные в 3–5 оборотов спиральные височные кольца. В IV–V вв. н. э. в пределах всего вышеуказанного пространства были распространены круглопроволочные браслетообразные сомкнутые височные кольца, включая Юго-Восточную Литву, где бытовали браслетообразные височные кольца разных типов (с заходящими концами, сомкнутые и иногда со спиральным завитком на одном конце). [369]

Что, однако, тут примечательно — датировка. Появления новых типов колец совпадают с нападениями чужаков на лесостепной ареал «наших» земледельческих культур. В I веке — сарматы. Во II — готы. Затем гунны. Возникает ощущение, что выплеск населения в леса вносит в местные культуры новые модели височных колец.

Да, верно. Нигде я не встречал упоминаний, что население зарубинецкой или киевской культур носило кольца. И сразу все предыдущее логическое построение рушится. Но с другой стороны, если постзарубинецкая тушемлинско-банцеровская группировка носила кольца, то отчего их не могло быть у зарубинецкой? Только не было у них еще традиции класть их в могилу…

Впрочем, не исключено, что новые беженцы-мужчины, встречая местных красоток с символизирующими покорность кольцами на висках, немедленно проникались к ним симпатией. А дамы-иммигрантки, соответственно, — черной завистью. Но поскольку прямое копирование было невозможно — в силу иного менталитета, который всегда перерабатывает чужие культурные достижения под себя, — то и с местными артефактами происходила определенная трансформация. Мы же знаем женщин — даже одинаковое с кем-то платье вызывает у них чувство священной ярости!

История височных колец позволяет задуматься и еще об одном обстоятельстве. Дело в том, что если смотреть по карте распределения их находок по типам, то мы увидим сразу несколько парадоксальных областей. Не везде известные «типажи» колец совпадают с местом жительства тех племен, которым они должны бы принадлежать. Например, ромбощитковые височные кольца новгородских словен сформировались не в районе озера Ильмень, как, кажется, можно ожидать. А в Смоленской области. А вот, скажем, заметная компактная «колония» эсоконечных колец В. В. Седовым указывается в районе Ростова Великого, на северо-востоке Руси (см. рис. 28).

Представить, что туда забралась какая-то большая группа «праго-корчакцев», трудно и странно. Даже если предположить, что в этом вопросе маститый историк несколько перегнул палку, все равно характерные для потомков именно «узких» славян перстнеобразные височные кольца встречаются здесь и позже, вплоть до XI века. Вместе с землянками южнорусского типа.

А значит, кольца для нас становятся не только относительно надежным для такой давней истории этническим маркером, но еще и показателем движений племен или их частей. А главное — показателем их формирования! Потому что от Праги до Ладоги дошли не «узкие» славяне — даже несмотря на то, что сохранили свое племенное имя. А те из них, кто ранее зачем-то сделал остановку под Смоленском. И приобретал соответствующие этнические влияния и изменения.

Классификация древнерусских височных колец была разработана А. В. Арциховским и уточнена и дополнена В. П. Левашовой. И что же мы видим?

Практически для каждого племени характерны свои особенности этих украшений. Скажем, в состав женского головного убранства населения, оставившего смоленско-полоцкие длинные курганы, входили проволочные височные кольца с пластинчатыми расширениями на заходящих друг на друга несомкнутых концах. Это ясно кто — кривичи (культура длинных курганов) полоцкие и смоленские. Они же полочане «Повести временных лет».

А рядом с ними, на северо-западе, характерной деталью женского костюма являлись ромбощитковые височные кольца. Это — надежный этнохарактеризующий признак новгородских словен.

Рис. 28. Распространение эсоконечных височных колец на восточнославянской территории: а — памятники с находками эсоконечных височных колец; б — ареал пражско-корчакской культуры; в — регионы расселения славян пражско-корчакской группы

У дреговичей распространены перстневидные височные кольца с заходящими в полтора оборота концами.

Перстневидные височные кольца, сплошные, со спаянными концами, характерны для племени древлян.

В среднем течении Десны, в бассейне Сейма и верховьях Сулы выделяется своеобразная группа S-видных спиральных колец — характерный этноопределяющий признак племени северян.

В области расселения радимичей в Посожье распространены семилучевые височные кольца.

И только для браслетообразных сомкнутых височных колец племени-«хозяина» не находится.

