I. ПРОПАГАНДНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ЦК ПАРТИИ

I. ПРОПАГАНДНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ЦК ПАРТИИ

ЦК в жизни большевистской партии на разных этапах ее истории играл разную роль. До прихода большевиков к власти Ленин больше значения придавал центральному органу печати (ЦО), чем ЦК.

Так, например, после раскола партии на втором ее съезде (1903 г.) на "большевиков" и "меньшевиков" Ленин в ЦК не вошел, а посадил туда своих помощников (Кржижановский и др.). Сам же Ленин предпочел войти в состав редакции центрального органа партии — газеты "Искра" (Ленин, Плеханов, Мартов). Когда же Мартов, лидер меньшевиков, отказался войти в такую редакцию и требовал сохранения старой редакционной "шестерки", отвергнутой "большевиками", — Плеханов, Ленин, Мартов, Засулич, Потресов, Аксельрод, — а Плеханов в этом споре стал на сторону Мартова, Ленин вышел из редакции и предложил кооптировать себя в состав ЦК, что и было сделано.

На III чисто большевистском съезде (Лондон, 1905 г.) Ленин был избран и в ЦК и в центральный орган печати, но не попал в состав ЦК на IV, так называемом "объединительном", съезде (Стокгольм, 1906 г.). На V съезде партии (Лондон, 1907 г.) Ленин был избран лишь в кандидаты членов ЦК (членом ЦК от большевиков был избран, например, Зиновьев). Однако Ленин постоянно избирался в состав партийной редакции, которой он придавал решающее значение и куда он постоянно стремился. Печать Ленин ставил выше всего. Как раз Ленину принадлежит знаменитое большевистское определение роли печати: "газета не только коллективный пропагандист, но и коллективный организатор" ("Что делать?").

Положение резко изменилось накануне, во время и после революции.

Ленин, который первым из русских революционеров сформулировал свой знаменитый "организационный план революции" словами "дайте нам организацию революционеров — мы перевернем всю Россию" (идея "профессиональных революционеров" в той же работе "Что делать?"), Увидел в Центральном Комитете "Центральный штаб" революции. Со времени "пражской конференции" большевиков 1912 года Ленин не только сам входит в ЦК, но и юридически возглавляет его до самой смерти. Соответственно меняются функции ЦК. Если раньше он считался техническим исполнительным органом партии, то теперь он орган диктатуры партии, а в условиях октябрьской победы большевиков и орган государственной "диктатуры пролетариата".

Следующие два определения, данные большевиками в разное время значению ЦК партии, довольно ясно говорят о роли этого органа в структуре партии и государства:

1. По словам Сталина[91], "требовать от ЦК, чтобы он не предпринимал никаких шагов, предварительно не опросив провинции, значит требовать, чтобы ЦК шел не впереди, а позади событий… Это был бы не ЦК".

2. Ленин на VIII съезде партии (1919 г.) определил роль ЦК как роль "боевого органа".

"В противном случае это будут, — говорит Ленин, — либо полуслова, либо парламент, а парламентом нельзя в эпоху диктатуры ни решать вопросов, ни направлять партию или советскую организацию".

Но с того времени как Сталин стал хозяином ЦК, ДК, как коллегия выборных членов партии, постепенно теряет свою силу. Теперь значение органа универсальной диктатуры приобретает аппарат ЦК. Роль этого аппарата хорошо охарактеризована в определении Л. Кагановича[92]:

"ЦК находил время руководить вопросами не только международной политики, вопросами обороны, хозяйственного строительства, но одновременно заниматься такими вопросами, как учебники, как библиотеки, как художественная литература, театры, кино, такими вопросами, производство граммофонов, качество мыла и т. д. В этом и состоит искусство большевистского руководства, чтобы выделить главный фронт, налечь на него и в то же время обозревать все поле боя, чтобы не было участка, который ускользнул бы из поля зрения".

Таковой стала роль аппарата ЦК в "системе диктатуры пролетариата" при Сталине.

Но Каганович слишком обобщил свое определение. Другой ученик Сталина, Киров, раскрыл скобки и вокруг безымянного аппарата. Ровно за год до своего убийства, в декабре 1933 года, на партийной конференции в Ленинграде он легализировал Сталина как подлинного диктатора и над аппаратом ЦК. Вот его слова[93]:

"Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы, с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Сталин. Вся основная работа — это должна знать партия — проходит по указанию, по инициативе и под руководством товарища Сталина. Самые большие вопросы международной политики решаются по его указанию, и не только эти большие вопросы, но и, казалось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его…"

Таким аппарат ЦК становится со времени прихода сюда Сталина (1922 г.). До него он играл подчиненно-техническую роль по отношению к Оргбюро и Политбюро.

