Глава 33 Украина и Тегеранская конференция Сентябрь–декабрь 1943 г.

Глава 33

Украина и Тегеранская конференция

Сентябрь–декабрь 1943 г.

День 23 августа 1943 г., когда Харьков был окончательно освобожден от немцев, стал началом перелома в военных действиях на южном участке Восточного фронта. Советские войска прорвали немецкую оборону вдоль реки Миус, и 26 августа части Центрального фронта Рокоссовского вклинились в немецкую оборону на стыке между Группами армий «Юг» и «Центр». 3 сентября Клюге и Манштейн обратились к Гитлеру с просьбой назначить главнокомандующего Восточным фронтом. Гитлер ответил отказом и продолжал настаивать на необходимости удержать Донбасс как важный индустриальный район, даже если придется оставить линию обороны на реке Миус. В который раз Гитлер обещал прислать подкрепление, но наученный горьким опытом Манштейн ему больше не верил. В тот же день англичане высадились на юге Италии.

Еще через пять дней, получив телетайпное сообщение о масштабах советского наступления, Гитлер вылетел в штаб Группы армий «Центр» в Запорожье. То, что рассказал ему Манштейн, заставило фюрера согласиться на отступление к Днепру. Это был последний визит Гитлера на оккупированную советскую территорию. Вечером того же несчастливого дня, после возвращения в Wolfsschanze, он узнал о высадке союзников в Салернском заливе и неминуемой капитуляции итальянской армии.

Получив вынужденное согласие Гитлера на отступление, немецкая армия теперь должна была спешно отходить за Днепр, чтобы не оказаться от него отрезанной. Несмотря на значительные потери в ходе Курской битвы, Красная Армия не сбавляла темпов наступления, стремясь захватить плацдармы на Днепре раньше, чем немцы смогут построить вдоль реки мощную линию обороны. Для немцев эта огромная река могла стать рубежом обороны на территории от Смоленска до Киева и затем от Киева до Черного моря. Правый берег Днепра, очень высокий и крутой, как и у большинства великих русских рек, текущих с севера на юг, создавал естественный оборонный вал.

Оставляя восточную Украину, немцы осуществляли стратегию выжженной земли, но, несмотря на старания, у них просто не было времени уничтожить все намеченное. Немецкие вояки, доверху набившие карманы и вещмешки, чуть не плакали, когда ярким пламенем вспыхивали немецкие склады с награбленным добром, которое не успевали вывезти в фатерланд. На правый берег Днепра приходилось перебираться под покровом ночи или рано утром, пока еще стоял осенний туман, так как в дневное время их постоянно обстреливали с воздуха советские штурмовики.

Сталин пообещал присвоить звание Героя Советского Союза первому бойцу, переправившемуся через Днепр. Красноармейцы откликнулись на его призыв, форсируя реку на импровизированных плотах из жестяных бочек и досок, в маленьких рыбацких лодках, а то и просто вплавь. 22 сентября, захватив плацдарм на правом берегу, четыре автоматчика стали Героями Советского Союза. Василий Гроссман записал в дневнике: «Были случаи, когда солдаты переправляли полковые полевые пушки на дощатых воротах и переплывали Днепр на брезентовых мешках, набитых сеном». К третьей неделе сентября войска Ватутина захватили плацдармы к северу и югу от Киева. Но вскоре выяснилось, что отряды, форсировавшие Днепр и оказавшиеся на правом берегу реки в сорока местах, не могут в силу своей малочисленности и разрозненности вести серьезные наступательные действия. Одна группа солдат, чья лодка затонула во время переправы, добралась до деревенского домика. «Заходите, сыночки», – приветливо встретила их старушка-хозяйка, помогла высушить намокшую одежду и согрела, угостив самогоном.

Потери советских войск были значительными. Похоронная команда занималась погребением трупов. «Мы собирали тела убитых и утонувших, – вспоминал боец команды, – и хоронили их в братских могилах, по пятьдесят человек в каждой. Погибло очень много солдат. Немецкий берег был крутой и хорошо укрепленный, а наши наступали по открытому месту».

