V
V
После революции 1918 года папка с документами, относящимися к смерти кронпринца Рудольфа, в венском государственном архиве найдена не была. О ее местонахождении есть лишь неопределенные слухи. Все лица, знавшие достоверно, как умер кронпринц, дали императору Францу Иосифу клятвенное обещание ничего никогда об этом не сообщать. Они свое обещание сдержали, и из них больше уже нет никого в живых. Поэтому в настоящее время о смерти Рудольфа можно лишь делать более или менее вероятные предположения.
Таких предположений было сделано немало. Как ни странно, до сих пор в весьма серьезных изданиях нередко высказывается мнение, что кронпринц Рудольф был убит, убит по политическим причинам. Но, каковы могли тут быть политические причины, понять очень трудно. По довольно распространенной версии, наследник престола «составил заговор» или участвовал в каком-то заговоре, и убили его не то заговорщики, раздраженные его действиями, не то лица, против которых заговор был направлен.
Все это мало понятно и весьма мало вероятно. Кронпринц Рудольф был либерал, но революциям не сочувствовал и в чужих странах. В Австро-Венгрии императорская власть должна была ему, после кончины Франца Иосифа, достаться автоматически, в законном порядке. Следовательно, заговор для него мог бы сводиться только к отцеубийству. Но об этом даже и говорить странно при некотором знакомстве с личностью Рудольфа и с новейшей австрийской историей. Австрия конца XIX столетия нисколько на Турцию не походила. Бург не был сералем, там кандидаты на престол не душили и не закалывали императоров. Никакой заговор против Франца Иосифа ни малейших шансов на успех иметь не мог. Правда, кронпринц Рудольф был в стране чрезвычайно популярен, но не менее (хоть совершенно по-иному) был популярен и Франц Иосиф. Недовольство в Австрии направлялось только против министров. Да и независимо от этого самая мысль о дворцовом перевороте с цареубийством или хотя бы с насильственным отстранением Франца Иосифа от престола показалась бы дикой в условиях австрийской жизни. В Вене не убивали и императоров нелюбимых.
Разумеется, и сам кронпринц Рудольф менее всего годился для роли отцеубийцы. Вдобавок он любил отца. Верно, однако, то, что в последние годы жизни эрцгерцога отношения между ним и Францем Иосифом стали довольно холодными. Император не знал, что его сын сотрудничает в «Нойес винер тагеблат». Но ему было известно, что вокруг кронпринца образовалась оппозиционная группа, весьма недовольная политикой правительства. Рудольф эту политику критиковал открыто.
Высказывались и другие предположения (в защиту одного из них не так давно была написана книга человеком, стоявшим в молодости весьма близко к кронпринцу). «Рудольфа убили иезуиты, считавшие его свободомыслящим...»
«Рудольфа убили агенты Бисмарка, опасавшегося, что на австрийский престол взойдет человек, ненавидящий Германию...» «Козни иезуитов» — это те же сионские протоколы. Ни иезуиты, ни Бисмарк не подсылали убийц даже к смертельным врагам.
Но и здесь верно, что враждебность к Германии у наследника австрийского престола все росла с годами. Тут могли иметь значение и личные причины. Детство Рудольфа прошло под впечатлением поражения при Садовой. Габсбурги всегда видели в Гогенцоллернах «парвеню», последний по родовитости из всех царствующих домов Европы. По вступлении на престол Вильгельма II в Вену стали доходить слухи, что в Берлине восторжествовали идеалы Моммзена: Гогенцоллерны на всегерманском престоле, Габсбурги, сведенные к роли одной из многочисленных немецких династий, вроде баварского или саксонского дома, перенос короны Карла Великого в Нюрнберг (осуществившегося варианта этого идеала не предвидели ни Моммзен, ни Вильгельм, который теперь, вероятно, читает в Дорне газеты с чувствами весьма смешанными).