До 1919 года аппарат ЦК возглавлялся Свердловым и состоял из каких-нибудь двух десятков людей с канцелярией, которая вся помещалась, как тогда говорили, в кармане Свердлова в виде его "записных книжек". После смерти Свердлова Ленин внес предложение (на VIII съезде, 1919 г.) избрать коллегию "секретарей ЦК" для ведения организационно-технической работы партии (информация, распределение кадров). В этом "секретариате" побывали до Сталина видные большевики из ленинской и даже троцкистской гвардии (Стасова, Серебряков, Преображенский, Крестинский, Молотов), но "секретариат" все еще оставался подчиненно-техническим аппаратом, пока не появился Сталин. С конца двадцатых годов картина резко меняется. Сначала "Секретариат ЦК", а потом "Секретариат т. Сталина" становится той мощной силой, которая вовне известна как "ЦК партии". Вот теперь происходит то, что Киров называет "заслугами Сталина". Сталин и его аппарат интересуются не только "большой политикой", но и "десяти-степенными вопросами". Юридические функции советского государственного аппарата перемещаются к аппарату партийному. Соответственно разбухает и сам аппарат.

К тому времени, которое я описываю, аппарат ЦК уже окончательно сложился. Правда, структура его руководящих отделов, как и состав работников ЦК, постоянно меняется, но принципы, на которых построена вся его работа, остаются постоянными и поныне.

Первый и главный принцип гласит: поскольку коммунистическая партия единственная правящая и руководящая партия в СССР, то ее бдительное око и направляющая рука должны быть всюду и везде. Весь государственный организм политика, экономика, культура — все социальное общежитие людей должно быть пропитано лишь одной идеей — большевистской партийностью, лишь одной силой большевистским руководством.

В этом смысле в жизни советского государства нет важных и маловажных участков, а есть только своеобразные "двигатели внутреннего сгорания" и приводные к ним ремни. Поэтому, как говорил Каганович, Политбюро решает вопросы не только большой внешней политики, но живо интересуется и производством "граммофонов" и "мыла". Ничто не может находиться вне поля партийного зрения — ни человек, ни вещи, ни время, ни пространство. Этот принцип и лежит в основе тоталитаризма и тоталитарности советского управления. Исходя из него, Сталин создал и аппарат партии. Чтобы наилучшим образом претворять в жизнь этот идеально-методологический принцип, надо иметь и необыкновенно даровитых и способных людей.

Поэтому второй принцип организации аппарата касается подготовки и подбора людей аппарата. Этот принцип гласит: в аппарат партии надо подбирать людей, исходя из двух соображений: фанатичной преданности режиму и высокого организаторского таланта. Самодовлеющим из этих двух качеств является первое, но при одинаковых условиях предпочитается обладатель и второго качества. То, что при Ленине и в первые годы при Сталине считалось решающими признаками, определяющими карьеру работника аппарата партии: социальное происхождение (из трудовой, "пролетарской" семьи), "партийный стаж" (давность пребывания в партии), "национальное меньшинство" (из бывших угнетенных наций России), перестает играть какую-либо важную роль, а впоследствии даже играет иногда и отрицательную роль при выдвижении коммунистов в аппарат (опыт показал, что такие коммунисты ведут себя независимо и не всегда преклоняются перед "авторитетом" верхов или заражены "буржуазным национализмом").

Третий, немаловажный принцип — это, так сказать, "диалектический" склад ума партийного работника. Партийный работник — это не просто бюрократ-исполнитель, но и вернейший интерпретатор воли верховного вождя. Каким бы "гениальным" ни был "вождь", но он не может физически успевать во всем и везде. Он дает лишь "генеральную линию". Партаппарат дает ее практическую интерпретацию. И вот при осуществлении "генеральной линии", будь это перед Ассамблеей Объединенных Наций, на заседании бюро обкома партии или на работе в колхозе, партийный аппаратчик должен постоянно спрашивать себя: а как поступил бы в данном конкретном случае ЦК? Если его практические действия верно интерпретируют волю ЦК, то он надежный аппаратчик партии.

Четвертый принцип тесно связан с третьим, но ему придают самостоятельное значение — это инициативность в работе. Обычно принято считать, что средние и низшие аппаратчики партии лишены права инициативы. Совершенно наоборот. Инициативность, помогающая крепости режима, какой бы области это ни касалось, инициативность, помогающая наиболее эффективному претворению в жизнь требований и смысла "генеральной линии", называется на языке партии "творческой инициативой" и признается неотъемлемым принципом построения партийного аппарата.

Пятый принцип — это дисциплинированность. "Железная дисциплина" считается качеством всех качеств партийного работника. Речь не идет об аккуратном появлении на службу или о добросовестном исполнении служебных обязанностей. Речь идет об умении отречься от собственного "я" во имя аппарата, об умении превращать самого себя в безличный, но постоянно действующий винтик общего партийного механизма. "Я" вообще нет на языке большевиков — есть только "мы". "Мы, большевики, мы, советские люди". Дисциплинированность есть и самоотречение и обреченная готовность к самопожертвованию во имя аппарата. Если такой партийный работник в силу каких-либо условий становится жертвой жестоких законов партаппарата, он меньше всего винит в этом аппарат. Он винит свое собственное несовершенство в столь совершенном аппарате.

Таковы, по крайней мере, основные принципы, согласно которым Сталин десятилетиями строил аппарат партии. Очень немногие в партийных верхах и низах выдержали испытание этими принципами. Тех, кто выдержал экзамен по ним на самой верхушке партии, можно сосчитать по пальцам одной руки. В низах была полная катастрофа. Происходил жестокий отбор новой армии аппаратчиков на основе указанных принципов.