Три воздушно-десантные бригады с задачей расширить плацдарм на правом берегу были сброшены в районе Великого Букрина, к юго-востоку от Киева. Однако советской разведке не удалось выяснить, что как раз в районе десантирования сосредоточены значительные немецкие силы: две танковые и три пехотные дивизии. Большая часть десанта попала в расположение 19-й танковой дивизии и была уничтожена вскоре после приземления. Самым удачным оказался Лютежский плацдарм к северу от Киева. Советская стрелковая дивизия форсировала Днепр в болотистой местности, которую немцы посчитали непроходимой. Воспользовавшись представившейся возможностью, Ватутин отважился на крайне опасную операцию, но риск себя оправдал. Он переправил на плацдарм 5-й гвардейский танковый корпус и, хотя немало Т-34 увязло в трясине, большинство все же прорвалось, двигаясь на полной скорости.

В конце месяца после тяжелых боев был взят Смоленск, самый северный город на Днепре. Наступательная операция под Ржевом открыла советским войскам дорогу на запад, но оставила после себя полностью опустошенную местность. Побывавший там австралийский военный корреспондент Годфри Бланден писал: «Несколько крестьянских семей, состоящих из стариков, женщин и детей, вернулись, соорудили какие-то вигвамы и живут в них. Я видел натянутые между деревьями веревки с сохнущим бельем и удивлялся, что кому-то пришло в голову устроить стирку среди всего этого ужаса и разорения. У этих людей, вернувшихся к своим пепелищам, можно поучиться стойкости, но нельзя не задуматься над тем, как они переживут зиму». Он был потрясен, узнав, что «маленькая сморщенная старушка», с которой он разговаривал, на самом деле была тринадцатилетней девочкой.

На юге войска Южного фронта генерала Ф.?И. Толбухина отрезали пути отступления Семнадцатой армии вермахта, оставившей Кубанский плацдарм на подступах к Кавказу и отошедшей в Крым. К западу от Курска части Центрального фронта Рокоссовского вбили глубокий клин в немецкую оборону. В октябре они уже пересекли границу с Белоруссией и подходили к Гомелю. Для Сталина особым и долгожданным подарком, в первую очередь от Ватутина, могло стать взятие украинской столицы – Киева. К концу октября Ватутин успешно завершил операцию по скрытной переброске 3-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта П.?С. Рыбалко и 38-й общевойсковой армии на Лютежский плацдарм. Обманные маневры Красной Армии на других участках фронта, тщательная маскировка, ночные марши небольших групп войск в сочетании с неэффективностью немецкой воздушной разведки привели к тому, что немцы проглядели возникшую угрозу. Две армии, ринувшись в наступление с Лютежского плацдарма, смогли окружить Киев и взяли его 6 ноября, за день до торжественного празднования 26-й годовщины Октябрьской революции. Сталин ликовал. Ватутин, не теряя времени, продолжал наступление на Житомир и Коростень. Несмотря на осеннюю распутицу, превратившую дороги в сплошную грязь, его войска вскоре вклинились на территорию, занимаемую противником, на глубину в 150 км и 300 км по фронту.

Они продвигались по разоренным деревням, где их встречали онемевшие от страданий жители. Василий Гроссман писал: «Услышав русскую речь, старики бегут навстречу войскам и молча плачут, не в силах произнести ни слова. Пожилые крестьянки говорят: “Мы думали, что будем петь и смеяться, когда увидим наших, но в сердце накопилось столько горя, что слезы сами текут из глаз”». Крестьяне с отвращением рассказывали о том, что немецкие солдаты ходили голыми, не стесняясь ни женщин, ни маленьких девочек; «какие немцы прожорливые: за один присест могут съесть два десятка яиц или кило меда». Гроссман спросил босого и оборванного мальчишку, где его отец. «Убили», – последовал ответ. – «А мать?» – «Умерла». – «А братья, сестры у тебя есть?» – «Сестра. Ее немцы в Германию угнали». – «А какие-нибудь еще родственники?» – «Нет, всех сожгли, сказали, что вся деревня – партизаны».

Но были и такие украинцы, которые не радовались возвращению Советской власти. Многие сотрудничали с немцами, становились полицаями, даже шли служить в регулярные части вермахта или охрану концентрационных лагерей. Украинские националисты из УПА (Украинской повстанческой армии), ранее боровшиеся с немцами, теперь были готовы начать партизанскую войну против Красной Армии. Их самой знаменитой жертвой станет убитый из засады генерал Ватутин.