Однако, кроме личных соображений и интересов, у кронпринца были, конечно, и другие мысли. Как я уже говорил, он думал, что Берлин грозит опасностью миру и культуре. В целях предупреждения этой опасности Рудольф стремился к союзу Австрии, Англии и Франции. Позднее он стал опасаться, что такая коалиция окажется недостаточно могущественной для противодействия Германии, если Берлин окажется в союзе с Петербургом. Поэтому в последние годы жизни он стал обсуждать план привлечения России к противогерманской коалиции. Если не ошибаюсь, на этой почве у него произошло за границей весьма резкое столкновение с одним из русских великих князей, чуть было не повлекшее за собой дуэли (об этом есть глухое указание в воспоминаниях Гранта). О сближении с Россией кронпринц Рудольф несомненно говорил с одним из своих ближайших друзей, принцем Уэльским, впоследствии королем Эдуардом VII, который так много способствовал осуществлению этого плана — без Австрии.
В Вене было известно, что наследник престола стоит за великодержавную политику и лелеет грандиозные планы, веря в будущее габсбургского дома. Рудольф любил повторять слова Наполеона: «Я Франции нужнее, чем Франция мне» — и относил эти слова к Габсбургам: «Мы нужнее Европе, чем Европа нам». Не берусь сказать, оправдалось ли его суждение. «Европа» свергла Габсбургов, но в самом деле выиграла от этого что-то не очень много. Как бы то ни было, не только в отдельных кабинетах Захера, но и на больших собраниях австрийских офицеров не раз поднимались тосты в честь Рудольфа, «будущего императора Германии».
Бисмарк, конечно, об этом хорошо знал, как и о мыслях и планах австрийского престолонаследника вообще: германская агентура в Вене была поставлена хорошо. Но большого значения этим планам он не придавал: считал кронпринца поэтом, фантазером, эпикурейцем и прожигателем жизни, занимающимся политикой по-дилетантски, между любовными победами и кутежами у Захера. Может быть, в этом канцлер и не так уж сильно ошибался. Личные отношения у них были очень хорошие. «Бисмарк самый очаровательный человек Европы, когда он хочет таким быть. Но в политике это ярчайший представитель взгляда: человек человеку волк», — говорил Рудольф. Канцлер же, когда к нему приезжали люди из Вены, с улыбкой справлялся о новых романах кронпринца: кто она? какой национальности? куда он с ней поскакал? «Ваш Рудольф, — сказал однажды Бисмарк, — напоминает мне одного русского барина, которого я знал в Петербурге (назвал известную русскую княжескую фамилию). Он был несметно богат и жил в свое удовольствие, все разъезжая по Европе. У него чуть не в каждом европейском городе был свой дворец, и было их так много, что князь сам больше не помнил, где у него есть дворец, где нет. Поэтому, приезжая в новую столицу, он первым делом поручал секретарю-немцу навести справку. Секретарь радостно приносил добрую весть: — «Господин, этот дом к вашим услугам!» Тогда князь облегченно вздыхал и говорил: «Ну так зайдем, перекусим, разопьем бутылочку, переспим с женщиной и отправимся в Россию».
Молва преувеличивала, должно быть, увлечения и развлечения Рудольфа. Молве помогала жена его, отличавшаяся крайней ревностью. Их спокойная семейная жизнь продолжалась недолго. Добрые люди, как водится, заботились о том, чтобы кронпринцессе Стефании «все» становилось тотчас известным, — вероятно, ко «всему» немало и присочинялось.
Жизнь Рудольфа стала тяжелой: вечные ссоры с женой, разлад с отцом, сложные политические интриги, крайнее раздражение против министров Франца Иосифа, — в особенно мрачные минуты он их называл «сволочь». Вдобавок у него не хватало денег, — «ни с чем не сравнимая боль», — говорит французский классик. Наследник престола жил очень расточительно и оставил после себя долгов и неоплаченных счетов на сумму, составляющую около девяноста миллионов нынешних франков. В последние годы жизни этот даровитый человек начинал считать себя неудачником: мыслей и планов сколько угодно, дело же сводится к парадам, представительству и критике политики отца, который на его критику не обращал никакого внимания. Все это вместе, по-видимому, составило благоприятную основу для острой неврастении. Может быть, случилось и что-либо еще, — мы знаем далеко не все. Но я не сомневаюсь, что причина самоубийства Рудольфа была не только в несчастном любовном романе с Марией Вечера, — таких романов у него было достаточно и в прошлом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.