Деловой аппарат ЦК партии к этому времени выглядел следующим образом. Всем аппаратом ЦК руководил и руководит "Секретариат ЦК" — коллегия из нескольких членов ЦК. К описываемому времени, кроме Сталина, как генерального секретаря, в состав "Секретариата" входили: Молотов — второй секретарь, Каганович — третий секретарь, Бауман — четвертый секретарь и Постышев — пятый секретарь. Но поскольку Молотов вскоре был назначен главой правительства, а Каганович и Постышев были секретарями ЦК по совместительству, то аппаратом ЦК руководили Бауман и личный секретарь Сталина Поскребышев. Когда Бауман был переведен на работу в Среднюю Азию, фактическим хозяином аппарата ЦК стал Поскребышев с титулом "помощника секретаря ЦК", хотя он не был тогда даже кандидатом в члены ЦК.

Сам аппарат ЦК разбивался на отделы: организационно-инструкторский, распределительный (отдел кадров), культуры и пропаганды, отдел агитации и массовых кампаний и два сектора — управление делами и "Особый сектор" ("Секретариат Сталина").

В 1934 году эту "функциональную систему" структуры ЦК отменили и аппарат был реорганизован по производственному принципу. По этому принципу отдел культуры и пропаганды и отдел агитации и массовых кампаний были вновь воссоединены, а другими отделами были: сельскохозяйственный, промышленный, транспортный, планово-финансовый, политико-административный, руководящих парторганов, Институт Маркса — Энгельса — Ленина. Секторы управления делами и "Особый" остались без изменений.

Такая система структуры аппарата ЦК существует и сейчас, только с большей детализацией производственных отделов. Соответственно выросло и их число.

Цель этой реорганизации заключалась только в одном — довести до логического конца основной принцип аппаратного руководства — тотальный контроль над всей жизнью страны, о котором говорил Каганович.

Во главе отдела пропаганды и агитации стоял сначала Криницкий (до 1929 г.), а потом до самой своей ликвидации Стецкий (1937 г.). Стецкий, по образованию экономист (кончил ИКП по экономическому отделению), был рьяным учеником Бухарина (но уже в 1928 году отошел от него). Хотя сам происходил из буржуазной семьи, но терпимо относился к буржуазным ученым (у большевиков бывало наоборот — коммунист из чуждой социальной среды старался компенсировать свою "чуждость" репрессиями против собственного класса, как, например, Вышинский, Булганин, Маленков).

Лучше всего, пожалуй, характеризуют Стецкого как "диалектика-пропагандиста" следующие два примера.

В разгаре новой волны репрессий в одном из городов Украины агитпроп обкома партии конфисковал у местной еврейской общины старинную синагогу и, сделав соответствующие перестройки, превратил ее в клуб "областного союза безбожников". Тогда группа верующих евреев обратилась с жалобой к председателю ЦИК СССР Калинину. Приемная Калинина переслала жалобу местному исполкому с указанием, что синагогу можно закрыть только с согласия верующих. Агитпроп обкома провел "голосование": его представители (комсомольцы) ходили по квартирам еврейских семей с открытым листом, в котором стоял вопрос: желает ли данный гражданин, чтобы был открыт клуб для "просветительных целей" в этом районе? Ни в чем не сомневающиеся евреи без всякого принуждения дали свои подписи. "Волеизъявление" евреев было направлено назад к Калинину и тогда последовала санкция приемной Калинина, что синагогу можно превратить в клуб. Только после этого верующие поняли, что их обманули, и обратились с протестом в ЦК партии, лично к Кагановичу (видимо, и как к секретарю ЦК, и как к еврею). От имени верующих местный раввин писал, что его община готова уступить советской власти другую, маленькую синагогу, находящуюся в том же городе, но просит сохранить старую большую синагогу, которая рассматривается общиной не только как место отправления религиозного культа, но и как редкий архитектурный памятник религиозно-духовной культуры евреев России. Раздраженный личным обращением к себе, Каганович наложил на обращение раввина лаконическую резолюцию: "Закрыть обе синагоги". Бумага по принадлежности поступила в Агитпроп ЦК, к Стецкому. Стецкий, не менее раздраженный, чем Каганович, наложил на той же бумаге новую резолюцию, но иного содержания: "В архив", а местному агитпропу протелеграфировал: "Реставрировать на деньги обкома и немедленно вернуть общине головотяпами реквизированную синагогу". На имя Кагановича последовало благодарственное письмо того же раввина, не знавшего, конечно, в чем дело. Окончательно выведенный из равновесия "самоуправством" Стецкого, Каганович обратился к "арбитру" — к Сталину. Рассказывали, что Сталин очень быстро привел в чувство Кагановича. "Лазарь, — сказал ему Сталин, — ни один католик не может перещеголять папу, но неразумный папа может взбунтовать всех католиков мира. Мы — не хотим бунта". При этом Сталин напомнил своему усердному помощнику "международное значение" безвестной еврейской общины где-то на юге страны. Старый Рузвельт пошел на посредничество в Портсмуте во время русско-японской войны в 1905 году лишь после согласия царя и его министра Витте умерить жар в антиеврейских погромах. Новый Рузвельт пойдет на признание СССР, если нью-йорские евреи перестанут получать от нас тревожные вести, — такова была логика Сталина. Вот и второй пример, но из другой области. Это было уже в 1934 году, когда я второй раз вернулся в ИКП. Был у нас семинар по древней истории. Семинаром руководил известный беспартийный профессор Преображенский. Разбирали тему: "Классическая демократия Афин периода Перикла". Задача как основного докладчика, так и содокладчиков заключалась не только в том, чтобы изложить школьную концепцию, но продемонстрировать самостоятельный исследовательский подход к теме. Все шло хорошо, пока один из содокладчиков не привлек на помощь Маркса и Энгельса. Он доказывал, что в Афинах было все не так, как это рассказано у Фукидида или у Бузескула. Аргументы: цитаты из Маркса Энгельса. Обычно спокойный и невозмутимый профессор долго боролся с собой, весьма корректно старался вернуть содокладчика к существу темы, но убедившись, что это ему не удастся, совершенно неожиданно для всех нас громко стукнул дрожащим старческим кулаком по столу и, словно ужаленный, вскочил со стула: — Это скандал, это чудовищно! Вы нам разводите здесь самую несусветную чепуху. Вы должны знать, что Маркс и Энгельс в вопросах древней истории не являются авторитетами. Вы позорите и науку и этих ваших учителей… Садитесь, я вам ставлю "неудовлетворительно"!