Реальность увиденного Гроссманом превзошла его худшие опасения. После освобождения Киева подтвердились сообщения о массовых расстрелах в Бабьем Яре. Немцы пытались скрыть следы преступления, сжигая и перезахоранивая тела, но убитых было слишком много. После ужасных событий в сентябре 1941 г. Бабий Яр постоянно использовался как место казней уцелевших евреев, цыган и коммунистов. По некоторым оценкам, к осени 1943 г. там было убито почти 100?тыс. человек.

Количество загубленных человеческих жизней ошеломило Гроссмана. Хотя жертвы и остались безымянными, он попытался придать человеческое лицо этому дотоле невообразимому преступлению. «Это было уничтожение великого и древнего профессионального опыта, который передавался из поколения в поколение в тысячах семей ремесленников и интеллигентов. Это было убийство бытовых традиций, передаваемых от дедов внукам, убийство воспоминаний, печальных песен, народной поэзии, самой жизни с ее радостями и горестями; уничтожение семейных очагов и кладбищ. Это была смерть народа, который столетиями жил рядом с украинцами». Он рассказал о судьбе еврея по фамилии Фельдман, которого в 1941 г. спасла от смерти толпа украинских крестьянок, умолившая немецкого коменданта не трогать всеми любимого доктора. «Фельдман продолжал жить в Броварах и лечить местных жителей. Немцы казнили его этой весной, – Христя Чуняк всхлипывала и, наконец, громко разрыдалась, описывая, как старика заставили рыть себе могилу. – Он умирал один. Весной 1943 г. в Броварах больше не осталось евреев».

Сталин, законно гордый великими победами СССР, в 1943 г. наконец согласился встретиться с Рузвельтом и Черчиллем. Встреча Большой тройки была назначена на конец ноября и должна была проходить в Тегеране, который, как и большая часть Ирана, был оккупирован советскими и английскими войсками для защиты нефтепромыслов и сухопутных коммуникаций с Кавказом. Сталин остановил свой выбор на столице Ирана, потому что оттуда он мог поддерживать прямой контакт со Ставкой.

В октябре в Москву для подготовки Тегеранской конференции прибыли министры иностранных дел Англии и США. Повестка дня совещания во дворце на Спиридоньевке была более чем обширной. Англичане хотели обсуждать польский вопрос, действия антигитлеровской коалиции после окончания войны, включая политику в отношении побежденных государств, создание Европейской консультативной комиссии по Германии, судебные процессы над военными преступниками, а также послевоенное устройство Франции, Югославии и Ирана. Корделл Хэлл, государственный секретарь США, от имени Рузвельта подчеркивал необходимость иметь преемника дискредитировавшей себя Лиги Наций. Это был щекотливый момент для Молотова и его заместителя Литвинова, так как после нападения на Финляндию в 1939 г. СССР исключили из Лиги Наций. Теперь, по плану Рузвельта, после окончания войны государства-победители должны были составить ядро новой Организации Объединенных Наций и гарантировать ее дееспособность.

Советская сторона настаивала на том, чтобы англичане и американцы представили детальные описания своих предложений, которые позже будут обсуждаться в Тегеране. Советские представители хранили полное молчание относительно своей позиции по предлагаемым для обсуждения вопросам и настаивали только на одном пункте повестки дня: «Меры по сокращению сроков военных действий против Германии и ее сателлитов в Европе». Иными словами, они хотели добиться установления точной даты открытия Второго фронта во Франции. Кроме того, они поднимали вопрос о вовлечении в антигитлеровскую коалицию Турции и предлагали оказать давление на сохраняющую нейтральный статус Швецию, чтобы получить согласие на размещение военных аэродромов на ее территории. В целом, по мнению всех сторон, совещание прошло успешно.