А между тем в середине и третьей четверти I тысячелетия н. э., точнее, около VI века (а на Смоленщине фиксируется и в V веке!), племя, женщины которого носили такие украшения, расселялось в Полоцком Подвинье, Смоленском Поднепровье и части районов Волго-Окского междуречья. Расселялось среди аборигенного балтского и финского населения. И потихоньку обросло их влиянием настолько, что некоторые исследователи стали причислять его к восточнобалтским. Но при этом не могли избавиться от ощущения, что слишком много в нем… славянского.

Так, П. Н. Третьяков, немало потрудившийся на раскопках в Смоленском Поднепровье и Подвинье, отмечал еще полвека назад:

В области Верхнего Поднепровья известно немало и таких археологических памятников — городищ, поселений и могильников середины и второй половины I тыс. н. э., этническое определение которых не представляется возможным. Они сочетают в себе славянские и балтийские элементы… [369]

Правда, ученый объяснял это —

— процессами, приведшими в конце концов к ассимиляции днепровских балтов более сильными и передовыми группировками славянскими.

Но при этом открытым оставался вопрос, что же это за такие передовые славянские группировки V–VI веков, когда сами славяне только-только появились. И появились к тому же за тысячу верст отсюда, в чешском Подунавье и на Волыни. Да и сам Третьяков отмечает «свою самобытную культуру» местного населения, которая, впрочем, лишь незначительно отличается от балтской.

А чему там отличаться? — зададим мы вопрос в скобочках. Один и тот же рельеф, один и тот же климат, одна и та же природная среда. Что, серп ты изобретешь острием наружу? Или грабли со спиральными зубьями? Одинаковость условий диктовала одинаковость технологий. А этнические различия как раз и укладывались на эту линейку самобытности. Масштабную шкалу которой, впрочем, каждый определяет индивидуально.

Другой археолог, А. Г. Митрофанов, изучавший древности IV–VII веков на территории Белоруссии в пределах бассейна Западной Двины и бассейна Правобережного Днепра, высказался по этому поводу так:

…если признать, что эта культура является восточнобалтской, то нельзя, вместе с тем, отрицать и очевидный факт, что ее носители находились под большим влиянием славян.

С тем же успехом эту формулу можно и перевернуть: если признать эту культуру славянской (а особенно, добавим, если признать ее предславянской!), то ее носители находились под большим влиянием балтов. Ибо, повторимся, в ту эпоху исторические славяне находились еще на Дунае и нажимали на Византию. И самое главное — следы появления больших масс нового населения, которое, кстати, пожгло весьма основательно городища и селища тушемлинцев, появляются лишь в VII–VIII веках:

в рамках конца VII–VIII вв. над обитателями этого края нависла серьезная опасность. Повсюду стали сооружаться многочисленные городища-убежища… В конце I тысячелетия н. э. все эти городища-убежища погибли от пожара… Гибель городищ-убежищ, по нашему мнению, следует поставить в прямую связь с появлением в области Смоленского Поднепровья многочисленного нового, вероятно, кривичского населения… [369]

До этого никакого резкого демографического изменения ситуации здесь не наблюдается. И в этих условиях более ранняя славяноморфная культура в этих местах становится необъяснимой. Вернее, объясняется только наличием здесь собственно славяноморфного же населения, то есть наших знакомых венедов. Больше — просто некого!

Еще один исследователь, Е. А. Шмидт, из работ которого я эти сведения и беру, поясняет этот момент:

Основанием для такого предположения служили обнаруженные во время раскопок некоторые особенности жилых построек в виде наземных деревянных домов столбовой конструкции, четырехугольных в плане, частично врезанных в материк на склонах, имевших в одном из углов печь-каменку. Кроме того, керамический комплекс, обычный для памятников тушемлинско-банцеровской культуры, обнаруженный в культурном слое некоторых вышеупомянутых памятников, содержал фрагменты сосудов иных форм с более профилированной верхней третью сосудов. [369]

Правда, сам археолог все равно записывает тушемлинцев в балты. Но это не меняет того, что он же вынужден констатировать как объективный ученый. Тем более что сегодня к этим археологическим данным добавляются и генетические — простите, скажем мы цинично, но массивную в этих краях группу R1a1 надо к кому-то «приписать»!

Не в таких ли случаях она и становится весомым дополнительным аргументом?