Содокладчик сел в великом недоумении. В недоумении были и мы. Профессор предоставил слово очередному содокладчику, но встал парторг группы и заявил, что "ввиду усталости как профессора, так и слушателей", он считал бы целесообразным перенести продолжение семинара на завтра. Профессор отклонил предложение, но мы, знавшие в чем дело, поддержали парторга. Семинар прервали. Профессор ушел, а парторг открыл чрезвычайное партийное собрание группы. Повестку дня собрания парторг сформулировал ясно: "Контрреволюционная и антимарксистская вылазка на семинаре профессора Преображенского". Срочно притащили на собрание секретаря парткома Кудрявцева и директора Дубину. Парторг доложил суть дела. Начались выступления. Разумеется, все осуждали профессора. На второй день вопрос перенесли на общепартийное собрание Института. Было решено избрать делегацию, чтобы доложить инцидент Стецкому и потребовать удаления из Института проф. Преображенского. Делегация отправилась к Стецкому в самом боевом настроении. Стецкий выслушал доклад с тем холодным равнодушием, за которым скрывалась снисходительность осведомленного циника. Потом вынес и приговор: что профессор Преображенский не марксист, а буржуазный ученый, ЦК знает и без вас, но что вы такие простофили — мы узнаем впервые. Учитесь у Преображенских фактическим знаниям до тех пор, пока не будете сильнее их и в буржуазных науках. Вот тогда мы вышибем Преображенских, а вас поставим на их место. Но ни днем раньше. Вернитесь в Институт и продолжайте семинар!

Таков был суд Стецкого. Преображенского "вышибли" только в 1937 году прямо в тюрьму, правда, вместе с тем же Стецким.

Совершенно другого толка был заведующий пресс-бюро ЦК Ингулов. Доктринер до мозга костей, он хвалился тем, что чтение Маркса и Ленина ему доставляет большее духовное удовольствие, чем слушать музыку Чайковского, читать Толстого или обозревать Третьяковскую галерею. Пользуясь этим "духовным богатством", он писал невероятно скучные, примитивные и в силу этого вполне просталинские учебники "политграмоты" для коммунистов. Собственно, Ингулов и был основоположником той унифицированной жвачки, которая вошла потом в "железный фонд" сталинизма под названием "коммунистическое воспитание" масс. Малейшее отклонение от этой системы в советской печати Ингулов преследовал беспощадно. Даже собственные произведения он подвергал самой претенциозной "самокритике" и "саморазоблачениям", если они не отвечали в какой-либо части сегодняшнему этапу пресловутой "генеральной линии". Ингулов принадлежал как раз к тем людям, которые умели читать вслух невысказанные мысли "вождя". Они как бы составляли "запасной мозг" Сталина. Там, где "основной мозг" думал "за всех", "запасной" думал лишь за Сталина. Эти люди давали интерпретацию воли диктатора. В этом они соревновались между собою, а арбитром соревнования оставался сам Сталин. Он давал делать карьеру только тем из соревнующихся, кто предлагал наиболее эффективные, наиболее динамические рецепты установления его единоличной диктатуры. В своей первой "сенсационной" статье против Сталина газета "Правда" от 28 марта 1956 года хотела объяснить карьеру таких людей, ссылаясь на Л. Берия, тем, что Сталин выдвигал на руководящие посты лишь сторонников "культа Сталина". Это, конечно, неверно. Сотни и тысячи сталинцев, которые так же, как и нынешние его ученики создавали ему "культ", погибли в сталинской тюрьме. Уцелели и сделали карьеру сталинцы не только в мышлении, но и в действии. Одной хвалы по адресу Сталина, одной рабской преданности ему, одного просталинского "запасного мозга" не было достаточно, чтобы сделать такую карьеру. Ярко иллюстрирует это карьера самого Ингулова на идеологическом фронте. Ингулов подсказал и подготовил для Сталина организованный поход за сталинизацию общественных наук в СССР в начале тридцатых годов ("О некоторых вопросах истории большевизма", письмо Сталина в редакцию журнала "Пролетарская революция"). За то, что подсказал, — Ингулов сделал карьеру, но за то, что не сумел превратить в действие собственный же замысел, — Сталин его ликвидировал.