Как вспоминал австралийский корреспондент Годфри Бланден, наибольший успех в Москве выпал на долю «маленького деревянного ящичка с двумя отверстиями для глаз». Он «напоминал кинетоскопы, которые раньше устанавливали на ярмарках, только вместо не совсем одетых танцовщиц там показывали стереоскопические снимки разбомбленных немецких городов». Идея продемонстрировать участникам совещания трехмерные изображения еще дымящихся городских руин принадлежала главному маршалу авиации Харрису. Фотографии произвели огромное впечатление на генералитет Красной Армии.

Бландену об этом рассказал сам Харрис в штабе английской стратегической авиации, показывая ему большие фотоальбомы в роскошных кожаных переплетах синего цвета – традиционного цвета Королевских ВВС. Аэрофотоснимки в альбомах были объединены в серии по городам, и в каждой серии некоторые снимки были покрыты листами кальки того же размера с нанесенными на них очертаниями больше не существующих жилых зданий и промышленных предприятий. Первая серия посвящалась бомбардировке Ковентри. Харрис стал перелистывать альбом, демонстрируя фотографии немецких городов. В какой-то момент Бланден, пораженный масштабами разрушений, воскликнул: «Тут руин хватит не меньше, чем на шесть Ковентри!» – «Ошибаетесь, – гордо ответил Харрис. – На десять». Когда дошли до снимков менее разрушенного города, Харрис заметил: «Еще один налет, и мы с ним покончим».

«Эти фотографии наглядно свидетельствовали, как ковровые бомбардировки, впервые примененные немецкой авиацией, превратились в оружие огромной разрушительной силы. То, что немцы сделали три года назад с Ковентри, блекнет перед картинами стертых с лица земли немецких городов», – пишет Бланден.

В Москве американцы пытались продвинуть идею создания «Большой четверки», то есть участия в конференции союзников лидера китайских националистов. Зная, насколько это могло бы потешить самолюбие Чан Кайши, Рузвельт надеялся таким образом заставить его продолжать военные действия, несмотря на недостаточную помощь союзников. Стремясь увеличить объемы американских поставок своим войскам, Чан Кайши блефовал в переговорах с Соединенными Штатами так же, как раньше с Советским Союзом, тонко намекая на возможность заключения сепаратного мира между Китаем и Японией.

Чан Кайши был нужен союзникам, поскольку его войска заставляли Японию держать в материковой части Китая больше миллиона солдат, по крайней мере, теоретически. К тому же, планируя создание ООН, Рузвельт отводил важное место в этой послевоенной международной структуре Китаю как одному из ведущих участников антигитлеровской коалиции. В Лондоне идею Рузвельта не поддерживали. Советское руководство было также против, не забыв, как Чан Кайши настоял на выводе советских войск из провинции Синьцзян. Тем не менее, на московском совещании удалось достичь принципиального согласия сторон.

Между тем в стратегических планах Чан Кайши произошла одна важная перемена. Теперь он хотел, чтобы США помогли ему не пустить Красную Армию в северную часть Китая, если СССР вступит в войну с Японией. Если раньше китайский лидер настаивал, чтобы Рузвельт убедил Сталина объявить Японии войну, теперь он хотел победы над врагом без советского участия. Чан Кайши имел веские причины полагать, что участие СССР в освобождении Китая от японцев будет означать существенную политическую и военную поддержку китайских коммунистов.

В конце ноября 1943 г., по дороге в Тегеран, Рузвельт и Черчилль встретились в Каире. Рузвельт позаботился о том, чтобы Чан Кайши присоединился к ним в начале этой импровизированной встречи, а не в конце, как планировали англичане. Тем не понравился такой поворот событий. Позднее Брук вспоминал: «Внешне генералиссимус напомнил мне смесь куницы с хорьком. Лицо хитрое и хищное. Совершенно очевидно, что ничего не смыслит в военной стратегии, но полон решимости своего не упустить». Английских генералов еще больше ошеломило поведение супруги генералиссимуса, одетой в элегантное черное платье «чонсам» с разрезом до бедра. Мадам Чан Кайши неоднократно вмешивалась в переговоры, чтобы поправить переводчика и дать свою версию того, что сказал генералиссимус, а затем изложить свое видение того, что он должен был сказать. Сталин, который не мог простить Чан Кайши событий в Синьцзяне, отказался прислать на эту встречу своего представителя, сославшись на то, что не может нарушать заключенный с Японией пакт о ненападении.