Наконец, и В. В. Седов указывает:

…позднезарубинецкие древности и эволюционирующие из них древности третьей четверти I тысячелетия н. э. типа Тушемля-Банцеровщины-Колочина не обнаруживают преемственности с верхнеднепровскими, достоверно славянскими памятниками VIII–X вв.

А позднезарубинецкие древности и не могли быть базой для славянских! Ибо между ними лежит еще, как минимум, пласт киевской культуры. Зато позднезарубинецкие люди без всяких натяжек оказываются все теми же осколками разбитых «зарубинцев», часть которых просто не могла не убежать в здешние леса и не присоединиться к местным и родственным им венедам.

Ну а впоследствии В. В. Седов сформулировал итог афористично:

… ничто не мешает признать носителей тушемлинского-банцеровской культуры одной из диалектно-племенных группировок раннесредневекового славянства.

Впоследствии эти люди влились в местную среду и постепенно растворились в массах финноязычного населения. По этой причине В. В. Седов полагает, что в летописи эти люди вошли под именем меря:

Весьма вероятно, что в период становления Древнерусского государства это племенное образование называлось мерей. Этноним проживавшего на этой территории поволжско-финского племени был, как это нередко наблюдается в древней истории, перенесен и на пришлое население. Во всяком случае, когда летописец писал, что «перьвии насельници в Новегороде словене в Полотьски кривичи, а в Ростове меря…», он имел в виду, по всей вероятности, славян, занявших земли мери, а не финноязычное население этого края.

Меря, говорит В. В. Седов? Он — большой ученый, и он, наверное, прав. Вот только сам же признает: «люди браслетообразных колец» не закончили своего существования, растворившись в мери. Эти украшения были в употреблении вплоть до XIII века включительно.

Что получается в итоге?

Посткиевская культура — потому славянообразная.

Автохтонная — в отличие от сплошь пришлых «дунайских» славянских племен, вошедших в наши летописи в качестве «фундамента» для русского государства.

Культура, сохранившая свое своеобразие вплоть до татаро-монгольского нашествия и в то же время органично-местная.

Словом, если это пришельцы, то неясно, откуда они пришли. Их «предков», которые носили бы такие же кольца где-то в другом месте, пока не обнаружили. А вот то, что находки браслетообразных височных колец длинным языком протянулись откуда-то из Понеманья, —

— позволяет предположить, что это население происходит как раз оттуда, где древние авторы помещали венедов (см. рис. 29).

Обратите, кстати, внимание, где фиксируется тушемлинская культура (см. рис. 30):

Так что это они воплощают в себе следы жизни тех самых «лесных» жителей, что всегда были «тылом» более организованных культур носителей группы R1a1 в лесостепном пограничье. Среди восточных финнов они действительно пришлые — они ведь тоже уходили из обжитых лесов, попав, как и прочие, под воздействие экологической катастрофы. Той самой, когда начались холода и мокрота, пахотные земли стали заболачиваться, реки — разливаться. Но в целом они — местные, и между финскими культурами они действительно всего лишь вклинились, принеся в эти земли характерные для славян, но не совместимые ни с одним из известных племен височные кольца.

ИТАК:

452 год — середина VI века. Под воздействием внешних и внутренних факторов распался нестойкий конгломерат народов в рамках гуннского протогосударства. Гуннская держава перестала существовать. На ее обломках образовались новые народы или восстановились прежние. Этот процесс, однако, сопровождался масштабным кровавым хаосом в Степи и Лесостепи, который привел к новому оттоку носителей R1a1 в леса. В условиях дальнейшего постгуннского хаоса и прошедших неблагоприятных изменений климата киевская группировка населения лесостепной зоны распалась на ряд посткиевских культур. Одна из них — пеньковская — расселилась от Днепра в юго-западном направлении до Дуная. Другая — колочинская — осела на северо-восточных границах пеньковцев. Оставшаяся же часть населения киевской культуры начала мигрировать в прочих направлениях. Часть его снова приходит в северные леса, где содействует ряду трансфрмаций местных балтских и финских культур. А часть, добравшись до обитавших тут «лесных» венедов, образует тушемлинскую общность, отличающуюся от других славянских общностей характерными височными кольцами. Под влиянием экологического кризиса эта группировка распространилась от Немана до Оки, дав наблюдаемое ныне массовое присутствие в здешнем населении гаплогруппы R1a1 (см. рис. 31).

Рис. 31. Генеалогическое древо

Данный текст является ознакомительным фрагментом.