Будучи заведующим пресс-бюро ЦК, Ингулов в обход своих прямых шефов Стецкого и его заместителя Керженцева — подготовил Сталину подробный доклад о "контрабандистах" на идеологическом фронте. Это была еще не сформулированная самим Сталиным сталинская идея "аракчеевского режима" в идеологии. Сталин воспользовался планом Ингулова, и Оргбюро ЦК в начале сентября 1931 года вынесло два решения:

1. Поручить т. Сталину выступить в печати со статьей об антиленинских вылазках на историческом фронте, заострив внимание партии на необходимости систематически разоблачать устно и печатно троцкистских и иных фальсификаторов истории, систематически срывать с них маски, объявить войну либерализму в литературе, прекратить всякие дискуссии "насчет кровных интересов большевизма".

2. Освободить Керженцева от работы заместителя заведующего Агитпропом ЦК и назначить на его место Ингулова.

Такова история появления в журнале "Пролетарская революция" знаменитого письма Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма".

Сталин не пощадил в этом письме даже своего вернейшего помощника по разгрому всех оппозиций — Ем. Ярославского, члена Президиума ЦКК. И это только из-за одного пустякового замечания Ярославского в его книге "История ВКП(б)" о том, что до приезда Ленина из-за границы в апреле 1917 года лидеры большевиков в России — Каменев, Свердлов и "даже" Сталин" — не занимали правильной ленинской позиции по отношению к Временному правительству (условная поддержка Временного правительства). Сталин припомнил это Ярославскому, публично дисквалифицировав его как "большевистского историка".

Письмо Сталина в духовной и идеологической жизни СССР имело такое же значение, как его речь на конференции аграрников-марксистов в декабре 1929 года в жизни российского крестьянства. Хотя письмо Сталина было формально направлено против историков, но его основные принципы были применимы ко всей идеологической жизни страны. С тех пор и началась полная и всесторонняя сталинизация всех общественных наук в СССР. Все области духовной деятельности советских людей: наука, литература, живопись, театр, музыка, кино, цирк — подверглись пересмотру с точки зрения требований "письма Сталина". Эта "аракчеевщина" приняла впоследствии настолько уродливые (даже с точки зрения интересов режима) формы, что из парткабинетов (партийные библиотеки) были изъяты не только всякие подозрительные книги, но и "стенографические отчеты" съездов партии и даже старые статьи, речи, брошюры самого Сталина, Кагановича, Молотова и других членов Политбюро, по указанию авторов. Сообщая об этом местным органам партии, ЦК давал и разъяснение: эти работы вождей партии отражают вчерашний день. Они должны быть вновь отредактированы и комментированы самими авторами, чтобы устранить в них "видимые противоречия" с текущей политикой и практикой партии. Разгадка здесь была простая — в этих речах вождей и стенографических отчетах ЦК (в свое время опубликованных) молодые коммунисты легко могли видеть маневренную демагогию, завуалированные подкопы и рассчитанное двурушничество Сталина и сталинцев в идейной борьбе за власть.

В одних из этих документов Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян, Шверник, Андреев с пеной у рта защищали Зиновьева и Каменева против Троцкого, в других с той же решительностью и с тем же усердием защищали Бухарина, Рыкова и Томского против Зиновьева и Каменева, в третьих категорически отвергали "культ вождей" и объявляли высшим принципом ленинизма в организацонном вопросе — "коллективное руководство" всего ЦК, а не отдельных вождей. Сам Сталин громогласно заявлял в дискуссии с Троцким и Зиновьевым, что это просто смешно думать, что после смерти Ленина у партии может быть только один вождь. "Такого вождя у нас нет и не может быть. Вождем у нас будет только "коллективное руководство".

Так, например, в речи на XIV съезде партии, выступая против Зиновьева и Каменева, Сталин повторно (а потому и подозрительно) заявил, что он против репрессий в отношении вождей партии, какими считались тогда все члены Политбюро, в том числе и Зиновьев, Каменев, Троцкий, Бухарин и т. д.[94]

"Мы против политики отсечения (то есть репрессий. — А. А.). Это не значит, что вождям будет позволено безнаказанно ломаться и садиться партии на голову. Нет уж, извините. Поклонов в отношении вождей не будет… Если кто-либо из нас будет зарываться, нас будут призывать к порядку, — это необходимо, это нужно. Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича, глупо об этом говорить… коллегиальное руководство… — вот что нам нужно теперь".

Сталин запрещал другим вождям партии и "мечтать" о единоличном руководстве, во всеуслышание заявляя, что после смерти Ленина даже "глупо" об этом говорить, но сам, не мечтая и не разглагольствуя, упорно и последовательно шел к этой цели. Понятно, почему были изъяты эти старые работы Сталина и его сторонников. Только после второй мировой войны Сталин и нынешнее "коллективное руководство" решились на их переиздание в виде "сочинений Сталина".