Черчилль прекрасно понимал, что его «особые отношения» с Рузвельтом стали уже не теми, что прежде. Частично это было вызвано нежеланием английского премьера приступать к осуществлению операции «Оверлорд» и стремлением вместо этого начать боевые действия в Центральной Европе, призванные предотвратить советскую оккупацию этой территории. Кроме того, Черчилль оставался верным идеалам Британской империи, в то время как Рузвельт пообещал Чан Кайши, что победа над Японией будет также означать конец эпохи западного империализма в Азии, и что Индокитай не вернется под французское влияние. Де Голль, несомненно, возмутился бы, знай он об этом обещании.

Атмосфера во время встречи была далеко не дружественной, а временами становилась открыто враждебной. Американцы решительно противились всяким попыткам «прогулять их по дорожкам английского парка», особенно когда эти дорожки уводили от Нормандии к Балканам. Англичане столкнулись с тем, что американцы не хотели слышать их доводов, и задумались над тем, как поведет себя Рузвельт в Тегеране, когда получит по всем ключевым вопросам поддержку Сталина.

Из Каира Рузвельт и Черчилль полетели в Тегеран, где 28 ноября начались их переговоры со Сталиным. По настоятельной просьбе Сталина, Рузвельт поселился в здании советского посольства, расположенном через дорогу от британского. Сталин пришел к нему на встречу в маршальском мундире, причем брюки были заправлены в кавказские сапоги особого кроя, в них он казался выше ростом. Оба лидера стремились понравиться друг другу и вели себя как закадычные друзья, но на самом деле чары собеседника подействовали только на Рузвельта.

Президент стремился сблизиться с советским диктатором, противопоставляя себя Черчиллю. Он коснулся проблемы колониализма. «Я говорю об этом в отсутствие нашего товарища по оружию Черчилля, потому что он не любит разговоров на эту тему. США и СССР не имеют колоний, поэтому нам легче обсуждать эти дела». По воспоминаниям переводчика Сталина на этой встрече, Сталин не был склонен обсуждать такую «деликатную проблему», но согласился, что «Индия – это больной вопрос для Черчилля». Однако, несмотря на все попытки президента создать атмосферу взаимного доверия, Сталин не мог простить Рузвельту лицемерных обещаний открыть Второй фронт в 1942 г., данных только для того, чтобы СССР продолжал войну.

Сталин был резок в своих высказываниях о Франции, поводом для чего послужили волнения в Ливане, вызванные действиями «Сражающейся Франции» по восстановлению колониального режима. Он считал, что большинство французов сотрудничало с немцами, и даже высказал мнение, что «Франция должна быть наказана за то, что помогала Гитлеру». Вне сомнений, Сталин помнил, как капитуляция французской армии в 1940 г. дала возможность вермахту заполучить огромное количество французских грузовиков, ставших основой транспорта вермахта при нападении на Советский Союз.

Когда ближе к вечеру того же дня участники конференции собрались на первое пленарное заседание, главной темой обсуждения стала операция «Оверлорд». При молчаливой поддержке Рузвельта Сталин выступил против предложенной Черчиллем операции в северной части Адриатики для захвата Центральной Европы. Он настоял на первостепенной роли операции «Оверлорд» и согласился с планом одновременного начала наступательных действий на юге Франции. Он решительно отверг целесообразность каких-либо еще операций на том основании, что их проведение неизбежно вызовет распыление сил. Сталин не скрывал, что его позабавило утверждение Черчилля о том, что предложенный англичанами план действий имеет целью оказание помощи Красной Армии.

Советский переводчик вспоминал, что Рузвельт подмигнул советскому лидеру, когда тот стал набивать трубку табаком, высыпав его из папирос «Герцеговина Флор». Сталин мог спокойно расправляться со всеми аргументами Черчилля, поскольку знал, что американцы на его стороне. Кроме того, на этом этапе игры у него были все козыри, и он определял дальнейшие стратегические действия союзников. Он настоял на том, чтобы союзники открыли Второй фронт во Франции весной 1944 г., а это, как и боялся Черчилль, означало, что Балканы и Центральная Европа будут заняты Красной Армией.

