VI

VI

Трагикомедия Лежандра и многих деятелей 9 термидора заключалась в том, что они совершенно не понимали смысла произведенного ими переворота. Некоторые из них были искренно убеждены, что свергли Робеспьера, так сказать, слева: они считали его слишком умеренным человеком. Были в их числе и люди, еще недавно на Робеспьера молившиеся. Так теперь в Москве иные сановники молятся на Сталина, — не знаю, вполне ли уверен в их любви советский диктатор, человек весьма неглупый и хорошо знающий свою шайку. Молился в свое время на Робеспьера и Лежандр, немало способствовавший 9 термидора отправлению «неподкупного» на эшафот (он же закрыл якобинский клуб). Надо ли было Лежандру загладить недавние молитвы, шевельнулось ли что-то у него в душе, — он, кажется, первый бросился в тюрьмы освобождать заключенных. «Его встретили, как ангела...»

Роль недоразумения в истории Французской революции и вообще чрезвычайно велика, — она не оценена историками: нам это виднее в свете событий, которые происходят в СССР. Профессор Олар выпустил огромное исследование, посвященное «La Reaction Thermidorienne». Но в другой своей работе он честно признался, что употреблял это выражение неохотно: по сравнению с царством Робеспьера термидор означал не реакцию, а прогресс. И действительно, люди, значительная часть которых собиралась тотчас после свержения диктатора приступить к казням «по-настоящему», на самом деле положили конец террору. Когда волей судеб выяснилось, что переворот был произведен во имя гуманности, они в большинстве с полной готовностью приняли и такое толкование: иначе их, во имя гуманности, самих непременно отправили бы на эшафот.

В ту приблизительно пору во Франции было вновь сделано великое открытие: с одобрения начальства было признано, что жизнь прекрасна, что люди живут только раз и что жизнью необходимо пользоваться. В народе и в обществе стали говорить, что не мешает одеваться прилично; что вовсе не обязательно ходить грязным и небритым; что нет греха даже в пудре; что ничего плохого нет в танцах, — прежде танцевали «бывшие», а теперь и мы потанцуем. Один из главных балов был устроен несколько позднее в Кармской тюрьме, в той самой, где совершались сентябрьские убийства и где еще так недавно сидели супруги Богарне.

«Вождя» во Франции после 9 термидора не оказалось. Прежде был всеми признанный, великий и гениальный вождь, неподкупный Робеспьер. И при нем, как при Сталине Ленин, не менее (или разве только чуточку менее) ярким, но загробным (и потому, в смысле конкуренции, безопасным) светом несравненного величия светился Марат. Теперь такого вождя не было. Представим себе, что после смерти Ленина в СССР не оказалось бы ни Сталина, ни Троцкого, а были бы только Зиновьевы с Рудзутаками. Может быть (и даже наверное), удалось бы сделать великим, гениальным, несравненным и Рудзутака. Но это было бы все-таки труднее. Таково было положение во Франции после Термидора. Робко пробовал выставить свою кандидатуру в несравненные Тальен, — не вышло. Пробовал Бар-рас, — как будто начало выходить, но не хватило времени: у меня определенное впечатление, что Баррас мог стать несравненным. Ему просто не повезло.

Говорят, что в пору революции всегда растет «сознательность народа». Уточним смысл понятий. Люди того времени, за редкими исключениями, проявляли действительно чрезвычайную сознательность: каждый из них вполне сознательно стремился к собственной выгоде. Не надо преувеличивать и степень их лживости: преуспевшие или надеявшиеся преуспеть были и в самом деле очень довольны; другие спасали, что можно было спасти, — порою свободу или жизнь, — да и не очень раздумывали над своими словами и поступками при отсутствии свободной критики, при полной моральной безответственности, при всеобщей круговой поруке из сомнительных или просто низких поступков и слов. Мюрат, будущий неаполитанский король, только наполовину мошенничал, когда просил о разрешении ему называться Маратом. Будущая императрица Жозефина только на три четверти врала, именуя себя «санкюлоткой-монтаньяркой». В революционный Комитет III года, который правил тогда Францией, входили, как известно, один будущий князь, тринадцать будущих графов и пять будущих баронов. Не все они были жуликами: многие из них довольно искренно восторгались в ту пору сознательностью революционного пахаря. И маленьким подозрительным пятнышком на повальной сознательности населения французской столицы был огромный, все росший, все расширявшийся успех мадемуазель Ленорман.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.