Сталин был уже признанным диктатором. Теперь все видели, что "глупо" было бы и мечтать о "коллективном руководстве", пока есть непогрешимый "гений, учитель и отец".

Все-таки и в этом случае Сталин и сталинцы остались верными себе: "сочинения Сталина" появились в новом издании наполовину фальсифицированными, наполовину переделанными. Наиболее "устарелые" работы (статьи и речи с хвалой Троцкого, как "организатора Октября", статьи и речи в защиту Зиновьева, Каменева, Бухарина и им подобные) Сталин вообще не включил в свои сочинения[95]. Вернемся к работе пресс-бюро ЦК.

Через некоторое время пресс-бюро было превращено в самостоятельный отдел печати ЦК (тогда во главе его был поставлен бывший заместитель Ингулова — Б. Таль), но функции его остались те же. Только права и круг обязанностей были значительно расширены. По своему назначению отдел печати выполнял три самостоятельных функции, это был:

1) орган руководящих указаний для всей партийной и советской печати,

2) орган контроля над печатью,

3) исследовательская лаборатория выработки новых форм, методов и приемов текущей печатной пропаганды.

Вся эта работа проходила по секторам:

1) партийной печати,

2) советской печати,

3) ведомственной печати,

4) военной печати,

5) молодежной печати,

6) национальной печати,

7) профсоюзной печати,

8) печати "братских компартий",

9) иностранной печати,

10) издательский сектор.

На правах самостоятельного сектора в отдел печати входил ТАСС.

Каждый сектор имел помимо своих постоянных штатных сотрудников большой штат нештатных специалистов из руководящих работников разных центральных учреждений и организаций — институтов, Коммунистической академии, Института красной профессуры, редакций центральных органов печати, Государственного издательства, военного ведомства, Национального Совета ЦИК СССР, ЦК ВЛКСМ, ВЦСПС, Наркоминдела (отдел печати Министерства иностранных дел), Коминтерна и т. д.

До того как ЦК выработает "линию поведения" по тому или иному вопросу или развернет какую-нибудь новую пропагандную кампанию, соответствующий сектор проводил одно или несколько совещаний этих специалистов с детальным обсуждением предстоящих задач и целей новой кампании. На этих совещаниях обсуждалось не "что делать" (что делать — это дело ЦК), а "как делать". Как сделать так, чтобы от предстоящей кампании (методы перманентных "кампаний" ведь это неизменный стиль большевистской пропаганды и до сих пор) получить наиболее эффективные психологические и практические результаты. Тут было широкое поле инициативы и для каждого из участников совещаний, и для самих сотрудников отдела печати.

Национальным партийным организациям также предоставлялась такая инициатива применительно к национально-бытовым условиям данного народа. И надо сказать, что местные национальные организации иной раз "переплевывали" столицу в "творческой инициативе" на пропагандных кампаниях. Так, Агитпроп Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б) предложил награждать отстающие республики Средней Азии "крокодилами" (конечно, бутафорскими). Затея эта не была осуществлена из-за вмешательства ЦК. В Среднюю Азию была отправлена телеграмма, чтобы немедленно были убраны "крокодилы" из самого Среднеазиатского бюро ЦК. Но на чем сорвались малоподвижные туркестанцы, вполне преуспели бойкие кавказцы. На отстающих нефтяных промыслах Грозного (Чечено-Ингушская АССР) созывались многолюдные рабочие собрания и им торжественно вручали буйвола с "почетной грамотой": "вы лентяи, а я ваш король!"

Для отстающих колхозов установили "переходящего осла". На осла нацепляли плакат с надписью: "вы ослы — я осел: мы родные братья!"

Знаменитый тогда на весь СССР бывший друг Сталина и секретарь Кабардино-Балкарского обкома партии (и член Центральной ревизионной комиссии ЦК партии) Беталь Калмыков поступил еще оригинальнее: он созвал "съезд лодырей" республики с повесткой дня: "мы живем на шее трудящихся". Республиканская печать дала пышное пропагандное оформление затеи Калмыкова, а сам Калмыков победно протелеграфировал от "имени съезда лодырей" в ЦК, чтобы был созван такой же "всесоюзный съезд лодырей" в Москве.

После таких и им подобных трюков на местах право инициативы было сохранено только за Агитпропом и отделом печати ЦК.

В системе отдела печати иностранный сектор тоже имел троякие функции:

1) цензурные,

2) информационные и

3) "исследовательские"

Цензурные функции сводились к строжайшему соблюдению "монополии внешней торговли" идеями — газетами, журналами, книгами. Ни одно произведение (политическое, художественное или научно-техническое) не могло быть экспортировано из СССР за границу без ведома сектора, так же как ни одно произведение (газеты, журналы, книги) не могло быть импортировано из-за границы в СССР без ведома того же сектора. Это была не главная задача, хотя она и соблюдалась строго. Главная же задача "монополии идей" заключалась в том, чтобы в собственных советских изданиях — книгах, журналах и газетах, согласно "письму Сталина", не допускать "зловредной контрабанды идей" извне. Сектор иностранной печати следил за тем, чтобы систематически "освежать" инструкции Главлиту (главной цензуре) касательно переводной литературы и того, какие и в каких границах могут быть использованы советской печатью иностранные источники. Такие же строгие инструкции были выработаны и для ТАСС: какие и в каких границах могут быть использованы в текущей прессе сообщения иностранных агентов и собственных корреспондентов из-за границы. Эти инструкции "освежались" в зависимости от изменения внешней политики СССР в отношении того или другого государства, партии и даже лица.