На генерала Брука, наблюдавшего за общением трех лидеров, глубокое впечатление произвело то, как умело Сталин вел переговоры. Диктатор демонстративно не участвовал в обсуждении итальянской кампании, возможно, потому что его западные союзники предпочли добиться капитуляции Италии, не делясь славой победителей с СССР. Это было их ошибкой, которой Сталин воспользовался позднее как аргументом в дебатах о будущем стран, попавших в зону советской оккупации. Понимая, что после побед под Сталинградом и Курском Советский Союз стал сверхдержавой, Сталин уже хвастался перед своим окружением: «Теперь судьба Европы решена; мы сделаем так, как захотим, а союзники возражать не будут».

Он был весьма подробно осведомлен о том, что думают и как реагируют на происходящее англичане и американцы. До начала встречи Сталин вызвал сына Берии Серго и возложил на него «весьма деликатную и сомнительную в нравственном истолковании» миссию. Он хотел знать все, что говорят в своем кругу английские и американские коллеги. Каждое сказанное ими слово фиксировали спрятанные в комнатах микрофоны, и каждое утро Серго Берия докладывал Сталину обо всех разговорах. Советский лидер поражался наивности и откровенности союзников: ну, должны же они понимать, что их подслушивают! Он хотел знать не только содержание каждого разговора, но и тон, которым все было сказано. Говорили ли они с убежденностью или безразличием? Как реагировал на их слова Рузвельт?

Сталин был очень доволен, когда Серго сообщил, что Рузвельт искренне восхищается советским лидером и отказывается слушать адмирала Лихи, советующего занять более жесткую позицию на переговорах. Если же во время переговоров попытку польстить Сталину делал Черчилль, советский лидер тут же напоминал ему о каком-нибудь враждебном высказывании в свой адрес, которое премьер-министр позволил себе в прошлом. Подслушивающие устройства также помогали Сталину использовать различия в позициях Черчилля и Рузвельта. Когда в конфиденциальной беседе Черчилль упрекнул Рузвельта, что тот помогает Сталину установить в Польше коммунистический режим, Рузвельт ответил, что Черчилль поддерживает антикоммунистический режим, а это ничем не лучше.

На самом деле Польша представляла серьезную проблему и для Черчилля, и для Сталина, тогда как Рузвельта волновали, по-видимому, только голоса американских поляков на президентских выборах в следующем году. В связи с этим ему было необходимо создавать видимость жесткой политики в отношении Сталина до момента окончания подсчета голосов. Ранее Рузвельт отверг идею изменения границ Польши на основании Атлантической хартии, а теперь ему и Черчиллю предстояло выразить свое отношение к территориальным притязаниям Сталина на восточные польские земли, которые были аннексированы СССР в 1939 г. как «Западная Белоруссия» и «Западная Украина». Скорая и неминуемая оккупация региона Красной Армией должна была сделать аннексию свершившимся фактом. По плану Сталина, Польша получала компенсацию в виде бывших немецких земель от прежней границы рейха до реки Одер. Президент США и премьер-министр Великобритании знали, что им не удастся заставить СССР отказаться от желаемого, но то, насколько быстро Рузвельт сдался, внушило Сталину уверенность, что у него не будет проблем с передачей власти в Польше коммунистам.

Сталин добился от союзников даты открытия Второго фронта, но когда им пришлось признаться, что главнокомандующий французской кампанией еще не назначен, он выразил удивление таким несерьезным подходом к планированию столь важной операции. Он согласился развернуть крупное наступление вскоре после высадки союзников в Нормандии и объявить войну Японии сразу же после капитуляции Германии. Именно этого хотел от Сталина Рузвельт и именно этого так боялся Чан Кайши. После окончания Тегеранской конференции Сталин укрепился в мысли, что «выиграл игру».

В частных беседах Черчилль соглашался с такой оценкой ситуации. Он был крайне подавлен поведением Рузвельта, который заигрывал со Сталиным в надежде добиться его расположения и манипулировать им в будущем. После того как Черчилль поделился опасениями относительно дальнейшего развития событий со своим врачом лордом Мораном, последний записал в своем дневнике: «Теперь премьер видит, что не может рассчитывать на поддержку президента. Еще хуже то, что это понимают и русские».