Информационные или, вернее, дезинформационные функции сектора иностранной печати сводились к одной из замаскированных форм советской пропагандной диверсии — нащупывание противника для вербовки "симпатии", рекогносцировки в лагерь для разложения врага, дезинформации мировой общественности в отношении Советского Союза. Такую работу проводили чаще всего через иностранных "прогрессивных журналистов" в Москве, через нейтральную прессу за границей и нередко через некоторых не всегда разборчивых иностранных политических деятелей или литературных знаменитостей.

С той же точки зрения сектор печати подходил и к изданию иностранных писателей. Стоило какому-нибудь вчерашнему "реакционному писателю" сделать пару публичных заявлений в пользу Кремля, чтобы в Москве его сейчас же занесли в "список прогрессивных писателей". Тем временем Государственное издательство получало задание отдела печати ЦК немедленно перевести на русский язык произведения этого писателя. Его начинали рекламировать как друга "русского народа". Известное число иностранных писателей было "поймано" таким образом. Незачем называть здесь их имена. Достаточно сказать о "непойманном" — А. Жиде.

"Исследовательские" функции сектора печати не имели ничего общего с литературной задачей. Это были чисто разведывательные функции для целей военного, хозяйственного и политического шпионажа. При Институте Маркса Энгельса — Ленина и при Институте мировой политики и мирового хозяйства работали (с большими штатами научных работников) несколько исследовательских групп по разработке и классификации мировой печати. Тут можно было видеть газеты и журналы всех стран и на всех языках. Эти группы были заняты изучением не только столичных, но и провинциальных газет и журналов почти всех стран мира. Они представляли один раз в месяц в сектор печати научно разработанные данные из этой прессы по названным выше трем отделам. Сектор печати объявлял такие анализы "секретными" и рассылал их в виде "бюллетеней" соответствующим ведомствам.

Сектор национальной печати имел те же задачи, что и весь отдел печати для общей пропаганды. Задачи сектора не распространялись на Украину и на Белоруссию (эти республики обслуживали соответствующие производственные секторы общего отдела). Национальный сектор обслуживал только неславянские народы: Крым, Кавказ, Татарию, Среднюю Азию и Казахстан во внутренней пропаганде и восточноазиатские страны — во внешней (Китай, Индия, Афганистан, Иран, Турция, арабский Восток и др.). Во главе сектора стоял член национальной комиссии ЦК и один из будущих председателей ЦИК СССР Рахимбаев. Близкое участие в работе сектора принимали видные тогда специалисты по национальному вопросу Бройдо, Диманштейн, Рыскулов, Габидуллин, Павлович, Климович, Аршаруни, Тулепов, Таболов, Сванидзе (брат первой жены Сталина) и др. Нештатными, но постоянными консультантами для пропагандных акций сектора на зарубежном Востоке привлекались представители соответствующих компартий из Коминтерна, дипломаты из Наркоминдела и специалисты двух восточных университетов в Москве — КУТВ им. Сталина и Коммунистического университета им. Сун Ятсена (в последнем учились китайцы, корейцы, малайцы, индийцы, филиппинцы, негры и другие представители азиатских народов). Особенно сложны были задачи сектора в области зарубежной пропаганды. Общая линия коммунистической пропаганды и ее более или менее варьирующиеся, но в основном однотипные стандарты пропагандных приемов на Западе мало подходили для условий азиатских стран. Приходилось считаться с фактами, которые играли самодовлеющую роль в Азии и на Востоке вообще. Наличие феодальных и дофеодальных порядков в этих странах рядом с существованием отдельных высокоразвитых индустриальных оазисов (Китай, Индия), исключительная сила и влияние местных религий, всем своим духом противодействующих коммунистической инфильтрации, существование там сильных националистических движений, по своей идеологии и социальной направленности отрицающих догмы коммунизма, — таковы были факты, с которыми приходилось считаться. В этих странах коммунистическая пропаганда имела дело не с "пролетариатом", желающим "социализировать" богатство капиталистов, а с крестьянством, добивающимся того, чтобы самому стать деревенским "капиталистом". Однако общим для всех этих стран было их национальное состояние — их зависимое или полузависимое колониальное положение.