После унижения на Тегеранской конференции Рузвельт решил назначить главнокомандующего операцией «Оверлорд» сразу же по возвращении в Каир. Он попросил Маршалла вызвать генерала Эйзенхауэра. Как только Эйзенхауэр и Рузвельт оказались в президентском автомобиле, Рузвельт повернулся к генералу со словами: «Ну вот, Айк, будете командовать операцией “Оверлорд”».

Принимая это решение, Рузвельт руководствовался тем, что Маршалл необходим ему в роли начальника штаба, поскольку он досконально знал все театры военных действий, был непревзойденным организатором и – самое главное – умел находить общий язык с Конгрессом. Его также считали единственным человеком, способным держать под контролем генерала Макартура на Тихоокеанском театре военных действий. Конечно, Маршалл был разочарован, хотя и не так сильно, как Брук до него, и как дисциплинированный военный безоговорочно принял решение командира. Эйзенхауэру в очередной раз повезло, словно в подтверждение прозвища, которое ему дал Паттон: Дивайн Дестини («Божья воля»), предложивший именно так расшифровывать инициалы Д.Д. – Дуайт Дэвид.

Начальники штабов союзников, собравшиеся в Каире, находились в состоянии эйфории, которая не имела под собой никакой рациональной основы. Все были уверены, чуть ли не готовы биться об заклад, что война закончится к марту, самое позднее – к ноябрю 1944 г. Если учесть, что до начала операции «Оверлорд» оставалось еще более полугода, а Красная Армия находилась очень далеко от Берлина, такие прогнозы были по меньшей мере слишком оптимистичными. Черчилль, наоборот, был полон пессимизма после неравной борьбы с товарищами по оружию в Каире и Тегеране. Прилетев в Тунис, он слег с пневмонией и, как говорят, чуть не умер. Выздоровлению поспособствовало Рождество с традиционными возлияниями, а также сообщение о том, что Королевские ВМС потопили у берегов северной Норвегии линейный крейсер Scharnhorst. Около 2 тыс. немецких моряков погибли в холодных водах Норвежского моря.

Как информировал своих партнеров по переговорам в Тегеране Сталин, Группа армий «Юг» под командованием Манштейна предпринимала регулярные контратаки против войск генерала Ватутина. Надеясь повторить успех своей операции по повторному занятию Харькова в начале 1943 г., Манштейн силами двух танковых корпусов атаковал фланги ватутинского фронта, который к тому времени был переименован в Первый Украинский. Манштейн хотел оттеснить Красную Армию назад к Днепру, снова занять Киев и окружить крупную советскую группировку войск вблизи Коростеня. Гитлер, резко постаревший за последние месяцы, находился в состоянии депрессии и не хотел слышать никаких аргументов, отвергая саму мысль о возможном отступлении. Между тем даже его любимчик генерал Модель охарактеризовал происходящее на Восточном фронте как «боевые действия задним ходом». В германской армии распространялось чувство обреченности. Пехотный офицер, взятый в плен на Ленинградском фронте, сказал на допросе: «Мы в дерьме. Все надежды потеряны». Гитлер, обвиняющий во всех неудачах своих генералов и их недостаточную волю к победе, был крайне обеспокоен пропагандистской кампанией, которую проводила «Свободная Германия» – организация немецких военнопленных-антифашистов, созданная советскими спецслужбами. В ответ Гитлер распорядился с 22 декабря ввести во всех частях должность офицера – представителя нацистской партии, что-то вроде двойника советского комиссара или политрука.

Через три дня Манштейн, считавший, что ему удалось стабилизировать фронт, столкнулся с крайне неприятным сюрпризом. Красная Армия смогла скрытно перебросить части 1-й танковой и 3-й гвардейской танковой армий в район Брусилова, и 25 декабря они начали наступление на Житомир и Бердичев. Вскоре наступающий южнее Второй Украинский фронт генерала Конева также прорвал оборону противника, и два немецких корпуса, удерживавших линию фронта по Днепру южнее Киева, были окружены под Корсунем-Шевченковским. Гитлер отказался дать приказ об отступлении частей, попавших в Корсунский котел, чем обрек их на поистине плачевную судьбу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.