Но как раз идеологом независимости выступала там националистическая интеллигенция вместе с духовенством. Она и была главным и опасным конкурентом для "национального коммунизма". Учитывая все эти факты, ЦК строил пропаганду на Востоке по строго разработанному методу дифференциации стран и народов. Основные ее теоретические принципы открыто изложены Сталиным еще в 1925 году в его речи перед студентами Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ) им. Сталина. Эти принципы таковы[96]:

"Мы имеем теперь, — говорил в этой речи Сталин, — по крайней мере, три категории колониальных и зависимых стран. Во-первых, страны, вроде Марокко, не имеющие или почти не имеющие своего пролетариата… Во-вторых, страны, вроде Китая или Египта, в промышленном отношении мало развитые и имеющие сравнительно малочисленный пролетариат. В-третьих, страны, вроде Индии, капиталистически более или менее развитые и имеющие более или менее многочисленный национальный пролетариат…

Для стран, вроде Марокко… задача коммунистических элементов состоит в том, чтобы принять все меры к созданию единого национального фронта против империализма… В странах, вроде Египта или Китая… от политики единого национального фронта коммунисты должны перейти к политике революционного блока рабочих и мелкой буржуазии. Блок этот может принять в таких странах форму единой партии, партии рабоче-крестьянской (как, например, тогдашний Гоминдан, куда входили и коммунисты. — А. А.)… Такая двухсоставная партия нужна и целесообразна, если она не связывает компартию по рукам и ногам… если она облегчает дело фактического (курсив мой. — А. А.) руководства революционным движением со стороны компартии…

Несколько иначе обстоит дело в странах, вроде Индии. Основное и новое в условиях существования таких колоний, как Индия, состоит не только в том, что национальная буржуазия раскололась на революционную и соглашательскую партии, но прежде всего в том, что соглашательская часть этой буржуазии (речь, конечно, идет о Конгрессной партии Ганди и Неру, а также о мусульманской Лиге теперешнего Пакистана. — А. А.) успела уже сговориться в основном с империализмом. Боясь революции больше, чем империализма, заботясь об интересах своего кошелька больше, чем об интересах своей собственной родины, эта часть буржуазии, наиболее богатая и влиятельная, обеими ногами становится в лагерь непримиримых врагов революции… Нельзя добиться победы революции, не разбив этого блока… Самостоятельность компартии в таких странах должна быть основным лозунгом передовых элементов коммунизма…" После изложения этих принципов Сталин, обращаясь к студентам, так определил основную задачу университета: "В университете народов Востока имеется около 10 различных групп слушателей, пришедших к нам из колониальных и зависимых стран… Задача Университета народов Востока состоит в том, чтобы выковать из них настоящих революционеров, вооруженных теорией ленинизма… и способных выполнить очередные задачи освободительного движения колоний и зависимых стран не за страх, а за совесть".

В выполнении этой задачи Сталин требовал тактической эластичности. Он предупреждал против того уклона в азиатском коммунизме, который состоял[97] "…в переоценке революционных возможностей освободительного движения и в недооценке дела союза рабочего класса с революционной буржуазией против империализма. Этим уклоном страдают, кажется, коммунисты на Яве, ошибочно выставившие недавно лозунг Советской власти для своей страны".

Особняком в зарубежной пропаганде ЦК стояла Япония. Тут проповедь чистого коммунизма считалась само собой разумеющейся задачей. Правда, в ряде вопросов государственные интересы СССР и Японии на колониальном Востоке были идентичны (изгнать западные державы с Востока и Тихого океана), но социальные интересы были прямо противоположны. Когда хорошо осведомленный японский корреспондент газеты "Ници-Ници" однажды задал Сталину вопрос, как найти выход из такого противоречивого положения, Сталин ответил без соблюдения какого-либо дипломатического этикета: "Изменить государственный и социальный строй Японии"[98]…

В соответствии с этими установками Сталина и строилась печатная пропаганда для Востока. В самой Москве для азиатских стран переводились и издавались только официальные документы Коминтерна и произведения "классиков марксизма". Не думаю, чтобы в Москве печатались и экспортировались документы и произведения зарубежных восточных компартий. Тут начеку был. Литвинов. Народный комиссариат по иностранным делам всегда поднимал скандал в ЦК, если кто-либо из представителей заграничных компартий старался завести свою типографскую базу в Москве, хотя бы даже под фальшивой маркой: "напечатано в Берлине" или "в Калькутте". Столь же категорически Наркоминдел возражал против снабжения заграничных агентов ЦК и Коминтерна подложными документами экспортно-импортных предприятий Комиссариата внешней торговли. Так как на практике к снабжению этих агентов фальшивыми документами советских хозяйственных органов прибегали постоянно, то Коминтерн и Наркоминдел находились в ведомственной непрерывной "холодной войне" между собой. Позднее этот вопрос стал (после ряда разоблачений за границей), по настойчивому представлению Литвинова, предметом специального рассмотрения ЦК.

Литвинов убеждал ЦК, что если Коминтерн не хочет рисковать своими кадрами для революционной работы, как рисковали большевики до своей победы, то Наркоминдел не может рисковать престижем советского правительства в международном масштабе. Литвинов добивался высшего признания его официальной формулы: "Советское правительство и Коминтерн не одно и то же". Но оставался другой канал, тайны и возможности которого не были известны и самому Литвинову. Это — НКВД. НКВД находил возможности помочь агентам Коминтерна при условии, если агенты Коминтерна будут одновременно и агентами НКВД.

Я указывал выше, что функции сектора национальной печати для национальных районов в СССР были те же, что и всего отдела в целом для СССР.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.